Текст книги "Радищев"

Автор книги: Г. Макогоненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Бессмертие нужно Новикову для того, чтобы повысить общественную активность человека, воспитать в нем убеждение, что только в деятельной жизни на благо общества, в «делании добра» люди становятся «человеками», постигают свое «величество», обретают счастье: «Удостоверенный человек о вечной жизни и совершенном блаженстве, яко о награждении за добро, в состоянии произвесть великие дела». Новиков понимает, что теоретически доказать бессмертие разуму, принимающему истины, полученные только из опыта, невозможно. Но, по его мнению, возможно заставить человека поверить в бессмертие, обратя его внимание на практическую сторону вопроса. Новиков поэтому каждый раз, прежде чем приступить к изложению идеи бессмертия, считает необходимым предупредить читателя, напомнить ему об особенности своей трактовки: «Осмелимся читателям нашим представить пользу, проистекающую от уверения о бессмертии души». Именно во имя благотворной пользы, приносимой уверением «бессмертия души», настаивает он на этом учении.

Таким образом, пропагандировавшаяся «Утренним светом» идея бессмертия полностью сведена к практическим задачам. Новиков явно идет на сделку с разумом. Он доказывает, какие практические результаты в распространении нравственности, в воспитании общества в духе общественной добродетели принесет «уверение» в личном бессмертии, вера в возможность сделать вечным имя в потомстве благородными и человеческому обществу полезными делами. Так, сняв вопрос о возможности теоретического доказательства бессмертия, Новиков утверждает право на внесение идеи бессмертия в свое этическое учение на условии веры. Эта вера в бессмертие, это допущение его оправдываются Новиковым теми выгодами, какие оно приносит и каждому человеку в отдельности и обществу в целом.

Вопрос о бессмертии в такой его трактовке, впервые выдвинутый в «Утреннем свете», имел немалое значение как в жизни русского общества, так и в истории русской философской мысли конца века. Новиковская точка зрения противостояла не только церковной доктрине, но и масонской идее бессмертия, окрашенной мистицизмом. Характерно, что незамедлительно с опровержением этой точки зрения выступил масон-мистик Шварц, и в специальном курсе лекций и в своем журнале «Вечерняя заря», где полемизировал с Новиковым. Начиная с «Утреннего света» в русских журналах последних десятилетий века непрерывно идет полемическая разработка идеи бессмертия, развивается борьба разных политических, классовых точек зрения. Завершением именно этой философской борьбы в России явился радищевский трактат «О человеке, о его смертности и бессмертии». Вне учета того, что этому трактату предшествовала долгая философская борьба и прежде всего борьба новиковской практическо й точки зрения со шварцевской масонско-мистической и церковно-религиозной, нельзя правильно понять политическую направленность философского выступления Радищева.

Радищев в основах своего мышления—материалист. Материалистический характер философских его убеждений определил его эстетику. Все произведения, написанные до ссылки, утверждают примат материального, объективного мира над духовной жизнью, сознанием человека. Радищев уже в «Дневнике одной недели», в самом раннем своем произведении, писал о человеке: «Ты рассуждать можешь для того только, что чувствуешь, что разум твой начало свое имеет в твоих пальцах и твоей наготе». В «Житии Ушакова» и особенно в «Путешествии из Петербурга в Москву» материалистическое мышление Радищева-философа проявляется с необыкновенной силой, обогащая художественное зрение и опыт Радищева-писателя. Сочинение, написанное в ссылке «О человеке, о его смертности и бессмертии», представляет собою развернутое обоснование материализма, как единственного мировоззрения, дающего человеку мощное оружие познания природы, общества и себя самого.

Но Радищеву чужды и ненавистны спекулятивные умозрительные философские системы—плод «умствования» оторванного от жизни «ученого мужа». Для него, как и для Козельского, Ушакова, Новикова, философия– практическая наука, научающая жить, а это в русских условиях, по Радищеву, значило бороться за освобождение миллионов русских крестьян. Поэтому Радищев в своей работе выдвигает на первое место философское обоснование нравственности, как такого «правила жизни», которое помогает людям не только лично противостоять режиму деспотизма и порабощения, но и бороться с ним на общественном поприще. Как уже говорилось, все содержание этого произведения целиком определено философскими спорами, разгоревшимися в русском обществе с конца 70-х годов. И не только содержание, но и композиция. Сочинение состоит из четырех «книг», которые как бы делят сочинение на две равные и внешне противостоящие части. В первой «книге» раскрывается место и роль человека в природе и намечаются исходные положения для дальнейшего развития доводов. Вторая, опираясь на эти выводы, содержит доказательства смертности человека. В третьей и четвертой «книгах», составляющих вторую часть, рассматриваются и оцениваются различные учения о бессмертии души.

Сочинение «О человеке»—не сухой, академический трактат,—оно написано в общей эстетической манере Радищева, как своеобразно художественное произведение. В «Путешествии из Петербурга в Москву» повествование ведется от имени героя, «уязвленного страданиями человечества». Сочинение «О человеке» написано как исповедь личности, обладающей «чувствительным сердцем». Герой этого сочинения не тождественен Радищеву, хотя и включает в себя черты автобиографические. Созданный Радищевым лирический образ человека, задумавшегося над коренными проблемами бытия, выясняющего свое место в природе, в обществе, заглядывающего бесстрашно в будущее, раскрывается перед читателем в своей богатой, сложной, напряженной интеллектуальной жизни. Как всегда у Радищева, его человек конкретен, исторически обусловлен. И в этом решающую роль играет автобиография. Он наделяет своего героя реальной, собственной биографией. Герой произведения—это человек, «исторгнутый» из общества, сосланный в далекий Илимск, лишенный своих друзей, детей, погруженный в одиночество, ненавистное его природе. И в то же время лирический герой включает в себя типические черты своего современника. Для русского общества, как свидетельствуют многочисленные повременные издания, характерен был интерес к вопросу о месте и роли человека в природе и обществе, о его правах и обязанностях, о его земной жизни, о его смерти и возможном бессмертии. Выше уже говорилось, что первым эту проблему поднял Новиков. Масонские общества в своих собраниях обсуждали с религиозно-мистических позиций именно эти, глубоко волновавшие их «материи». Поэт Державин, прямо следуя за Новиковым, в частности за его философской статьей в журнале «Московское издание», пишет в числе других своих стихотворений гениальную оду «Бог».

Радищев, создавая образ своего лирического героя, наделяет его чертами, типическими для представителя передового русского дворянского общества 70—80-х годов. Вмешавшись в русский философский спор, Радищев развивает материалистическую точку зрения. Первые две «книги» его философского сочинения—блестящий анализ совокупности проблем, связанных с человеком, его жизнью и смертью, развернутый с позиций материализма, еще не всегда последовательного и в значительной мере метафизического. Система доводов, опирающихся к тому же на опыт всей предшествовавшей науки, отлично известной Радищеву, с неопровержимой силой доказывает смертность человека. Эти доказательства обнаруживают перед нами ясный, глубокий ум философа, мужественную мудрость русского человека, умеющего с твердостью взглянуть в глаза вечности и не испугаться, не пасть на колени в подлом страхе за свою «единственность». Недаром Пушкин, читавший это сочинение с восхищением, был покорен этой силой научных, логических, неопровержимых доводов философа, этим спокойствием и твердостью человека. Для него было очевидным: Ради

щев—материалист. Таким образом, внесение в русский философский спор материалистических доказательств, как единственно научных, а потому и единственно верных, есть первая общественная заслуга Радищева.

Но дело этим не ограничилось. Персонифицируя в духовной жизни своего героя философские споры, бушевавшие в русском обществе, Радищев стремится дать им объяснение, исходя из конкретных условий исторической жизни русских людей и природы человека вообще. Всем трем теориям: новиковской—практической, утверждающей «пользу от уверения», что душа человека бессмертна, религиозно-мистической—у масонов, и официально церковной—свойственна идеалистическая вера в бессмертие души. При этом Радищев начисто отметает, как вздорную, реакционную религиозно-церковную догматику о бессмертии, как загробной жизни. Масонская точка зрения отвергается чистым, ясным и трезвым умом лирического героя, ненавидящего мистицизм. Таким образом, в поле зрения Радищева и его героя остается новиковское практическое рассуждение о нужности человеку, о полезности веры, что жизнь человека не оборвется, что она имеет свое продолжение и после его земных страданий.

Радищев стремится объяснить, почему возникает желание этой «вечной жизни» у человека, зачем нужна ему эта надежда на будущее, в чем общественный смысл веры в бессмертие и, наконец,каково ее философское содержание.

Последний вопрос решается Радищевым со всей категоричностью. В какой бы форме ни допускалась идея бессмертия, «вечной» жизни,—это есть идеализм, «пустая мечта». Но как ни далеко от науки и жизни это убеждение, оно есть явление объективное, свойственное человеку. «Желание вечности,—заявляет лирический герой Радищева,—равно имеет основание в человеке со всеми другими его желаниями». Разум человека с его беспощадным анализом явлений жизни, с его неумолимо логической силой научных доводов, прежде всего доводов опыта, утверждает: человек смертен. Но сердце человека, чувствительное, уязвленное сердце, трепещет этой мысли. «Представим себе теперь человека удостоверенного, что состав его разрушиться должен, что он должен умереть. Прилепленный к бытию своему наикрепчайшими узами, разрушение кажется ему всегда ужасным. Колеблется, метется, стонет, когда, приблизившись к отверстию гроба, он зрит свое разрушение».

Таким образом, жизнелюбие «чувствительного человека»—вот причина, заставившая его желать вечности. «Имея толикое побуждение к продолжению жития своего,

но, не находя способа к продолжению оного, гонимый с лица земли печалию, грустию, пощением, болезнию, скорбию, человек взоры свои отвращает от тления, устремляет за пределы дней своих, и паки надежда возникает в изнемогающем сердце. Он опять прибегает к своему внутреннему чувствованию и его вопрошает, и луч таинственный проницает его рассудок. Водимый чувствами и надеждою, имея опору в рассудке, а может быть и в воображении, он пролетает неприметную черту, жизнь от смерти отделяющую, и первый шаг его был в вечность».

Но если «желание вечности» свойственно природе человека, если жизнелюбие толкает его на поиски надежды– этой «сопутницы его намерений»,—значит, нельзя не считаться с ним. Церковники, попы и шарлатаны-мистики пытаются использовать это «трепетное» желание человека в своих корыстных целях, закабаляя душу, заковывая ее в кандалы нелепо лживых обещаний загробной жизни, требуя за это смирения и покорности господствующим общественным порядкам здесь на земле. Поэтому лирический герой, окидывая умственным взором все известные ему системы, останавливается с благодарностью на воззрениях Новикова. Он дает человеку столь нужную ему надежду на вечность, на бессмертие, указывая, что путь к этому бессмертию—чистое, патриотическое служение, общественно-активная деятельность на земле. Прямо продолжая новиковские статьи в «Утреннем свете» и «Московском издании», Радищев пишет: «Едва ощутил он (человек.—Г. М.) или, лучше сказать, едва возмог вообразить, что смерть и разрушение тела не суть его кончина, что он по смерти жить может, воскреснет в жизнь новую, он восторжествовал и, попирая тление свое, отделился от него бодрственно и начал презирать все скорби, печали, мучительства. Болезнь лютая исчезла, как дым, пред твердою и бессмертия коснувшеюся его душою; неволя, заточение, пытки, казнь, все душевные и телесные огорчения легче легчайших паров отлетели от духа его, обновившегося и ощутившего вечность». Так решается Радищевым третий важный вопрос: зачем человеку

нужна надежда на вечность.

Далее он усиливает впервые развернутую Новиковым идею общественной пользы от уверения в бессмертии. Многократно и настойчиво Радищев, вместе со своим лирическим героем, ставит этот вопрос совершенно категорически: «Будущее положение человека или же его будущая организация проистекать будет из нашея нынешния». «Блаженство твое (человека.—Г. М.)—совершенствование твое—есть твоя цель. Одаренный разными качествами, употребляй их цели твоей соразмерно, но берегись, да не употребишь их во зло». «Ты в себе заключаешь блаженство твое и злополучие. Шествуй по стезе, природою начертанной, и верь: если поживешь за предел дней твоих и разрушение мысленности не будет твой жребий, верь, что состояние твое будущее соразмерно будет твоему житию». И наконец, по-радищевски лаконично: «Ты будущее твое определяешь настоящим».

Все эти императивные указания человеку, жаждущему вечности, это выдвижение активной деятельности на земле, деятельности, презирающей скорбь, печали и мучительства, заточение, пытки и казнь, как условие бессмертия, придавали радищевскому сочинению общественно-политический смысл. Он, мудро учитывая реальное состояние умственных запросов русского общества, показывает не только сильные, но и слабые стороны духовных исканий русских людей, объясняет появление этой «жажды вечности» и, как истый практический деятель, революционер, находит путь и способ общественного использования этих индивидуальных особенностей современного ему человека.

Развивая в двух последних «книгах» эти проблемы, Радищев ни на минуту не забывает, что в первых двух он твердо отверг бессмертие и научно доказал смертность. Поэтому он непрерывно, на каждом шагу подчеркивает, что науке, логике, правде и практике здесь противопоставляется надежда, желание чувствительного сердца, вера, пустая мечта, «сон». Этот условный, предположительный, желаемый характер приводимых доводов подчеркнут стилистически. Читателю непрерывно говорилось: помни, в третьей и четвертой «книгах» ты вступаешь в область догадок, в область «гадательную». Доказать бессмертие нельзя. Только шарлатаны могут приводить доводы и доказательства. В бессмертие, как потребность человеческого сердца, можно только верить. И если человеку эта вера помогает жить, если эту веру можно использовать для повышения его общественно-политической активности, пусть человек утешает себя мечтой о вечности. Вот почему конструкция фраз в последней части сочинения включает в себя как обязательный элемент «если». Вот почему вся-

кий раз, как только Радищев переходит к итоговым выводам о бессмертии, у него неизбежно появляется все то же «если»: «Если поживешь за пределы дней твоих»...

«если возможно... постигнуть, что цель на земле и по смерти одна и та же», «если сия постепенность... не есть пустой вымысел и напрасное воображение», «если не можно нам заключить с уверением, что душа бессмертна, если в доводах наших нет очевидности»... И так всякий раз. Несомненно, и эта условность, и искренние восклицания взволнованного лирического героя в самом конце своих размышлений о бессмертии («О возлюбленные мои, я чувствую, что несуся в область догадок, и, увы, догадка не есть действительность»), и вся система аргументации, идущей от сердца, от чувства, от желания—противостоящая незыблемым научным доводам первых двух «книг»,– создавали полную гарантию правильного понимания и усвоения радищевских материалистических убеждений, не оставляя никаких лазеек для утверждения возможного доказательства бессмертия души.

Радищев своим сочинением, подводя итог философской полемике, со всей убедительностью показал, что общественно оправданная позиция Новикова в этом споре базируется на шаткой идеалистической основе, и в этом ее слабость, ограниченность и опасность. Это было второй общественно-политической заслугой Радищева. Своим сочинением из далекого Илимска, через все преграды, установленные деспотизмом, он приходил на помощь русскому просвещению, вооружая его политически, укрепляя его философские позиции.

6 ноября 1796 года в Петербурге скончалась Екатерина II. Вступивший на престол новый император Павел I, люто ненавидевший свою мать, после ее смерти позволял себе отменять ее решения, поступать по-своему—наказывать ее любимцев, миловать тех, кого она преследовала. В этих условиях оказалось возможным ходатайствовать о смягчении судьбы двух русских просветителей. Так был выпущен из Шлиссельбургской крепости Новиков, так 23 ноября был подписан указ о возвращении Радищева из Илимска.

Вновь изменилась судьба Радищева, с самого детства его находившаяся в зависимости от политических событий в России. Только 16 января 1797 года дошла до Илимска весть об освобождении. Радищев немедленно двинулся в путь. Выезжал он не один—с ним ехала его вторая жена, Елизавета Васильевна Рубановская, мужественно последовавшая к нему в Илимск, ехали дети. «Мы выезжали,– сообщает Радищев,—при стечении всех почти илимских жителей в три часа пополудни». Морозы стояли тогда отчаянные. В дороге занемогла Елизавета Васильевна и в Тобольске, после тяжелой болезни, 7 апреля скончалась. Возвращение из Сибири было скорбным.

Радищев едет через Сибирь и Урал, спускается по Волге и всюду внимательно и зорко всматривается в кипящую вокруг него жизнь, делая многочисленные заметки в своем дневнике. В июле 1797 года прибыл, наконец, в Немцово, в отцовское имение под Москвой, где ему было приказано поселиться. Здесь Радищев проводит четыре года. Фактически это было продолжением ссылки. Он находился под наблюдением полиции, ему был запрещен выезд из деревни, за его поведением зорко наблюдали десятки чиновников, донося обо всем императору Павлу. И опять Радищев с головой уходит в работу. Продолжая занятия экономиста, он пишет сочинение «Описание моего владения». Оставаясь всегда самим собой, ощущая «величество свое», величество свободного человека, Радищев и здесь, в этой второй ссылке, все тот же, каким был, когда писал «Путешествие», когда писал сочинение «О человеке». Естественно поэтому, что в своем научном трактате он доказывает экономическую невыгодность крепостного права и тем самым с новых позиций выступает против ненавистного рабства.

В Немцове же Радищев возвращается к поэзии. Пишет богатырскую повесть в стихах «Бова»; вдохновленный только что найденным «Словом о полку Игореве», сочиняет «Песнь историческую» и «Песни древний». Здесь же готовится им историко-литературное сочинение «Памятник дактило-хореическому витязю».

Поэтические произведения Радищева этой поры замечательны прежде всего своей политической актуальностью. Вернувшись из Сибири, находясь под царским наблюдением, он задумывает цикл больших стихотворных произведений, которые должны были решать насущные вопросы общественной и литературной жизни.

Поэма «Бова»—первое выступление Радищева против утвердившейся в годы его ссылки карамзинской школы. Карамзин и его последователи оказались способными быстро усвоить основы антифеодальной эстетики сентиментализма и создать целое направление, выражающее интересы дворянства. Этот дворянский, карамзинский сентиментализм был враждебен радищевскому «Путешествию», всей его революционно-героической эстетике. Карамзинисты, в частности, стали в 90-х годах культивировать жанр стихотворной сказки. Фальсифицируя русскую историю и фольклор, они создали салонную сказку, уводившую читателя от реальной действительности, ее социальных противоречий в мир грезы и мечты. Борясь с карамзинизмом, Радищев пишет свою поэму, опираясь на подлинное народное творчество, продолжая критическую линию русской литературы: его «Бова» резко сатирическое произведение. Эта поэма утверждает национальногероическую тему, гражданственность, народность поэзии.

Работая над этой поэмой, Радищев знакомил с нею своих друзей. Не успев ее завершить (написал одиннадцать из двенадцати песней, а уцелело и дошло до нас только вступление и первая песнь), он вместе с тем сделал ее известной кругу молодых литераторов и своих почитателей.

В последние годы жизни Радищев задумывает и частью исполняет свой замысел—две больших поэмы: «Песни,

петые на состязании» и «Песнь историческую» из первой поэмы. До нас дошли только прозаическое введение к ней и первая песнь. Видимо, она должна была состоять из отдельных песнопений, принадлежащих состязающимся десяти певцам. Поэма как бы завершает многочисленные радищевские занятия русской историей. Древняя Россия привлекает Радищева потому, что там он находит торжество и силу народного правления. Создавая поэтическую картину жизни русского народа в древние времена, он, стараясь быть верным духу истории, показывает, как в состязаниях певцов в честь славянских божеств отразились талантливость, свободолюбие, решимость, мужество и твердость русского народа. Примечательна первая дошедшая до нас песнь певца Всегласа. Она вся—гимн мужеству славян, защищающих свою свободу от жестоких нападений норманов.

Несомненно, эта поэма противостоит писанной в то же время «Песне исторической». В последней поэме Радищевым дается история западноевропейских народов от времен «баснословия» до падения Римской империи («Песнь историческая» также не закончена). Эта история предстоит пред Радищевым, как смена монархов. Народ Рима удивляет Радищева своей пассивностью. Он созерцательно относится к своей судьбе, терпеливо снося тиранию и ликуя при торжестве «добродетельных» монархов. Ни разу народ не восстал против тирана, оказавшись способным лишь выставлять смелых и мужественных одиночных бойцов против деспотов. Но, утверждает Радищев, даже когда эти герои убивают тирана-мучителя, народ ничего не выигрывает, «тиран мертв, но где свобода?» Поэтому Радищев и заявляет: «Добродетель не защита для коварства, буйства, силы».

«Песни, петые на состязаниях» показывают, что история России сложилась иначе. Русский народ активен, он одушевлен желанием сам отстаивать отнимаемую у него свободу. Руководимый ненавистью к порабощению, он находит в себе силы защищаться от угнетателей, противостоять всякому иноземному поработителю. Эта поэма прямо продолжает линию «Путешествия из Петербурга в Москву». На примере русской истории Радищев развивал героическую тему, утверждая, что и прошлое и настоящее русского народа есть залог его несомненной будущей победы над крепостниками-помещиками, неминуемого торжества свободы России. Вот почему кончается первая песнь пророческими словами о будущей великой победе русского народа над своими тиранами и мучителями. Нельзя не заметить в них прямой переклички с одой «Вольность» и «Путешествием»: «О народ, народ преславный! Твои поздние потомки превзойдут тебя во славе своим мужеством изящным, мужеством богоподобным, в удивленье всей вселенной; все преграды, все оплоты сокрушат рукою сильной, победят природу даже, и пред их могущим взором, пред лицом их, озаренным славою побед огромных, ниц падут цари и царства».

Можно предполагать, что «Песнь историческая», посвященная истории западноевропейских народов, порождена наблюдениями Радищева над судьбами двух прошедших на его глазах буржуазных революций. В оде «Вольность» Радищев приветствовал американский народ, силой оружия расправившийся со своими угнетателями-коло-низаторами, «разбойниками англичанами»^{15. И это привет -ствие революции было исторически оправдано. Не случайно Ленин говорил, что американский народ дал в XVIII веке «образец революционной войны против феодального рабства»1. Но прошло несколько лет, и Радищев с поразительной зоркостью отмечает лживость утвердившейся буржуазной свободы в Америке и с гневом клеймит новых рабовладельцев, законом утвердивших рабство негров.}

Следя за ходом французской революции, он сразу уловил ее ограниченность. Уже в «Путешествии» он писал: «да восплачут французы о участи своей». Первые же декреты буржуазного правительства показали Радищеву мнимость обещанных народу свобод. Это позволило ему написать: «О Франция! Ты еще хождаегаь близ бастиль-ских пропастей». В стихотворении «Осьмнадцатое столетие» Радищев уже прямо констатирует, что французская революция не принесла народу свободу. Только последовательно революционные убеждения позволили Радищеву так проницательно и так пророчески верно оценить ограниченность буржуазных революций, их неспособность дать народу настоящую свободу.

11 марта 1801 года заговорщики убивают Павла. На престол восходит император Александр I—и вновь резко меняется судьба Радищева. Александр приближает к себе Воронцова, тот не забывает о своем ссыльном опальном друге, и через четыре дня после воцарения Александра издается специальный указ, которым Радищев восстанавливается во всех правах, освобождается от надзора, зачисляется на службу в Комиссию по составлению законов.

15 сентября 1801 года, после одиннадцатилетнего отсутствия, Радищев возвращается в Петербург. Кончился XVIII век, век небывалой активности народов, силой оружия отстаивавших свою свободу. Радищев пишет оду «Осьмнадцатое столетие»—мудрый философский итог политической истории века—и восклицает: «Нет, ты не будешь забвенно, столетье безумно и мудро». Долго новые поколения будут помнить о нем и обращаться к нему, потому, что «незабвенно столетие» «радостным смертным дарует»—«истину, вольность и свет,—ясно созвездие во век». И Радищев весь в этом ушедшем веке—он его живой нерв. Предстояло начинать новую жизнь. Опять она потечет по двум руслам– служебному и общественному.

Демократические круги русской общественности начала века не только отлично зналй, но высоко ценили Радищева и преклонялись перед ним. В эти первые годы нового века проявляло наибольшую активность «Вольное общество любителей словесности, наук и художеств», организационно объединявшее более двух десятков молодых поэтов, публицистов. Руководителями «Общества» были радикально настроенные мыслители Бори, Попугаев и Пнин. Именно они-то и были последователями Радищева. Пнин был старым знакомым—он воспитывался под влиянием Радищева еще в «Обществе друзей словесных наук». Идейным знаменем этих радикалов и демократов из «Общества» был он, Радищев, первый русский революционер, «прорицатель вольности». Так передовая русская общественная мысль, русская идейная жизнь в новом веке начиналась под радищевским знаменем. Радищеву довелось это видеть лично самому.

Служебные обязанности невольно ввергали Радищева в большую политическую авантюру, затеянную Александром. Молодой император оказался достойным внуком своей царственной бабки. Политика показного либерализма была им отлично усвоена. Он начал свое правление буквально с того же, с чего начинала когда-то Екатерина. Та собрала Комиссию по составлению нового Уложения, он создал Комиссию по составлению законов. Правда, Комиссия Александра была не выбранной, а назначенной и состояла не из депутатов, а из чиновников. Но зато в нее был назначен Радищев. Имя Радищева—революционера, ненавистника рабства и деспотизма—было отлично известно самым широким кругам русского общества. Вынуждаемый обстоятельствами, Радищев приступил к работе, не разделяя либеральных иллюзий некоторых групп дворян, не веря Александру. Верный своим убеждениям, он всегда честно исполнял свои обязанности. И здесь, в Комиссии, вопреки планам и намерениям ее руководителя, бывшего екатерининского фаворита, графа Зава-довского, он стал активно и много «упражняться» в сочинении новых законов. Комиссия же была создана не для этого. Она лишь должна была демонстрировать хоть в какой-нибудь мере убедительность либеральных обещаний нового царя. Пребывание в ней Радищева нужно было именно для усиления этого эффекта убедительности. Несомненно, Радищев понимал всю эту гнусную «фарсу» и оттого чувствовал своё двойственное, трудное положение. Исполняя свой долг и работая, он подавал один проект за другим, требуя их разбирательства и обсуждения. Это не могло нравиться в Комиссии, где никто не занимался делом всерьез. Требования Радищева разоблачали ее бездейственность. Радищеву стали угрожать. За убеждения, выраженные в поданных им законах, его стали зло называть «демократом».

Перед Радищевым в 1802 году со всей остротой встал вопрос: что же ему делать? Участвовать в политической авантюре монарха, превращаться в орудие деспотизма? Этого он не мог допустить. Бороться? Но как? За плечами уже 53 года, подорванное здоровье, усталость. Уйти в отставку—это значило бы смириться, а смирение превращало в нравственного калеку. Смириться не могла мятежная душа Радищева. Тогда оставался выход, подсказанный ему еще когда-то Ушаковым.

Обсуждая и обдумывая это наставление вождя своей юности, он еще в «Путешествии из Петербурга в Москву» писал о крайнем и последнем выходе, который существует у человека, подвергающегося гонениям. Этот выход—самоубийство, смерть, которая должна стать общественным актом. Он писал: «Если ненавистное счастье истощит над тобою все стрелы твои, если добродетели твоей убежища на земли не останется, если, доведену до крайности, не будет тебе покрова от угнетения, тогда воспомни, что ты человек, воспомяни величество твое, восхити венец блаженства—его же отъяти у тебя тщатся. Умри».

Народ, доведенный до крайности, восстает. Личность мужественно умирает, своей смертью протестуя против режима рабства и насилия, осуждая и вынося приговор ему. Самоубийство его, Радищева, должно было лечь позорным пятном на все александровское царство. Великий ненавистник рабства кончает с собой в момент работы над сочинением новых законов,—значит, что-то зловещее, деспотическое таится за спиной этого «либерального» царя. Радищев понимал это и решил в последний раз своей жизнью послужить русскому народу, послужить делу разрушения общественных иллюзий, делу воспитания «зрителей без очков». 11 сентября 1802 года в 9 часов утра он выпивает стакан азотной кислоты и в страшных мучениях ночью умирает.

Весть о смерти Радищева мгновенно облетела Петербург. Переполошившийся Александр срочно послал своего лейб-медика. Но было уже поздно.

Радикальная общественность почтила его память. Иван Пнин написал стихи на смерть Радищева, в которых он выразил великую скорбь: «Уста, что истину вещали, увы, навеки замолчали, и пламенник ума погас». Другой поэт и общественный деятель Иван Борн в открытом заседании общества прочел свои стихи и статью, посвященные памяти Радищева, где решительно заявлял: мы живем под управлением такого монарха, когда «пьют патриоты смерти чашу». В своем обращении к соотечественникам Боры заявлял: