Текст книги "Радищев"
Автор книги: Г. Макогоненко
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
ОЧЕРК
ЖИЗНИ
ТВОРЧЕСТВА
II
III
IV
вопрос: нужно было решить, что ж® делать ему, дворя-пину, в этим убеждением, как жить в крепостнической России после поражения восстания и торжества екатерининско-потемкинской реакции?
У
Радищев полностью отвергает эту теорию, как антиобщественную, индивидуалистическую, противоречащую интересам народа. В бумагах Радищева находится незавершенный набросок трактата о коренных проблемах нравственности и бытия человека под названием «О добродетелях и награждениях». Весь этот набросок—опровержение философии «Общественного договора», первая попытка изложения иной теории о человеке и обществе. Общество, союз,—по Радищеву, —создаются не для защиты индивидуальной свободы индивида, а для «обуздания» тех, кто покушается на общие права людей. «Воззванные в общежитие всесильным гласом немощей и недостатков человеки скоро познали, что для обуздания наглости и дерзновения нужна была сократительная сила, которая, носяся поверх всего общественного союза, служила бы защитою слабому, подпорою угнетенному». Центральная же мысль радищевского рассуждения—общество не посягает на права и свободу человека, но раскрывает в нем дремавшее силы, пробуждает и воспитывает качества, обогащающие его личность. «Единственность», по Радищеву, гибельна. «Подернутые мглою бездействия, объятые мраком самоневедения или неощущения, силы человеческие дремавшие, уснувшие, паче или поистине мертвые в единственности, воспрянули в общественном сожитии, укрепилися взаимно, распро-странилися, возвысились и, объяв все не токмо существующее, но и все возможное, возмечтали и то, что им несоразмерно, касаяся пределов даже божественности».
VI
VII
IX
X
XI
XII
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
Г. МАКОГОНЕНКО
РАДИЩЕВ
Г. МАКОГОНЕНКО
А Н РАДИЩЕВ
ОЧЕРК
ЖИЗНИ
и
ТВОРЧЕСТВА
Государственное издательство ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Москва 1949
Обложка и титул художника И. Николаевцева
Редактор И. Сергиевский. Техн. редактор ф. Артемьева. Корректоры: Л. Петрова и Л. Чиркунова.
Сдано в набор 12/VIII—49 г. Подписано к печати 20/УШ—49 г. А 06850. Печ. л. 12 + 1 вклейка. Уч.-авт. л. 10,5. Тираж 20 000. Заказ № 1618.
16-я типография Главполиграфиздата при Совете Министров СССР. Москва, Трехпрудный дер., 9.
Шел 1918 год. На пятом месяце Великой Октябрьской социалистической революции Совет народных комиссаров принял декрет «О снятии памятников, воздвигнутых в честь царей и их слуг, и выработке проектов памятников Российской социалистической революции».
«В ознаменование великого переворота, преобразовавшего Россию,—говорилось в декрете, —особой комиссии поручается мобилизовать художественные силы и организовать широкий конкурс по выработке проектов памятников, долженствующих ознаменовать великие дни Российской социалистической революции». Декрет подписали Ленин и Сталин. Приложенный список новых памятников открывался именем Радищева.
Приближался знаменательный в истории день празднования первой годовщины социалистической революции. Народы России были свободны. Они уничтожили царское самодержавие, свергли гнет помещиков и капиталистов. Но впереди были еще огромные трудности. На Россию обрушились силы иноземных интервентов и вдохновляемые ими белогвардейские банды. Республика была в опасности. Объявленные мобилизации собирали сотый тысяч патриотов советского отечества, горевших желанием сражаться за свою родину.
И вот в эти дни на страницах газет Советской республики, среди известий о героической борьбе народа, среди радостных вестей о славных победах армии Советской страны ожило и засверкало имя Радищева.
«Радищев был одним из плеяды великих людей России,—писали газеты,—который смог проникнуть в лазур-
Цые дали будущего. Он предвидел революцию, верил в о ее и призывал народ к борьбе за вольность. Он пророчески предсказал смерть палачей в царских мантиях от руки разгневанного народа. Теперь желания Радищева сбылись—русский народ свободен. Помня о своем великом соотечественнике, русский народ воздвигает ему сегодня памятник».
Имя Радищева прозвучало в Советской республике в горячие дни гражданской войны, как имя человека, дорогого и близкого революционному народу.
В воскресенье, 22 сентября, на Дворцовой набережной состоялось открытие памятника первому русскому революционеру. К двум часам дня возле пышной решетки Зимнего дворца собрались большие толпы народа. Здесь были рабочие, учащаяся молодежь, красные офицеры первого выпуска, представители союзов трудящихся, члены Совета, красноармейские части. Взоры всех собравшихся были устремлены в пролом дворцовой решетки. Над обломками высился памятник, закрытый ярким от солнца кумачом.
На возвышение возле памятника поднялся народный комиссар просвещения Советской республики Луначарский.
– Вы видите, товарищи: мы заставили для Радищева посторониться Зимний дворец, былое жилище царей. Вы видите: памятник поставлен в бреши, проломанной в ограде дворцового сада. Пусть эта брешь являет собою для вас знамение той двери, которую сломал народ богатырской рукой, прокладывая себе дорогу во дворцы. Памятнику первого пророка и мученика революции не стыдно будет стоять здесь, словно стражу у Зимнего дворца, ибо мы превращаем его во дворец народа.
Теперь смотрите на величественное и гордое, смелое, полное огня лицо нашего предвестника, как создал его скульптор Шервуд. В нем живет нечто смятенное, вы чувствуете, что бунт шевелится в сердце этого величаво откинувшего орлиную голову человека.
Пока мы ставим памятник временный.
Наш вождь Владимир Ильич Ленин подал нам эту мысль: «Ставьте как можно скорее, хотя бы пока в непрочном материале, возможно больше памятников великим революционерам и тем мыслителям, поэтам, которых не хотела чтить буржуазия за свободу их мысли и прямоту их чувства. Пусть изваяния предшественников революции послужат краеугольными камнями в здании трудовой социалистической культуры».
Товарищи! Пусть искра великого огня, который горел в сердце Радищева и отсвет которого ярко освещает вдохновенное лицо его, упадет в сердце каждому из вас, присутствующих на этом открытии, и в сердце всех тех многочисленных прохожих, которые в этом людном месте Петербурга остановятся перед бюстом и на минуту задумаются перед доблестным предком...
Александр Николаевич Радищев родился 31 августа н. с. 1749 года в отцовском имении Верхнее Аблязово Саратовского наместничества Кузнецкого уезда (ныне Пензенской области). В кругу родной семьи Радищев провел только первые семь лет своей жизни, затем был отправлен учиться сначала в Москву, потом в Петербург и, наконец, в Лейпциг.
«Начальное образование души» падает на период пребывания в Верхнем Аблязове. Отец—Николай Афанасьевич,—человек образованный, начитанный, знавший три или четыре иностранных языка, был рачительным хозяином. Полученное наследство он успешно умножал, обеспечивая большой семье богатый достаток. Занятый больше имением, нежели детьми, Николай Афанасьевич ограничивал воспитание своих двух старших сыновей—Моисея и Александра—Преподаванием «учения любомудрия своим примером». В праздничные дни, когда, свободный от хозяйственных забот, Николай Афанасьевич водил мальчиков гулять по богатым своим полям, по воскресеньям, когда благочестивая, верующая семья проводила досуг дома, преподавались бесхитростные моральные правила. Уже в эту пору перед мальчиком открывалась еще непонятная ему, но поражавшая воображение картина «неравенства крестьянского состояния». Верхне-аблязовские крестьяне, многочисленные дворовые, с которыми мальчик проводил целые дни, жили в скудости, трепетали перед его отцом—справедливым, по понятиям того времени, но строгим и взыскательным хозяином, не спускавшим за малейшую провинность. Рожденный с «чув-
ствительным сердцем» мальчик остро воспринял первые впечатления жизни, искренне привязавшись к тем двум крепостным, которые волею отца были приставлены к нему с самой колыбели: нянюшке Прасковье Кле-ментьевне и дядьке Петру Мамонтову, который запомнился больше по прозвищу Сума.
Дни принадлежали Суме, вечера—Прасковье Кле-ментьевне. Дядька наставлял мальчика, водил вместе с деревенскими ребятами в лес по грибы да ягоды,—а леса в тех местах да в ту пору были густые, непроходимые, скрывавшие множество дел и похождений «понизовой вольницы», удалых и смелых молодцов, «гулявших» по Волге и уходивших прятаться в эти глухие места. Сума был и рассказчиком всяческих былей об удалых вольных молодцах, и учителем, который открыл мальчику грамоту, научив читать и писать, толкуя первые прочитанные книги—Часослов и Псалтырь. Пра
сковья Клементьевна по вечерам обхаживала набегавшегося, усталого мальчика, рассказывала сказки, напевала песни, всегда мягкие, грустные, трогавшие чувствительного ребенка, западавшие в сердце и бережно хранившиеся там. Их-то—нянюшку и дядьку—и научился прежде всего любить Радищев, сохранив о них благодарную память на всю жизнь. Через много, много лет, после тяжелых испытаний, тревог и волнений, возвращаясь мысленно к далекому детству и короткой поре жизни в деревне у родителей, он в своих сочинениях с нежностью и любовью вспоминает и Прасковью Клементьевну и Петра Мамонтова.
Дальнейшее воспитание должно было сложиться по обычаю дворянских семей того времени—приглашался француз, которому поручали детей. Завезен был француз и в Верхнее Аблязово. Но он оказался—также в согласии с традицией—невежественным, неграмотным беглым солдатом, которого пришлось выгнать. Должно было искать нового, оолее подходящего учителя-француза. Но дело неожиданно повернулось иначе. В Москве 23 апреля 1755 года в торжественной обстановке открыли первый русский университет. Перед дворянством, желавшим дать своим детям хорошее образование, открылась новая отличная возможность. И ею спешили воспользоваться многие—в Москву повезли мальчиков и юношей для поступления в университет и гимназию при нем.
До Верхнего Аблязова весть об университете дошла позднее. Любя действовать расчетливо и наверняка, Николай Афанасьевич списался с московским родственником Михаилом Аргамаковым. Известие от него пришло более чем благоприятное: университет солидный и серьезный, сына можно вполне доверить университетским педагогам, тем более что один из обширной семьи Аргамаковых—Алексей Михайлович—был назначен директором.
Так семилетний Радищев попал в Москву. Состоятельный Николай Афанасьевич не пожелал отдавать сына в пансион и оставил его жить у своего родственника Аргамакова. Дети же Аргамакова не ходили в классы, а занимались с преподавателями и профессорами университета и гимназии дома. С ними-то и учился Радищев.
Учреждение Московского университета было большим и важным событием в русской культурной жизни. Дело в том, что после петровской эпохи, определившей мощный расцвет культуры и просвещения, преемники Петра отступили от начатого большого дела, предав забвению русское просвещение. Открытые Петром школы были почти все закрыты или, не имея поддержки правительства, влачили жалкое существование и все более и более хирели.
К пятидесятым годам сложилась печальная картина: русское самодержавие окончательно и навсегда порвало с просветительской традицией Петра I, проявляя инициативу лишь в деле поощрения гибельного для России вторжения иностранцев. Усилиями монархии, высшего дворянства делалось все, чтобы отнять у России право на свою национальную культуру, у народа—право на активное творческое участие в ее строительстве.
Между тем ход исторического развития все настойчивее выдвигал перед Россией задачу построения своего национально-самобытного просвещения. Понимая и чувствуя эту историческую потребность, Ломоносов писал: «Россия распространилась широко по вселенной, про-славясь победами, доказавшими преимущества в храбрости, и самым высокомысленным супостатам поставила свои пределы в безопасности и, привлекши к себе прилежное внимание окрестных народов, яко важнейший член во всей европейской системе, требует величеству и могуществу своему пристойного и равномерного великолепия в науках и художествах».
Кто же в самодержавном государстве должен был принять на себя исполнение этого общенационального дела?
История складывалась так, что вести борьбу за построение национальной русской культуры пришлось молодым русским ученым—академикам, видным русским просветителям—разночинцам Ломоносову и Тредиаковскому. Штабом этой предпринятой ими борьбы они сделали Академию. В ее стенах, на ее базе начата была гигантская работа.
Во всех областях предстояла грандиозная работа. В области педагогической следовало начинать с подготовки русских ученых и учителей. Ближайшие годы, как уже говорилось, дали результат. Из стен Академии вышли первые деятели в области просвещения, культуры, литературы, искусства. В области языка необходимо было провести ряд реформ, общий смысл которых сводился к ограждению его от вторжения иностранщины и церковного влияния. Поэтому создаются «Риторика», «Грамматика», «теория трех штилей» и т. д. В области стиха необходимо было освободиться от чужеземной силлабики и дать поэзии стихосложение, соответствующее строю и духу русского языка, учитывающее все его богатство, все его возможности. Литературу необходимо было связать с русской действительностью, заставить служить ее общественным и гражданским целям, благу родины.
Вся эта поистине грандиозная работа первых русских просветителей и ученых пронизана национальной идеей. Именно в атмосфере этих просветительских работ по созданию национально-самобытной литературы, науки, прикладных искусств и родилась мысль о первом русском университете, руководимом русскими деятелями, русскими учеными.
В открывшемся университете началось обучение по программе, которая должна была подготовить новое поколение деятелей русской культуры, «национальных достойных людей в науках». Если в последующем университет в основном выпускал дворянских идеологов и угодливых царских чиновников, то стоит отметить тот факт, что из числа первых учеников, пришедших в университет в год открытия, вышла замечательная плеяда ученых, писателей и философов второй половины XVIII века. Среди
них первое место занимают Фонвизин, Новиков, Аничков, Десницкий.
Радищев лишь формально не состоял в университетской гимназии, но воспитывался именно в этой, созданной Ломоносовым, атмосфере. Занятия с преподавателями гимназии и университета по общей программе, разбор на уроках словесности сочинений русских авторов—Ломоносова и Сумарокова в первую очередь, чтение газеты «Московские ведомости», а затем выходящего с 1760 года университетского журнала «Полезное увеселение», где печатались не только известные русские поэты, как Сумароков и Херасков, как молодые литераторы Богданович и Майков, но и студенты и гимназисты, публиковавшие свои первые поэтические опыты; посещение единственной в Москве книжной лавки при университете; несомненное присутствие на публичных экзаменах и диспутах гимназистов и студентов—все это включало Радищева в общую жизнь учащейся молодежи. И то, что Радищев жил не с родителями, что был свободен от обычной мелочной опеки, что был самостоятелен и в поступках, и в выборе книг и товарищей,—все это помогало ему, общительному по натуре, сходиться со сверстниками, избирать то, что хотелось, удовлетворять запросы «чувствительного сердца»—главного, по мысли зрелого Радищева, образо-вателя человеческого характера.
Но жизнь мальчика, а затем юноши, не ограничивалась лишь учебными занятиями, общением с университетской молодежью и чтением книг. Наступали годы бурных политических событий—они властно вторглись не только в жизнь дворянского общества в целом, но и в жизнь семьи Аргамаковых, в жизнь Радищева, определив его судьбу. В 1761 году умерла Елизавета. На престол вступил новый монарх—Петр III. Дух недовольства его политикой охватил не только столичное, но и московское образованное общество. Дошли и в Москву слухи о растущем в Петербурге дворянском возмущении, об оппозиции, сгруппировавшейся вокруг жены нового императора—Екатерины Алексеевны. За слухами пришли известия: Петр III стараниями недовольных гвардейцев скоропостижно скончался «от гемороидальных колик» и на престол взошел новый монарх, но не законный наследник, сын Петра—Павел, а жена Петра—Екатерина. Прибывший в Москву манифест новой императрицы
Ю
читался в церквах. Радищев вместе со всеми Аргамако-выми—молодыми и взрослыми—слушал его.
Все в этом манифесте было необычным, достойным удивления и интереса: утверждение новых принципов власти и заискивание перед народом, оправдания и обещания и, главное, неслыханное дотоле обличение само-державства Петра III. «Самовластительный государь Петр III,—говорилось в манифесте,—ненавистью к отечеству, презрением к православию, старанием отечество в чужие руки отдать», «развращением всего того, что великий в свете монарх» (Петр Великий.—Г. М.) «в России установил», прихотью самовластия «законы в государстве все пренебрег, судейские места и дела презрел», открытием «кровопролитной» и «государству Российскому крайне бесполезной» войны возбудил «неудовольствие народное», довел «все отечество» до того, что оно «к мятежу неминуемому» стало «наклоняться».
Обличая самодержавие Петра III, новая монархиня объявляла и свое дотоле неслыханное определение природы самодержавия, исключавшее «необузданное самовластие». Самовластие, необузданное добрыми и человеколюбивыми качествами, «в государе, царствующем самодержавно, есть такое зло, которое многим пагубным следствиям непосредственною бывает причиною». Кончался же манифест почти прямым обещанием реформ.
Манифест этот был победой дворянской общественности; власть вынуждена была оправдываться, обещать, итти навстречу предъявляемым требованиям—ограничения самодержавия «фундаментальными законами», необходимости судебных реформ, упорядочения отношений между помещиком и крестьянином.
13 сентября 1762 года в Москве состоялась коронация. За коронацией последовали двухгодичные торжества и праздники. В начале их, 15 ноября 1762 года, Екатерина издала указ об определении в пажи «исключительно детей дворянских достоинств». В число сорока пажей, которым положено было находиться при Екатерине и наследнике Павле, был определен и Радищев, представленный директором университета Аргамаковым среди прочих отлично образованных юношей. Так круто изменилась судьба Радищева—он должен был покинуть занятия, друзей и перейти на придворную службу. Первые полтора года прошли в Москве, в празднествах. Екатерина проводила их небывало пышно и щедро, с открытой целью—снискать себе популярность, завоевать доверие широких кругов дворянства.
В 1764 году большой двор Екатерины II отбыл в Петербург. Для Радищева, последовавшего в столицу, начинался новый, петербургский период жизни.
На берегу Невы, против угрюмой каменной громады Петропавловской крепости, среди множества одноэтажных домов, огороженных ветхими заборами, одиноко возвышался, сверкая свежими красками, Зимний дворец, только что законченный архитектором Растрелли. Это была новая резиденция русских царей. А рядом, возле стен великолепного здания, у самого устья Зимней канавки, ютился ветхий, полуразрушенный дом. Это доживала свои последние дни много раз перестраивавшаяся петровская хоромина. В новом дворце жила императрица Екатерина II, в старом—помещался Пажеский ее величества корпус.
Несколько десятков юношей знатного дворянского происхождения были собраны в этот ветхий дом для обучения и несения придворной службы.
Десяток случайных и бессистемно подобранных предметов составляли науку, которой обучались пажи. Иностранные языки—французский и немецкий, артиллерия, география и фортификация, механика и танцы, алгебра и фехтование, геральдика—особо важная наука для пажей о гербах и титулах русских дворян—и верховая езда, история дворянских домов в России и «наука составления коротких комплиментов по вкусу придворному учрежденных». Это называлось изучением наук. Это составляло попечение о «даре духа» пажа.
Преподавать все эти предметы доверили единственному учителю корпуса французу Морамберту. Невежда-учитель был высочайшим указом признан годным для этой должности.
Розги, карцер не были забыты и толковались как средство попечения о «даре нрава» пажа, как средство «неогорчительного» воспитания юноши.
Унизительные дежурства через сутки в Зимнем дворце, при «особах» императорской фамилии, составляли практическую деятельность пажа. Быть на посылках, ловко подавать упавший платок, составлять экстракты пьесам, игравшимся в Эрмитажном театре, говорить во-время изящные комплименты, дежурить у стола– подавать приносимые лакеями кушанья, проявлять ловкость, услужливость, послушание—вот чего требовала от пажа эта деятельность.
Быть придворным, приближенным ко двору сановником—таково будущее пажа, к которому готовил корпус.
Несмотря на такой режим, годы пребывания в Петербурге—важнейшие в жизни Радищева. Понятно, не науки Морамберта, не дворцовые дежурства формировали его характер и убеждения. В столице Радищев проживал с 1764 по 1766 год, то есть когда ему было пятнадцать– семнадцать лет. Развиваясь в этот юношеский период с привычной самостоятельностью, он естественно находился под большим влиянием общих политических событий и обстоятельств. Недаром Алексей Кутузов, друг Радищева, с которым он впервые познакомился в Пажеском корпусе, говорил о нем, что «он человек необыкновенных свойств», увлекавшийся политикой и делавший всегда «множество политических примечаний».
Екатерининское царствование характерно небывалым обострением классовых противоречий между дворянством и крестьянством. Уже само вступление Екатерины на престол происходило в зареве многочисленных восстаний. По ее собственному свидетельству, более полутораста тысяч крестьян бунтовало в 1762 году. «Страдающая вокруг жизнь» (Герцен), с самой ранней юности обступив Радищева, привлекала его внимание, заставляла задумываться над коренными вопросами социального бытия миллионов обездоленных хлебопашцев, над судьбой своей родины.
В 60-е годы крестьянский вопрос стал главным и решающим во всей политической жизни России. Вот почему начало царствования Екатерины знаменуется обсуждением в правительственных кругах положения крестьян, подачей и разработкой проектов «устройства» русских хлебопашцев. В 1766 году Екатерина вынуждена сама заняться «больным» вопросом, устраивая конкурс на решения проблемы – могут ли крепостные владеть собственностью. Крестьянский вопрос вопреки стараниям правительства будет поднят демократическими депутатами в Комиссии по составлению нового уложения и получит, таким образом, всеобщую огласку. Именно поэтому сразу после закрытия Комиссии положение крепостного мужика станет обсуждаться на страницах журналов («Трутень» Новикова в первую очередь), крестьянская тема станет надолго в центре внимания литературы. Готовящиеся выступить на историческую арену русские просветители—Козельский и Новиков—не могли не отразить в своих воззрениях и в своей деятельности центральной проблемы эпохи, самых коренных интересов угнетенных масс, не могли не протестовать против рабства и возрастающей «тяжести порабощения».
Появление оформившейся дворянской общественности было исторически новым явлением в русской жизни, с которым пришлось столкнуться вступившей на престол Екатерине II. Более того, приходилось считаться с деятелями оппозиции, делать уступки, ибо отлично было известно, что в конечном счете стоит за ними, за их требованиями ограничения рабства, самодержавия, упорядочения законодательства и т. д. С первого же дня царствования Екатерина ожидала, как она выражалась, «беды». В одном из писем к обер-прокурору Вяземскому она писала: «Всякая малость может привести крестьян в отчаяние. Прошу быть весьма осторожну, дабы не ускорить и без того довольно грозящую беду, ибо если мы не согласимся на уменьшение жестокостей и умерение человеческому роду нетерпимого положения, то против нашей воли оную возьмут рано или поздно».
Не желая ничего уступить из своей власти, покровительствуя крепостникам и вместе с тем боясь мужика, Екатерина начинает свое царствование с либеральных обещаний, с лживых заверений изменить и упорядочить законодательство, с демонстративного увлечения сочинениями энциклопедистов, с поощрения русского помещичьего «вольтерьянства». Так стал осуществляться план показного, внешнего просветительства, долженствовавшего, по мысли Екатерины, убедить недовольных в искренности ее обещаний. Пушкин с гневом писал об этом: «Со временем история оценит влияние ее царствования на нравы, откроет жестокую деятельность ее деспотизма под личиной кротости и терпимости, народ, угнетенный наместниками, казну, расхищенную любовниками, покажет важные ошибки ее в политической экономии, ничтожность в законодательстве, отвратительное фиглярство в сношениях с философами ее столетия—и тогда голос
обольщенного Вольтера не избавит ее славной памяти от проклятия России».
Так во дворце на глазах Радищева завязывался узел гнусной политики, показной игры в либерализм. Более того, в эту политику вовлекались идеологи французского третьего сословия во главе с Дидро и Вольтером. Радищев юношей попадает в самый центр этих событий. Через несколько лет он окажется одним из деятелей, который активно выступит против этой лицемерной, блудливой политики.
К середине XVIII века во Франции сложилось мощное движение буржуазного просвещения. «Великие мужи, подготовившие во Франции умы для восприятия грядущей могучей революции»1, и, в частности, Вольтер, Дидро, Руссо, Гольбах, Даламбер и другие были общепризнанными авторитетами среди тех, кто вел борьбу с феодализмом. Видя, что в 60-е годы идеи просвещения, естественно, находили довольно широкий отклик и в умах многих передовых деятелей русской дворянской культуры, Екатерина решает вырвать инициативу из рук общества, взять дело в свои руки, установить контроль над крамольными книгами и «опасными» авторами, пропускать в Россию лишь то, что могло оказаться нужным ее политике. Так началась борьба Екатерины за подчинение европейского и русского общественного мнения, борьба, продолжавшаяся более двух десятков лет, принесшая ей лавры победительницы над корифеями французского буржуазного просвещения и непрерывные, следовавшие одно за другим, поражения у себя внутри страны.
Бесспорно, отношения Екатерины с энциклопедистами имеют свою довольно сложную историю, полную противоречий, богатую свидетельствами обоюдного влияния сторон. Но несомненным является и тот факт, что активной стороной в этих отношениях была русская императрица, что она определяла их тон и характер: не просветители русскую императрицу, а русская императрица просветителей сделала орудием своей политики, своими защитниками, своими трубадурами.
Как это могло произойти? Только ли тут дело в политическом лицемерии Екатерины? Несомненно, секрет успеха ложно-просветительской политики Екатерины
Должно искать и в характере политических взглядов самих просветителей. Привлекло Екатерину во французском буржуазном просвещении социально-политическое учение энциклопедистов. Философы и писатели—одни радикальные, другие революционные в вопросах философии, религии, в учении о природе,—смело вызывавшие всю окружающую и ненавистную им феодальную действительность на суд разума, неистово штурмовавшие небо, провозглашавшие принципы свободы, оказывались беспомощными, когда переходили к вопросам социальным, вопросам истории, к объяснению причин политического переустройства государства и общественных отношений. Идеализм в познании общественной жизни, буржуазная ограниченность, рождавшая страх перед народной революцией,—вот что в конечном счете определило формирование политической концепции просветителей; отсюда их мечты об идеальном просвещенном монархе, который применит просветительское учение в своей законодательной практике и облагодетельствует тем самым человечество, терпеливо и покорно ожидающее прихода этого избранника.
Действительно, для Вольтера именно просвещенный абсолютизм представлялся желанной формой государственного устройства, а философ мыслился им прежде всего как советчик при монархе, как вдохновитель мудрых законов, преобразующих общественный порядок.
В счастливый случай, дарующий народу «просвещенного монарха», верил Гольбах. «Велением судьбы,– писал он,—на троне могут оказаться просвещенные, справедливые, мужественные, добродетельные монархи, которые, познав истинную причину человеческих бедствий, попытаются исцелить их по указаниям мудрости».
В радикальнейшей материалистической книге эпохи– трактате Гельвеция «О человеке»—выражается все та же надежда на приход великого законодателя, «благодетеля человеческого рода», жаждущего действовать по скрижалям философа.
Дидро разделял эту веру Гельвеция. Больше того, он счел себя обязанным поддержать ее в своих «Опровержениях к книге Гельвеция «Человек», а это «Опровержение» писалось им в Гааге в знаменательный момент его жизни. Как известно, в Гааге он был проездом из Петербурга,
куда летал на крыльях все той же веры. Возвращался он, не утратив надежд, что в лице Екатерины, может быть, и нашелся этот долгожданный избранник философов. Видимо, подогретый личным общением с «просвещенной» северной Семирамидой, он в ответ на сомнение Гельвеция, придет ли этот мудрый законодатель, с жаром восклицал: «Он придет, он придет когда-нибудь, тот справедливый, просвещенный, сильный человек, которого вы ждете, потому что время приносит с собою все, что возможно, а такой человек возможен».
Такие убеждения порождали соответственную тактику. «Проводить свои цели при дворе, осуществлять их при помощи государей—такая тактика характеризует определенную историческую и довольно продолжительную фазу развития буржуазного просвещения. Государи и их дворы остаются всегда для этого просвещения только средствами для осуществления их целей»1 2.
Именно на этой теоретической основе просвещения и построила Екатерина свою политику овладения европейским общественным мнением. Сознание, что все эти страшные вольнодумцы в сущности сторонники монархии, проповедующие мирный путь к общественному благу, и определило политику Екатерины в отношении просветительства, определило ее ведущую роль в возникших личных отношениях с энциклопедистами, сделало ее изобретательной и дерзкой во всех затеваемых демонстративных действиях.
Вступив на престол в достаточной мере начитанной в просветительской литературе ее времени, она сразу начала действовать смело и широко. В первый же год она спешит установить личные взаимоотношения со всеми крупными философами той поры, открыто провозглашая себя их ученицей и последовательницей. Все просветители жаждали быть советчиками при государе. Вступив в переписку с Вольтером, Даламбером, Дидро и Гриммом, Екатерина делает демагогический жест и приглашает их в Россию, приглашает ко двору, обещая приблизить к себе, изъявляет желание отдать своего сына, будущего императора, на воспитание к любому из них.
