Текст книги "Каждый умирает в одиночку"

Автор книги: Ганс Фаллада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 37 страниц)

ГЛАВА 24
Комиссар Эшерих обрабатывает дело невидимки

– Вот прочтите! – сказал комиссар Эшерих и протянул Шредеру протокол.

– Н-да, – отозвался тот, возвращая ему исписанные листки. – Значит все-таки сознался и теперь готов для трибунала и палача. Я не ждал этого. – И добавил с расстановкой: – И вот такие субъекты свободно бегают по улицам.

– Вот именно! – сказал комиссар, положил протокол в папку, а папку в портфель. – Вот именно, такие субъекты бегают по улицам, – но ведь под недремлющим оком наших агентов?

– Разумеется! – поспешил успокоить его Шредер. – Я сам проверил: они оба следовали за ним по пятам.

– И вот он бегает на свободе, – продолжал комиссар Эшерих, задумчиво поглаживая усы, – бегает и бегает, а наши люди бегают за ним! И в один прекрасный день, сегодня, или через неделю, или через полгода – побежит наш плюгавенький господин Клуге к автору открыток, который когда-то дал ему поручение: брось их там-то и там-то. Что он приведет нас к нему – это как пить дать. И тогда я цап! – и только тогда оба действительно окажутся готовыми для тюрьмы, и так далее, и тому, подобное.

– Господин комиссар, – сказал помощник Шредер, – мне все как-то не верится, что это Клуге подбросил открытку. Я же видел, когда ему давал прочесть, – он ровно ничего о ней не знал! Это та сестра, истеричка, выдумала, это все ее фантазии!

– Но ведь в протоколе записано, что подбросил он, – возразил комиссар, однако без особого нажима. – И вообще я посоветывал бы вам в вашем донесении ни о какой истеричке не упоминать. Без всякой личной предубежденности, чисто фактическая сторона. Если угодно, допросите врача, можно ли верить его помощнице. Ах, нет, бросьте-ка вы лучше все это. Ведь тут опять окажется личное мнение, лучше предоставим прокурору оценку тех или иных показаний. Мы основываемся только на фактах, не правда ли, Шредер? Без всякой предубежденности!

– Само собой, господин комиссар.

– Если в протоколе имеется определенное показание, так это показание, мы и будем на него опираться. Как и почему оно там появилось – нас ни в какой мере не касается. Ведь мы не психологи, мы криминалисты, crimen – значит по латыни «преступление», Шредер, только преступление интересует нас. Если кто-нибудь сознается, что он совершил преступление, этого с нас достаточно. Так, по крайней мере, я смотрю на дело, а может быть вы другого мнения, Шредер?

– Ну разумеется, нет, господин комиссар! – прямо-таки выкрикнул Шредер. Казалось, он страшно испуган одним предположением, что может Схмотреть на что-нибудь иначе, чем его начальство. – Я держусь в точности того же взгляда. Нас интересует только преступление!

– Я так и думал, – заметил комиссар Эшерих и погладил усы. – Мы, старые криминалисты, всегда сходимся во взглядах; вы знаете, Шредер, сейчас в нашей профессии работает много пришлых элементов, но мы всегда держимся друг друга, и это для нас очень хорошо. Итак, Шредер, – это уж чисто по служебной линии, – я жду от вас сегодня же донесения о том, что Клуге задержан, и протокола с показаниями медицинской сестры и врача. Да, верно, с вами был и здешний вахмистр…

– Обервахмистр Дубберке, отсюда из участка…

– Не знаю такого. Но пусть он тоже сделает сообщение о побеге Энно Клуге, строго фактическое, пусть не размазывает, без личных мнений, понятно, господин Шредер?

– Так точно, господин комиссар!

– Так вот, Шредер! Когда вы передадите донесения, вам больше не придется иметь дело с этим случаем – самое большее, какое-нибудь показанье у судьи или у нас в гестапо… – Он задумчиво поглядывал на своего помощника. – Вы давно работаете в уголовном розыске, господин Шредер?

Уже три с половиной года, господин комиссар. Во взгляде полицейского, устремленном на комиссара, было что-то почти молитвенное.

Но комиссар сказал лишь: – Да, собственно уже пора, – и покинул отделение.

В канцелярии на Принц-Альбрехтштрассе он тут же приказал о себе доложить своему непосредственному начальнику, обергруппенфюреру СС Пралю. Эшериху пришлось ждать чуть не час. Не то, чтобы господин Праль так уж очень был занят, впрочем, нет – он был как раз очень занят: до Эшериха доносился звон стаканов, хлопанье пробок, он слышал хохот и крики; это была одна из встреч, которые происходили весьма часто между начальниками более высокого ранга, компанейство, выпивка, веселая непринужденность, – все это служило отдыхом после тяжких трудов, направленных на то, чтобы мучить своих ближних и отправлять их на виселицу.

Комиссар ждал без всякого нетерпения, хотя у него было намечено на этот день еще немало дел. Но он знал слишком хорошо, что такое начальники вообще и этот начальник в частности. Тут сколько ни приставай, тут хоть пол-Берлина гори, – но если Праль хочет нализаться – он налижется. Ничего не попишешь!

Однако через часок Эшерих все же был допущен. Комната, с явными следами попойки, имела довольно непривлекательный вид, и сам господин Праль, багровый от арманьяка, тоже имел довольно непривлекательный вид. Но он радушно заявил: – Вот, Эшерих! Налейте-ка и вы себе стаканчик. Это плоды нашей победы над Францией, настоящий арманьяк, в десять раз лучше, чем коньяк. Да что – в десять! В тысячу раз! Отчего вы не пьете?

– Прошу прощенья, господин обергруппенфюрер, у меня сегодня еще довольно много дела, и я хотел бы сохранить ясность мысли. Да и вообще я отвык пить.

– Ах, бросьте, отвыкли! Вздор! На что вам ясность мысли? Пусть за вас кто-нибудь другой сделает вашу работу, а вы пойдете выспаться; выпьем, Эшерих, за нашего фюрера!

Эшерих чокнулся, иначе нельзя было. Он чокнулся и во второй, и в третий раз, размышляя о том, насколько общество гестаповцев и алкоголь изменили этого человека. Праль держался раньше довольно прилично, на много лучше, чем сотни молодых людей, которые бегают в своих черных мундирах по этому зданию. Наоборот, он даже кое в чем сомневался, считал себя всего лишь «прикомандированным» к гестапо и отнюдь не «убежденным».

Однако под влиянием сослуживцев и алкоголя, Праль стал таким же как они: он самодур, груб, истеричен, лезет на стену при малейшем возражении, даже в таком вопросе, как употребление водки. Если бы Эшерих решительно уклонился от чоканья со своим начальником, он мог бы считать себя погибшим так же бесспорно, как если бы дал убежать важнейшему преступнику. Да, пожалуй, первое было бы сочтено еще более непростительным, ибо, если подчиненный, не чокается со своим начальником так часто и усердно, как последний того желает, это граничит с личным оскорблением.

Итак Эшерих чокнулся, чокнулся и раз и другой, он не отставал от своего начальника.

– Ну так в чем же дело, Эшерих? – наконец спросил Праль, он стоял привалившись к письменному столу и цеплялся за него, стараясь держаться как можно прямее. – Что это у вас?

– Протокол, – пояснил Эшерих, – составленный мною по делу моего невидимки; последует еще несколько донесений и протоколов, но этот – самый важный. Пожалуйста, господин обергруппенфюрер.

– Невидимка? – спросил Праль, напрягая память. – Этот тип с открытками? Что ж, осенила вас какая-нибудь идея Эшерих, как я приказал?

– Так точно, господин обергруппенфюрер! – Не соблаговолите ли, господин обергруппенфюрер, прочесть протокол?

– Прочесть? Ну уж, конечно, не сейчас. Как-нибудь позднее, может быть. А сейчас вы прочтите вслух, Эшерих!

Однако он прервал чтение после первых же трех фраз: – Давайте-ка выпьем разгонный. За ваше здоровье, Эшерих! Хейль Гитлер!

– Хейль Гитлер, господин обергруппенфюрер!

И лишь когда Праль выпил до дна, Эшерих продолжал чтение.

Но тут пьяному Пралю взбрело на ум подразнить комиссара. Едва Эшерих прочитывал три-четыре фразы, как Праль прерывал его тостом, и Эшериху оставалось только чокаться и начинать чтение сызнова. Так Праль и не дал ему перевернуть первую страницу, ибо ежеминутно прерывал его тостом. Он прекрасно видел, хотя и был очень пьян, как злоба закипала в подчиненном, как претило ему крепкое вино и он десять раз был готов отложить протокол и уйти, но не смел пикнуть, оттого что Праль был его начальником.

– Ваше здоровье, Эшерих!

– Покорно благодарю, господин обергруппенфюрер! Ваше здоровье!

– Ну, читайте-ка дальше, Эшерих! Нет, нет, начните еще раз сначала. Там одно место до меня не дошло. Я ведь туго соображаю…

И Эшерих читал. Да, сейчас его мучили в точности так же, как он мучил два часа назад этого плюгавого Клуге: и его, в точности как и Клуге, томило желанье выскочить за дверь. Но он принужден был читать и пить, пить и читать, пока будет угодно его начальнику. Он уже чувствовал, как в голове у него путаются мысли. Прощай, намеченная работа! Ах, проклятая субординация! Ваше здоровье, Эшерих!

– Ваше здоровье, господин обергруппенфюрер!

– Ну, читайте-ка с самого начала!

Наконец Пралю надоела эта игра. – Да бросьте вы это дурацкое чтение, – заявил он грубо. – Вы же видите, я вдребезги, как же я могу разобраться в этой музыке? Хотите небось похвастаться своим ловким протоколом? Еще бы! Последуют, мол, другие протоколы, но это не то, что протокол великого криминалиста Эшериха! Если уж до этого дошло! В двух словах: сцапали вы наконец автора открыток или нет?

– Так точно, нет, господин обергруппенфюрер. Но…

– Так зачем вы тогда являетесь ко мне? Зачем вы украли у меня мое драгоценное время и вылакали мой драгоценный арманьяк? – голос Праля напоминал теперь звериный рык. – Вы, что, совсем спятили, сударь! Но теперь я с вами иначе поговорю! Я был слишком снисходителен, я дал вам обнаглеть, понятно?

– Так точно, господин обергруппенфюрер! – Но не успел Праль возобновить свою брань, как Эшерих торопливо выкрикнул: – Зато я поймал человека, который подбрасывал открытки. Так, по крайней мере, мне кажется.

Эта весть несколько смягчила Праля. Он строго по– смотрел на комиссара и сказал: – Привести его сюда! Пусть скажет, кто давал ему открытки! Я его обработаю, у меня как раз подходящее настроение.

Одно мгновение комиссар был в нерешительности. Он мог сказать, что человек этот еще не находится на Принц-Альбрехтштрассе, но что он доставит его. Эшерих и доставил бы его, захватив на улице или у него на квартире с помощью сыщиков. Или он мог спокойно выждать, пока обергруппенфюрер проспится. А потом тот наверно все позабудет.

Но так как Эшерих это был Эшерих, то есть закоренелый в своих грехах криминалист и не трус, то, движимый именно своей храбростью, он сказал (будь что будет): – Я этого человека отпустил на свободу, господия обергруппенфюрер.

Рык! Господи боже мой, какой последовал звериный рык! Праль, обычно даже слишком воспитанный для начальника более высокого ранга, настолько забылся, что схватил своего комиссара за грудь и стал трясти его как мешок, вопя: – Отпустил? Да ты знаешь, что я теперь с тобою сделаю, сволочь? Теперь я тебя засажу, – теперь ты у меня посидишь! Подожди, я тебе перед носом лампу в тысячу киловатт повешу, а если ты заснешь, я тебя розгами разбужу, осел…

Это продолжалось еще довольно долго. Праль тряс его, орал, а Эшерих не противился, не говорил ни слова. Может быть, даже и хорошо, что он выпил: несколько оглушенный арманьяком, он воспринимал все, что происходило, лишь смутно, скорее как некий сон.

Ори себе, сколько хочешь! думал он. Чем громче ты орешь, тем скорее охрипнешь, продолжай в том же духе, хорошенько задай жару старому Эшериху!

И действительно, наоравшись до хрипоты, Праль выпустил своего подчиненного. Он снова налил себе стакан вина и, злобно рассматривая Эшериха, засипел: – А теперь потрудитесь доложить, чаю ради, вы совершили эту чудовищную глупость?

– Во-первых, я хотел бы доложить, – вполголоса начал Эшерих, – что за этим человеком неотступно следят два наших лучших агента. Я полагаю, что рано или поздно, а он все же приведет их к автору открыток, дававшему ему поручения. Сейчас он утверждает, что это был какой-то неизвестный, словом известная песня о Великом неизвестном.

– Уж я бы выжал его имя из этого субъекта! А сыщики – да они на первом углу упустят его!

– Эти нет! Это самые надежные агенты с Алекса.

– Ну, ну! – Видимо настроение Праля опять несколько прояснилось. – Вы знаете, что я не потерплю никакого самоуправства! Я предпочел бы держать этого субъекта в своих руках!

Еще бы! подумал Эшерих. А через полчаса ты выдавишь из него, что он никакого отношения не имеет к открыткам, и опять начнешь гонять меня…

Однако вслух он сказал: – Это такая запуганная тварь, господин обергруппенфюрер. Если вы его в обработку возьмете, так он вам все что угодно покажет, и нам придется водиться с тысячью ложных следов. А так он нас приведет прямо к автору открыток.

Обергруппенфюрер засмеялся. – Ну, ну, старая лисица, выпьем еще по одному.

И они выпили еще по одному.

Праль испытующе посмотрел на комиссара. Видно, недавняя яростная вспышка пошла на пользу обергруппенфюреру, и он слегка протрезвел. Подумав, Праль сказал: – А с этого протокола, ну вы знаете…

– Слушаюсь, господин обергруппенфюрер!

– … Пусть мне сделают несколько копий с этого протокола. Спрячьте-ка ваше гениальное творение… – оба усмехнулись. – А то здесь оно еще попадет в ар-маньяк…

Эшерих снова уложил протокол в папку, а папку в портфель.

Тем временем его начальник, пошарив в ящике стола, снова подошел к Эшериху, он держал руку за спиной: – Скажите, Эшерих, у вас уже есть крест «За военные заслуги»?

– Нет, господин обергруппенфюрер.

– Ошиблись, Эшерих. Вот он! – И Праль неожиданно вытянул руку, которую прятал перед тем за спину; на его ладони лежал крест.

Комиссар был так потрясен, что только бессвязно залепетал: – Но, господин обергруппенфюрер… не заслужил… не нахожу слов…

Всего ожидал он еще пять минут назад во время этого наскока, даже несколько суток тюрьмы, но чтобы ему тут же следом вручили крест…

– … Во всяком случае покорнейше благодарю. Обергруппенфюрер Праль наслаждался растерянностью награжденного.

– Ну, ну, Эшерих, – заметил он. – Вы же знаете, я вовсе не такой. Да и вы, в конце концов, дельный следователь. Только нужно время от времени вас немножко подгонять, не то вы у меня совсем заснете. Выпьем еще один разгонный. Ваше здоровье, Эшерих, за ваш крест!

– Ваше здоровье, господин обергруппенфюрер, и еще раз покорнейше благодарю!

Обергруппенфюрер принялся болтать: – Говоря по правде, крест предназначался не вам, Эшерих. Говоря по правде, его должен был получить Руш, ваш коллега, за весьма скользкое дельце, которое он тут провернул с одной старой еврейкой. Да вы вот раньше попались под руку!

Он продолжал болтать еще некоторое время, затем включил красный свет над дверью, означавший «важное совещание, не мешать», и завалился на диван.

Когда Эшерих, все еще держа в руках крест, вошел к себе в кабинет, он увидел, что его заместитель сидит перед телефоном и кричит в трубку: – Что такое? Дело невидимки? А это не ошибка? Здесь нет никакого дела невидимки.

– Дайте сюда! – сказал Эшерих и схватил трубку. – И чтобы вас тут не было!

Он закричал в аппарат: – Да, у телефона комиссар Эшерих! Что такое насчет невидимки? Что-нибудь новенькое?

– Разрешите доложить, господин комиссар, мы, к сожалению, потеряли этого человека, дело в том…

Эшерих чуть не взорвался так же, как четверть часа назад его начальник. Однако он сдержал себя. – Как это могло случиться? Я считал вас за расторопного агента, а ведь тот, за кем вы следите – просто плюгавый старикашка!

– Да, это вы говорите, господин комиссар. А он бегает, как заяц, и в толкотне на станции метро Александерплац, он вдруг исчез. Наверно, заметил, что мы следим.

– Этого еще нехватало! – застонал Эшерих. – Заметил! Болваны вы этакие, вы мне всю музыку изгадили! И теперь я вас уже не могу послать, он уже знает вас! А новые его не знают! – Он подумал. – Как можно скорей возвращайтесь в управление! Пусть каждый из вас добудет себе агента на смену. И пусть один из вас двух займет наблюдательный пункт поблизости от его квартиры, но совершенно незаметный, поняли? И смотрите, чтобы он еще раз не ускользнул от вас! У вас одна задача – показать новым агентам этого Клуге. А сами вы смоетесь. Один пойдет на фабрику, где он работает, и доложится администрации. Да подождите, вы, герой, вы же еще должны получить адрес его квартиры! – Он отыскал у себя адрес и сообщил агенту. – Так, а теперь немедленно по местам! Впрочем, на фабрику может пойти один из сменных агентов, и не раньше чем завтра с утра. Там ему этого субъекта покажут. Я их предупрежу. А через час я сам буду у него на квартире…

Однако ему пришлось так много звонить по телефону и диктовать, что он попал к Эве Клуге гораздо позднее. Агентов он там не увидел и в квартиру звонил напрасно. Поэтому и у него остался один выход – соседка Геш.

– Клуге? Вы имеете ввиду его? Нет, он здесь не живет. Здесь, милый человек, только его жена живет, а она уже давным-давно его и в квартиру-то не пускает. Нет, сама она уехала. Где он живет? Да с места на место таскается, вечно у бабья торчит. Так, по крайней мере, говорят, а мое дело, конечно, сторона. Она меня, знаете, как ругала, когда я раз его к ней в квартиру впустила.

– Послушайте, фрау Геш, – начал Эшерих и решительно вошел в прихожую, так как она намеревалась захлопнуть дверь у него перед носом. – Расскажите-ка мне сейчас же все решительно, что вам известно относительно этих Клуге!

– Да чего ради я буду рассказывать, милый человек, и с чего это вы лезете прямо в квартиру…

– Дело в том, что я комиссар Эшерих из государственной тайной полиции, и если вы хотите видеть мое удостоверение…

– Нет! – воскликнула Геш и в испуге отступила в кухню. – Ничего я не хочу ни видеть, ни слышать. А насчет Клуге я и так уже вам. все сказала, что мне известно.

– Ну, я полагаю, вы еще на этот счет подумаете, фрау Геш. Дело в том, что если вы не захотите рассказать, то мне придется пригласить вас в гестапо на Прйнц-Альбрехтштрассе для настоящего допроса. В этом, конечно, не будет для вас ничего приятного. А здесь мы с вами уютненько побеседуем и ничего не запишем…

– Согласна, господин комиссар, но мне, и на самом деле, больше нечего рассказать вам. Я же про них совершенно ничего не знаю.

– Как вам угодно, фрау Геш. Тогда собирайтесь, там внизу мои люди, вы прямо с ними и отправитесь.

И оставьте вашему мужу, ведь у вас есть муж? Ну, конечно, есть! – так вы оставьте ему записку, я де в гестапо, когда вернусь – неизвестно. Так пошли, фрау Геш, пишите записку!

Геш побелела, она вся дрожала, зубы стучали.

– Нет, не делайте этого, милый, милый, господин комиссар, – взмолилась она.

Он ответил с нарочитой грубостью: – Конечно, сделаю, фрау Геш, если вы и дальше будете упорствовать и не дадите мне сведений. Поэтому будьте благоразумны, сядьте-ка вот сюда и расскажите все, что вы знаете насчет обоих Клуге. Что за человек жена?

И фрау Геш, разумеется, вняла голосу благоразумия. В сущности, он очень симпатичный, этот господин из гестапо, совсем не такой, каким она представляла себе подобных господ. И, разумеется, комиссар Эшерих выведал у Геш все, что она знала. Даже об эсэсовце Карлемане услышал он, ибо все, что было известно в угловой пивнушке, было, разумеется, известно и Геш. И у бывшего почтальона Эвы Клуге, у этой скромной женщины, защемило бы на сердце, узнай она, сколько люди судачат о ней и ее бывшем любимце Карлемане.

Когда комиссар Эшерих ушел от Геш, он не только оставил несколько сигар для ее мужа, но и приобрел для гестапо ретивую и даровую шпионку. Она обещала не только неослабно следить за квартирой Клуге, но и повсюду в доме и в очередях перед магазинами слушать, что говорят, и сейчас же звонить симпатичному комиссару, если ей удастся узнать что-нибудь для него интересное.

В результате этого разговора, комиссар Эшерих снова отозвал своих двух агентов. Шанс на то, что удастся захватить Клуге на квартире у жены, казался, после полученных Эшерихом сведений, чрезвычайно ничтожным, да и эта Геш будет наблюдать за квартирой. Затем комиссар Эшерих побывал еще в почтовом отделении и в местной организации национал-социалистской партии и навел дальнейшие справки относительно фрау Клуге. Никогда не знаешь, что тебе может пригодиться.

Эшерих вполне мог бы сказать и на почте, и в организации, что он догадывается о связи между выходом фрау Клуге из партии и постыдными деяниями ее сына в Польше. Он мог бы также открыть им адрес фрау Клуге под Руппином, так как списал его себе с письма Клуге к Геш, присланного вместе с ключами. Все же, Эшерих не сделал этого, он много расспрашивал, однако сам ничего не сообщил. Правда – и почта, и организация – это тоже учреждения, но гестапо не для того существует, чтобы помогать другим справляться с их работой. Для этого оно слишком себя ценит, а комиссар Эшерих, по крайней мере в данном вопросе, вполне разделял самомнение всех гестаповцев.

Пора понять это и господам на фабрике. Правда, они носят мундир, и по чину и окладу они, вероятно, намного выше невзрачного комиссара. Однако он уперся. – Нет, господа, что касается Клуге, это дело только государственной полиции. Тут я ничего не скажу. Вам я предлагаю одно: предоставьте Клуге беспрепятственно приходить и уходить, когда ему вздумается, никаких выговоров и запугиваний, и беспрепятственно допускайте указанного мною агента на ваше производство и в цеха, и, насколько в ваших силах, содействуйте ему. Договорились?

– Я попрошу письменно подтвердить это распоряжение, – воскликнул офицер. – И сегодня же!

– Сегодня? Уже довольно поздно, может быть завтра? До завтра Клуге наверное не придет. Если он вообще сюда еще придет! Итак, хейль Гитлер, господа!

– Чорт бы его побрал! Эти типы с каждым днем наглеют! Все бы это гестапо, да на виселицу. Воображают, что если они могут засадить любого немца, так им все позволено. Но я офицер, больше того – я кадровый офицер!

– Я хотел еще сказать, – голова Эшериха снова просунулась в дверь, – может быть, у этого субъекта здесь остались какие-нибудь бумаги, письма, личные вещи?

– Это уж вам придется спросить старшего мастера! У мастера ключ от его шкафа…

– Прекрасно, – сказал Эшерих, опускаясь на стул. – Так вы и спросите мастера, господин оберлейтенант, только если вас не очень затруднит – хорошо бы поскорее, а?

На один миг их взгляды скрестились. Насмешливые бесцветные глаза Эшериха и потемневшие от гнева глаза лейтенанта один миг вели борьбу между собой. Затем офицер щелкнул каблуками и вышел из комнаты, чтобы добыть нужные сведения.

– Забавный тип! – сказал Эшерих нацистскому чиновнику, слишком уже усердно перебиравшему что-то на своем столе. – Желает всему гестапо очутиться на виселице! Хотел бы я знать, долго ли вы тут еще просидели бы, не будь нас. Вот вам и вывод: все государство – это гестапо. Без нас все рухнуло бы, и вы все очутились бы на виселице.