355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Габриэль Витткоп » Хемлок, или яды » Текст книги (страница 23)
Хемлок, или яды
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 03:12

Текст книги "Хемлок, или яды"


Автор книги: Габриэль Витткоп



сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)

В свойственной ему витиеватой манере дядюшка обрисовал трудности, с которыми по возвращении в Англию сталкиваются бывшие чиновники, офицеры и даже купцы – все, кого с горькой насмешкой именуют «набобами».

За то, что они отвыкли от туманного Альбиона... Их считали социально низшими – да, вот подходящее определение, и поскольку их нигде не принимали, в старину они открыли Восточный клуб...

Дядюшка считал время не беспрерывным потоком, а неотделимой от бесконечности вечностью: 1888-й год был неразрывно связан с древними веками, когда над морской фауной властвовал трилобит, а открытие в прошлом столетии клуба символически совпадало по времени с возникновением кембрийского наутилуса, который покрывал неисчислимые расстояния, пробираясь сквозь океанскую тьму, где беспрестанно мигрировали фосфоресцирующие медузы. Бесполезно пытаться размежевать это монолитное пространство-время, эту вечность, не способную ни увеличиться, ни уменьшиться, которую наивные астрономы тщетно пытались измерить своими гномонами и астролябиями. Лишь одно обстоятельство мучительно напоминало дядюшке Фреду о заурядности Брайд-лейн – абстиненция. Докурив окалину, выскоблив дно всех своих баночек и коробочек, он впадал в агонию и забивался в самый дальний угол кровати, буквально влипнув в стену. Дядюшка трясся в ледяном ознобе, потел и корчился в судорогах, с набитым липкой слюной ртом, хныкал и распускал сопли. Вместе с тем он проявлял терпение и, еле слышно вздыхая, неподвижно дожидался старой пергаментной куклой, одетой в дырявый шелковый плащ в подпалинах от шальных искр. Он тотчас оживал, едва заслышав, как трещала лестница от шагов «Мадрасси с Доков святой Катерины» – очень тучного и грязного человека, который круглый год носил бесформенное твидовое пальто и с невыразимой быстротой говорил фальцетом на почти невразумительном английском. Этот голос, ввинчивавшийся буравом на стальном наконечнике, доносился на лестничную площадку и отвлекал занимавшуюся уроками Августу, яростно нарастая и лишь изредка затихая. Внимательно прислушиваясь, Августа различала и тихий шепот дядюшки Фреда. Через пару минут Мадрасси с такой силой распахивал дверь, словно хотел сорвать ее с петель, и, вдруг остановившись на площадке, доставал из кармана банкноты, которые еще раз пересчитывал, слюнявя палец над отвисшей фиолетовой губой. Августа видела гостя в приоткрытую дверь – жирного и мерзкого в своем твидовом пальто с натянутыми на грушевидном животе прорезями для пуговиц. Проверив сумму и сунув деньги в портфель, сгорбленный Мадрасси быстро спускался на четвертый и просил Эмму его выпустить. Миссис Гудвин и тетушка Мёртл делали вид, будто не замечают поставщика дядюшки Фреда, но он нередко встречал в коридорном зеркале их презрительные взгляды. Хотя Августе Мадрасси тоже не нравился, она все же мирилась с его присутствием, понимая, что без него не обойтись, а Эмма демонстративно проветривала помещение.

В воскресенье после службы заняться было нечем – особенно, если шел дождь. Удалившись к себе в комнату, Августа оскверняла день Господень тем, что скрещивала шерстяной ворс на квадратном гобелене с изображением маленького спаниеля, сидящего на квадратной подушке, где, если обладать маломальской фантазией, вполне можно было разглядеть еще одного маленького спаниеля, сидящего на подушке с изображением еще одного маленького спаниеля, – и так до бесконечности. Задумка насмешила Августу: фантазия преображала ее вселенную, точь-в-точь как преображала вселенную дядюшки Фреда его трубка. То было великое, возможно, даже единственное искупление, которого они могли ожидать, так как собственное положение всех обескураживало. Жили они малым, перебивались крохотными пенсиями да крошечными рентами, на всем экономили – бедные, как церковные мыши, и скаредные, как муравьи, но маменька никогда бы не отдала Августу в секретарши или телеграфистки. «Никогда», – угрюмо твердила маменька. А что потом? Потом ей, конечно, подыщут хорошего мужа – серьезного человека. Августе хотелось понять, как они это сделают? «Впереди еще куча времени, – твердила маменька, – торопиться некуда. В пятнадцать лет еще слишком рано об этом думать».

Но Августа уже думала. Она влюбилась в одного из тех прекрасных кавалеров, что гарцевали на своих рысаках у Сент-Джеймсского дворца. Человек носил одежду от «Дживс», жил на Мейфэр, часто бывал в «Атенеуме» и даже в закрытом клубе «Уайте» [181]181
  «Дживс энд Хоукс» – английское ателье мужской одежды, основанное в 1771 г.
  Мейфэр – фешенебельный квартал в лондонском районе Вестминстер.
  «Атенеум» – литературный клуб в Лондоне и название одноименного литературного журнала, издававшегося в 1828 -1921 гг.
  «Уайте» – лондонский джентльменский клуб, основанный в 1693 г. итальянским иммигрантом Франческо Бьянко («Фрэнсисом Уайтом»).


[Закрыть]
. Человек подарил ей карету «викторию» с рыжеватой кожаной обивкой, бриллиантовую диадему, большие накидки из выдры и горностая. Но, подобно Джеймсу Бруку [182]182
  Брук, Джеймс (1803 -1868) – первый «белый раджа» Саравака, один из главных героев авантюрно-исторического романа Г. Витткоп «Белые раджи» (1986).


[Закрыть]
, о котором до сих пор рассказывали фантастические истории, человек был подлинным авантюристом, носившим такой же галстук, как у герцога Йоркского, – авантюристом, воплощавшим в себе всю поэзию мира, героем в коротких штанах цвета хаки с неизменно острыми, как бритвенное лезвие, складками, благоухавшим ирисами охотником на тигров. Нет уж, никто из молодых людей, встреченных ею в теннисном клубе или приходском хоре, не обладал и никогда не будет обладать подобными достоинствами.

Августа отложила гобелен. Надо бы заштопать черные чулки, но сегодня ведь воскресенье: до нее доносился сильный и чудесным образом обновлявшийся запах. Тенистый пальмовый сад, где обитали существа с золотистой кожей и синими волосами, оттененными цветами гибискуса. Она пересекла лестничную площадку и тихонько постучалась.

Дядюшка запрокинул голову на подушки, и его кадык казался каким-то диковинным предметом, зачем-то положенным на тощую шею орехом. Белая каемка между веками и странная полуулыбка, не адресованная никому, балансировавшая на грани забытья, легкого изумления перед столькими красотами.

Место называлось Калео-Део – «Божье озеро», небо там оборачивалось страусовым веером, прелестной, радужной перламутровой раковиной, покрытой мелкими облачками с размываемыми ярким светом границами. Несмотря на его высоту, до него можно было дотянуться рукой: небо становились рекой, скалой и лицом -моим собственным лицом с поющими клеточками. По ночам небо превращалось в сад с желтыми фруктами, а порой – в разорванное сари, натянутое против светивших сквозь дыры солнц. В Калео-Део...

Он купался в Божьем озере, погружался в Божественный покой и сам становился этим Божественным покоем. Изредка возвращаясь, вспоминал мир вещей, обыденных форм, ворошил детские воспоминания.

В жаркий сезон мы добирались до прохладных холмов на слонах или носилках– дули. Как приятно было лежать, вытянув ноги под хлопчатобумажным покрывалом! Ходьба убаюкивала, и ты мало-помалу засыпал с опахалом в руке, не сводя глаз с алого паггари дуливалы [183]183
  Паггари – тюрбан или шарф, обвязываемый вокруг головного убора.
  Дуливала– носильщик дули( вала– человек, парень). – Прим. Авт.


[Закрыть]
. Как привольно было в огромных волшебных садах или на руках у нежной прекрасной айи!

Талли, талли баджа баба,

Учха роти шчат банайя... [184]184
  Хлопай в ладоши, кроха,/На рынке пекут вкусный хлеб... – Прим. Авт.


[Закрыть]

Каждый день мы садились на пони, которую вел сайс [185]185
  Первоначально – грум; позднее – шофер. – Прим. Авт.


[Закрыть]
, и рукоплескали, когда на праздник Дасара, отмечаемый в честь победы добра над злом [186]186
  Дасара (другое название – Дурга-пуджа) – самый яркий и дорогостоящий индийский праздник, отмечаемый в месяце ашвини (в конце сентября или в начале октября).


[Закрыть]
, в иллюминированном небе взрывались фигуры демонов из папье-маше.

На свадьбе магараджи Чандигарха под звуки барабанов торжественно проходили триста тридцать три слона в попонах из золотой парчи, каждый нес в своей хауде [187]187
  Небольшая беседка или паланкин, устанавливаемый на слоновьем седле. – Прим. Авт.


[Закрыть]
аристократа с ларцом драгоценностей и благовоний, а вослед им двигалось множество великолепно одетых всадников. Гремели фанфары, и пажи размахивали большими опахалами с серебряной бахромой: кружевные дворцы из розового камня, сверкавшие зеркалами галереи, мраморные фонтаны в садах, благоухавшие ладаном храмы, прибытие вице-короля и парад всех полков Индийской армии, жемчуга величиной с орех, верблюжьи караваны черными силуэтами на золотом небе, шелка и пряности, душистые плоды на подносах с клуазонне [188]188
  Клуазонне – название особой перегородчатой эмали.


[Закрыть]
, дивные колонны могольских башенок, позвякивание браслетов на лодыжках... В древности Шах-Джахан [189]189
  «Шах-Джахан (1592-1666) – правитель империи Великих Моголов (1627-58), обессмертивший свое имя постройкой мавзолея Тадж-Махал.


[Закрыть]
приказал высечь в камне такие слова: «Если и есть на земле рай, то находится он здесь»... Рай... Индия... Дядюшка Фред произносил: Инндхия– как и все, кто пробыл там столь долгий и столь краткий срок, равнявшийся вздоху дремлющих веков.

Погрузившись в экстаз, непередаваемое блаженство, Августа слушала, не переспрашивая и не перебивая. После того как дядюшка Фред умолкал, она еще некоторое время не шевелилась, а затем, ничего не говоря, выходила. Позже, когда в голове кружились образы, Августа упоенно ныряла в эту райскую Индию, однако назойливый голос возвращал к реальности Брайд-лейн. Надо почистить сливы, отполировать столовое серебро (дюжину разрозненных приборов, отнимавших уйму времени) или, например, сходить за покупками, а то и повторить недоученный урок. Занятие всегда найдется. Пока Августа лущила горох или метила белье, приходилось расстаться с Индией – бесценным, но хрупким и непрочным миром, который исчезал перед наступлением обыденности. Тогда оставались лишь пережитые ею образы – ее собственные воспоминания. Первый школьный день, когда другая девочка дернула ее за волосы. Сад в Танбридж-Уэллсе, падение в ручей и стойкий запах ядовитой цикуты. Украденные проспекты и анатомические атласы. То ли двух-, то ли трехдневная поездка в Брайтон – ах да, парки, гостиницы, палисадники с рокайлями перед коттеджами и миндально-голубой Королевский павильон с куполами и минаретами-перцедробилками [190]190
  Королевский павильон в Брайтоне – приморская резиденция королей Великобритании, памятник архитектуры «индо-сарацинского стиля» 1810-х гг.


[Закрыть]
. «Какое великолепие», – восторженно думала она, не узнавая Самарканд, возведенный Полишинелем. В Брайтоне можно было снять чулки и ходить по воде босиком, усесться в плетеной нише и смотреть на пляж, на полосатых купальщиков, прокатчиков биноклей и парасолей, продавцов сдобы с накрытым салфеткой решетом, размахивавших колокольчиками торговцев kippers [191]191
  Копченая селедка. – Прим. Авт.


[Закрыть]
.

Jack the Ripper

Stole a kipper

And put it in his father's slipper [192]192
  Джек-Потрошитель/Украл селедку/И спрятал в отцовской тапке (англ.).


[Закрыть]
.

Противный голос заставил Августу вздрогнуть. Джек по-прежнему оставался вездесущим и, хотя уже полгода нигде не появлялся, успел насквозь пропитать атмосферу, притаившись в каждом углу.

Jack the Ripper

Stole a kipper

And put it in his father's slipper.

Две маленькие ухмылявшиеся девочки сидели на песке невдалеке от Августы и пели, не обращая на нее никакого внимания. Девочки были похожи, как две капли воды: обе в тяжелых белых платьях и гигантских шляпах с воланами, окружавших головы нимбами. В черных чулках и с недовольными усталыми рожицами они от скуки подбрасывали куклу, выряженную в такое же платье. Августа отметила, что голова у куклы пряничная, туловище – из шевро, а черные молескиновые ботинки с загнутыми внутрь носками украшены красным фетром. То ли песенка, то ли сами девочки вызвали у Августы дурноту, которая усилилась, едва она увидела, что у куклы грубо обрезаны волосы: ее явно хотели не подстричь, а изуродовать.

Jack the Ripper

Stole a kipper...

Непривычная пустота подготовительных обрядов оплела девочек своим коконом, окружила пространством, сотканным из ожидания, неизвестности и предвкушения злодейства. Августа встала и подошла к тетушке Мёртл, вязавшей в соседней нише.

Я совершила страшную-престрашную ошибку: нужно было убавить петли раньше, – сказала тетушка, подняв лицо рождественского гуся, предвидящего свою участь. И кажется, пора уже возвращаться, – завернув вязанье в белую тряпку, прибавила она.

Когда Августа вернулась за шарфом, девочки уже ушли, а на плетеной кабинке слабо покачивалась кукла, повешенная на корсетной тесьме. Искромсанные волосы торчали желтоватой паклей (кукле, наверное, было больно), а расплавившиеся от ужаса стеклянные глаза вытекли. У глубоко потрясенной Августы затряслись коленки, и она без единого слова пошла вслед за тетушкой Мёртл. Этот эпизод не сумели вытеснить из памяти ни костяная ручка для пера со вставленной под лупой панорамой Брайтона, ни подаренный матерью ларчик с ракушками. Повешение куклы, маленькие зловредные девочки и песенка о Джеке загадочно соединились с надменными розовыми глазами мистера Крамбла, словно это сочетание было уготовано с давних времен и весьма желательно. В ту минуту Августа даже не пыталась разобраться, чувствуя лишь уверенность где-то в темных тайниках души, куда не проникал солнечный свет: нечто скрытое и вместе с тем явное, наподобие грязных намеков Эммы.

Ты опять выросла, Августа, на церковный праздник тебе нужно сшить новое платье. Миссис Миллиган как раз вчера говорила, что у Браунсона есть саржа по очень сходной цене.

Ну маменька, летом в сарже слишком жарко, – с отчаянным вызовом перебила Августа, заранее зная, что партия проиграна.

Чтобы ты могла носить платье и в межсезонье. А если отлакировать и заново украсить твою соломенную шляпку...

Мисс Кэтнэч...

Боже упаси! – встряла тетушка Мёртл. – Всем известно, что у мисс Кэтнэч совершенно непомерные цены!

«Когда-нибудь я буду одеваться в розовое, – подумала Августа, -много розового и, возможно, табачные оттенки...»

На церковном празднике она была одета хуже всех. Августе хотелось обновить свое первое длинное платье, но из-за экономии на материи обшитая тонким тройным басоном саржевая юбка-колокол едва доходила до икр («Как и подобает в твоем возрасте», – сказала маменька). Кофточка с басками и галстук из машинного кружева элегантности не добавляли. Громогласно вопия о пережитых муках, шляпка вернулась обратно жесткой, с помятыми ворсистыми примулами для скрытия гребня: она не налезала на голову, будто норовя упорхнуть. Девушка украдкой придерживала этот строптивый блин, вцепившись рукой в безысходном отчаянии. К счастью, перчатки были новые: Августа их не снимала, поскольку они прикрывали обгрызенные ногти. Она ловила на себе (или ей просто так казалось) ироничные взгляды и, как всегда в подобных случаях, вспоминала, что приходится дочерью доктору Джиму Гудвину – разжалованному из ИМС [193]193
  Индийская медицинская служба. – Прим. авт.


[Закрыть]
пьянице, который однажды разгромил в пабе механическое пианино. Она вдруг задумалась, испытывал ли он стыд, страдал ли от позора, презрения окружающих, и впервые почувствовала к этому незнакомцу братское сострадание. Августа краснела за него, за себя, а еще из-за жары и сдавливавшего шею ноттингемского галстука.

Дверь гостиной вела во дворик дома священника, где в тени двух чахлых вязов высился стол. В жарком воздухе ранней весны разливался кисловатый запах лимонада, зной угрожал кувшинчикам сливок и большим кускам масла, украшенным редиской. С деревьев сыпались крошечные паучки, которые затем дрыгали лапками среди размякших тостов, всех присутствующих смешил фокстерьер преподобного отца Маккормика, и архангельской трубой гудел голос миссис Робертс, который, впрочем, не смог заглушить изреченную Глэдис Гамильтон возмутительную нелепость:

Он проглотил во сне вставную челюсть, застрявшую в горле...

Кто-то кашлянул, неприятно подтвердив мысль об удушье, но положение спас голос миссис Робертс, загремевший с новой силой: тут же возобновился гул, оттеняемый негромким звоном бокалов и чашек.

Августа тотчас представила, как несчастный (без сомнения, старик) насмерть подавился злополучным зубным протезом, но это вовсе не шокировало ее: напротив, девочке показалось, что фраза Глэдис Гамильтон прозвучала весьма непринужденно. В самом деле, подобные реплики можно себе позволить, только если ты очень хорошо одетая блондинка, дочь крупного торговца каучуком и, не принадлежа к данному приходу, явилась сюда просто для перемены обстановки. Августа подошла к Глэдис:

Знаете, у нас один родственник проглотил свой стеклянный глаз... Он положил его в стакан с водой... Нет, я хотела сказать, с виски, для дезинфекции...

И что случилось потом?

Желудочное расстройство.

Так я и думала... Хотя историю со вставной челюстью я только что сочинила от скуки... Недурно, правда?

Гамильтоны жили в Хаммерсмите – на неоготической вилле, куда Августу с тех пор часто приглашали. В виде исключения маменька разрешила ей в одиночку ездить на омнибусе. Ведь дочь могла завязать у Гамильтонов знакомства, которые, вероятно, пригодятся ей в будущем, потому экономические различия не станут помехой, если только искусно лавировать.

На несуразной хаммерсмитской вилле было весело: зимний сад над рекой, позолоченные клетки, битком набитые попугайчиками, лакированные шкафчики с инкрустациями из поделочных камней, изображавшими бабочек и цветы. Экспортные круглые столики на одной ножке, сплошь заставленные гротескными статуэтками, драконами, фарфоровыми вазами, откуда торчали букеты торнелий и папоротников. Повсюду китайские марионетки, ткани с рельефной вышивкой, индийская бронза, яванские батики – целый ворох пестрой экзотики, оставшейся с тех времен, когда сын от первого брака, Джордж, управлял латексными плантациями в Пенанге.

Миссис Гамильтон всегда одевалась в розовое, цедила слова сквозь зубы и никогда не сердилась. Она научила Августу многим полезным и забавным вещам: как быстро положить кусок за щеку, чтобы без затруднения ответить на заданный во время еды вопрос; в какой очередности представлять друг другу гостей; как грациозно подбирать юбки, садясь в экипаж; как глотать устрицы; как танцевать вальс; как раскладывать в сумочке предметы, чтобы мгновенно находить их в нужный момент; в каких случаях запрещается, а в каких, наоборот, рекомендуется краснеть. Что же касается истории с неудачно проглоченной челюстью, миссис Гамильтон называла ее «отвратительной шуткой», но охотно над нею смеялась.

Вечно в своем красно-буром маркизетовом платье и таком же темно-синем, как ее глаза, ковентрийском переднике, Эмма почти не менялась с годами и всегда со злорадным торжеством обсуждала соседские выкидыши, подозрительные кровотечения и катастрофические брачные ночи. Августа слушала служанку с тревогой.

Она больше не ходила в школу, по возможности избегала тяжелой работы, к которой пытались ее принудить мать с теткой, и часами читала у себя в комнате. Супруга преподобного отца Маккормика озлобилась, когда Августа отказалась участвовать в благотворительных делах прихода с чтением Библий и проповедью Евангелия обездоленным. Миссис Маккормик считала Августу Гудвин шлюшкой и мерзавкой, хотя употребляла подобные словечки лишь в снах, которые наутро старалась забыть.

Сама же Августа крайне редко забывала собственные сны – роскошные, наполненные черновато-зеленым запахом, который наполнял чердак, просачивался под дверями и пропитывал книги. Как-то раз Августе приснилось, будто она входит в большую комнату с множеством смятых постелей. Постели были старинные, и отчетливо виднелись пологи, балдахины, перевернутые подушки и даже стенные обои над изголовьями кроватей. Растительность на обоях вскоре развернулась лиственным пейзажем, а каждая из кроватей оказалась склепом с мраморными драпировками, колоннами и изваянными балдахинами, каменными подушками для отдыха распростертых скульптур. Августе захотелось убежать, но, подчиняясь загадочному устройству комнаты, усыпальница закрылась деревянной дверью, защелка чуть не впилась в запястье, а в зеленоватом сумраке деревьев угадывались неясные, тайком подстерегавшие фигуры.

Не стоит придавать всему этому значение, – говорила Глэдис, когда Августа расспрашивала ее о возможном смысле своих видений. Не следует верить в сны: папа считает их бессмысленными миражами.

После чего они затевали партию в крокет или выезжали в личном экипаже миссис Гамильтон, чтобы погулять по Гайд-парку и покормить уток на озере Серпентайн. Что же касается дядюшки Фреда, Августа могла спросить его о своих сновидениях лишь в самом крайнем случае. Ведь он говорил, что в некоторых снах, точно в ореховой скорлупе, заключена вся человеческая жизнь... А что означали изображения?.. Взгляды на портретах?.. Старый выцветший снимок отца?.. Или фотография Джорджа в гостиной Гамильтонов?.. Высокий молодой человек с мускулистым торсом, затянутым в тутуп [194]194
  Белая куртка со стоячим воротником (тутуп по-малайски означает «закрытый»). – Прим. Авт.


[Закрыть]
, с закутанными в туземный саронг бедрами. Парень с красивым открытым лицом в обрамлении светло-русой бороды. Шикарный мужчина, обожающий риск...

И какое лицо у самой Августы? Она долго изучала свое округлое, компактное личико, веснушчатый лоб, который силилась скрыть под слоем пудры, но та лишь подчеркивала мягкий пушок, застревая между тонкими волосками. Толстоватый нос, большеватый рот. По-настоящему красивыми были только глаза: они увеличились и горели меж длинными ресницами темным огнем – стоя перед зеркалом, Августа любила придавать им отважный блеск, победоносное выражение.

Ногти грызть не след, – говорила тетушка Мёртл, – это признак безволия.

Августа могла бы, конечно, возразить, что полное отсутствие подбородка тоже кое о чем свидетельствует, но промолчала и, лишь раздраженно вздохнув, вышла из комнаты и поднялась по крутой лесенке. Теперь она безошибочно угадывала по запаху, когда можно стучаться к дядюшке Фреду.

Реки, широкие, как море, и с такими далекими берегами, что едва видна лишь кромка... Рыбачьи суда, длинные, изогнутые полумесяцем лодки и другие, с соломенными парусами, залатанными, точно плащ Арлекина, а за ними – большие пароходы, везущие джут в Калькутту... Порою реки так сильно сужались, что джунгли касались тебя ветвями, поглаживали на ходу... А иногда река протекала через болота, где вокруг – ничего, кроме неба... Небо... И равнины... Белесые, точно подернутые дымкой, и вдруг – яркое алое пятно дерева мохур [195]195
  Мохур, или «пламя джунглей» – разновидность пуансетии из рода молочай, с крупными алыми цветами.


[Закрыть]
... Страна вечных матерей...


***

Сидя дома, Хемлок обычно каждый день гуляет в старинном ландграфском парке. Живописный пейзажный парк с вековыми ивами вокруг бассейна (эти ивы и бассейн – декорации Ахерона) повсюду обнаруживает признаки ветхости, вопреки юной густой зелени. Это замкнутый мирок, умозрительное построение, заполненное историческими фигурами полотно. В старину знатные дамы-пуританки надевали передники и двойными бантами плиссированных чепчиков, точно створками раковины, прикрывали по-деревенски розовые щеки. Дамы носили высокие корсеты, пахли свежевыглаженным бельем и кислым молоком. Аромат тисовых беседок был таким же, как сейчас, – терпко-сладким, темным и полным нежности, а в паре метров отсюда герр библиотекарь Гёльдерлин сочинял свой «Гиперион» [196]196
  Гёльдерлин, Иоганн Христиан Фридрих (1770 – 1843) – выдающийся немецкий поэт, автор исповедального романа в письмах «Гиперион, или Отшельник в Греции» (1797,1799). Речь идет о Бад-Хомбурге, где жила Витткоп.


[Закрыть]
. Здесь играли на хорошо настроенном клавесине и праздничными вечерами стелили на пихтовый пол блекло-розовые ковры – такого же цвета, как розы, вянущие в сентябре на кедровой террасе, в игольчатом соборе с застоявшимися голубыми испарениями.

Парк изобилует бледными, угрюмыми цветками безвременника с ядовитыми чашечками для эльфов, страстно желающих стать смертными. Безвременник копирует весенний крокус, жеманничает с холодной грацией злокозненных детей, но пернатых ему не обмануть. Известна лишь история о том, как бедные девочки из старого города приготовили из него жуткие блюда: каждый, кто их отведал, умер, за исключением кукол. В отличие от парка при доме священника, ландграфский полон загадок и тайников. В одном из его уголков Хемлок даже обнаружила маленький вид цикуты, растущей кустиком у стены. Занятные растения. Смертельная доза – шесть-восемь граммов высушенных листьев, действие проявляется спустя три-шесть часов. Но, как и у всех токсичных растений, вирулентность зависит от времени сбора, метода сушки и выбранной части. Масетта кое-что в этом смыслила, Скрофа хранила секрет, дошедший из глубины веков, но Локусте он, наверное, уже казался чересчур примитивным.

Утром Хемлок заметила, как над цикутой низко склонилась девушка в отвратительном тирольском лоденовом пальто. Очевидно, она держала в руках садовые ножницы, но, заслышав шаги Хемлок, живо выпрямилась и отвернулась, точно уклонившийся от ветра сорняк. У девушки была круглая и компактная голова, похожая на яблоко, и узкий веснушчатый лоб в тисках золотисто-каштановых волос. Ее-то образ и всплывет перед глазами Хемлок, когда пару месяцев спустя доктор Лал Нахар попробует описать ей другую:

– Похоже, она любила носить розовое. Розовое и табачное... Отец видел ее здесь чуть ли не ежедневно, в его описании она представала, как живая. Круглая голова, напоминавшая плод, и веснушчатое лицо со странным пушком, обрамленное золотисто-каштановыми волосами, наползавшими на виски, на лоб... Будто когти или перья...

Через семьдесят с лишним лет после смерти Августы Хемлок снова встретит увиденную в парке девушку, но, почему-то смутившись, не расскажет об этом никому.


***

Джордж Гамильтон отправился вместе с семьей в Шотландию, и, сама себе в этом не признаваясь, Августа очень расстроилась, что ее не взяли с собой. Гамильтоны уехали на север на три месяца – путешествовать по горам, осматривать города, беззаботно гулять по побережью, и Августа уже знала, что по возвращении Джордж останется в Лондоне всего на три дня, после чего направится в Саутгемптон. Три дня – очень краткий срок, но за это время многое может произойти. Письмо Глэдис привело Августу в неописуемую радость: ее приглашали в Хаммерсмит на большой прощальный обед с танцами накануне отъезда Джорджа. Девушку охватило нервное возбуждение, предчувствие переломного момента и уверенность в том, что решается ее судьба. Она начала готовиться, комбинируя украшения, мечтая о новых туфлях, репетируя перед зеркалом позы, мобилизуя все свое обаяние и заранее разрушая его расчетливыми ухищрениями. Августа старалась даже не грызть ногти и смогла продержаться целую неделю! Ее угнетал медленный ход времени, но вместе с тем ужасала быстрая смена дней.

Проявив необычайную изобретательность, Августа выпросила у матери персиковое сатиновое платье и собственноручно выкрасила машинный гипюр в табачный оттенок. Она купила очень тонкие коричневые льняные чулки и бальные туфельки почти такого же цвета, как платье. Застегнула шарообразные пуговки корсажа, надела золотое колье, заплела красивые волосы в шиньон и положила в вышитую бисером сумочку, которую с массой предостережений одолжила тетушка Мёртл, надушенный лавандой носовой платок. Посмотрев в зеркало, Августа увидела, что она очень красивая. Красивая оттого, что решалась ее судьба. День и впрямь выдался судьбоносным.

Августа боялась опоздать, но не хотела прийти и раньше времени. Мать, тетушка Мёртл и Эмма похвалили ее наряд, она уже закрыла за собой дверь, как вдруг заметила тень на стене лестничной клетки. Красноречивый и вместе с тем неясный силуэт излучал ожидание, коварную терпеливость не то паука, не то крокодила. Вырезанная фигурка, пышущая угрозой и дрожавшая от злорадства. Силуэт охотничьей фуражки с двойным козырьком, похожей на головной убор человека, увиденного шесть лет назад в обществе девицы Эддоуз (в «Пенни» приводились показания свидетеля), всего за несколько минут до того, как констебль из Сити обнаружил на углу Майтер-сквер ее развороченный труп. Непрозрачная, плотная проекция, отягощенная неотвратимостью и бесповоротностью: замысел, который уже невозможно разрушить. Разве что пойти на попятный, быстро отступить к двери и запереться за спасительной створкой. Августа так испугалась, что даже не вскрикнула: язык онемел, когда тень на площадке вздрогнула из-за оклика. Августа боялась глубоко вздохнуть и сжалась до размеров собственного сердца, стучавшего в висках. К счастью, ключ еще торчал в замке, иначе она бы его не вставила. Задвинув наконец засов, девушка бессильно сползла на гранатовый цветочный узор ложновосточного ковра.

Когда она пришла в чувство, в приоткрытую дверь столовой все еще лился свет, а из кухни вместе со звуками обеденных приготовлений доносился голос миссис Гудвин, перемежаемый голосами тетушки Мёртл и Эммы. Августа с трудом встала и, шатаясь, поднялась по лестнице на чердак. Она упала на кровать прямо в одежде, не снимая даже перчаток: шляпка сползла набекрень, аромат золотисто-каштановых подмышек, оставивших огромные влажные ореолы на розовом сатине, смешался с затхлым запахом агонии – стародавним дыханием ужаса. От потрясения Августа забылась глубоким сном, очнулась только посреди ночи и лишь тогда сняла испачканную одежду. Ей не хватило сил даже расплакаться.

Гамильтоны сильно расстроились, что она не пришла, и немного обиженно утверждали, что Августа наверняка приглянулась бы Джорджу. И это была сущая правда, ведь он всю жизнь мечтал встретить грациозную девушку с круглой головкой, золотисто-каштановыми волосами, толстоватым носом, болыиеватым ртом и бархатистой кожей. Порою он на это еще уповал, но надежды постепенно таяли.

Утром следующего дня Джордж Гамильтон отбыл в Саутгемптон, чтобы затем отплыть в Пенанг, куда Августа не приедет к нему никогда.

Следуя прерафаэлитской моде, она гладко причесала волосы на прямой пробор, дабы скрыть пусть маленькие, но чересчур закругленные и смешные уши. Августа была нервной и экзальтированной, изводила себе бесконечным ожиданием. К двадцати трем годам фактически превратилась в старую деву, и взгляд ее был столь явственно жертвенным, что все мужчины в испуге разбегались.

В ее жизни ничего изменилось, не считая того, что зимой 1897 года Эмма начала харкать кровью и вскоре уехала в деревню умирать. На ее место Миссис Гудвин взяла Флоренс, которая говорила мало, но все вокруг себя крушила. Отношения между Августой и Гамильтонами, ослабившиеся за последние годы, почти совсем прервались, после того как Глэдис вышла замуж за йоркширского промышленника. Августа часто появлялась на людях – в надежде на встречу, которая изменит ее жизнь. В театре она довольствовалась дешевыми местами, на теннисе всегда видела одних и тех же партнеров, причем никто из них не заслуживал внимания, а на выставках и в художественных галереях можно завязать отношения лишь в том случае, если вы с кем-нибудь уже знакомы. Августа ощущала себя узницей и списывала собственные неудачи на Лондон, возненавидев этот бурый, пропахший угольной пылью город, похожий на беспрестанно шевелящегося спрута, который питался бесчестьем и скандалами (взять хотя бы тот случай пару месяцев назад, когда на одного литератора вылилось столько грязи).

Меньше всего изменился дядюшка Фред – застывший снаружи, но подвижный внутри, точно муар. Его образы по-прежнему плодили друг друга, а рассказы из одной отправной точки расходились в разные стороны. Надо было слышать, как он воскрешал в памяти Индию первобытных богинь, к которым возвращается все; овулирующих мокрых матерей; амниотические океаны и эмбриональные горы; матерей, восседавших на престоле и хранивших в рудниках изумруды; крылатых матерей, вызывавших бури; и змеевидных, с реками вместо туловищ; пожирающих и порождающих матерей; матерей вечных агап и бесконечных родов; слонообразных матерей скал и источников; матерей, носивших гирлянды из камней или являвшихся в облаках; матерей, рокотавших в лаве; вселенских русалок, развернувшихся венчиками лотосов и кольцами кобры. То были другие матери – вовсе не такие, как миссис Гудвин. Индия... Ах, Иннндхия...


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю