Текст книги "Абсурдистан"

Автор книги: Гари Штейнгарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Глава 23
ВАТИКАН СЕРО

Если свани гордились своим рынком подержанных пультов дистанционного управления и знакомством с Александром Дюма, то сево могли похвалиться тем, что держат мертвой хваткой море. Оно притаилось поблизости, серое и притихшее, выглядывая из-за особняков нефтяной аристократии, которая разбила здесь лагерь столетие назад, когда Каспий впервые заявил о себе как источник неиссякающего, как казалось, топлива и антагонизма.

Вместо того чтобы поискать место на парковке, Нана просто бросила свою машину на оживленном перекрестке. Пожилой полисмен отсалютовал ей и, ринувшись к машине, встал рядом по стойке «смирно». Он свистнул проходившему солдату, и тот, скинув рубашку, окунул ее в воду фонтана, находившегося поблизости, и принялся протирать запылившееся ветровое стекло «навигейтора».

– По-видимому, вы очень популярны, – заметил я своей новой подруге, но она лишь пожала плечами. Что, черт возьми, здесь происходит? Как бы мне хотелось, чтобы вдруг появился Алеша-Боб и все объяснил с присущим ему педантизмом.

Без него я чувствовал себя незащищенным и уязвимым.

Нана шла впереди меня, рассказывая об особенностях местной архитектуры – эти здания были построены нефтяными баронами в конце девятнадцатого века.

– В самом деле? – удивился я, когда она сказала, кто был первым владельцем огромного особняка в неоготическом стиле. – Его построил лорд Ротшильд? Еврей?

– В Бельгии много евреев, мистер Вайнберг? – осведомилась мой гид.

– Да, хватает, – ответил я. – Лично я живу в Брюсселе, но если вы когда-нибудь окажетесь в Антверпене, то сможете увидеть забавное зрелище: местные хасиды разъезжают на своих велосипедах, и их темные фалды развеваются позади. Видите ли, у нас, бельгийцев, очень открытое общество.

– Значит, вы баллон? – сказала она.

Я был до глубины души задет ее откровенностью. Такая милая женщина – и вдруг начинает меня подкусывать! Называет баллоном! Воздушным шаром!

– Я действительно люблю поесть, – признал я, – и, вероятно, это делает меня в ваших глазах похожим на воздушный шар…

– Нет! – рассмеялась Нана. – Не баллон. О, бедняга! Валлон! Французский бельгиец.

– Ah, oui, – согласился я. – Un Wallon. C’est moi [11]11
  Ах да. Валлон. Это я (фр.).


[Закрыть].

– Parce que nous parlons français [12]12
  Потому что мы говорим по-французски (фр.).


[Закрыть].

– О нет, – произнес я в замешательстве, так как не удосужился выучить этот сложный язык. – Пожалуйста, никакого французского. Сейчас я стараюсь упражняться в английском. Как ни печально, на этом языке говорит весь мир.

Нана остановилась, дав мне возможность рассмотреть ее блестевшее тело и лицо. Если бы она немного потренировалась, то была бы этакой грудастой спортсменкой. Скажем, пловчихой – я слышал, что большая грудь помогает пловчихам держаться на воде.

– Как вы, наверное, уже слышали, – застенчиво произнесла Нана, – у еврейского народа долгая и мирная история в нашей стране.

– Насколько я понял, – сказал я тоном, который употребляю при флирте, – они ваши братья, и тот, кто ихвраг, также и вашвраг.

– Вы сказали «они», – заметила Нана.

– Я имел в виду «мы», – уступил я.

– Это же совершенно очевидно, месье Вайнберг, – продолжала Нана. – Моя соседка по комнате в колледже была еврейкой.

– Здесь?

– Нет, в НУ.

Должно быть, у меня был такой бессмысленный взгляд, что Нана ощутила необходимость пояснить, медленно произнося слова:

– Нью-Йоркский университет.

– Да, – прошептал я. – Да, конечно Я его хорошо знаю. Вы выпускница НУ?

– Я закончу его этой осенью, – ответила она.

Я тяжело вздохнул и обхватил руками свой живот – или свой баллон, если хотите. Нана отвернулась и зашагала впереди меня. Я следовал за ней, ошеломленный и испытывающий головокружение оттого, что внезапно оказался так близко от Нью-Йорка, города моих грез. Значит, вот оно как! Еще одна американка, жестоко заточенная в тело иностранки. Может быть, я смогу поехать с ней в сентябре в Нью-Йоркский университет (если к тому времени закончится война). Может быть, генералы, руководящие СИН, уподобившись в своей мудрости Ною, сделают исключение для двоихголодных и непревзойденных потребителей – двух постсоветских медведей?

Мы начали с эспланады на Террасе Сево, которая с добрый километр тянулась по направлению к сверкающему осьминогу так называемого Ватикана. Хотя время приближалось к ланчу и был рабочий день, на эспланаде прогуливались толпы сево, вдыхавшие нефтяные испарения. Они пытались воссоздать старую советскую ностальгию по «морю», которое здесь представляло собой серые участки соленой воды, плескавшейся у облепленных ракушками нефтяных вышек.

Эспланада главным образом была приспособлена к нуждам граждан от пятнадцати до двадцати девяти, однако дети в наше время тоже быстро созревают. Я был свидетелем того, как пятилетняя девочка с бантом, в платье в горошек, танцует под аккордеон, как старая американская шлюха, в то время как ее родители позируют фотографу, крича аккордеонисту, чтобы он сыграл что-нибудь более живенькое.

Как не похожа была моя Нана на своих соотечественниц! В ней сразу же можно было распознать старшекурсницу американского колледжа, двадцати одного года, решительную и беззаботную, и тело ее явно было знакомо с плотскими утехами. А местные девушки, едва достигшие половой зрелости, были обречены на безрадостную жизнь под контролем беспокойных родственников и глупых мужей. Нане повезло: она покинула бывший Советский Союз как раз вовремя для ее психофизического развития. Ее ожидания были столь же необъятны, как моя талия.

В конце эспланады Ватикан Сево протянул восемь своих щупальцев, пытаясь поймать верующих: трехметровый крест сверкал на куполе, как антенна на спутниковой тарелке.

– Вы должны признать, что он действительно похож на осьминога, – сказал я Нане.

– Я думаю, он скорее похож на яйцо, – возразила она. – На яйцо, которое находится в такой штуке, куда их кладут при варке. Ну, когда заказывают яйца-пашот.

– Такое, как в закусочной, – сказал я.

– Да, как в греческой закусочной, – подхватила она.

– Да, как в греческой закусочной в Нью-Йорке, – уточнил я.

Мы печально улыбнулись друг другу, связанные этим ностальгическим «как», и я протянул свою большую рыхлую руку, надеясь, что Нана ответит на этот жест. Однако пока что она не ответила.

– В любом случае, я сево, нравится вам это или нет, так что мне нужно скормить вам официальную информацию сево. Итак…

В следующие полчаса, пока я оглаживал ее тело жадным мужским взглядом, Нана поведала мне множество фактов о соборе Святого Сево Освободителя. Я постараюсь рассказать читателю основное, но если он хочет получить полную информацию об этой причудливой церкви, смахивающей на осьминога, то может заглянуть в Интернет.

Этот собор был построен не то в 1475-м, не то в 1575-м или в 1675 году – определенно там где-то было число 75. В это время весь Абсурдистан страдал под игом живших по соседству персов (или оттоманов?), так что, естественно, свани настаивали на том, что собор первоначально был мечетью, а не церковью, так как был построен из кирпича, а не из камня, а эти нечестивые мусульмане любят кирпич в качестве строительного материала. Но нет! По словам Наны, собор всегда был церковью, да и вообще кто такие свани, чтобы тут разглагольствовать?! Эти мерзавцы заключали разные соглашения с персидскими (или оттоманскими) повелителями во время Трехсотлетней войны из-за раскола по поводу нижней перекладины креста, а еще у них была скверная привычка окружать церкви сево камнями, заявляя таким образом свое право на них. Серьезный тон, которым Нана повествовала обо всех этих нелепых вещах, почему-то делал ее еще очаровательнее. Она напоминала актрису, которая жаждет признания, настоящую американскую старлетку с лицом, как полная луна, и самыми алыми губами в мире.

Мы вошли в собор, прохлада которого была так приятна после уличного зноя. Несмотря на это, в соборе не было никого, кроме старух, истово крестившихся возле горящих свечей и что-то сердито шептавших своему совершившему промашку Богу. Несомненно, настоящее действие разворачивалось не в церкви, а на эспланаде, где правили коммерция и секс.

Голова осьминога представляла собой колоссальный купол с прелестной фреской, горевшей на солнце.

– Это печать первого монарха сево, – пояснила Нана. – Лев с мечом, едущий верхом на рыбе. Это должно показывать, что любая власть эфемерна и что даже самый могущественный правитель может выпустить из рук государственные дела.

– Мило, – признал я.

– Это мой любимый символ, – сказала Нана. – Я ненавижу всю эту возню вокруг нижней перекладины на кресте, так что ношу вот это. – Она вынула из-за пазухи кулон, на котором был изображен лев верхом на рыбе. Я протянул руку и потрогал его. Он был теплый и влажный от соприкосновения с ее телом, и я почувствовал, что у меня дрожат колени. Мне хотелось прижаться к этому кулону носом.

– Скажите мне, пожалуйста, – попросил я, – в чем разница между сево и свани? И те, и другие кажутся мне такими симпатичными. Почему мы все не можем ладить друг с другом?

Глава 24
ПОЧЕМУ СЕВО И СВАНИ НЕ МОГУТ ЛАДИТЬ ДРУГ С ДРУГОМ

Вначале сево и свани были единым народом, сильно оклеветанным и вечно пребывавшим в тени персов, турок, славян и монголов, которые в разные периоды совершали набеги и грабили и насиловали. А затем появился святой Сево (Освободитель, не забудьте!), у которого, согласно давней традиции, было видение, как у многих религиозных персонажей. Видение Освободителя было особенно забавным – не говоря уже современным – оттого, что видение у него было, когда он нанюхался местной травки под названием «ланза». На фреске внутри собора был изображен жилистый крестьянин, склонившийся над деревянным горшком; он вдыхал через нос как бы три макаронины – на самом деле это были пары травки ланза. От этого он временно переместился в другой мир (церемонию нюханья ланзы по сей день выполняют монахи сево), где, конечно же, встретил Иисуса.

Иисус, изображенный на этой фреске в виде призрачной фигуры с затуманенными глазами, сказал нашему Сево, что не все в порядке с его народом, особенно со священниками, которые в прошлом году отлучили этого святого от церкви за то, что он спал с их дочками-тинейджерами, и заставили его жить на пересохшей и просоленной морем полоске земли, которую однажды назовут Террасой Сево. «Послушай-ка, – сказал Иисус. – Я хороший парень, верно? Но хорошенького понемножку. Когда ты отойдешь после своей травки ланза, я хочу, чтобы ты собрал своих, взял самые острые копья и выпустил кишки из всех ваших врагов. А когда закончите разить их копьями, я хочу, чтобы вы перетрахали всех малолетних красоток в городе. Понятно?»

«Угу, – ответил святой Сево. – Так говорит Господь. И поверь мне, я все сделаю. Но, Иисус, ты можешь подать мне знак? Что-нибудь такое, чтобы я мог показать своим. Чтобы они знали, что я в своем праве».

«Ступай, – велел Иисус, – на самый высокий холм самой нижней террасы твоего города. А потом копай. Копай и копай, день и ночь, утром и в полдень, пропуская время ланча, и тогда обрящешь то, что ищешь».

Итак, на следующее утро, оклемавшись после травки, Освободитель побежал на самый высокий холм нижней террасы – между прочим, именно на этом месте расположен сегодня осьминог Ватикана Сево – и начал копать. Шли дни изнурительных трудов – и ничего! И вдруг – черт побери! Он нашел маленький кусочек дерева или что-то такое. Будущий святой вернулся в свою жалкую хижину, собрат во дворе двухнедельный запас ланзы и, сидя перед святой деревяшкой, как следует накурился. Ой вей,сколько видений у него было! Если говорить точно, то их было восемнадцать, и каждое изображено на примитивной фреске в соборе (откуда взялось время на фрески у этих несчастных людей, на которых постоянно совершали набеги?). Самое важное видение из всех, которое породило всю нацию сево, было о Христе, распятом на кресте. Окровавленный и замученный Христос шепнул святому Сево встать на четвереньки, как собака, и вылизать кровь, пролившуюся на перекладину под ногами у Христа. Наш парень с радостью повиновался, однако когда он слизывал священные корпускулы и вытаскивал занозы из языка, к кресту прокрался грязный армянский вор и отхватил для себя здоровенный кусок от перекладины для ног Христа, отчего она накренилась, как мы теперь это видим на кресте сево.

Итак, мы знаем, что Христа распяли вместе с двумя ворами – с Хорошим Вором, который защищается и которому обещано вечное спасение Сыном, и с Плохим Вором, который попадает прямиком в ад. Нижняя черточка креста свани, или перекладина для ног, как и у обычного православного креста, направлена вверх с правой стороны Христа, так что Иисус наклоняется к Хорошему Вору. Но согласно мифологии сево, после того как грязный армянин отрезает кусок от перекладины для ног, Христос наклоняется в противоположную сторону, то есть к Плохому Вору. Тут было еще много разных теологических подтекстов, которые я не помню.

Однако вернемся к этой истории. Итак, этот армянин с куском перекладины в руке помчался обратно в свою родную страну, надеясь благословить своих соотечественников перекладиной с креста Иисуса. Но Бог терпеть не мог армян, несмотря на их ум, и Он рассыпал на его пути золотые монеты, которые жадный армянин, естественно, начал собирать на дороге, которая ведет к тому месту, где теперь Терраса Сево. Растерявшись в этом бесплодном, негостеприимном краю, армянин предложил все свое золото Яхве в обмен на Его милость, но этот весьма деятельный иудейско-христианский Бог вместо этого сразил армянина (и в придачу забрал у него все Свои деньги). Кусок от креста был закопан в песке вблизи Каспийского моря и дожидался там дня, когда появится некий Освободитель, выроет священную деревяшку, соберет своих соотечественников и перережет и перетрахает пол страны. Эти избранные соотечественники и их только что изнасилованные суженые и стали нынешним народом сево.

Я поведал историю о расколе сево и свани в бодреньком, фривольном стиле, но Нана рассказала мне ее на полном серьезе. Она употребляла сложные термины для описания религиозных различий – такие, как «диофизиты» и «монофизиты», не говоря уже обо всей этой суматохе вокруг Хорошего Вора и Плохого Вора. Я не хочу непочтительно отзываться о ее нешуточной эрудиции в области местных предрассудков и о той вере, к которой она номинально принадлежала. Я считаю, что когда мы имеем дело с иррациональным, то не должны смеяться, даже если грех не посмеяться.

Мы вышли из собора на широкую лестницу, соединявшую собор Святого Сево Освободителя с эспланадой.

– Окиньте взглядом все вокруг, – сказала Нана. – Забудьте обо всей этой религиозной чуши. Обратите внимание на географию. Мы, сево, живем на побережье, а свани живут в горах, долинах и пустыне. Тысячу лет свани были фермерами и пастухами, а мы были традиционным купеческим классом. Вот откуда взялся этот армянин в истории о перекладине с креста Иисуса: ведь наши традиционные конкуренты не свани, а армяне. Мы – космополиты, тяготеющие к Западу, а свани разводят овец и молятся о спасении. Вот почему наши церкви пустые, а у них в церквях полно народа. И вот почему с тех пор, как торговля стала важнее сельского хозяйства, это у нас появились большие бабки.

– Рад за вас, – заметил я. – Я горжусь вашим народом. Купцы более развитые, чем крестьяне. Это факт.

Нана никак не отреагировала на мой комментарий, пристально глядя на месторождения нефти, простиравшиеся от края эспланады до чернильной линии горизонта. Она вглядывалась в холлы Нью-Йоркского университета, испещренные лиловыми пятнами, и я, заслонив голубые глаза от сверкающего солнца своей ручищей, вместе с нею вглядывался в аудитории, и кафетерии, и концерты современного африканского танца, и поэтические диспуты, в суету Бродвея и Лафайетт-стрит и в чугунный треугольник Астор-Плейс.

– А теперь, мистер Вайнберг, – сказала Нана, – я отведу вас на традиционный ланч сево – это входит в вашу экскурсию. У вас есть какие-то ограничения по части меню?

– Вы что, надо мной смеетесь? – ответил я, указывая на свой живот.

Глава 25
ОСЕТРИНА ДЛЯ МИШИ

Мы пошли по эспланаде мимо скрипучего вагона, вывезенного из Турции. Он был украшен не поддающейся расшифровке надписью по-турецки, под картинкой, на которой была изображена молодая коричневая женщина, преследуемая серым волком, размахивавшим ножом и вилкой. Только подумайте, как многого мы не понимаем в этом мире. Мы проходим мимо, пожав плечами. Но если бы на эспланаде появился турок и объяснил мне, что смешного в этой карикатуре и почему она красуется на вагончике для детей, и почему же эти вагончики завезли сюда, в Абсурдистан, а не в какой-нибудь пыльный провинциальный парк аттракционов в Турции, – вы только подумайте, насколько больше я бы знал об этом турке и о его нации и насколько менее склонен был бы отвергать их вместе с их кебабами и любовью к Ататюрку. Возможно, «Мишиным детям» было бы полезно провести лето на турецком курорте у Черного моря, загорая на солнце и знакомясь со своими смуглыми мусульманскими братьями. Я сделал мысленную заметку, что нужно позвонить Светлане в Петербург и дать ей указания, чтобы она организовала такую поездку.

Задумчивые и унылые после урока истории, мы с Наной шли вдоль мола, тянувшегося между двумя накренившимися нефтяными вышками. Мы направлялись к гигантской розовой раковине, которая когда-то использовалась как амфитеатр, а теперь была превращена в более прибыльное заведение – ресторан у моря под названием «Дама с собачкой». Несмотря на обеденное время, мы были единственными посетителями. Официанты – в основном мужчины средних лет в прозрачных белых рубашках – спали вокруг круглого стола, уронив головы на руки. Они устало взглянули на нас, недовольные, что их побеспокоили. Мы заказали салат из помидоров с оливковым маслом. Мне давно не приходилось видеть такие ярко-красные помидоры. Отвернувшись от Наны, я стал раскачиваться, как мои заклятые враги хасиды.

– М-м-м, – произнесла Нана с набитым ртом. – Свежие, очень свежие.

Она налила себе турецкого пива, и я последовал ее примеру, – правда, в моем случае это был стаканчик «Блэк Лейбл». Старая официантка в грязной мини-юбке и переливающихся колготках приблизилась к нашему столику, неся в каждой руке блюдо с восемью кебабами из осетрины идеальной прямоугольной формы. Я взглянул на Нану, но она меня не замечала, поглощенная своим первым кебабом, в который воткнула вилку.

Мой разум ослабел, а токсичный горб завибрировал, – правда, он не решил, какого вида яд выпустить: либо холодную меланхолию, либо уличный аромат Бронкса. Края кебабов из осетрины были угольно-черные, но изнутри они были рассыпчатые и нежные. «Мать, мать, мать», – шептал я одобрительно. Рыбный сок скапливался у меня на подбородке и падал маслянистыми желтыми каплями на тарелку, скатерть, на мои штаны, на кафельный пол «Дамы с собачкой», на едва дышавшее Каспийское море, на выжженные пустыни этой страны – и на колени моей любимой Наны, которая сидела напротив меня и молча ела.

Принесли еще рыбу. Я съел все. Я чувствовал у себя на плече руку своего отца. Мы вдвоем. Снова вместе. Папа пьяный. Я робкий, но любопытный. Мы будем так сидеть всю ночь, не обращая внимания на мамины угрозы. Кто же станет думать о том, что завтра утром надо вставать и идти в школу, когда можно спустить брюки и помочиться на соседскую антисемитскую собаку? Я чувствовал, как дыхание папы, благоухавшее водкой, проникает мне в рот, нос, уши, как мое рыхлое тело прижимается к его колючему телу, и мы оба потные из-за африканской жары в ленинградской квартире зимой. И еще было ощущение какого-то атавистического волнения, стыда и возбуждения.

Я заказал лепешки, чтобы подобрать сок от кебабов у себя на тарелке. Пиво и «Черный Лейбл» закончились. Взамен подали свежую канталупу. Она была такая же ярко-оранжевая, как рыбные кебабы, только не соленая, как они, а сладкая. Я почувствовал, как канталупа охлаждает мои воспламененные десны, и вдохнул ее аромат, от которого горло мое покрылось оранжевой пеной; затем канталупа отправилась в центр моего тела, растворилась и навеки исчезла – как и все, что я когда-либо ел.

Я взглянул на Нану. Она дрожала от наслаждения. Ее большие, растрескавшиеся губы домашней девочки были алыми, они были испачканы всеми соками нашей трапезы. Она была более живой, чем все вокруг нее, и ее живость делала реальным, красивым и настоящим все, что виднелось за ней в окне: и старые нефтяные вышки, и осьминога Сево, и грязную эспланаду, и турецкие вагончики.

– Открыли новый ресторан, где подают морепродукты, – сказала она.

– На Десятой авеню, – подхватил я.

– Недалеко от…

– …того нового отеля с бутиками…

– …который собираются построить.

– …Тот, с иллюминаторами…

– …рядом с бельгийским посольством.

– Единственное, чего не найти…

– …в Нью-Йорке?

– Верно…

– …это хорошую паэлью.

– Для этого нужна очень большая сковорода…

– …с длинной ручкой.

– Есть одно местечко на Кросби…

– …где хороший херес…

– …и где подают оливки.

– Я назначал там свидания…

– …там?

– Все там назначают.

– Даже вы?

– Я?

– Я хочу.

– Я хочу прямо сейчас.

– Я бы хотела, чтобы я…

– Я тоже.

Я положил локти на испачканную рыбой скатерть, опустил голову на руки и предался печали. Я почувствовал, как рука Наны гладит мои мягкие кудрявые волосы, медленно и методично. Она не обращала внимания на хихикающих официантов и была спокойна, а глаза у нее были сухими – профессиональный гид, утешающий своего туриста после того, как у него украли бумажник и паспорт.

– Извините, – сказал я.

– Не за что извиняться, – ответила она.

– Я напился, – сказал я, но это было лишь отчасти правдой.

Она оплатила счет, и мы медленно, неровной походкой, наконец-то рука в руке, побрели по пирсу к экспланаде, где было полно народа. Я увидел плакат ГКВПД – картинку коммунистической эпохи. На ней были изображены трое мужчин средних лет под лозунгом на местном наречии с восклицательным знаком в конце. У всех троих были нависшие серые веки, поэтому они напомнили мне черепах, прогуливающихся у моря во время отлива. У одного из них был вид утомленного интеллектуала. Он и еще один мужчина отличались плохо сделанными серебряными зубами, а у третьего был пухлый женский ротик и дерзкий взгляд юноши. Хрипевший под плакатом громкоговоритель выдавал музыку техно пятилетней давности, которая время от времени прерывалась гневными тирадами на сево.

– Что там написано? – спросил я, указывая на плакат.

– «Независимость народа скоро будет реализована».

– Мне нравится этот забавный парень с девичьим ротиком, – заметил я. – Он похож на одесского певца. Должно быть, это младший диктатор группы. «Не нужно меня ненавидеть. Я не Сталин. Я еще только учусь».

– Это мой отец, – сказала Нана.

Сначала я не заметил, что она сказала, по обыкновению погруженный в мысли о себе.

– О! – произнес я в конце концов и остановился, созерцая свои ладони. Выпуклые зеленые вены отчаянно пытались доставить кровь к пальцам.

– Я хочу что-то сказать вам, Миша, – проговорила Нана по-русски, уничтожая все, что осталось от моей бельгийской личности. – Мой папа хорошо знал вашего папу Они вместе были в бизнесе. Он был очень милый человек. Когда он приезжал в город Свани, в наш дом, то всегда приносил мне кусковой сахар и мандарины. Как будто их не хватало, как в советские времена. Как будто я не получала витамины и сладкое.

– О, – повторил я по-английски.

Я прикрыл глаза, пытаясь думать о Папе, но то, что случилось дальше, заслонило память о нем. Запах сочной дыни, пробивающийся сквозь духи, ощущение нежных, но сильных рук у меня на бедрах, поцелуй мягких губ, коснувшихся моего лба. Под плакатом, на котором был изображен ее собственный отец, призывавший прохожих к неистовому восстанию, моя Нана меня обнимала.