Текст книги "Жизнь в ожидании счастья (СИ)"
Автор книги: Галина Евстифеева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
Лиза потупилась, никогда никто не называл её «очаровательным созданием», это было непривычно, но приятно.
– Я уже так замерзла, – сообщила Варя заговорщицким шепотом матери, совершенно не замечая, что при этом перекрикивает радио, игравшее в машине.
– Ну, значит, вас юная леди, надо отогреть. Как вы смотрите на чашечку кофе? – спросил Сергей с совершенно серьезным видом, словно Варя была взрослой девушкой. Чём совершенно её подкупил, девчушка расплылась в беззубой улыбке.
– Ой, кофе мне совсем не хочется, но вот горячий шоколад совсем другое дело.
– Варя! – оборвала дочь Лиза.
– Я полностью согласен с Варварой, шоколад лучше кофе, и полезнее, – согласился Кожевников, выезжая на дорогу, – приглашаю вас обеих отпить со мной шоколада. Как вы на это смотрите?
– Не стоит, вы нас просто высадите возле торгового центра, я позвоню домой, и за нами приедут, – Лиза пыталась замять бестактность дочери.
– Глупости, я – страж порядка и должен обеспечивать безопасность женщин и детей, их сохранность и здоровье, – всё это было произнесено так подчеркнуто высокопарно, что Лиза не удержалась и хихикнула.
– Ничего смешного в работе сотрудника внутренних дел нет, – сообщил ей Сергей, глядя на смеющуюся девушку в зеркало заднего вида.
– Вы – милиционер? – удивленно спросила Варя, – прямо как, Глухарь?
– Упаси Боже, – засмеялся Кожевников, – я работаю в следственном комитете.
– Ааа, – разочаровано протянула девчушка.
– Но когда-то начинал служить в милиции…
– Правда? – Варя от любопытства поддалась вперёд, так хотелось ей услышать подробности. Глаза девочки сияли любопытством, руки сжимали кресло водителя.
– Ага.
– И преступников ловили? – замерёв от восторга, спросила она.
– И такое бывало, – сознался майор.
– Ух ты! Я, когда вырасту, тоже буду преступников ловить, как Маша Швецова, – поделилась своей мечтой Варя.
– Ну, это, детка, вряд ли, – серьезно ответил Кожевников, – тебе уготована участь получше.
– Нет, точно буду, правда, мама? – Варя обратилась к Лизе за поддержкой. – Меня все преступники и негодяи будут бояться. Эх, поскорей бы!
– Не знаю, солнышко, как дедушка решит, так и будет, – Лиза неуверенно улыбнулась.
– Нет, мама, будет так, как решу я, я же уже взрослой буду! – в голосе Вари прозвучала такая уверенность, что Лиза позавидовала настойчивости дочери и почувствовала себя еще более ущербной.
– Елизавета Валерьевна, мне нравится ваш ребенок, – Сергей улыбался от уха до уха, слушая рассуждения Вари, – из неё получится прекрасный следователь.
– Спасибо, мне приятно. Знаете, мне очень стыдно, но я запамятовала ваше имя, я всегда такая рассеянная, извините меня, – Лиза зарумянилась.
– Ничего страшного, по-моему, когда мы с вами общались, вы были так напуганы, что своего-то имени не помнили, – водитель ободряюще улыбнулся ей в зеркало заднего вида.
– Верно, не каждый день меня допрашивают, к счастью, – Лиза посмотрела на руки мужчины, крепко сжимавшие руль, и ей стало не по себе, неужели когда-то эти руки кого-то избивали, пытали, заставляя дать показания? Ведь именно такими методами допроса славились российские следственные органы.
– Меня зовут Сергей, – его слова вывели девушку из задумчивости.
– А как отчество?
– Бросьте, не такой я и старый, чтобы красивые девушки называли меня по имени отчеству, – отмахнулся Кожевников.
– Тогда и вы зовите меня просто Лизой, – она покраснела, стараясь не придавать значения его комплименту.
– Ой, мы проедем моё любимое кафе, – заголосила Варя, и Сергей ловко припарковался на свободном месте возле небольшого ресторанчика.
Они пили горячий шоколад и слушали рассуждения Вари, которая проводила сравнительный анализ вкусов различных пирожных. Время летело незаметно, и Лиза в какой-то момент расслабилась и почувствовала себя не такой уж никчемной и неинтересной, с этим следователем было на удивление легко общаться. Сергей не хамил, не грубил, не старался выглядеть на её фоне знающим и разбирающимся во всем. Это было приятно. Такой мужчина Лизе до этого не встречался, ей невольно подумалось почему же Стас не такой?
Кожевников задумчиво смотрел на девушку, сидевшую напротив него за маленьким круглым столиком, хорошенькая она, миловидная. Как же так получилось, что Елизавета Соколова была не замужем? Уж если таких не берут, хотя, может, это ей не все подходят, не выйдет же она за такого, как он. Эту птицу видно сразу, ни дня в жизни девчонка не работала, на платочек бумажный не заработала, и цены ничему не знала. И вид у неё, как у ребёнка, всё боится впросак попасть и помалкивает. Такая неуверенная в себе, закомплексованная, всё время краснеет. И Сергей не смог отказать себе в удовольствии смутить её напоследок:
– Извините меня, Лиза, но не могу понять почему же вы не замужем? – спросил он, когда Варя убежала высматривать себе очередную порцию пирожного.
– Что, простите? – девушка удивленно смотрела на спутника, словно он спросил у неё почему планета круглая.
– Почему вы не замужем? – повторил Сергей свой вопрос.
– Так вышло, – уклончиво ответила девушка.
– Понятно, – протянул Сергей, хотя ему ничего не было понятно в этом ответе.
От дальнейших расспросов его удержала Варя, которая приближалась к столику с тарелкой, на которой высился шоколадный бисквит, покрытый розовой глазурью и клубникой.
Когда они приехали в «Ясный» был уже вечер, и с лица Лиза не сходил румянец, ей не верилось, что можно было так весело провести время с мужчиной. А Сергей задумчиво смотрел на неё и думал, что ему никогда не светит такая женщина, как Елизавета Соколова, никогда у него не будет такого милого и дурно воспитанного ребенка, как Варя.
Стоило Кожевникову притормозить у дома по улице Черняховского, как Варя буркнув: «До свидания», стремглав выскочила из машины и понеслась к дому.
– Пойдемте, выпьем кофе, – неуверенно предложила Лиза, с ужасом представляя какой переполох поднимется в доме от присутствия Сергея. И что скажет мать на такой демарш – простой следователь и в доме Валентины Ивановны отпивает кофе из чешского фарфора.
– Нет, спасибо, в другой раз, – он понимающе улыбнулся ей.
– Спасибо вам за всё, – девушка покраснела еще больше, не зная как себя вести в такой ситуации, чтобы не показаться еще глупее, чем она есть на самом деле.
– Не за что.
– До свидания, – Лиза неуверенно взялась за ручку двери.
– До свидания, Лиза.
Она уже открыла дверь «Тойоты», но вдруг обернулась и, глядя в глаза Кожевникову, сказала:
– Лика не была сумасшедшей. Это ложь, – сказала, будто в холодную воду нырнула.
Лиза не могла сама себе ответить на вопрос зачем она это сделала, зачем сказала. Эти слова вырвались у неё помимо воли, возможно, потому что вечер был настолько чудесным, что она поверила в иную жизнь.
– Я знаю, – грустно ответил Сергей.
– Это ничего не изменит? – безнадежно спросила она.
– Боюсь, что нет.
Лиза еще раз посмотрела в черные глаза Сергея и удрученно покачала головой. Медленно вышла из машины и долго стояла возле калитки ограды, глядя в след уезжающей серенькой «Тойоте», провожая глазами Сергея и прекрасный дождливый день.
ГЛАВА 21
Поразительная штука время, кажется, оно течет так медленно, неспешно, обволакивая своей неторопливостью, однако, неделя пролетает за неделей, а месяц сменяется другим с поразительной скоростью. Стоит только оглянуться, и ты осознаешь, что время, прошедшее с момента определенного события, оказалось достаточно продолжительным. Жизнь утекает, как вода сквозь пальцы, и её невозможно удержать или заставить чуть сбавить скорость.
Дмитрий Соколов потерял счёт времени, он плохо ориентировался в днях недели, теперь они были практически неотличимы друг от друга: будни больше не были ознаменованы походами отца и брата на работу, а выходные – выходами семьи в «свет». Он терялся в этой новой неторопливой жизни дома Соколовых и, как обычно, не мог найти себе места. Дима всё также большую часть времени проводил в беседке в саду, он много курил и размышлял, только точно сказать, чем же были заняты его мысли, было весьма проблематично. Он наблюдал за пчелами, бабочками, Варей, раскачивающейся на качелях, Лизой, высматривающей в окно машину Макарова. Видел некую забавную взаимосвязь событий, понятную только ему, к Дмитрию приходило осознание неправильности жизни, её напрасности. Только больше он не бунтовал, не срывался и даже не бил окон. Он повзрослел. Весьма поздно, болезненно, но всё-таки Дима вырос, избавился от подростковых замашек, мятежных дух отныне был усмирен, он теперь контролировал свои эмоции, а точнее почти ничего не чувствовал. Когда именно это произошло, даже самому Дмитрию было не ясно, только вот это случилось. И с этим нужно было жить.
Странно, но иногда Диме казалось, что Лики не было вовсе, он просто выдумал её в одном из своих многочисленных запоев. Тогда ему привиделась красивая, грустная женщина, которая никогда не станет его. Какой удачный женский образ для безответной любви, богиня, идеал, что никогда не протянет руки навстречу грешному алкашу. Иногда Дима даже убеждался в том, что Лики, действительно, не существовало: комната брата не хранила следов её присутствия, но просмотр старых фотографий, или лихорадочное нащупывание её крестика у себя на груди заставляло поверить в обратное. Анжелика, его Маркиза ангелов всё-таки существовала, она даже с ним попрощалась перед тем, как покинуть этот мир. Такая странная противоречивость заставляла его опять задуматься о духовном и насущном, о грани между первым и вторым, их несовместимости и невозможности существования отдельно у думающего и чувствующего индивида. А Дмитрий всегда причислял себя к тем, кто может размышлять, кто достаточно открыт для того, чтобы видеть нечто помимо себя и своих устремлений.
– Дима, – он повернул голову на голос и увидел сестру, нерешительно переминающуюся с ноги на ногу возле арочного входа в беседку.
– А, Лизок, привет, – Дмитрий затушил сигарету в пепельнице полной окурков.
Сестра села на лавку напротив него, тень от крыши беседки падала на её лицо, скрывая нездоровую бледность и круги под глазами. Осенний ветерок подхватил каштановые пряди, выбившиеся из небрежного пучка на затылке, делая Лизу моложе.
– Скверно пахнет, – указывая на гору затушенных сигарет, сказала она.
– Если хочешь, можешь их выкинуть, – равнодушно пожал плечами брат.
– Ну, ты и хамло! – она подперла подбородок ладонью и посмотрела на него, ожидая действий по уборке, но их не последовало.
Дмитрий засмеялся, чем еще больше вывел сестру из себя. Лиза толкнула пепельницу по столу, придвигая её ближе к брату, но не рассчитала силу удара, малахитовая чашка перевернулась, засыпав стол пеплом и окурками.
– А ты – поросенок, надо же было так насвинячить, – с улыбкой сказал брат, отряхивая с джинсов пепел.
– Ладно тебе, сам виноват, дымишь тут, как паровоз. Так еще и пепельницу не вытряхиваешь. К беседке даже подходить неприятно, на метры несет запахом курева, – Лиза забавно повела носом и сморщилась его, став похожей на шарпея.
– А зачем, уборщица вытряхнет, это её работа, – брат беспечно пожал плечами.
– Дима, какой же ты есть!
– А какой? Я самый обычный лоботряс, – он улыбнулся почти весело.
– В том-то и дело. Как ты планируешь жить дальше, о чём ты думаешь, сидя здесь дни напролет? – вопросы сорвались с губ сами, Лиза не хотела заводить такой серьезный разговор.
– Так ты пришла у меня всё выведать? Поди Андрей послал или отец? А может, сама матушка снизошла до того, чтобы заинтересоваться кем-то кроме себя самой? – Дмитрий спросил это настолько агрессивно, что сестра сжалась на лавке.
– Дурак ты что-ли? Никто меня не посылал, мне просто интересно как ты еще решил себе жизнь испортить, – Лизе не понравилось начало этого разговора, но отступать было уже поздно, – не хочешь – можешь не говорить. Одолжения мне твои ни к чему.
– Вот за что я люблю тебя, Лизка, так это за оптимизм, он из тебя фонтаном хлыщет, – в его смехе слышалась горечь.
– Очень смешно, – надулась сестра.
– Нет, правда, а с момента твоего странного романа с этим козлом Макаровым ты еще жизнерадостнее стала. Он тебя хоть не бьёт? Или тоже терпишь и молчишь? – Дима перегнулся через стол, уже не обращая внимания на раскиданные окурки, и угодил локтем в один из них.
– Дима! – она была так потрясена вопросом и самим предположением того, что Стас способен на такую мерзость, поэтому возглас вышел негодующим и громким.
– А что? Меня теперь ничем не удивит, он же лучший друг нашего кухонного бойца, – брат передернул плечами.
– Нет, Стас меня не бьёт, будь спокоен, – Лиза выдохнула, отгоняя от себя жуткие картины, что рисовала её воображение, но Стас, поднявший в замахе руку, так и стоял перед глазами.
– Только вот счастливой он тебя тоже не делает, – констатировал факт Дима.
– А что такое счастье? Ты знаешь? Я, например, нет, казалось, что оно было так близко. Только вот не вышло, – Лиза грустно вздохнула.
– Я – безнадежный алкаш, Лиза, что я могу знать о счастье? Разве такие, как я, могут быть счастливы?
– Я не думаю, что ты безнадежен, – она протянула руку через стол, чтобы сжать ладонь брата, но он отдернул пальцы, как от огня.
– И зря. Алкоголизм не лечится, он чуть лучше наркомании, но не намного. Я могу не пить год, десять лет, но потом сорвусь обязательно. Это факт.
– Ну, если ты в это веришь…
– Дело не во мне, Лиза, это медицина. Отцу давно это уже сообщили, поэтому мне разрешают бездельничать, меня содержат, лишь бы в моей жизни было меньше стрессов, лишь бы я как можно дольше не сорвался, – в словах Димы звучала усталость.
– И ты так будешь жить всегда, неужели ты не хочешь все изменить, уехать отсюда, оставить всё в прошлом? – потрясенно спросила сестра. – Неужели у тебя нет желания всё изменить, доказать, что и медицина может ошибиться?
– А неужели ты не хочешь встряхнуться, послать на хер своего Стасика и жить своим умом? – брат передразнил её тоненький голосок, вышло очень похоже, но от этого не менее обидно.
– Это нечестно, Дима. Мы говорим о тебе, как мне казалось.
– Да что ты говоришь, а, по-моему, честно. Ты хочешь залезть мне в душу, перевернуть всё там, а самой остаться беленькой и чистенькой? Так, Лизок, не бывает, – голос Дмитрия звучал жестко, отрывисто.
– Я не хотела лезть тебе в душу, я просто о тебе беспокоюсь, – Лиза прижала руки к щекам, стараясь сдержать слёзы.
– Тебе бы о себе лучше побеспокоиться, о том, что твоя дочь растет и видит, что мать – мямля и тряпка, что она ничего из себя не представляет, и любой смазливый козёл может вертеть ею, как захочет. А еще Варя скоро поймет, что ты постоянно на грани нервного срыва, потому что считаешь себя недостойной нормального человеческого отношения, потому что у тебя комплексов больше, чем у десятка школьниц вместе взятых, – брат сказал эти страшные слова, глядя ей в глаза, не моргая, будто гипнотизируя.
– Дима! – Лиза в ужасе прижала пальцы к губам, – как ты можешь так говорить?
– А как ты можешь это не видеть и не замечать? Ты вообще любишь прятать голову в песок, как страус…
– А ты её прячешь в бутылку! – запальчиво сказала она.
– Надо же у кого-то прорезался голос, – Дима издевательски ухмыльнулся и, перегнувшись через стол, продолжил, – как хорошо быть Лизочкой Соколовой, за которую всё всегда решено и сделано, никаких волнений одна бесконечная меланхолия, молчание и отсутствие конфликтов.
– Ты жесток, Дима, – сестра попыталась закончить разговор.
– Я просто пытаюсь тебе помочь.
– Ты выбрал весьма странный способ, обидный.
– А по мне так способ отличный, тебя надо встряхнуть, Лиза, в тебе же должен быть порох, заряд, не кисни, не поддавайся этому дому, этой семье, – Дима нагнулся над столом, не отрывая от сестры тяжелого взгляда.
– А сам-то! – слова вырвались сами собой, и практически сразу Лиза о них пожалела.
– А я брошу всё и уеду, буду жить сам по себе, вдали от этого грёбанного мавзолея! – он сказал это так быстро и так просто, будто это было уже решенным делом.
– Ну, да, конечно, может, и работать начнешь для разнообразия? – опять же необдуманные слова, которые уже было не вернуть, Лиза не узнавала себя сегодня.
– А в тебе всё-таки есть что-то от стервы, слава Богу, а то на вид один сплошной сахар, – Дима одобрительно посмотрел на сестру, – отращивай коготки, Лизок, все твои битвы впереди. А ты, кстати, душа моя, тоже ни дня не работала, так что не тебя меня попрекать бездельем.
Лиза поднялась, она не знала, что ответить брату, она, как обычно, растерялась. Да и Дима никогда прежде не разговаривал с ней так снисходительно и поучительно, словно она была нерадивой студенткой, а он преподавателем. Слова брата неприятно резанули по нервам, заставляя о многом задуматься, в сущности, он был во всем прав, только вот высказано всё это было в отвратительной, грубой манере. Хотя, возможно, скажи он это ласково, она бы не приняла это к сведению, не обратила внимания. Лиза, опустив голову и обхватив себя руками, побрела обратно в дом, в зашторенное царство уныния, где она должна была всё обдумать.
Дима смотрел в след сестре и думал о том, что в сказанных вскользь словах об отъезде есть определенный смысл. Он не задумывался о бегстве раньше, но сегодня эта мысль пришла к нему так легко, непринужденно, будто он вынашивал её долгие недели. Убраться из этого дома, от презираемого брата, от невыносимых воспоминаний, оставить здесь все эти фото чужой погибшей жены и заставить себя жизнь заново. Возможно, у него ничего не выйдет, возможно, он сорвется и запьет и никому будет спровадить его в наркодиспансер, а, возможно, он обретет какое-то подобие спокойствия и гармонии. И эта надежда должна дать ему силы смириться и жить дальше. В городе N Дмитрия Соколова больше никто и ничто не держало.
ГЛАВА 22
Кабинет Вячеслава Олеговича был ничем не примечательной комнаткой, со стоявшим посередине обшарпанным столом, на который был водружен допотопный монитор и довольно грязная клавиатура, рядом в беспорядке навалены папки и журналы. Возле окна стоял небольшой жесткий диванчик с порванной обивкой. Рита оглядела всё это убранство и покачала головой. А отец радостный от того, что дочь в обеденный перерыв забежала к нему, суетился возле тумбочки, на которой стоял старенький электрический чайник и коробка пакетиков зеленого чая.
– Пап, ты как? – в голосе Риты слышалось такое искреннее беспокойство, что сердце Вячеслава Олеговича сжалось.
Он налил в чашки чай и поставил их на стол. Отхлебнув обжигающего напитка, Вячеслав Олегович посмотрел на свою теперь единственную дочь и отметил, что у Риты усталый вид. Как же они отличались друг от друга с Ликой, и эта непохожесть была с самого детства. Младшая дочь была светлой, жизнерадостной и такой милой, а Рита всегда была себе на уме, спокойной, немного злопамятной. И вот, пожалуйста, Лика наложила на себя руки, а Рита стойко переносит все удары судьба. А та её совсем не щадит. Ему внезапно подумалось, что у них с Ритой много общего, кроме родственных связей, они оба потеряли по ребенку. Господи, что же пережила его девочка, как же она справилась с этой потерей? Если он – взрослый мужик готов на себе волосы рвать от горя и невозможности что-либо изменить.
– Всё нормально, Ритуль, всё хорошо, – ответил он, а в глазах заблестели слёзы от щемящего чувства жалости к дочери.
– Пап, ты плачешь? Ну как же всё может быть хорошо, если ты плачешь? Не плачь, только не ты, – Рита порывисто встала и обняла отца, уткнулась ему в шею, вдохнув знакомый, чуть горьковатый запах кожи, такой любимый и родной, самый приятный.
Вячеслав Олегович вытер глаза, отстраняясь от дочери и пряча взгляд. Он подтолкнул дочь к старенькому стулу, на котором она до этого сидела и Рита, присев на краешек, беспокойно смотрела на отца.
– Знаешь, я просто подумал, что ты тоже потеряла ребенка и понимаешь меня, – он не сводил взгляд с чашки, от её щербинки на золоченном ободке.
– Да, но нас сравнивать, наверное, нельзя, мой сын был совсем крошечным, а ты растил Лику двадцать пять лет, – задумчиво ответила Рита.
– Только это ничего не меняет. Боль она у всех одинаковая, потеря страшная вне зависимости от того сколько лет ребенку. Дети должны хоронить родителей, а не наоборот, – в голосе Вячеслава Олеговича звучала грусть.
– Ты прав, это очень больно. Но надо жить дальше. Как-то пытаться наладить всё, иначе смысла в жизни нет вовсе, – Рита грустно улыбнулась отцу
– Ты сильная, Рита, самая сильная в нашей семье, – Вячеслав Олегович с нежностью посмотрел на дочь.
– Я – слабая, папа, я хочу сбежать и забыть всё, мне стыдно, но это так, – она понурила голову, чувствуя себя предательницей после того, как озвучила свои мысли вслух, – я так хочу начать всё заново, стать счастливой. Так что меня нельзя назвать сильной, я – самая обыкновенная девчонка: глупая и слабая.
– Глупости, я всегда смотрел на тебя и не понимал в кого ты такая, не обижайся, но ты всегда была жестковатая, несколько грубая, холодная. Совсем непохожая на сестру. Лика, та была, словно солнечный зайчик, легкая, светлая и совершенно не готовая к жизни. А ты другая – жизнь тебя бьёт, а ты встаешь и идешь дальше. Это не от меня. Я так не могу и восхищаюсь тобой. Но ты и не в мать, Света совсем другая…
– Пап, когда ты вернешься домой? Сколько можно жить в кабинете? – перебила отца Рита, ей не хотелось слушать о том, что она опять хуже сестры. Подобных разговоров девушка за всю свою жизнь наслушалась вдоволь.
– Я здесь не живу, – Вячеслав Олегович засуетился, вскочил, потом опять сел на место.
– Не ври мне, я же прекрасно знаю, когда ты обманываешь. Ты совершенно не умеешь лгать. Да, и кроме этого кабинета жить тебе негде. Прекрати выставлять себя на посмешище, да и негоже это в твоём-то возрасте бичевать.
– Рита…
– Что, Рита? Я разве не права? Профессор, а скитаешься по университету, – она старалась поймать взгляд отца, увидеть его глаза, прочесть по ним чувства, но он упорно отводил взгляд.
– Скажи спасибо, что хоть есть где скитаться, – Вячеслав Олегович грустно усмехнулся, прихлебывая чай из чашки.
– Да ладно тебе, ты же знаешь, что тебя приняли обратно с огромным удовольствием, – дочь улыбнулась и положила руку на ладонь отца, – таких преподавателей, как ты, днём с огнём не сыщешь.
После смерти Лики Вячеслав Олегович сразу же уволился с работы, которую нашёл ему сват. Отцу Риты было нестерпимо даже думать о том, что он чем-то связан с Соколовыми, погубившими его дочь. Вся семья толкала Лику в пропасть: муж своей жестокостью, Валентина Ивановна и Валерий Владимирович – безразличием, Лиза – апатичностью, а Дима – необузданным норовом. Вячеслав Олегович не верил крикам бывшего зятя о том, что Лика изменяла ему с Димой, но от этого вся эта ситуация не становилась приятнее. В смерти Лики были виноваты всё, а отец, пожалуй, больше всех. Ведь видел, что дочь несчастна, а сказать, утешить, предложить уйти от мужа не посмел. И вот теперь Лики нет. А ему жить с этим чувством вины всё оставшиеся дни.
– Пап, – голос дочери вывел Вячеслава Олеговича из размышлений, – возвращайся домой. Прекрати скитаться, вы с мамой нужны друг другу, выстоять вы сможете только вместе.
– Рита!
– Послушай меня: маме очень плохо, она казнит себя, все стены увешаны фотографиями Лики, все разговоры только о ней…
– Это всё позерство, – Вячеслав Олегович перебил дочь, наконец, посмотрев ей в глаза усталым, полным тревоги взглядом.
– Пап, ей, правда, плохо, возвращайся. Она одна не сможет, я боюсь за неё, – Рита старалась говорить как можно убедительнее, но и сама понимала, что одними словами делу не поможешь.
– Почему она одна? А ты? – Вячеслав Олегович насторожился.
– Я нашла себе квартиру, буду снимать её. Не могу больше там жить, сил моих нет, я должна как-то свою жизнь устроить, а для этого мне нужно успокоиться, пережить своё горе, иначе меня скоро надо будет сдавать в психушку.
– Рита! – в ужасе воскликнул отец.
– Это правда, папа, у меня больше нет сил. Я устала, я не могу больше жить в том мавзолее, мама не слушает меня, не соглашается двигаться дальше, а вытащить её из пучины этого ужасного отчаиния можешь только ты.
– Рита…
– Папа, вы столько лет прожили вместе, на старости лет не разводятся, что ты будешь делать один? Кто позаботиться о тебе? Да и она. Как её оставить одну? Прожив вместе жизнь, вы должны быть вместе. Ну, неужели ты не скучаешь по ней? – вопросы сыпались один за другим, не оставляя отцу возможности увернуться, перевести тему разговора в другое, более безопасное русло.
– Рита, я не могу принять её поступка, – понурив голову, ответил Вячеслав Олегович.
– Господи, какого поступка? Что она настояла на свадьбе Лики и Андрея? Да мы все были только за! С нами же тогда еще и Миша жил, две семьи в одной квартире, было тесно и все мы друг другу мешали. Даже не мотай головой! Сколько угодно можно говорить, что в тесноте, да не в обиде, но все это глупости. Вместе нам было жить тяжело. А тут богатый жених, ну кто знал, что он будет бить Лику, а та терпеть? Кто знал, что она такая бесхребетная была? – она сама не заметила как произнесла это слово, и внезапно поняла, что это правда. Лика, действительно, была бесхребетной. Её самоубийство было просто громким, привлекающим к себе внимание жестом, последним проявлением слабости. Она не смогла жить и бороться за свои права, ей было проще уйти, оставив после себя разбитые сердца, полные вины мнимой и настоящей.
– Рита! – воскликнул Вячеслав Олегович, в ужасе поднеся ладонь ко рту.
– Да, папа, ударь муж меня и получил бы сдачи. А если и не сдачи, то на завтра меня и след бы простыл, и плевать бы я хотела на всё: на недовольство родителей, уговоры мужа и прочее. А она терпела, потому что не могла за себя постоять, ударить в ответ, потому что хотела быть жертвой.
– Просто ты сильнее Лики, я же говорю, что ты сильнее нас всех. Моя маленькая девочка, – отец сжал пальцы Риты в своих.
– Я не сильнее, просто я другая, не такая, как Лика. А я так всегда хотела быть на неё похожей, такой же милой и доброй. Но не выходило, совершенно не выходило, – Рита удрученно улыбнулась, весь её запал пропал в мгновение ока.
– Рита, ты не хуже Лики, в чём-то даже лучше. Я люблю вас обеих одинаково, вы же обе мои маленькие девочки, – Вячеслав Олегович улыбнулся дочери, но в глазах стояли слёзы, совершенно недостойные мужчины солёные капли.
– Глупости всё это, эти разговоры, сравнения. Это всё ерунда. Просто возвращайся домой. Горе надо переживать всем вместе. Мы все одинаково виноваты перед Ликой и должны нести этот крест все вместе, только, простив друг друга, мы сможем пережить её смерть. Ты очень нужен маме, и она тебе нужна и даже не отрицай это, я знаю, потому что иначе и быть не может. Твоё место в доме, в нашем доме, ты должен поддержать маму, когда я уйду, а мама залечит твои раны, общее горе должно объединять, а не разлучать людей, – Рита порывисто сжала ладонь отца.
И Вячеслав Олегович понял, что не сможет ей отказать в возможности быть счастливой, в возможности начать всё заново. Одну дочь он уже потерял, потому что Лика была несчастна, это не должно повториться. Он должен всё сделать для того, чтобы Рита была счастлива, чтобы её жизнь удалась, чтобы она подарила ему еще одного внука, а может, и внучку.
***
Никогда еще в жизни Рита не делала за день столько неотложно важных дел: закупка продуктов, уборка в новой квартире, покупка обоев и клея. Как придирчиво выбирала она цвет обоев: розовый – слишком девчачье, голубой – слишком холодный, серый – напоминает офис, оливковый – мрачный, шоколадный – не нравится, а вот бежевый показался самым удачным. А дальше были найдены обои цвета охры, которые понравились еще больше, с мелким рубчиком, немного выпуклым и милым. А потом девушка обнаружила бледно-сиреневые обои, идеально подходящие для кухни, она увидела их и влюбилась. К концу дня Рита устала неимоверно, вспотела и еле передвигала ноги, казавшиеся свинцовыми, руку оттягивала связка рулонов покрытий для стен. С момента разговора с отцом прошла неделя, а как всё изменилось! Он всё-таки вернулся в квартиру Ковалевых и заключил хрупкое перемирие со Светланой Александровной, сделав Маргариту свободной. И за это дочь была очень благодарна отцу, оставить мать одну девушка просто не смогла бы.
Однокомнатная квартира, которую Рита сняла за небольшую плату, была в ужасающем состоянии, поэтому и стоила так недорого. Ванна не засияла чистотой даже после того, как девушка залила её целой бутылкой «Силита», она так и осталась невразумительно серого цвета. Окна, хотя и чисто вымытые, ужасали облупившимися рамами, и Рита твердо решила покрасить их, чтобы не пугаться их вида. А еще нужно было купить небольшой диванчик, потому как на хозяйском топчане, скорее всего, водились колонии клопов, и его место было на балконе, если не на свалке.
Рита перехватила связку обоев левой рукой, заметив, что на правой поперек ладони красовался красный рубец от бечевки, стягивающей рулоны. Черт, до квартиры шагать еще два квартала, надо было дождаться на остановке автобуса, а не тащиться пешком. Оттерев со лба пот, Рита зашагала дальше, стараясь идти быстрее, но получалось плохо. Когда, наконец, она добралась до нужного дома, руки нещадно ломило. Подходя к подъезду, девушка начала судорожно вспоминать в каком кармане у неё ключи, но дверь подъезда отворилась, на её счастье кто-то из жильцов в этот момент вышел на улицу. Рита подняла голову и увидела, что на пороге подъезда стоит Станислав Макаров и удивленно смотрит на неё. Никогда прежде не видела Рита этого мужчину таким растерянным, каким он выглядел сегодня на фоне обшарпанного подъезда.
– Что ты тут делаешь? – не особенно вежливо спросила она. Эта фраза пришла на ум первой, и девушка выпалила её, не задумываясь о том, какое впечатление её слова могут произвести на Макарова.
– И тебе, Рита, здравствуй, – он придержал железную дверь, пропуская девушку в подъезд и заходя следом за ней обратно в темноту передней.
– Здравствуй, – буркнула та, – ты не ответил мне, что ты тут делаешь?
– У меня родители живут в этом подъезде на четвертом этаже, – Стас прошёл за Ритой к лифту. Ему почему-то невероятно захотелось с ней поговорить, не просто буркнул пару приветственных слов, а завести беседу.
– Не знала, что у тебя есть родители, – девушка брякнула это, не подумав, и хотела откусить себе язык после такой вопиющей глупости.
– Ну, да, меня умиляет твоя уверенность, что я появился на свет каким-то новым, неизвестным науке способом, – он улыбнулся, рассматривая Риту: её светлые волосы были забраны в высокий хвост, в ушах задорно поблескивали длинные серебряные серьги, а лицо порозовело от осеннего солнца.
