Текст книги "Абсурдистан"

Автор книги: Гари Штейнгарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Глава 14
КАСПИЙСКАЯ НОРВЕГИЯ

Мы приземлились в венском аэропорту, проехав мимо главного стеклянного здания и подрулив к какому-то неказистому сооружению, стоявшему в сторонке и предназначенному для рейсов в такие места, которые еще не совсем Европа: например, в Косово, Тирану, Белград, Сараево и мой родной Санкт-Ленинбург. Нам подали два автобуса, один – для пассажиров первого класса и бизнес-класса, второй – для всех остальных. Я наблюдал из окна за тем, как изворотливый хасид первым прорывается в автобус первого класса, прижимая к груди бархатный мешочек с тунцом, словно там были бриллианты. Позорище!

Спускаясь по трапу, я с наслаждением вдохнул чудесный воздух Европейского Союза, прежде чем войти в здание аэропорта, пропитанное запахом табачного дыма от сигарет. Здесь мои югославско-советско-монгольские собратья с несчастным видом ждали своего рейса обратно в Татарстан. Я попытался пробраться в главное здание, но не тут-то было: нужно было пройти мимо иммиграционной стойки, и вы должны были предъявить нормальный европейский паспорт, прежде чем вам позволят купить сигареты дьюти-фри или опорожнить кишечник над последней моделью австрийского унитаза. Скоро, очень скоро у меня будет бельгийский паспорт. Недостаточно скоро, должен я вам сказать.

Алеша-Боб коротал время до следующего рейса, потешаясь над моей антихасидской кампанией и делая из моих волос пейсы. Я уворачивался, но он более быстрый и ловкий, чем я, так что к тому времени, когда объявили посадку на наш самолет, направлявшийся в город Свани, ему удалось сделать мне премилые пейсы.

Когда объявили посадку, люди с оливковой кожей устремились к выходу, и вскоре толпа усатых мужчин и их хорошеньких смуглых жен с огромными сумками уже осаждала несчастный персонал Австрийских авиалиний. Так я впервые познакомился с толпой Абсурдистана – точной копией советской очереди за колбасой, подогреваемой природными инстинктами восточного базара.

– Успокойтесь, леди и джентльмены! – закричал я, когда молодые волосатые мужчины начали от меня отталкиваться, по-видимому используя мою массу, чтобы пробраться в первые ряды. – Вы думаете, что в самолете кончились места? Ради бога, мы же в Австрии!

Как только абсурдистанцы разместились в самолете, они сразу же начали распаковывать свои многочисленные покупки и обмениваться обувью через проход. Однако эта суета в салоне первого класса не раздражала меня так, как поведение хасида в предыдущем рейсе, – возможно, потому, что хасид принадлежал к моему племени, а единственный шанс увидеть абсурдистанцев в Санкт-Петербурге предоставляется на рынке, когда ищешь какой-нибудь роскошный цветок в середине зимы или хочешь приобрети экзотического мангуста в качестве домашнего зверька. Я не хочу очернить абсурдистанцев – или как там они себя называют. Они – находчивые и умные представители древней торговой культуры, что, вместе с большим количеством нефти у их побережья, объясняет, почему их страна – самая успешная из наших бывших советских республик. Так называемая каспийская Норвегия.

Я повернулся к окну, чтобы взглянуть на Дунай, над которым пролетал наш самолет. Аккуратные австрийские домики с остроконечными крышами и бассейнами во дворах сменились многоквартирными домами, окружавшими приземистый замок Братиславы, в свою очередь уступившей место меланхоличному Будапешту (я даже смог разглядеть здание парламента, построенное в конце века, на стороне Пешта, и старое государственное здание на стороне Буды); наконец внизу обозначился балканский пейзаж, разоренный войной: разрушенные бомбежкой дома, города, взорванные мосты, домики с оранжевыми крышами, лепившиеся друг к другу, так что напоминали коралловые рифы. «Я делаю шаг назад, чтобы хорошенько разбежаться и перепрыгнуть через границу», – утешал я себя. Когда Запад сменился другой временной зоной, стюардесса компенсировала это, подав роскошный салат с перепелами; карта вин также предлагала приятные сюрпризы, особенно по части портвейна.

– Я буду скучать по тебе, Закусь, – сказал Алеша-Боб, выпив стакан вина сорокалетней выдержки. – Ты – мой лучший друг.

– Я уже становлюсь сентиментальным, – вздохнул я.

– Бельгия тебе подходит, – заметил мой друг по-английски. На этом языке мы говорили, когда оставались наедине, – на нем мы дурачились. – Там нечего делать. Не с кем сражаться. Там ты не будешь вести себя так, будто спятил. Умеришь свои эмоции. Я просто не могу поверить, что ты действительно основал фонд «Мишины дети» и нанял Валентина и Светлану, чтобы они им управляли.

– Помнишь девиз Эксидентал-колледжа? «Ты думаешь, что один человек может изменить мир? Мы тоже так думаем».

– А разве мы не потешались над этим девизом, Закусь, – каждый божий день?

– Наверное, я взрослею, – произнес я самодовольным тоном. – Может быть, в Брюсселе я получу докторскую степень по мультикультурным исследованиям. Может быть, тогда я стану лучше выглядеть в глазах генералов из СИН.

– О чем это ты, черт побери, толкуешь?

– Они любят мульти…

– Ш-ш, – прошипел Алеша-Боб, поднося палец к губам. – Сейчас тихий час, Миша.

Наш самолет приближался к городу Свани. При свете раннего вечера мы увидели зеленую гористую местность, окруженную участками пустыни, а еще там были какие-то выбоины, заполненные чем-то жидким, напоминавшим испражнения больного гастритом. Чем ниже мы опускались, тем явственнее становилась битва между горами и пустыней. Пустыня была испещрена озерами, переливавшимися всеми цветами радуги из-за промышленных отходов; порой озера были окружены синими куполами – это были не то мечети, не то маленькие нефтеперерабатывающие заводы.

Я не сразу осознал, что мы добрались до основного водного массива и что тусклая серая лента – это Каспийское море. Нефтяные вышки соединяли береговую линию с пустыней, а в море виднелись нефтяные платформы, связанные трубопроводами.

Мы быстро спускались в этот апокалипсис. Очевидно, я неверно судил не только о границах моря, но и о глубине местного неба, которое словно обрушивалось под нами, видимо верно оценив груз денег, прибывший из Европы, и ожидая, что долларовые купюры и евро скоро хлынут на правящий класс, как снежная лавина.

Когда самолет совершил посадку, деревенские жители в эконом-классе зааплодировали, радуясь безопасному приземлению, что характерно для третьего мира; мы же в первом классе предпочли держать руки на коленях. Мы проехали мимо плаката. Три стильных тинейджера – рыжеволосая красотка, азиатская куколка и юный негр – критически разглядывали нас своими пустыми красивыми глазами. «МНОГОЦВЕТНЫЙ ФЛАГ БЕНЕТТОНА ПРИВЕТСТВУЕТ ВАС В ГОРОДЕ СВАНИ», – гласила надпись на плакате.

Недавно построенное здание аэропорта продолжало эту прогрессивную тему: оно походило на монгольскую юрту, сделанную из тонированного стекла и рифленого железа; кое-где виднелись трубы – дизайн, характерный для стран, богатых полезными ископаемыми: они мечутся между восточной экзотикой и западной обезличенностью. Внутри здание представляло собой прохладный железный сарай, наполненный запахами от прилавков с косметикой и от лотков, где продавали свежеиспеченные багеты и самые изысканные йогурты. Интерьер украшали маленькие флажки стран мира и огромный флаг «Майкрософта» – они свисали со стропил, напоминая, что все мы – граждане земного шара, которые любят путешествия и компьютеры.

Однако абсурдистанцы еще не привыкли к новому всемирному порядку. Не обращая внимания на соблазны современности вокруг них, они ринулись к паспортному контролю, что-то выкрикивая на своем непонятном местном наречии и толкая друг друга сумками. У Алеши-Боба была абсурдистанская многоразовая виза, ставившая его в привилегированное положение, в то время как мы с Тимофеем вынуждены были стоять в бесконечной очереди для иностранцев, ожидая, пока нас сфотографируют для визы.

Но помощь не замедлила явиться. Группа толстяков в синих рубашках с эполетами величиной с кирпич уже кружила вокруг меня, осматривая мою тушу теплыми южными глазами. Да будет вам известно, что я тучный, но привлекательный:голова моя пропорциональна торсу, а жир распределен равномерно по всему телу (за исключением обвислого зада). А вот эти ребята из Абсурдистана, как большинство толстяков, походили на огромные шатры, и головки у них были крошечные. У одного из них на груди болталась камера.

– Простите меня, – спросил он по-русски – на общем языке всей бывшей советской империи, – какой вы национальности?

Я печально продемонстрировал русский паспорт.

– Нет, нет, – рассмеялся толстяк. – Я имею в виду национальность.

– Еврей, – ответил я, похлопав себя по носу: до меня дошло, о чем он спрашивает.

Фотограф прижал руку к сердцу.

– Для меня это большая честь, – сказал он. – У еврейского народа долгая и мирная история в нашей стране. Они наши братья, и их враги – наши враги. Когда вы находитесь в Абсурдистане, то моя мать – ваша мать, моя жена – ваша сестра, и в моем колодце всегда найдется для вас вода.

– О, спасибо, – ответил я.

– Еврей не должен ждать в очереди, чтобы его сфотографировали. Позвольте мне сделать это для вас прямо сейчас. Улыбнитесь, мистер!

– Пожалуйста, снимите также моего слугу, – попросил я.

– Улыбнитесь, слуга!

Тимофей вздохнул и перекрестился. Мне вручили две маленькие фотографии.

– Вы помните, что я сказал насчет того, что моя мать – ваша мать? – спросил фотограф. – Ну так вот, к несчастью, нашамать в больнице, у нее цирроз печени и келоидный шрам на левом ухе. Нельзя ли…

Я уже приготовил несколько стодолларовых купюр на такой случай и сейчас дал одну из них фотографу.

– Сейчас мы должны встать в очередь за бланком на визу, – пояснил фотограф. – О, посмотрите! Мой коллега хочет с вами поговорить.

Еще более массивный мужчина с пышными усами и скверными зубами, переваливаясь, направился ко мне.

– Наверное, мы сородичи, – сказал он, погладив меня по животу. – Скажите, какой вы национальности?

Я ответил ему. Он прижал руку к сердцу и сказал, что у еврейского народа долгая и мирная история в Абсурдистане и что мой враг также и его враг, а его мать – моя мать, и его жена – моя сестра. Упомянул он также про воду из своего колодца, которую я могу пить сколько угодно.

– Почему еврей должен стоять в очереди за бланком заявления для визы? – удивился он. – Вот! Возьмите!

– Вы очень добры, – сказал я.

– Вы очень еврей. В самом лучшем смысле. Затем мне поведали, что моя сестра (то есть его жена) страдает гастритом и женской болезнью. Да, подумал я, двести долларов пройдут долгий путь, прежде чем их употребят на ее лечение. – А теперь вы должны занять очередь, чтобы заполнить заявление на визу. Но посмотрите! Мой коллега хотел бы вам помочь в этом вопросе.

Толстяк постарше подошел ко мне, пыхтя как паровой двигатель. Я далеко не сразу понял, что он пытается общаться со мной на русском. Я уловил слова насчет воды из его колодца, а также сентенцию о том, что еврей не должен стоять в очереди.

– Позвольте вам помочь заполнить бланк, – предложил этот человек, вынимая ручку и разворачивая устрашающий бланк на визу в четыре страницы. – Ваша фамилия?

– Вайнберг, – ответил я. – Пишется так, как произносится. «Вэ»… «а»…

– Я знаю, как это пишется, – сказал старик. – Ваше имя?

Я ответил. Он записал, затем начал, прищурившись, изучать сочетание «Вайнберг» и «Михаил». Потом перевел взгляд на мое туловище и мягкие красные губы.

– Вы сын Бориса Вайнберга? – спросил он.

– Покойного Бориса Вайнберга, – печально ответил я, и на глазах у меня выступили слезы. – Его взорвали фугасом на Дворцовом мосту. У нас есть видеозапись и все такое.

Старик свистнул своих коллег.

– Это сын Бориса Вайнберга! – закричал он. – Это Маленький Миша!

– Маленький Миша! – завопили в ответ коллеги. – Ура! – Они перестали выкачивать деньги из ошеломленных иностранцев и подтянулись ко мне, шлепая сандалиями по мрамору. Один из них поцеловал мне руку и прижал ее к своему сердцу.

– Он вылитый отец.

– Да, и эти большие губы!

– И массивный лоб.

– Типичный Вайнберг.

– Что вы здесь делаете. Маленький Миша? – спросили меня. – Вы приехали из-за нефти?

– А зачем же еще он мог сюда приехать? Из-за пейзажа?

– Честно говоря… – начал я.

– А вы знаете, Маленький Миша, что ваш отец однажды продал восемьсот килограммов шурупов «КБР»! Он был кем-то вроде субподрядчика. Нагрел их на пять миллионов! Ха-ха-ха!

– Что такое «КБР»? – осведомился я.

– «Келлог, Браун и Рут», – хором ответили мои новые приятели, пораженные тем, что я не знаю такую фирму. – Филиал «Халлибертон».

– О, – произнес я, но моя презрительно скривленная верхняя губа выдавала мое невежество.

– Американская нефтяная компания, – пояснили мне. – «КБР» управляет половиной страны.

– И мой отец их обманул? – весело спросил я.

– Еще и как! Он сделал их действительно по-еврейски!

– Мой отец был великим человеком, – сказал я со вздохом. – Но я приехал сюда не из-за нефти.

– Маленький Миша не хочет бизнес своего отца.

– Он сложен и меланхоличен.

– Это верно, – согласился я. – Ребята, а откуда вам это известно?

– Мы люди Востока. Мы знаем все. А то, что не знаем, чувствуем.

– Вы хотите купить бельгийское гражданство у Жан-Мишеля Лефевра из бельгийского консульства?

Я качал тревожно озираться, от души желая, чтобы рядом был Алеша-Боб.

– Возможно, – ответил я.

– Ловкий парень. Это не шутка – иметь русский паспорт.

– Ваш папа когда-нибудь упоминал нашу маленькую банду в аэропорту? – поинтересовался самый старший из них.

Остальные смотрели на меня выжидательно, и их животы соприкасались с моим, словно желая с ним познакомиться. Я стараюсь делать всех вокруг меня счастливыми, так что не обманул их ожиданий.

– Он говорил, что группа толстых жуликов грабит западных эмигрантов, – сказал я.

– Это мы! – воскликнули они. – Ура! Борис Вайнберг о нас вспомнил!

Старший из них приказал коллегам вернуть мне деньги, которые они у меня выманили. На наших с Тимофеем паспортах моментально появилась целая дюжина причудливых печатей, и нас проводили мимо службы иммиграции и мимо таможни на солнышко, где уже ждал Алеша-Боб со своим шофером.

Я плавился от зноя Абсурдистана, как будто попал в раскаленную печь. Во рту пересохло, и я чуть не отдал концы, прежде чем Тимофей засунул мою 325-фунтовую тушу в немецкий седан. «Да поможет мне Бог! – подумал я, когда включился кондиционер. – Помоги мне выжить в этом южном аду».

С самого начала меня совершенно не интересовала страна, в которую я попал. Ее вид в точности соответствовал моим собственным ощущениям: она была усталой. Пейзаж состоял из коричневато-серых озер, окруженных скелетами буровых вышек и современными куполами нефтеперерабатывающих заводов. Повсюду была колючая проволока и надписи, сулящие смерть тому, кто свернет с главной магистрали. Трейлеры с логотипом «Келлог, Браун энд Рут» виляли перед нашим автомобилем, и шоферы сигналили нам как безумные. Хотя у нас были закрыты окна, до нас доносилась вонь Абсурдистана: от него несло, как от потных подмышек орангутанга.

Я немного вздремнул – моему горбу было уютно на кожаном сиденье. Мы проехали мимо церкви, прелестной своей восточной простотой: она была прямоугольная и компактная, словно высеченная из одного куска камня.

– Я полагал, что это мусульманская страна, – сказал я Алеше-Бобу.

– Ортодоксально христианская, – объяснил Алеша-Боб.

– Нет, серьезно. Я всегда воображал их на коленях перед Аллахом.

– Тут две этнические группы, сево и свани. Обе христианские. Вон там – церковь свани.

– Откуда ты это знаешь, профессор?

– Ты знаешь, как выглядит стандартный православный крест? – Он нарисовал в воздухе крест: . – Ну вот, это крест свани. А крест сево выглядит вот так. – И он нарисовал в воздухе другой крест: .

– Это очень глупо, – заметил я.

– Это ты очень глуп, – сказал Алеша-Боб. Мы немного подурачились, и Алеша-Боб больно зажал одну из моих складок на бедре своими острыми локтями.

– Хозяин страдает от болей в бедрах, – предостерег Тимофей моего друга, мягко отстраняя его от меня.

– Хозяин страдает от многих вещей, – ответил Алеша-Боб.

Выглянув в окно, я заметил плакат, рекламирующий жилмассив под названием «Стоунпей». На подъездной аллее возле особняка из стекла и бетона стоял роскошный автомобиль. Канадский флаг над входом в особняк означал стабильность.

Затем в поле зрения попал плакат с тремя полуголыми темнокожими красотками, наклонившими свои силиконовые бюсты над пахом мужчины, облаченного в полосатую тюремную одежду Надпись гласила: «ПАРФЮМЕРИЯ 718: ЗАПАХ БРОНКСА В ГОРОДЕ СВАНИ».

Громко вздохнув, я отвернулся.

– Что теперь? – спросил Алеша-Боб.

– Ничего.

– Это из-за «Парфюмерии 718»? Ты все еще думаешь о Руанне и Джерри Штейнфарбе, не так ли?

Мы тихо сидели в машине, созерцая, как впереди пузырится и изнемогает от жары радужный пейзаж. Чувствуя мою боль, Тимофей запел песню, которую сочинил в честь моего нового гражданства. Вот единственный куплет, который я помню:

 
Мой славный батюшка, мой добрый батюшка,
Надумал в Бельгию он уезжать…
Мой славный батюшка, мой умный батюшка,
Он будет в Бельгии в снежки играть…
 

Город Свани устало прильнул к горному хребту. Мы ехали по поднимавшейся в гору дороге, прочь от серого изгиба Каспийского моря, пока не добрались до какого-то места под названием бульвар Национального Единства. И тут мы оказались, в известной мере, на главной улице Портленда, штат Орегон, США, где я покуролесил в молодости две недели. Мы проезжали мимо несомненно богатых магазинов – тут была и лавка, торговавшая кошмарными товарами в духе американского Диснейленда, и шикарный магазин под названием «Каспийский Джо» (ярко-зеленая копия знаменитой американской сети магазинов), и вышеупомянутая «Парфюмерия 718», источавшая ароматы Бронкса. Паб «Молли Мэллой» с ирландской тематикой, казалось, осоловело поглядывал на нас из-за импортного плюща и гигантского трилистника.

После «Молли» бульвар свернул в каньон из недавно возведенных стеклянных небоскребов с корпоративными логотипами «Экссон Мобил», «БП», «Келлог, Браун энд Рут» и «Дэу хэви индастриз» (Тимофей издал счастливый вздох при виде производителей его любимого парового утюга), и, наконец, одинаковых небоскребов «Рэдиссон» и «Хайатт», пристально смотревших друг на друга с противоположных концов площади, по которой гулял ветер.

В огромном вестибюле «Хайатт» во всех углах жужжали люди многих национальностей, как раздраженные мухи в конце лета. Куда ни кинь взгляд – повсюду виднелись киоски или пластмассовые столики со стульями под странными вывесками – например, «ПРИВЕТ, ПРИВЕТ, БРИТАНИЯ – ПАБ». Один из этих ульев был освещен золотистым светом и назывался «РЕСЕПШН». Там улыбающийся юноша со скандинавской внешностью заговорил с нами на вполне сносном английском.

– Добро пожаловать в «Парк Хайатт» Свани, – расплылся он в улыбке. – Меня зовут Абурхархар. Что вам будет угодно, джентльмены?

Алеша-Боб заказал номер в пентхаузе для нас двоих и маленькую сараюшку за прудом для Тимофея. Застекленный лифт поднял нас на сороковой этаж, вознесшись через освещенный солнцем атриум. И не успел я оглянуться, как передо мной оказалась пародия на современный западный дом. На какую-то секунду мне показалось, что мы действительно прибыли в Европу, и я пробормотал слово «Бельгия», упал на колени, приник к плюшевому покрытию грудями и животом и попрощался с пробуждающимся миром.

Глава 15
ГОЛЛИ БЕРТОН, ГОЛЛИ БЕРТОН

Мне приснилась Руанна. Она стояла на увядшей осенней траве, сзади ее освещало заходившее солнце, темные волосы стали золотисто-каштановыми. Вместо обычного тесного прикида в обтяжку на ней был простой синий комбинезон. Кожа была розовая, детская, и это навело меня на мысль, что она уже беременна от Штейнфарба. Вдали мерцала неоновая вывеска, натянутая между двумя березами. На ней возникали разные слова. «ЕВРОПА». Потом «АМЕРИКА». Потом «РАША».

Руанна протянула мне зеленое яблоко.

– Оно стоит восемь долларов, – сказала она.

– Я не стану платить восемь долларов за яблоко, – ответил я. – Ты плохо со мной поступаешь, Руанна.

– Это самое лучшее яблоко в мире, – сказала она. – У него вкус груши. – У Руанны был среднеатлантический акцент образованной особы, лицо сияло, но было бесстрастным, как будто она внезапно разбогатела. Она поднесла яблоко к моей груди, и оно уплыло из ее руки. Сухой воздух из кондиционера ударил мне в лицо, и от этого у меня начали стучать зубы. Я огляделся, пытаясь обнаружить источник холода, но увидел лишь безграничное пространство пожухлой желтой травы.

– Я пытаюсь похудеть, – сказал я. – Я теперь буду есть только «медленную» пищу, «слоу фуд» – никакого фаст-фуда. И сброшу вес. Вот увидишь.

– Восемь долларов, – настаивала Руанна.

Я сунул руку в сердце и извлек оттуда восемь долларов, которые вручил ей. Наши руки едва соприкоснулись.

– Как сделать, чтобы ты снова меня полюбила? – спросил я.

– Откуси от него, – велела она.

Яблоко наполнило мой рот свежестью, словно я откусывал от зеленой краски. У него действительно был вкус груши, но еще я ощутил розовую воду, белое вино и нежную щеку моей красивой мамы. Нёбо у меня заледенело от изумления, как будто по нему провели невидимым кубиком льда. Я попытался заговорить, но издал лишь булькающий звук. Хотел обнять Руанну, но она подняла руку, останавливая меня.

– Будь мужчиной, – сказала она.

Я еще раз булькнул, хлопая в ладоши.

– Сделай так, чтобы я тобой гордилась, – сказала она.

Я пробудился. Щеки мои были мокрыми от слез. Я все еще лежал на полу нашего пентхауза в «Хайатт», и руки были распростерты, как у Христа на кресте.

– Я перевернул тебя на спину, – пояснил Алеша-Боб. – Ты задыхался.

Судя по всему, было утро следующего дня. Наш номер, весь в мраморе и дереве, наполнился золотистым светом. Тимофей в спальне разбирал мою одежду и коллекцию транквилизаторов. Алеша-Боб уже распаковал свои вещи и аккуратно сложил на туалетном столике, очень по американски: нижнее белье сложил вчетверо, а майки – аккуратными квадратиками.

– Тебе пришло сообщение от Зартарьяна, менеджера отеля, – сказал он. – Того, к которому тебе советовал обратиться капитан Белугин.

«Дорогой уважаемый Миша Вайнберг!

Мы в полном восторге от того, что Вы решили остановиться в нашем отеле „Парк Хайатт“. Ваш отец очень любил у нас останавливаться. Теперь, когда он мертв, наш корабль сел на мель. Пожалуйста, загляните в вестибюль в удобное для Вас время и спросите Вашего преданного слугу Ларри Саркисовича Зартарьяна».

Я прочел эту записку вслух Алеше-Бобу, с детской жестокостью подражая акценту менеджера отеля – несомненно, сильному.

– Когда же я наконец стану бельгийцем? – вопросил я.

– Иди поговори с Зартарьяном, – посоветовал Алеша-Боб, делая жест в сторону двери.

Когда я вышел в коридор, там меня поджидала высокая загорелая красотка в коротеньком платьице, плотно облегавшем ее фигуру.

– Голли Бертон, Голли Бертон! – воскликнула она. – Вы Голли Бертон? – Она дерзко ткнула в меня пальцем. Ее лицо покрывал густой слой пудры – словно американский пончик.

– Что? – переспросил я.

– Голли Бертон? «КБР»? Для вас тридцатипроцентная скидка. – Схватив меня за руку, красотка прижала ее к своему влажному лбу. – Уф, я вся такая горячая для Голли Бертон! Тридцатипроцентная скидка. Вы так возбуждены, мистер. Ну так как насчет этого?

– Я не понимаю, что такое «Голли Бертон», – заявил я по-русски. – Вы имеете в виду «Холлибертон»? Тридцатипроцентная скидка для «Холлибертон»?

Женщина сплюнула на пол.

– Ты русский! – прошипела она. – Толстый, грязный русский! – Она зацокала по полу своими невероятно высокими каблуками.

– Это расизм, мисс! – закричал я ей вслед. – Вернись и принеси извинения, дура черножопая!..

В стеклянном золотистом лифте я упал, как Икар с небес, из своего пентхауза в оживленный вестибюль отеля, где местные торговцы тут же продали мне бритву «Жиллетт», бутылку турецкого пива и пакетик корейских презервативов. Услышав имя «Миша Вайнберг», на ресепшн меня тут же направили в кабинет Ларри Зартарьяна. Зартарьян выскочил из-за письменного стола и стиснул мне руку обеими влажными руками.

– Сейчас у нас, в нашем скромном отеле, гость, достойный названия «Хайатт», – сказал он на вполне сносном русском – правда, с акцентом.

Судя по фамилии, менеджер был армянином. Он напомнил мне моего старого друга в колледже – Владимира Гиршкина. Гиршкин был моим соотечественником – русским евреем, эмигрировавшим в Штаты в двенадцатилетнем возрасте. Это был самый незаметный и тихий из русских эмигрантов в Эксидентал-колледже, составлявший резкий контраст этому ублюдку Джерри Штейнфарбу. Зартарьян был невысоким некрасивым человеком с намечающейся лысиной, которую компенсировала удивительно густая козлиная бородка. При всей его нервозной любезности казалось, что под письменным столом у него живет бесконечно удрученная мама, которая чистит ему ботинки и завязывает шнурки двойным узлом.

Эти растерянные, чрезвычайно образованные маменькины сынки постоянно бродили, спотыкаясь, по коридору с двумя выходами – на одном была надпись: «КОЛЕБЛЮЩИЙСЯ ИНТЕЛЛЕКТУАЛ», на втором – «СТРЯПЧИЙ ПО ТЕМНЫМ ДЕЛАМ». Когда я в последний раз встретил упоминание о Владимире Гиршкине в журнале, посвященном бывшим питомцам Эксидентал-колледжа, он создавал «пирамиду» где-то в Восточной Европе. Управление отелем «Парк Хайатт» в городе Свани, вероятно, было в чем-то сродни этому занятию.

– Садитесь, мистер Вайнберг, сэр. – Армянин усадил меня в роскошное кожаное кресло. – Вам там достаточно удобно? Может быть, моя девушка принесет вам оттоманку?

Я выразил согласие и огляделся. Центральное место в кабинете занимал портрет маслом, на котором был изображен щегольски одетый седовласый джентльмен. Он передавал пирог странной формы жирному мужчине с усами, вероятно своему сыну. Оба лукаво улыбались зрителю, как будто приглашая его отведать их пирог. На заднем плане неясно вырисовывались два ортодоксальных креста, и их нижние черточки были направлены в разные стороны. Логотип «Келлог, Браун энд Рут» плавал между крестами в каком-то сверхъестественном тумане. Я издал удивленное мычание.

– Этот старик – местный диктатор, – объяснил Ларри Зартарьян. – Его зовут Георгий Канук. Он дарит Абсурдистан своему сыну Дебилу на его грядущее тридцатилетие. «КБР» завершает троицу. Отец, Сын и Святой «Холлибертон».

– Итак, пирог изображает страну, – сказал я. Торт действительно был утыкан свечами в форме миниатюрных нефтяных вышек. Судя по тому, что я уже видел, Республика Абсурдистан походила на дикую птицу, обмакнувшую хвост в Каспийское море. – Что все это означает? – спросил я.

– Георгий Канук, диктатор, собирается покинуть этот мир, – просветил меня Ларри Зартарьян. – Они готовят народ к тому, что страной будет править династия. Канук и его сын Дебил придерживаются убеждений свани, а сево это не нравится.

– Просветите меня, – попросил я. – Сево – это те, у кого нижняя перекладина креста направлена не в ту сторону, верно?

– И сево, и свани – совершенно одинаковые полоумные, – ответил менеджер, переходя на идеальный английский. – Этих людей не зря называют кавказскими кретинами.

– Вы не собираетесь меня спрашивать, какой я национальности?

– Нам обоим ясно, кто мы такие, – сказал Зартарьян, приближая свой впечатляющий нос к моему «рулю».

Я предложил Зартарьяну свое турецкое пиво, но он вежливо отказался, пощелкав по своим часам и тем самым намекая, что европеец не пьет в дневное время.

– Где вы совершенствовали свой английский? – осведомился я.

– Мне повезло, – ответил менеджер. – Я родился в Калифорнии. Вырос в Глендейле.

– Значит, вы американец! – воскликнул я. – Американский армянин. И к тому же мальчик из Долины. Какой прекрасной была ваша жизнь! Но как же вышло, что вы кончили вот этим?

Зартарьян со вздохом обхватил голову руками.

– Я занимался в Корнелл-колледже гостиничным менеджментом, – пояснил он. – Это было единственное учебное заведение для интеллектуальной элиты, куда я мог поступить. Моя мама заставила меня туда пойти. А я, как и все, хотел работать в кино.

Рассказ Зартарьяна был прерван звуком бьющейся посуды за окном, а также женскими воплями на местном наречии.

– Ох, как я ненавижу работать в отеле! – сказал он. – Эта работа никогда не прекращается, и все постояльцы «Хайатт» – отвратные личности (о присутствующих не говорят). Они меня за человека не считают из-за того, что мои родители из этого края и я учил русский в школе. Они сделали меня самым младшим менеджером «Хайатт» в мире. Скажите, почему все это должно было произойти со мной?

– Я глубоко вам сочувствую, – ответил я, открывая турецкое пиво, чтобы смочить пересохший рот. – Я тоже проклят из-за своего рождения. Но по крайней мере ваша мама должна вами гордиться.

– Гордиться? – Зартарьян помассировал свои залысины на висках. – Она живет в номере под моим. Не выпускает меня из виду. У меня нервы на пределе.

Я рекомендовал менеджеру отеля обратиться к психоаналитику, но мы оба пришли к заключению, что в Абсурдистане вряд ли найдешь хорошего.

– Мне так не хватает американских магистралей! – пожаловался Зартарьян. – У меня внизу в гараже «Бимер 4» с откидным верхом, но куда, черт возьми, я на нем поеду? В Каспийское море?

Я вспомнил о деле, которое меня беспокоило, поскольку не было улажено, – об оскорблении, нанесенном моей персоне.

– Ларри, почему проститутки в вашем отеле не хотят спать с русскими?

– Они заключили неофициальный контракт с «КБР», Миша. У моих девок столько работы, что они задрали нос. «Больше никаких грязных русских, – заявили они мне. – Никаких китайцев, никаких индусов. Или Голли Бертон, или мы возвращаемся домой, в свою деревню».

– А разве штаб-квартира «Хайатт» не возражает против проституции? Шлюхи нагло разгуливают прямо перед номерами пентхауза.

– У меня связаны руки, – объяснил Ларри Зартарьян. – Посмотрите, против чего мне придется выступать. Древняя торговая культура. «Холлибертон». Это культурный релятивизм, Миша. Это китайский квартал.

– Я лишь немного обижен, вот и все, – сказал я. – Мне бы хотелось считать «Хайатт» мультикультурным пространством. А тут вдруг какая-то шлюха называет меня грязным русским. Где же уважение?

– Послушайте, Миша, мы будем друзьями. Вы не обидитесь, если я спрошу вас о чем-то личном? Почему вы спали с Любой Вайнберг? Все знают, что вы сложны и меланхоличны. Но трахать жену Бориса Вайнберга? Зачем вы это сделали?

– Откуда вы про это узнали? – закричал я, извлекая из своей сумки пузырек с «Ативаном». – Боже всемогущий!

– Все знают о вас всё, Миша, – ответил Зартарьян. – Ваш отец был здесь легендарной личностью. Он продал восемьсот килограммов шурупов «КБР», помните?