Текст книги "Хемлок, или яды"

Автор книги: Габриэль Витткоп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

Оркестр заиграл вальс «Веселая вдова», и танцплощадка заполнилась людьми.

Нас пленяет,

Опьяняет

Дивный миг...

Августу унесло порывом ветра, закружило в вихре – для нее существовали только движение, музыка и Генри Кларк.

Чуда упоенье

И безумья страсть...

Розовый восторг: розовая-прерозовая – пастельно-розовая музыка, чайная роза, розоватый персик, обожаемый служанками слащавый цвет – цвет счастья, который всегда так любила Августа. Душевный, райский оттенок: ярко-розовый, эйфорический, линялый, пошлый, идиотский, китчевый, дешево-претенциозный, семейносентиментальный – цвет, которым подкрашивают на афишах солдатские щеки, цвет младенца Иисуса, розовый-прерозовый...

Дивный миг и впрямь опьянил Августу: пошатываясь, она побрела к стулу, а к концу вечера вышла одна на веранду. Огромные звезды, точь-в-точь как в рассказах дядюшки Фреда, напоминали фрукты в саду. Унылый хор шакалов то монотонно нарастал, то затихал. Вокруг сновали слуги с подносами и лампами. Доносились приглушенные, словно окутанные облаками, обрывки мелодий. Ночь была холодная, и Августу пробил озноб. Внезапно откуда ни возьмись появился Генри Кларк. В темноте блестели только его глаза и зубы.

—По ночам ветер дует с севера, – сказал он, положив на плечи молодой женщины чрезвычайно горячую руку.

Тошнотворный, бредовый страх, порой засыпавший, а затем вдруг опять пробуждавшийся с новой силой, похоже, отступил навсегда. Мимолетный, вполне объяснимый испуг, вызванный огромными насекомыми за глиняными кувшинами в ванной или ползущими по веранде змеями, обладал совсем иной природой. У него были конкретные причины, его можно было описать, сопротивляться ему или даже с ним жить, если не хватит сил одолеть. Но другой страх, глубокий и смутный, который рыскал Джеком-Потрошителем или отбрасывал тень на брайд-лейнской лестнице, обитал в вагонных проходах, в храме Кали, пронизывал вымачивавшиеся в воде бараньи почки и иллюстрации анатомического атласа, – этот подлинный ужас исчез, улетучился. Его полностью вытеснило вожделение, и в душе Августы больше не осталось места для чего-либо еще.

Поначалу она пыталась бороться с этой одержимостью – из порядочности по отношению к Эдварду, вызывавшему сострадание, но прежде всего потому, что она знала о репутации Генри Кларка и его бесчисленных романах. Августу не терзала совесть из-за миссис Кларк, хоть ее и шокировали издевательства, которым та, по слухам, подвергалась. Августа пыталась подавить страсть, но вместе с тем даже не думала от нее отказываться, надеялась обрести спокойствие, пережить приключение и беспрерывно плакала.

Она заказала в Дели новые книги, а тем временем перечитывала старые, открывала наугад и вскоре со вздохом захлопывала. Ей попался под руку Дюма-отец:

«Сент-Круа обладал счастливым складом ума: открытый всему, что могло принести радость, он нередко радовался чужому счастью, в нравственных же вопросах проявлял такую гибкость, что готов был пойти даже на убийство. Обидчивый, влюбчивый и бешено ревнивый, сам он вовсе не стремился соблюдать верность...»

Она задумалась, вдруг вспомнив прочитанную когда-то фразу: «Она умерла так же решительно, как и жила...» Но кто умер и почему?.. Августа забыла. Она подошла к зеркалу, сжала губы, дерзко взглянула себе в лицо. Нужно просто захотеть. Но чего?.. Для начала следует хотя бы понять, чего хочешь...

На следующий день, чуть только Эдвард ушел в контору, в аллее заскрипел песок, а потом затрещали деревянные ступени веранды. В тот же вечер, округлив глаза от нескрываемого веселья, старый доктор Монро спросил жену:

—Знаешь, что я сегодня видел?

—Нет, дорогой.

—Тотчас после ухода мистера Фулхэма явился лейтенант Кларк, а ушел он только перед самым возвращением хозяина. Добавлю, что миссис Фулхэм и лейтенант Кларк не остались сидеть на веранде, а вошли в дом. Понимаешь, что это значит?

—Конечно, дорогой.

Августа пыталась опомниться и, вступив в обстоятельную переписку, доказывала, что отношения следует разорвать. «Необъяснимое опьянение нашими безумными желаниями... Мимолетное помрачение...» Она обязана выполнять свой долг, а Кларк – свой. Он ответил, что волноваться не о чем – скоро путь расчистится. Не понимая, что он имеет в виду, Августа настаивала на необходимости расстаться, чего добилась бы намного успешнее, если бы просто перестала отвечать на письма. Но было уже слишком поздно, и чем упорнее она возражала, тем безнадежнее подпадала под власть Кларка. Тогда, желая успокоить собственную совесть, Августа объяснила все гипнотическим влиянием, оказываемым на нее и даже на Эдварда, хотя и сама толком не понимала, что имеет в виду. Все страшно запуталось: их троица увязла в викторианском болоте, в стоячих водах, в трясине зловонных разлагавшихся запретов.

Воскресным утром Кларк явился без предупреждения, когда Фулхэмы завтракали на веранде. Похоже, его удивило и даже поразило, что он застал Эдварда.

—Вы еще здесь?.. У вас в конторе полно работы...

Фулхэм поднял брови, хотел было что-то возразить, но промолчал.

—Сегодня же воскресенье, – сказала Кэтлин.

—Вероятно, вы правы, – промямлил Эдвард.

Кларк молча смотрел на него, Августа молча смотрела на Генри Кларка.

—Но сегодня же воскресенье, – повторила Кэтлин.

Эдвард размешал сахар в чашке. Вопреки настояниям Кларка, он твердо решил не брать его сыновей на службу и будет стоять на своем. Хотя бы в этом вопросе...

—У меня столько работы, что лучше пойти и закончить ее...

Августа не проронила ни слова, грузно встала и направилась в гардероб. Казалось, у нее на затылке выросли глаза.

Генри Кларк уселся на место Эдварда и отодвинул недопитую чашку. Кэтлин не отводила от него взгляд.

Положение менялось – изменился и тон писем, с тех пор как Августа признала безоговорочную победу страсти. Однако Августа не оставляла надежды выковать прочную цепь и уговорить Генри расстаться с Джойс, уехать из Индии и начать новую жизнь в курортном городке на берегах Ламанша. Она мысленно рисовала идиллические картины, напоминавшие пейзажи с картонных коробок. Пляж с плетеными нишами и полосатые силуэты купальщиков. Проходящие под террасой прокатчики биноклей и утопающие в гортензиях балконы. Отличный кабинет врача в Брайтоне или Истборне, солидная клиентура, сладкая жизнь.

—Сладкая жизнь в Дели – ну, кто бы сомневался, – сказала миссис Кларк, открывая на столике для бриджа коробку карт с брайтонским видом. Ее гостьи подобострастно закивали, фыркая от удовольствия.

Перевод был намечен на конец года, но Генри Кларк пообещал Августе, что будет часто ее навещать: расстояние в тридцать восемь миль не станет помехой для свиданий. Они ежедневно обменивались банальными, но вместе с тем необычными письмами, в которых сентиментальная восторженность Августы, выражавшаяся в избитых фразах типа «твоя до гроба» и т.п., счастливо уживалась с непременной заключительной просьбой порвать письмо. Однако Генри ничего не рвал: он решил соблюдать осторожность и, однажды пойманный в ловушку самой Джойс, не хотел, чтобы это когда-нибудь повторилось. Если Августа готовит какие-либо неприятности, письма смогут его обезопасить, и потому они бережно хранились в конвертах, на которых Генри надписывал дату собственного ответа, после чего раскладывал их по пачкам на дне металлического ящика. В то же время Августа сжигала письма любовника, приговаривая: «Так-то лучше». Правда, и она не удержалась от того, чтобы сохранить одно на память.

Августа опасалась, что стажировка в Дели, вероятно, была лишь временной и что скоро Кларка отправят куда-нибудь еще. Августа воображала Бенгалию или Ориссу, смутно предвидя конец их романа и предвидя, что не хватит сил продолжать его на расстоянии. Хоть Августа и знала, что Генри на каждом шагу ее обманывает (сам он охотно сравнивал себя с мотыльком, порхающим с одного цветка на другой), ей хотелось верить его любовным признаниям. Тем не менее, оставался еще Эдвард.

Пусть даже он особо их не стеснял, с ним так или иначе приходилось считаться. Правда, в случае болезни Эдвард мог провести некоторое время в госпитале. Но это так, к слову... Просто была такая вероятность. Это вовсе не означало, что нечто подобное обязательно произойдет. Впрочем, кто знает... Августа не помнила, кому пришла в голову эта мысль – ей или Генри. Она пришла Генри.

Поступательное движение, плавное вступление на преступный путь, самоочевидность, но Августа, несмотря ни на что, нервно вздрагивала. В этот самый момент Кларку и сообщили, что пора готовиться к отъезду в Агру.

«Тонизирующий порошок», как она иносказательно его называла, регулярно прибывал в запечатанных пакетиках.

«Любимый, я подсыпаю его при каждой удобной возможности, но все напрасно: кажется, это даже идет Эдварду на пользу...»

В другом письме:

«Такими темпами это растянется на сотню лет... Ты не думаешь, что нам нужно как-нибудь ускорить исход дела?»

Накануне перевода в Агру Генри и впрямь должен был подыскать что-нибудь другое.

—Триста шестьдесят рупий в месяц, – воскликнула Джойс. —Будем надеяться, и на хозяйство чуть-чуть перепадет!

Кларк закружился в вихре кипучей деятельности. Он мечтал убрать с дороги не только Эдварда, но и Джойс, эту безмозглую истуканшу с тремя прихвостнями по бокам – живыми символами осуждения и вражды.

Наклонив зеленый абажур, он отыскал в обтянутом полотном блокноте нужное имя: «Лаборатория доктора Боуза, Калькутта, Амхерст-стрит, 43...» а затем написал своим мелким врачебным почерком заказ на алкалоиды, мышьяк, гельземина гидрохлорид и превосходный химикат с торговым наименованием «навала». Целый арсенал! Там будет видно. Он рассмеялся и закурил биди [238]238
  Индийские сигареты. – Прим. авт.


[Закрыть](Кларк делал это только наедине с собой). Слышалась возня в соседних комнатах, где складывали вещи. Перевод все усложнит, расстояние до Мирута увеличится в пять раз, и отныне каждый приезд станет настоящим путешествием.

—Вот только переберемся в Агру, и жизнь сразу наладится, – успокаивала Мод Кларк, обнимая мать.

Агра была гарнизоном первого класса, с хорошими гостиницами, приличными клубами, комфортабельными бунгало. Там можно даже полюбоваться волшебным мавзолеем: говорят, весьма впечатляет в лунном свете.

Кларки прибыли в конце февраля, когда уже чувствовалось приближение лета, и поселились в шумном неспокойном городе, который некогда основал на берегах Джемны прибывший из центрально-азиатских степей воин Бабур [239]239
  Бабур (Захириддин Мухаммад Бабур, 1483 – 1530) – чагатайский и индийский правитель, полководец, основатель государства Великих Моголов в Индии (1526). Также известен как поэт и писатель.


[Закрыть].

Повар Бибу только что отсыпал специи, которыми собирался приправить тандури из цыпленка, уже разрезал на четыре части лук и покрошил имбирь, когда бой сообщил, что с ним хочет поговорить сахиб.

—Сахиб?.. Со мной?..

С каких это пор господин сам отдает распоряжения повару? Наспех вытерев руки, Бибу направился в комнату Генри Кларка.

—Если кому-нибудь проболтаешься о том, что я сейчас скажу, ты покойник. Уяснил?

—Да, сахиб.

—Вот два пакетика. Первый высыпь в чай мемсахиб, а второй высыплешь завтра.

—Что это, сахиб?

—Обычное слабительное... Просто мемсахиб отказывается его принимать... Ты только не подумай невесть что... Не получится в чай – подсыпь куда-нибудь еще... Но только обязательно мемсахиб... Если все пройдет успешно, дам тебе пятьдесят рупий, но если проболтаешься... Понял?..

—Да, сахиб.

Бибу понял даже слишком хорошо и сразу после ухода лейтенанта отправился прямиком к мемсахиб, все рассказал, передал пакетики и, решив уволиться в тот же день, немедленно потребовал расчет.

Белый порошок слегка заискрился на ладони Джойс.

—Мама, нужно отдать его для анализа доктору Линтону, – предложил Уолтер Кларк.

—Надо хорошо вымыть руки, – сказала Мод. —Спаси и сохрани...

Они умолкли и призадумались, вспомнив, что матери частенько нездоровилось и при этом ее сильно рвало.

—Вот и остались мы без хансамы! – воскликнула миссис Кларк. – А ведь Бибу так виртуозно готовил тандури из цыпленка!.. Господи, как досадно!..

Генри прислал Августе фиалковые атласные туфли с острыми носками: плиссированный вырез с черной фаевой оборкой выгибался драконьим хребтом до самого подъема стопы. Это была вовсе не обувь для порядочной женщины, а украшение гулей, которые с костями и корзинами на головах разгоняют своими воланами кладбищенский смрад; туфли, подходившие для Пляски смерти; лодочки беспощадной Локусты, оплакивавшей собственных жертв.

Августа попыталась предаться тем же грезам, что и дядюшка Фред, но ей подсунули базарное зелье – сырой, недоваренный в грязной воде и, конечно же, непроцеженный алкалоид, от которого ей стало очень скверно. Какие-то грезы ее все же посетили, но от засевших глубоко внутри отвращения и страха на поверхность поднимались только мучительные образы. «Я погибла, – порой твердила про себя Августа, – погибла безвозвратно». А еще она писала письма:

«22 мая. Ты не думаешь, что наша переписка будет представлять опасность, если нас разоблачат?..

23 мая. Для тебя есть новости. Вчера я подсыпала полную дозу, но он велел унести чай обратно, сказав, что у него подозрительный привкус. Значит, ялапин легко выявить. Любимый Генри, неужели судьба ополчилась против нас и все наши старания тщетны?.. Я так расстроилась! Не столько за себя, сколько за тебя. Как, по-твоему, следует поступать впредь? Уверена, что любовь непременно подскажет выход...

26 мая. Твое предложение смешать кротоновое масло с касторовым меня не привлекает. Может, найдешь что-нибудь другое? Средство без вкуса и запаха?..»

Ялапин, кротоновое масло, касторка: Кларк решил спровоцировать смертельную диарею? На самом же деле горе-медик стряпал снадобья наобум.

«27 мая. Ты уверяешь, что жребий брошен и ты твердо решил добиться меня любой ценой, а я помогу тебе довести дело до конца, во что бы то ни стало...

17 июня. После обеда Эдди четыре раза вырвало. Всю ночь он страдал симптомами холеры... Говорит, мол, от чая и ланча страшная изжога. Лишь мы с тобой знаем причину... Ах, дорогой бачха, я не в силах смотреть на его мучения...

18 июня. Он очень ослаб, весь день пролежал в постели, жалуется на боли в желудке, сильную мигрень, приливы крови к голове...»

Приливы крови к голове. Приливы крови. К голове. Стоял летний месяц ашадха, пора инсультов. Аккурат на прошлой неделе скончался от кровоизлияния в мозг их сосед – сержант Максвелл. Инсульт. Инсульт. Инсульт... Августа вспомнила, как при переходе через Красное море умер кок.

«3 июля. Думаешь, после возвращения с гор я смогу вызвать у него те же симптомы?..»

В кои-то веки Эдвард изъявил желание провести три недели в горах, Августа предложила поехать в Шимлу, но там располагась дача вице-короля и жизнь была слишком дорогой для Фулхэмов, поэтому они ограничились Массури. Сразу по прибытии к прочим недугам Эдварда добавилось воспаление глаз. Он часами сидел на одном месте в темных очках, и непонятно было, спит он или молча подглядывает. Застывшая Августа наблюдала за ним, не говоря ни слова. Они напоминали двух рептилий. Тем временем их знакомый, лейтенант Браунинг, скончался от кровоизлияния в мозг во время путешествия на поезде. Инсульт. Инсульт...

«Когда мы уедем из Массури, дорогой Генри...» Она заметила недоверие Эдварда, который вдруг перестал брать еду у нее из рук и питался исключительно какао, которое умел готовить сам. Подсыпать порошки и подливать жидкости становилось все труднее.

—Эти туфли на тебе... Ты что, считаешь меня слепым или слабоумным?.. Если это не прекратится (ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду), так вот, если это не прекратится, я пущу тебе пулю в лоб, а потом застрелюсь сам.

—Глупости...

После возвращения в Мирут она написала:

«18 июля. Право, не понимаю, как с ним до сих пор не случился инсульт, ведь созданы все условия: глаза наливаются кровью, лицо багровеет...»

Одновременно Августа пыталась выяснить, испытывают ли боль при кровоизлиянии? «Я не хочу, чтобы он сильно страдал, Генри– бачха, только не это!..»

Из Агры доставляли гельземин – крайне редко используемый в медицине депрессант, который в специально рассчитанных дозах замедляет сердечную деятельность, затрудняет дыхание, вызывает крайнюю слабость и частичный паралич. Именно эти симптомы проявились у Эдварда Фэрфилда Фулхэма, осмотренного после возвращения в Мирут капитаном Кином – главным врачом военного госпиталя, а затем срочно доставленного в гарнизон №1 для лечения инсульта. Капитан Кин судил обо всем предельно просто, но его коллега капитан Уэстон по мере возможности старался применять дедуктивный метод Конан Дойля (кстати, тоже врача, да еще и спирита). Уэстона трижды вызывали к Эдварду Фулхэму, он внимательно выслушал жалобы на чай и все блюда без исключения, записал общую картину болезни, догадался об опасениях пациента и как бы мимоходом подытожил:

—Будь у вас враги, я бы подумал, что вас травят мышьяком... Но, помилуйте, с какой стати?..

«Генри– бачха, с четырех часов его уже вырвало восемь раз, еще раз в девять, а потом двенадцать раз между десятью и одиннадцатью. Сейчас он заснул...»

Шамкавшего, угрюмого Эдварда еще летом выписали из госпиталя, но предостерегли от рецидива, ведь жара пока что не спадала. Доктор Монро видел, как с наступлением темноты сосед гулял по саду, подрезал растения, наблюдал за китайским голубями, поворачивался лицом к облакам – с пристальным вниманием и какой-то собачьей грацией, которой никогда у него прежде не замечали, словно преобразилась сама его глубинная сущность. Доктор Монро также видел, как, отбрасывая куцую тень на садовый песок, приходил лейтенант Кларк, как Августа встречала его у крыльца веранды со светской улыбкой, но с трагической вестью во взоре: широко открытые глаза под нахмуренными бровями, раздутые кобыльи ноздри и безмолвно шевелившиеся уста. «Ну и ну», – доктор Монро качал головой, перебирая в уме догадки и подозрения.

«...чтобы сымитировать симптомы инсульта, вызванного жарой. Я подсыпаю в маллигатони – он отлично перебивает вкус...»

Не прошло и недели после возвращения, как Эдварда забрали обратно в госпиталь. Состояние его даже ухудшилось: в перерывах между приступами рвоты он бредил, стучал себя кулаком в безобразно раздувшийся живот и смутно намекал на врагов, якобы желавших его смерти. Нередко Эдвард лежал в прострации с закрытыми глазами, а затем, вдруг резко выйдя из оцепенения, пытался сесть и, как безумный, оглядывался вокруг, при этом его парализованные ноги нервно тряслись.

—Далее – алкоголизм, – говорил капитан Уэстон. —Далее – врожденный дефект левой руки. Далее... разумеется, неизвестные нам факторы... В последнем случае делать выводы сложно...

Майор Палмер задумался.

—Почем знать?.. Нервная система – головной мозг и так далее -полностью разрушена... Но это может растянуться еще надолго.

—Он получил разрешение на переезд в Великобританию, с оплатой всех расходов для него самого и его семьи?

—Так точно. Но слух об увольнении по причине общего паралича ложный. Официально его отправили в отставку из-за «непригодности к службе по причине общей слабости».

Пару недель тому Эдвард сделал все возможное, чтобы вернуться в Великобританию, но теперь, в беспокойном тумане собственных мыслей, внезапно спохватился. Захлебываясь ячменным супом, которым пытался его накормить санитар, и потоками собственной слюны, Фулхэм изрыгал обвинения: он отказывался возвращаться в Англию, где лорд Дерби, королева Мэри с приспешниками из Адмиралтейства поклялись уничтожить его и уже готовили для этого свои яды. «Зрачки и впрямь странно расширены, – размышлял санитар, – хотя, конечно, ни королева Мэри, ни приспешники из Адмиралтейства...»

В ту пору Эдвард стремительно менял решения: делал вид, будто уезжает, затем неожиданно передумывал, а немного спустя опять воодушевлялся. Едва на чем-либо остановившись, он тут же раскаивался, но, дав задний ход, вскоре снова совершал прежний шаг.

«Ах, дорогой Генри, если б я только предвидела все эти неудачи, все эти проволочки, я бы никогда не стала покушаться на его несчастную жизнь... И боюсь, что нам с тобой придется безропотно смириться с судьбой – так, будто мы никогда и не встречались...»

Чувствуя, что на этом свете свободы уже не видать, Августа вновь заговорила о необходимости расстаться. Но когда Генри Кларк получал письма, в которых приводились эти сомнения, его страсть разгоралась еще сильнее. Он представлял себе замшевые ботики цвета шампанского с головокружительными каблуками, длинные голенища, обшитые таким же черным, как союзка, блестящим кожаным кантом, и шелковые шнурки с обтрепанными кончиками. Кларк написал об этом без обиняков, и Августа размякла, оттаяла, потеряла от желания голову. Сам же Генри решил ускорить события: Фулхэмы должны переехать в Агру, где он подыскал им подходящее жилье. В письме от 5 октября 1911 года (единственном, что Августа забыла уничтожить), он изложил свой план и призвал на помощь Господа – инстанцию, к которой часто обращалась и она сама.

Джойс застыла на пороге комнаты, как вкопанная, не в силах оторвать взгляд от Генри. Она смотрела на мужа в упор: тот был в дезабилье, с обнаженным безволосым, слегка матовым торсом – отливавшие синевой волосы растрепались, когда он сбрасывал рубашку, валявшуюся теперь на полу. Джойс видела босые ступни и смуглые ноги, на которые спускались плиссированные оборки ба-

тистовых панталон с завязанной бантиком светло-розовой шелковой лентой. Ткань слегка раздувалась над коленом – на худосочных бедрах Генри Кларка, томно очерчивая бедра Августы, – сминалась и комкалась в промежности, пропитанная его и ее испариной. Они соприкасались второй кожей, покрывавшей первую, пропитанной тонким слоем пота и выделений.

—Вон отсюда!

Без единого слова Джойс захлопнула дверь. Подобного она даже вообразить не могла.

В тот же день Кэтлин случайно заметила в руках матери незнакомое нательное белье. Она лишь увидела, как исказилось лицо Августы – странное, пугающее выражение, с которым девочка никогда прежде не сталкивалась. Кэтлин бесшумно удалилась: она очень рано наловчилась оставаться незамеченной, хотя ее никто этому не учил, и хотя никто ей этого не говорил, поняла, что мелькнувший предмет мог принадлежать только лейтенанту Кларку.

Эдвард Фулхэм лихорадочно суетился и постоянно твердил (впрочем, каждый знал о его привычке повторять все по несколько раз), что его отвезут в Агру, чтобы добить там окончательно. Проведывая мужа, миссис Фулхэм действительно говорила об Агре и заверяла, что переезд пойдет ему на пользу.

—Агра меня погубит, – вздыхал бедняга, вцепившись в руки санитара.

—Да нет же, – убеждал лейтенант Кларк, порой приходивший его навестить.

По правде говоря, обстряпать дельце в Агре было гораздо сподручнее: Фулхэмов там никто не знал, так что скоропостижная смерть Эдварда не породила бы досадных слухов и не привлекла бы внимания властей. Почти смирившийся с судьбой Эдвард сильно ослаб, и санитарам пришлось нести его до машины на руках. Пока ждали на вокзале ночного поезда, Эдвард еще раз повторил, что не хочет уезжать из Мирута, но, когда его втаскивали в купе, оставался внешне спокойным.

Прибыли на рассвете. Опять вокзал – пожизненная обитель индийских бедняков, место на краю света, где факиры изрыгали десятки бильярдных шаров, влезали по подброшенной в воздух веревке, заклинали манговое дерево, протыкали стержнем себе язык. Путешественники побрели по красно-белому, точно туша в мясной лавке, городу с терзавшими зрачок колоннадами, башенками в могольских шлемах, реальными поверхностями и воображаемыми пространствами, где линии перспективы соединялись в подвижные геометрические фигуры, которые непрерывно дробились на закручивавшиеся кривые, похожие на молодой цветок хлопчатника, строение хромосомы или траекторию океанских течений. Невероятный город, зыбкий и бесплотный, точно хрупкая раковина, которую, казалось, можно пройти насквозь, был при этом жестоким, и в его атмосфере витало что-то подозрительное, пугающее.

Кларк снял для Фулхэмов бунгало на Меткаф-роуд, 9. Оно принадлежало профессору Сафдару Нахару, жившему на противоположной стороне улицы с двенадцатью детьми: самого младшего слуги всегда носили на руках, у него было только одно ухо, а вместо второго – лишь отверстие без ушной раковины. Этот изъян необъяснимым образом зачаровывал, и когда младенец устремлял на гостя непроницаемый взор обсидиановых глаз, приходилось подгибать воротник, чтобы тот не закрывал обнаженное жерло у виска.

Бунгало было ничем непримечательным, за исключением того, что сюда часто наведывались привидения. Это казалось его неотъемлемым свойством, и профессор Сафдар Нахар, изо всех сил старавшийся прослыть человеком порядочным, учитывал эту местную особенность при определении размера арендной платы. Солнце заливало ослепительной белизной мечевидные листья дерева ашока и неутомимых пальмовых белок, но сад не был таким уж засушливым, пусть там и тянулись длинными рядами растения в горшках и перевешивались через забор судорожно горбившиеся акации.

Все комнаты сообщались между собой и просматривались из конца в конец, но были при этом большими и довольно темными. Ванная из серого бетона – не такая деревенская, как в Мируте, – непосредственно примыкала к жилому крылу и напоминала казарменный нужник. В столовую с извращенной старательностью снесли все предметы роскоши – обитые малиновым плюшем продавленные стулья плесневели вокруг огромного поддельного чиппен-дейловского стола, над которым от дуновений панкхи взметалась пыль. Единственной архитектурной достопримечательностью бунгало был прямоугольный закуток, расположенный в северном углу веранды и захватывавший холл, от которого его отделяли лишь четыре колонны из красного дерева, увешанные зеркалами. Древесина поблекла, а на позеленевшей амальгаме выросли темные папоротники сырости. Плетеные кресла с подушками в цветочек, тиковые столы, латунные подносы с чеканкой, коллекция местного оружия на стене дышали ветхостью и унынием. С первого же дня прямоугольный закуток стал излюбленным местом Августы.

***

Доктор Нал Нахар часто приходит пить чай с жилицей и любит вспоминать, как в ночь после приезда Фулхэмов его отцу приснился зловещий, пророческий сон. Однако в ту самую минуту, когда Хемлок ждет интересных подробностей, он всегда прерывает свой рассказ, словно опасаясь, что придется сдать дом с привидениями еще дешевле. Конечно, его отец именно так и поступал, но времена-то изменились. Словом, доктор внезапно умолкает и откусывает печенье, а Хемлок устремляет испуганно-зачарованный взор на темную дыру без ушной раковины, зияющую между прядями.

Хемлок знает, что теперь доктор Лал Нахар охотно перейдет к конкретным фактам, достоверным сведениям и преподнесет образ Августы, какой ее видел из сада напротив старый профессор, когда она сидела на том самом месте, которое теперь занимает Хемлок.

– Она садилась там, в закутке веранды – всегда на одном и том же месте, надевая огромные шляпы, похожие на люстры, окутанные газом. Либо одна, либо с девочкой, но они никогда не разговаривали. Казалось, миссис Фулхэм терпеливо чего-то дожидается... А потом у нее начались проблемы с деньгами. Так, она рассталась с изумрудной брошкой, приобретенной, кстати, в Индии... Словом, мой отец купил ее по весьма приличной цене, и позже это украшение вошло в приданое моей сестры Шушмы... Миссис Фулхэм сидела неподвижно целыми днями – так ее и застал инспектор Смит, когда в сопровождении констебля Хусейна и двух сержантов пришел с обыском. Отец был в саду и видел, как она встала – белая, точно смерть, и вошла вслед за полицейскими в бунгало... Ну и, конечно же, письма... Разразился ужасный скандал – об этом продолжали судачить, даже когда я стал юношей.

Ничего не отвечая, Хемлок старательно чистит шику-уродливый фрукт, похожий на сваренную и замороженную картошку, – и размышляет: что если это не Августа, а Эдвард неясно маячит в ночных зеркалах и скрипит половицами? Ведь именно здесь его настигла смерть. Хемлок даже знает, в какой комнате – в той, ко-торой она избегает, выбрав спальню Кэтлин. С кровати действительно хорошо просматриваются бывшая комната Фулхэмов и часть столовой, какими их видела девочка.

Доктор Лал Нахар ждет, пока Хемлок подаст голос.

– Если долго сидеть без движения, прилетят галки – проверить, не умер ли ты и можно ли чем-нибудь поживиться, – наконец произносит она.

***

Было еще очень жарко, но уже появились зеленые зимние мухи.

—Какая духота, я задыхаюсь, – стонал Эдвард. —Ты наверняка перепутала лекарства, Августа... Смилуйся, Господи!.. Лучше бы я остался в госпитале...

Отныне его жизнь висела на волоске, 10 октября 1911 года, в половине восьмого, миссис Фулхэм принесла мужу еду, он пожелал остаться в саду один, и она ушла ужинать вместе с Кларком и Кэтлин. Керосиновая люстра отбрасывала на стол круг света, оставляя столовую в темноте. Кэтлин тоже было жарко – под перкалевым платьем ее бросало в пот после каждой ложки горячего супа. Девочка заметила, что мать с Кларком почти не едят.

—Отнесу ему десерт, – сказала Августа.

—Хочешь, я отнесу?

—Не стоит, я сама.

Оставшись наедине с Кларком, Кэтлин поглядывала на него украдкой. Его глаза провалились в темные ямы – ей даже вспомнились изображения черепов. Августа вернулась и села.

—Еще компота, Кэтлин?

На столе валялись крошки, а на скатерти появилось большое пятно от карри – заметив его, Августа поставила сверху тарелку.

—Кажется, сегодня ему совсем худо.

Вестминстерские колокола сначала откашлялись, а затем прозвонили.

—Восемь часов, – произнес Кларк.

—Да, уже восемь...

После ужина Эдварду стало еще хуже – началась сильная рвота, которая продолжалась больше часа. «Так и есть, – твердил он про себя, – так и есть...» Но что же это?.. Как там говорил капитан Уэстон? «Будь у вас враги, я бы подумал, что вас травят мышьяком... Но, помилуйте, с какой стати?..» Тсс!.. Что значит, с какой стати? Чтобы освободить помещение!.. Сволочи, они хотят от меня избавиться!.. Стало быть, скоро свадьба?..

Кэтлин вернулась в свою комнату, откуда хорошо видела лежавшего отца. Он что-то крикнул, но она не разобрала слов, и тут же к нему зашел Генри Кларк. Девочка слышала, как отца еще раз вырвало: лейтенант по-прежнему находился подле больного. Затем Кларк вернулся в столовую и шепотом побеседовал с Августой. Кэтлин давно уже не верила в Ногоеда, а потому бесшумно встала и отправилась к отцу.

Эдвард сказал, что умирает, велел слушаться и как бы между прочим спросил, где мать, но когда Кэтлин вызвалась сходить за ней, стал заклинать не делать этого.

—Не зови ее... Не надо... Ей-богу...

Снова улегшись в постель, девочка заметила, что Кларк выдвинул ящик стола, достал красную коробку, вынул оттуда шприц для подкожных инъекций и пакетик с белым порошком. Высыпав порошок в стакан, налил туда воды и набрал раствор в шприц, который затем отнес в комнату Эдварда. Кэтлин четко видела, как Генри трижды воткнул иглу – в руку, в плечо и в область сердца. Вдруг на пороге вырос отцовский слуга Букш.