Текст книги "Неотвратимость"

Автор книги: Г. Айдинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

– Здравия желаю, приветствую вас! Все сразу готов выпалить, Александр Титыч. Неужели глаза меня не обманывают? К нам?

– К вам-то к вам. Только с тобой, мил-человек, и разговаривать по-настоящему не стоило. Сколько лет прошло, а об отделении, тебя взрастившем, и не вспомнил.

– Давайте, Александр Титыч. Пробирайте еще. Заслужил.

– Встать! – скомандовал подполковник и сам поднялся с кресла: в комнату вошел начальник управления.

– Здравствуйте, товарищи. Садитесь. Давайте будем без церемоний. Разрешите представить вам нового начальника отдела, назначенного вместо ушедшего в отставку полковника Степана Порфирьевича Соловьева.

Комиссар буквально в двух словах рассказал биографию подполковника.

– Более подробно некогда. Еще будет время, познакомитесь. Сейчас прошу заняться делами. В первую очередь отдел должен форсировать дознание по останкинскому убийству и вчерашнему покушению в том же районе. Прошу сегодня в двадцать ноль-ноль доложить ваши соображения. Желаю успеха.

И комиссар ушел.

Оперативка быстро разобрала текущие вопросы. Сотрудники стали расходиться. Ушел и майор Вазин, сидевший возле стола нового начальника отдела с таким видом, будто ничего неожиданного для него не произошло.

Калитина подполковник попросил задержаться.

– Давай, Павел Иванович. Двигай это растреклятое Останкино. Насчет Якутска я представление имею: по твоим служебкам нюансы доложишь потом. Сейчас Кулешов вернется из Останкина. Должен привезти некоего Баскина, на которого покушались. Срочно займись им. Как принесут, подошлю все данные. Действуй.

– Есть, товарищ подполковник. Иду исполнять.

– Иди. Только еще одна деталь. Ты понимаешь, что первое время, пока не разобрался как следует, я должен буду на все смотреть глазами Степана Порфирьевича.

– Только приветствовать можно…

– Ловлю на слове. Полковник советует не выводить твою группу из подчинения майора Вазина. Уразумел?

– Уразумел.

– То-то. Тут и такт надо соблюсти в отношении майора. И страсти разжигать ни к чему. Так что ты смири свою гордыню и будь человеком.

– Постараюсь.

– Старайся, старайся…

Новый останкинский случай еще раз подтвердил закономерность, с которой Павел уже не раз сталкивался в своей розыскной практике: одно преступление нередко порождает другое. Вот как этот случай выглядел в пересказе потерпевшего и тех, кто предварительно с ним беседовал.

Лене Баскину совершенно очевидно не везло. С самого утра, как только приехал в Москву, ходил по магазинам, изъездил столицу вдоль и поперек – и все без толку. Ребята в родном городе Тольятти говорили ему:

– В Москве этих «Яв» навалом на каждом углу.

Как же! Навалом. Ни одного мотоцикла той марки, о которой мечтал, даже и в помине не было. А никакого другого мотоцикла, кроме «Явы» последнего выпуска, покупать не собирался. Не для того копил три года, чтобы сейчас отступиться. Только «Ява»! С красным, удлиненной формы баком с серебристой полосой, могучим, почти совсем бесшумным мотором и блестящим никелированным рулем, пригнувшись над которым, обязательно в белом твердом шлеме, он промчит по своей родной улице так стремительно, что прохожие только головами покачают.

Нет, видно, не покачают. Уже закрылись самые поздние универмаги. Москвичи гуляют, торопятся по своим вечерним делам, невежливо толкают приземистого парня в короткой шубейке, с небольшим чемоданчиком в руке. А он стоит посредине тротуара и гадает, как быть. Думал сегодня же справиться: не только купит, но и сдаст в багаж свою «Яву». А ночным поездом – домой. Не вышло. Надо искать прибежище на ночь, завтра, в воскресенье, еще пытать счастья.

– Не знаете, товарищ, где бы коечку в гостинице заполучить?

Человек, к которому обратился Леня Баскин, внимательно его оглядел. Был тот человек молод, ненамного старше Лени. Но сумрачный какой-то, исподлобья бросающий на собеседника взгляд больших черных глаз.

– Садитесь со мной в десятый трамвай. Я как раз еду в Останкино. Тоже приезжий. И мне посоветовали туда податься: говорят, в гостиницах ВДНХ всегда есть свободные места.

Трамвай шел долго, минут тридцать. Они сидели на красных деревянных лавочках друг против друга и разговаривали. Леня рассказал, что он вот из Тольятти, работает слесарем-инструментальщиком на механическом заводе. Шестой разряд. Так что на заработки жаловаться нельзя. Посетовал на неудачу с покупкой мотоцикла.

– А к Серебряному бору, на бульвар Карбышева не ездил? – перешел на доверительное «ты» Ленин попутчик.

– Нет. А что?

– Самый верняк. Специализированный магазин. Ладно, завтра выкроим часик. Если уж там не найдем, то больше негде.

– Вот спасибо! – обрадовался Леня. – А ты-то откуда?

– Из Башкирии, – неохотно отозвался попутчик. И пожаловался: – Голову что-то прямо разламывает. Говорить даже трудно.

– Простыл?

– Да нет. Накрутился по своим делам в разных институтах, будь они неладны, эти бюрократы от науки.

– А ты что? С наукой дела имеешь?

– Кое-какое отношение к ней имею. Подымайся, сейчас выходить.

Они обошли несколько гостиниц. Ни номеров, ни коек не было. Попутчик Лени, как более опытный в командировочных делах, подходил к администраторам сам. Возвращался каждый раз все более мрачный.

– Всесоюзная конференция семеноводов, видишь ты. Все занято. Позор! Столица, а приезжему переспать одну ночь негде.

Леня уже еле волочил ноги от усталости.

– Ты как хочешь, а я поеду на вокзал. Хоть в тепле пару часиков подремлю.

– Сделаем еще одну попытку. Не выйдет – подадимся на вокзал. А сейчас – по тропке, через лесок. Вон, видишь, огни. Напрямик минут десять от силы. У меня такое предчувствие, что там обязательно выгорит.

Леня поплелся, оступаясь и скользя, по узкой тропинке, проложенной через небольшой редкий лесочек. Сгущалась темнота. Свет фонарей, провожавший их от широкого проспекта, почти совсем померк. Лучи белых ртутных светильников на той улице, к которой они шли, едва пробивались сквозь плотно укрытые снегом мохнатые ветви. И тут Леня почувствовал, да, да, почувствовал, что-то неладное, нехорошее, происходившее за его спиной.

Он резко обернулся.

Попутчик Лени передергивал затвор пистолета.

– Где деньги? Давай сюда чемоданчик. Живо.

Леня инстинктивно схватился левой рукой за то место, где в заколотом английской булавкой боковом кармане пиджака, завернутые в газетную бумагу, лежали 750 рублей, приготовленные на покупку мотоцикла. Схватился, а правой рукой протянул грабителю чемоданчик. Тот взял его и переложил пистолет в другую руку. Леня испуганно отшатнулся. И этот шаг назад спас Леню Баскина. Он потерял равновесие и упал в находившийся возле тропки овражек. Покатился по склону, вскочил и бросился бежать по неглубокому еще снегу навстречу свету, людям.

– Стой! – кричал бросившийся за ним бандит. – Стой, падла! Стрелять буду.

Сзади грохнул один выстрел, второй, третий, четвертый.

Лене казалось, что он слышит где-то рядом, почти на своем затылке, быстрое горячее дыхание преследователя. Но уже Ленины бурки застучали по чистому асфальту мостовой. Из-за угла вывернулся, бросая впереди себя два ярких снопа света, большой, наполненный пассажирами автобус. Не раздумывая, Леня Баскин бросился через дорогу к открытому парадному многоэтажного дома, где были люди, спасение…

– Морду ему, негодяю, надо набить, – горячился водитель автобуса, шапкой вытирая сразу взмокший от волнения лоб. – Еще секунду, и я бы из-за тебя в тюрьму мог угодить. Куда летел сломя голову? Товарищ начальник, – обратился он к оказавшемуся среди пассажиров старшине. – Почему нас привлекаете из-за пустяков, а вот такого обормота вниманием обходите? Может, он пьяный, а я из-за него страдать должен? Да?

Леня Баскин едва мог стоять на ногах. Мелкая противная дрожь била его, и обморочная слабость волнами то накатывала, то отпускала.

– Подождите, товарищи, – вмешалась пожилая женщина, выйдя из толпы пассажиров, окруживших виновника внезапной задержки. – Он, по-моему, или болен, или с ним что-то случилось. Что с вами, молодой человек?

Говорить более или менее связно Леня Баскин смог только в отделении милиции, куда его доставил старшина, тоже догадавшийся, что с парнем произошла неприятность, о которой не мешает расспросить его поподробней. Леню отпоили валерьянкой, дали возможность с десяток минут передохнуть. Но рассказу его не очень поверили. Может быть, потому, что в Москве таких преступлений давно не было. Да и потерпевший не производил впечатления человека, только вырвавшегося из-под пули. Леня быстро оправился после испытанного потрясения и даже сам начал слегка сомневаться в реальности происшедшего. Он уже посмеивался немного над пережитыми страхами, стараясь выказать себя перед стражами закона этаким бывалым стоиком.

– Выстрелов я не слышал, – заявил старшина. – Может, из-за мотора автобуса – он ведь у этих машин ревет хуже медведя. А может, их и не было, этих выстрелов. Напугал кто парня – это да. И чемоданчик, полагаю, вполне могли вырвать. А что у тебя было в чемоданчике-то?

– Бельишко, в баню хотел сходить. Говорят, есть в Москве бани знаменитые. Мыло там, щетка зубная с порошком еще были. Очки модные, с темными стеклами – сестренке в подарок. И бритва электрическая «Харьков», тоже купил сегодня, даже попробовать не успел.

– Бритву жалко. Но потери не столь уж велики, – подвел итог дежурный по отделению. – Протокольчик заявления оформим как положено. И все с этим вопросом. Давай, Дмитриев, займись, – приказал он своему помощнику.

Так бы и уехал в свой Тольятти Леня Баскин, увезя с собой драгоценнейшие сведения, которые стали основой для разоблачения очень опасного преступника. Уехал бы, потому что, несмотря на свою показную храбрость, твердо решил как-нибудь перебыть в милиции до рассвета и сразу – на вокзал. Больше Леня не хотел испытывать судьбу, бог с ней, с этой «Явой». Уехал бы, не существуй в милиции твердый порядок – о всех происшествиях на территории каждого отделения милиции для ориентировки регулярно докладывать дежурному по городу. О случае с будто бы учиненной стрельбой в районе гостиниц ВДНХ было тоже сообщено. Представителем от уголовного розыска в комнате дежурного по городу был в эту ночь Петя Кулешов.

– Баскина этого ни в коем случае отпускать нельзя, – сейчас же отозвался он на звонок из отделения. – Пусть уложат поспать на несколько часов, а утром я его заберу. Может, и аукнется по одному серьезному делу.

– На, сам давай команду. Это твое ведомство, – передал трубку Кулешову дежурный по городу.

Дело, о котором упомянул Петя, было весьма неприятным. Это произошло с неделю назад в Подмосковье, на шоссе, неподалеку от водоохранной зоны. Двумя выстрелами в упор из охотничьего ружья шестнадцатого калибра был тяжело ранен в своей будке инспектор ГАИ. Преступник, овладев милицейским оружием – пистолетом Макарова и патронами к нему, скрылся.

На звуки выстрелов быстро подоспел, к счастью, оказавшийся неподалеку другой постовой. Он сейчас же вызвал «Скорую помощь» и опергруппу. Жизнь раненого милиционера удалось спасти. Но опергруппе не очень повезло. После долгих и трудных поисков были все же найдены два предмета, которые могли иметь – очевидно, имели! – прямое отношению к преступлению: обгорелый пыж из толстого серого войлока и свежий отщеп от ружейной ложи. С максимальной долей вероятности (во всяком случае, до заключения экспертизы) можно было утверждать, что пыж из того самого патрона с крупной дробью, которым было заряжено ружье преступника. Что касается щепы, то и мнение экспертов не надо было ожидать, чтобы сделать вывод: этот кусок дерева, покрытый с одной стороны темно-вишневым лаком, а с другой желтевший рваным изломом, формой своей тоже говорил, что был недавно частью ружейной ложи и отбит от нее в результате сильного удара.

Полную вероятность этого подтвердил и Михаил Никитович Цветков, раненный преступником инспектор ГАИ. Как только пришел в себя, Михаил Никитович потребовал, чтобы к нему немедленно вызвали сотрудников угрозыска. Он сообщил:

– Поздним вечером, когда на шоссе никакого движения не было, я зашел в будку погреться. Неожиданно дверь будки кто-то распахнул и, когда я шагнул навстречу, дважды выстрелил в меня из ружья с коротко обрезанными стволами. Я упал, но сознание еще не потерял. Когда неизвестный, наклонившись надо мной, принялся вытаскивать из кобуры пистолет, я вступил с ним в борьбу. Тогда преступник, отбросив меня в угол, двумя руками стал наносить мне беспорядочные удары ружейным прикладом. И я лишился чувств. Никаких особых примет преступника я указать не могу. Но заметил все же, пока был в памяти, что сам он высокого роста, физически очень сильный. Одет в суконную темную куртку и лыжную шапку, тоже темную, с козырьком.

А теперь вот Леня Баскин, обрисовывая внешность напавшего на него бандита, тоже упомянул черное полупальто, которое носил преступник. И лыжную шапку описал, весьма похожую. Было немало оснований предположить, что и пистолет, забранный не так давно у инспектора Цветкова, стрелял вчера в Останкине. Очень важными поэтому могли оказаться малейшие детали, которые сумел бы дополнительно вспомнить Баскин. Но он вдруг заупрямился. Встал со стула и решительно заявил:

– Мне завтра на работу. И я должен отправляться на вокзал. Через два часа поезд, а я еще билеты не купил.

– Торопишься?

Калитин, беседовавший с потерпевшим, даже записей никаких еще не вел, чтобы драгоценный свидетель освоился получше в новой обстановке перед подробным опросом. А тут, пожалуйста, на вокзал ему надо.

– Мне завтра на работу, – упрямо повторял Баскин. – А потом… – Леня подумал и категорически изрек: – А потом – я не желаю больше впутываться ни в какие уголовные истории. И вы не имеете никакого права меня насильно задерживать.

– Я даю тебе слово, Леня, – Павел Калитин понимал, в каком настроении парень. – Я даю тебе слово, что, если ты сам не захочешь нам помочь после того, что узнаешь, мы тебя и на вокзал отвезем, и билет поможем достать, и на поезд усадим, и даже ручкой на прощание помашем. Договорились?

– Ну?..

Павел рассказал о происшествии на шоссе, рядом с водоохранной зоной, о том, что от него, от комсомольца Лени Баскина, – только от него! – зависит возможность напасть на след вооруженного пистолетом преступника, который, может, в этот момент замышляет или осуществляет уже новое злодеяние.

– А с работой как же? – Леня был и заинтересован и явно польщен тем доверительным тоном, которым с ним разговаривал сотрудник МУРа. – И домой надо сообщить.

– Сейчас все организуем. Напиши вот здесь на бумажке, куда и что сообщить, и мы через свои органы в Тольятти немедленно уведомим всех, кого надо.

Еще через час Калитин пришел к подполковнику Миронову со своими предложениями.

– Прошу вас, Александр Титыч, немедленно доложить комиссару: нужна войсковая часть, чтобы срочно прочесать, буквально сантиметр за сантиметром, тот лесок, где стреляли в Баскина. Сами понимаете, что будет означать, если мы найдем гильзы от патронов с нашей маркировкой.

– А твой Баскин не фантазер? Не сядем мы в лужу?

– Нет, не фантазер.

– И так уж тебе нужна именно войсковая часть?

– Я не узнаю вас, Александр Титыч. Неужели надо вас уговаривать?

– Ты должен меня уговаривать, я – комиссара. А не проще поднять – тебе поднять! – трубку и позвонить в горком комсомола. Две-три сотни хороших ребят-дружинников – и игра сделана.

– Согласен. Спасибо за совет. Иду выполнять. И еще.

– Да?

– Уже несколько раз в течение последних месяцев Останкино становится ареной наших забот. Там еще сохранились отдаленные от основных жилых массивов, малонаселенные глухие места. Не считаете ли вы нужным доложить начальнику управления о том, что в этих районах следует усилить патрульную службу?

– Считаю.

– И последнее. Баскин оказался толковым, очень наблюдательным парнем. Вполне возможно, что с его помощью удастся создать более или менее точный словесный портрет преступника. Прошу вас разрешить привлечь научно-технический отдел к составлению фоторобота.

– Разрешаю. Все?

– Все.

– Сообщай мне, как будут разворачиваться события, скажем, через каждые два часа. А если с фотороботом выйдет, сейчас же давай команду на его размножение…

Позавтракав в милицейском буфете и потому еще больше подобрев, Леня Баскин сидел в комнате старшего лейтенанта Калитина и, когда он зашел, как раз вел очень содержательный разговор с Валерием Венедиктовым, тоже оказавшимся заядлым мотоциклистом.

– За работу, ребята, – подсел Павел к увлеченным собеседникам, объяснявшим друг другу ценность какого-то усовершенствования в машине новой марки. – Прежде всего, Леня, ты должен скрупулезнейшим образом, до самых малейших штрихов, описать внешность стрелявшего.

– Это башкирца-то?

– Почему «башкирца»?

– Разве я не говорил вам, что он в трамвае сказал?

– Говорил, но о Башкирии не упоминал.

– Так он сказал, что тоже приезжий, из Башкирии.

– И больше ничего?

– Еще, что по научным институтам бегал, что бюрократы там.

– И больше ничего?

– Я его спросил: имеешь ли ты сам отношение к науке. Он ответил: кое-какое.

– И больше ничего?

– Да вроде больше ничего существенного не говорил. А внешность я его запомнил так, что в лучшем виде нарисую.

– Давай рисуй. Все вспоминай: какие у него глаза, форма разреза, цвет зрачка, какие брови, цвет и форму волос, какие-нибудь особые приметы лица, манеру говорить, походку.

– Я лучше нарисую. Мягкий карандаш бы мне и бумагу потверже. Еще резиночку.

– Ты и художник?

– Самоучка. Только сейчас стал по вечерам в изостудию ходить.

– Попробуй нарисуй. Но только потом все же придется тебе постараться и досконально описать приметы.

Несколько часов Леню никто не беспокоил. Он расположился у самого окна в большущем зале заседаний управления и сплошь, до единого, изрисовал все плотные листы из школьного альбома, который ему раздобыл Валерка Венедиктов.

Природа наградила Леню Баскина несомненным даром видения и умением запечатлеть то, что схватил глаз. Когда из всех эскизов отобрали самый подходящий, да еще и прибавили к нему составленный Леней словесный портрет, то Башкирец встал буквально как живой.

Вскоре были завершены поиски стреляных гильз. Несколько сот отобранных горкомом комсомола и предупрежденных о строгой секретности поручения ребят-дружинников тщательно обыскали участок леса, где происходили описанные выше события. В снегу обнаружили три из четырех гильз. Они оказались от патронов, которые специально маркируются перед тем, как их выдают сотрудникам милиции. Кроме гильз, на том месте дорожки, где Башкирец потребовал у Лени Баскина деньги, нашли половину использованного билета на самолет Свердловск – Уфа – Москва. Этот драгоценный зеленый клочок бумажки висел, застряв между голыми ветками придорожного куста. Видимо, когда преступник выдергивал из кармана пистолет, он и вытащил этот случайно сохранившийся билет. К сожалению, оторвана была как раз та его половина, где указывается фамилия пассажира. Впрочем, почему «к сожалению». Он мог назвать любую фамилию – при покупке билетов на самолет документов не спрашивают.

Приезжий из Башкирии. Уфа… Надо, очень надо побыстрее слетать туда. И как раз с тем рейсом и с той стюардессой, которая обслуживала его, когда в самолете сидел в кресле Башкирец. Может быть, она вспомнит его. Но сначала фоторобот.

Что такое фоторобот? Советская криминалистика накопила изрядный опыт изучения и точного описания отдельных черт человеческого лица, их конфигурации, соответствия национальному типу. Значит, если бы мысленно сложить вместе эти отдельно взятые точные описания черт, то получится облик, скажем, того человека, который разыскивается. А зачем «складывать» описания? Почему не складывать вырезанные из многих, наиболее подходящих фотографий других людей те их отдельные черты, которые совпадают с описанием словесного портрета? Попробовали. Работа оказалась трудоемкой до невозможности, требующей буквально ювелирной точности, глаза художника и мастерства, наконец, опытнейшего фотографа.

Вначале делали «лабораторные» опыты, то есть проводили эксперименты со словесными портретами уже пойманных преступников, запечатленных на фотографиях. И сравнивали потом фотороботы, так стали называть «механически» составленные портреты, с настоящими. Сходство оказалось вполне приемлемым.

Так на вооружение органов дознания было поставлено еще одно важное средство розыска и разоблачения преступников.

«Первопроходцем» на непроторенной стезе формирования предполагаемых портретов была в московской милиции Софья Исааковна Бурштейн. С ней, капитаном милиции, старшим экспертом-криминалистом, Павел не раз и не два успешно сотрудничал. Ну, хотя бы когда занимался Каменщиком и попутно расследовал дело с ограблением сберкассы.

С фотороботом все уладилось как нельзя лучше. Софья Исааковна еще порасспрашивала только немного Леню Баскина и с воодушевлением начала подбирать из многих сотен снимков мужских лиц те десятки, которые ей смогут понадобиться для кропотливой и отнюдь не бесполезной игры в «мозаику черт».

Но само собой разумеется, МУР не ждал, пока будет составлен фоторобот. Уже существовал и довольно детальный словесный портрет Башкирца, созданный благодаря стараниям того же Лени Баскина. И опасного преступника усиленно искали в гостиницах и общежитиях города. Во всех населенных пунктах Подмосковья. В водоохранной зоне и вблизи от нее. На десятом маршруте трамвая в каждом вагоне и на каждой площадке с раннего утра и до поздней ночи ездили внимательные молодые люди, до того досконально изучившие всех, кто постоянно пользовался «десяткой», что смело могли бы представить в Управление пассажирского транспорта Мосгорисполкома свои соображения с анализом пассажиропотока. Преступника ждали на вокзалах и в аэропортах, на стоянках такси и около станций метро. При выезде из столицы на шоссе специальные заслоны останавливали и проверяли все до единой автомашины – и легковые и грузовые. Но Башкирец, казалось, растворился, исчез в многомиллионном людском круговороте.

А может быть, и исчез? Уехал из Москвы к себе, в Башкирию? Правда, в Измайлове будто бы вооруженный именно пистолетом грабитель отнял стипендию у двух студенток. Но это еще ничего не доказывало. Перепуганные девушки путали до невозможности, описывая нападавшего и последовательно превращая его то в свирепого великана, угрожавшего им ножом, то в закрывшее маской лицо, коренастое и длиннорукое, как обезьяна, страшилище, чуть не застрелившее их из пистолета, судя по их рассказам, больше напоминавшего своими размерами автомат.

Так или иначе, а Калитин дождался наконец нужного ему рейса в Уфу. Увы, стюардесса никак не могла припомнить пассажира, похожего на тот портрет, который показал ей Павел: он взял с собой один из первых оттисков фоторобота.

Не вызвал поначалу фоторобот особого энтузиазма и в Уфе. В республиканском угрозыске дежурный офицер долго рассматривал фотографию.

– Мне лично не встречался. Давайте опросим всех наших сотрудников. Начнем с тех, кто сейчас на месте.

– Похож на одного, – неуверенно проговорил сотрудник, который зашел к дежурному одним из первых. – Не очень, но похож. Я тогда в горотделе Кумиртау работал.

– А в чем он отличился? – насторожился Павел.

– Не помню. Что-то незначительное, во всяком случае. Поэтому его нет и в центральной картотеке. Кажется, видел я его фотографию в альбоме «поручников».

– Что за «поручники»?

– Которых на поруки передали. Так, несерьезные всякие, мелочь, больше хулиганы. Но контроль за ними мы в Кумиртау держали. И бывало, что вовсе не зря.

Павел поблагодарил и поторопился выехать в Кумиртау. Командировку ему дали всего на три дня. А до города горняков триста километров.

С вокзала – сразу в горотдел милиции.

– Можно на ваш альбом «поручников» взглянуть?

Принесли. Сходство несомненное. Лаборант научно-исследовательского института Осип Туркин.

– За что его привлекали?

Нашли копию обвинительного заключения. Повздорил, потом подрался с другими работниками лаборатории. Вечером подстерег одного из своих обидчиков и пытался его задушить. Тот еле отбился.

– А кто дело вел? Нельзя ли побеседовать с этим вашим сотрудником?

– Почему нельзя? Сударикова ко мне, – приказал начальник горотдела подполковник милиции явившемуся на звонок секретарю.

Молоденький, очень небольшого роста, лейтенант бойко докладывал:

– Могу изложить все подробности. Как-никак первое дело. Будто живой стоит он передо мной, этот Туркин. Очень неприятный, злой парень, остервенелый какой-то. Ребята просто затеяли научный спор, а Туркин полез в амбицию, глупости всякие начал пороть. А когда его подняли на смех, кинулся с кулаками.

– А почему как за покушение на убийство его не судили?

– Хотели. Да отец у него был тогда известным в городе человеком. Механик – золотые руки. Ну и вступились с отцовского завода и из института, где Туркин работал.

– Почему «был»? Умер, что ли, отец?

– Почти. Пьяница безудержный. Опустился, потерял человеческий облик. Сейчас слесарем работает – и то еле держится на том же заводе, где был главным механиком.

– Как же тогда поступили с Осипом Туркиным? Переквалифицировали ему статью на злостное хулиганство?

– Ну да. Дали три года условно. И на поруки отпустили.

– А где сейчас Туркин? Не знаете?

Начальник горотдела с сожалением пожал плечами.

– Чего нет, того нет. Насчет гостиницы для вас дать команду?

– Обязательно. И попрошу разрешения от вас связаться по служебному с Москвой. Надо сообщить данные о Туркине. Они там очень могут пригодиться, а то он пока у нас под кличкой ходит.

Переговорив с дежурным по МУРу, Павел снова обратился к подполковнику:

– Большое спасибо. И будет совсем все замечательно, если позволите взять на обыск с собой лейтенанта. Быстрее справлюсь. А то у меня на всю командировку – считанные дни.

Марат Абдрахманович Афзалов, начальник горотдела, не только позволил. Он сам позвонил прокурору, чтобы тот был заранее в курсе и заготовил для старшего лейтенанта из Московского угрозыска ордер на обыск у Туркиных.

И вот уже горотдельский «газик» притормаживает возле пятиэтажного дома на Советской улице.

Двухкомнатная небольшая квартира на третьем этаже. Хозяева обескуражены внезапным вторжением представителя московской милиции, понятых.

Вечер. На дворе вьюжит. Здесь, в квартире Туркиных, жарко, даже душно. И от батарей центрального отопления, которые, когда приближаешься к ним, так и обдают сухим теплом. И от большого числа людей, скопившихся в тесном, заставленном старой мебелью пространстве. И от атмосферы беспокойства, напряжения, выдавливающей на лбу непроизвольную испарину.

Обыск кое-что дал. Нашли дробь, картечь, пыжи картонные, гильзы к охотничьему ружью. На этажерке за книгами лежали записи Осипа, головоломные схемы.

После обыска и оформления протокола Павел Иванович вдруг почувствовал, как сильно он устал. Не мудрено! Сколько времени на ногах, а тут еще с самого утра некогда было перекусить.

– Худое он что опять натворил? Скажите, если можно.

Михаил Нестерович, отец Осипа, в ожидании ответа на свой вопрос волновался так, что даже губы у него тряслись. Большой, когда-то могучий, он казался куда старше своих пятидесяти лет из-за сутулости и множества морщин, тонкой сетью перепоясавших и лицо и даже шею.

– Так что же? – не выдержал затянувшегося молчания Туркин.

– Пока ничего определенного не отвечу. Сообщим, если подтвердятся наши предположения.

– Как в конце лета подался, так все там, в Москве, – невпопад, сокрушенно покачивая головой, как бы в лад своим затаенным мыслям, сказала вдруг мать Осипа, Евдокия Васильевна. Суетливая, беспокойная, внешне похожая на мужа. Черные ее, как агатовые шарики, глазки так и бегали из стороны в сторону, а руки все время находили себе работу, то переставляя с места на место посуду, то смахивая несуществующие крошки со стола, то приглаживая складки юбки.

– Пишет, и общежитие ему дали. – Евдокия Васильевна, видимо, не могла больше оставаться безучастной свидетельницей того, что происходило на ее глазах. Несмотря на сердитые взгляды мужа, она торопилась, пока не ушли люди, от которых зависела судьба ее сына, торопилась сказать то, что, по ее мнению, должно было помочь Осипу, создать доброе мнение о нем. – Мы со стариком каждый месяц ему по тридцатке посылаем.

– На общежитие?

– Нет, стесняется. Говорит, все ребята стипендией обходятся. На почтамт велит. На Главный.

– А где письма сына?

– Кто ж их знает, где они. Бумага. С мусором скорей всего выкинули.

– Скажите, Евдокия Васильевна, а как он рос? Как учился, с сестрой ладили ли, к вам с отцом как относился?

– Мальчишкой был ничего. Да и парнем стал – не любил баловства, над книгами больше сидел. Серьезный. Очень сердился только, когда мешали ему чем в занятиях-то. Пыхтит, бывало, над бумагами своими, а спросишь что – мало ли какая нужда по дому бывает? – взовьется ужас как.

Павел оставил родителям Осипа повестки с вызовом на утро в горотдел. Официальный допрос, даже свидетелей, лучше вести в «присутственном месте», как говаривал полковник Соловьев: обстановка милиции заставляет людей как следует взвешивать то, что они собираются сказать служителям закона. И сразу от Туркиных лейтенант Костя Судариков, оказавшийся очень обязательным и милым парнем, повел Павла к себе домой. Вот уж где он поел горячего и власть отоспался, пожалуй, впервые за последние несколько недель.

Следующий день Калитин начал с посещения врачей. Рассказ лейтенанта Сударикова о нетерпимом характере Осипа Туркина, высказывание матери о сыне настораживали. Все ли нормально в психике этого злобного человека? В районной поликлинике, в заводской отметили только повышенную возбудимость, больше ничего. Обращался еще в связи с простудой. Павел отправился к городскому психиатру.

– У меня сложилось такое впечатление из разговоров с Туркиным, что его визиты ко мне скорей носили познавательный характер, чем представляли собой нормальное общение пациента и врача.

Мнение психиатра, седовласого, но моложавого и с какими-то особенными, пронзительно-ясными глазами, было столь существенно, что Павел посчитал нужным оформить его заявление протоколом допроса свидетеля.

– Что означает в вашем понимании этот «познавательный характер»?

– Под маской наивного любопытства он выспрашивал у меня о симптомах нервных заболеваний, интересовался литературой по психологии, современными научными взглядами на возможность проникновения в духовный мир людей.

– Вы считаете Туркина объективно здоровым человеком?

– Некоторые странности у него наблюдались. То, что он холерическая личность, предельно несдержан, возможно, даже буен в крайних проявлениях, – это я подметил. Показалось мне, что живет он какой-то навязчивой, полностью овладевшей им идеей. Но перешло ли это в болезненную форму – я сказать не могу. Такие определения можно выносить только после длительного наблюдения исследуемого в специальных условиях. Могу еще добавить, что во время завершающего визита, это было где-то в конце июля, Туркин бросил фразу, которая говорит о его весьма скептическом отношении к медицине и о явно преувеличенной оценке им своих возможностей.