Текст книги "Неотвратимость"

Автор книги: Г. Айдинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Случай не случай, как хотите судите, а к приметам Черноволосого, о которых знали все, кому полагалось, было добавлено дважды подтвержденное свидетельскими показаниями упоминание о белой повязке на правой руке. И оно, это упоминание, оказалось отнюдь не излишним.

Следующей ночью обнаглевшие преступники в городе, где были настороже все наличные силы милиции, совершили еще одно разбойное нападение. Но на этот раз последнее.

Дмитрий Яковлевич Новожилов, водитель такси, так описывал происшедшее с ним:

– Ничего похожего на те приметы грабителей, о которых я слышал, не было во внешности двух граждан, что сели ко мне в машину. Который со мной ехал, был одет не в кожаную куртку, а в синюю нейлоновую, знаете, как стеганое одеяло – в такую. И еще сбило меня с толку, что этот в нейлоновой куртке все сначала про родильный дом болтал. Дескать, на радостях выпил, жена наследника должна вот-вот принести. А минут десять когда проехали, он и спросил:

«Ну, как там, в третьем вашем парке? По-прежнему ремонтникам калым суете?»

«И откуда вы знаете, – это я уже, – что из третьего машина?»

«Вот тебе и раз, – отвечает, – номерок-то у тебя с цифры «3» начинается. Верно? ММТ-34-90».

Вот тогда меня и прохватило морозцем. Поднял я глаза на зеркало – они! И сзади как раз тот, душитель. Когда в очереди стояли, он в воротник шубейки нос уткнул, замерз будто. Потому обличье и не выказывалось. А сейчас гляжу – он самый и есть. Угрюмый, мохнатые черные, очень широкие брови. Голова как без шеи, прямо вдавлена в висячие широченные плечи. А правая рука забинтована. Я хотел к постовому подвернуть, а его, как назло, нет и нет. Тут пассажиры стали ругаться между собой. Оба пьяные, который в нейлоновой куртке потрезвее, а черный – сильно. Только въехали на Мейеровский проезд, тот, в куртке, сказал:

«Останови, шеф».

И открыл дверцу.

«По-хорошему, – говорит, – прошу тебя, Толька. – Это он заднего пассажира увещевал. – Не в цвет сегодня. Послушай меня. Давай лучше к Катюхе завалимся. И выпьем еще. А?»

А черный только сопит. Тогда нейлоновая куртка сплюнул, захлопнул дверцу и пошел назад.

Черный буркнул:

«Дуй в Сокольники».

И отвалился на спинку сиденья.

Я еду и все посматриваю: то в зеркало на типа на того, то по сторонам глазами рыскаю. Хоть бы одна живая душа встретилась. Второй час ночи. На улице никого. И вдруг паразит этот черный хватает меня за горло, да на излом. Но я уже приготовился: газ сбросил, в конус и тормоз ноги до отказа упер и в дверцу, которую одновременно открывал, как-то спроворил вывалиться. Расшибся, конечно, но вскочил и побежал. Ору не своим голосом: «Милиция! На помощь! Караул!» В таком роде что-то.

У настоящего предвидения есть свойство: ему дважды удивляются. Один раз – его смелости. Второй – когда оно сбывается. Полковник Горбунов и сам был представителем той школы сыска, которая предпочитает сначала устанавливать внутреннюю закономерность, причинную связь явлений, а уже потом переходить к действиям. Но молодой Калитин дал основания предполагать, что на смену прежнему поколению розыска приходит народ очень многообещающий. Петр Кузьмич сам захотел послушать потерпевшего. И во время его рассказа нет-нет да взглядывал на Павла. Еще бы! Версия калитинской группы подтверждалась самым выразительным образом. Повязка на руке у Черноволосого – раз. Напуганный усиленной деятельностью милиции да к тому же не очень трезвый, Куртка утратил присущую ему осторожность и «наследил»: вылез из такси в Мейеровском проезде. Видимо, сошел где-то поближе к своему жилью. Район, как и выходило по калитинской карте, – Первомайский. Это – два. И третье. Черноволосый скрылся с места преступления, бросив здесь же машину. Он не сел за руль. Значит, раньше управлял другой, Куртка. И этот Куртка действительно имеет или имел отношение к таксомоторному транспорту, что вновь подтвердила фраза, брошенная им водителю машины Новожилову.

Ждать больше было нечего. Тем более что, как удалось выяснить, не без причины останавливал угнанную машину Куртка в районе магазина «Богатырь» на проспекте Мира. Возле «Богатыря» жила во флигеле в однокомнатной квартире некая Вероника, кассирша, продающая театральные билеты в кассе на площади Маяковского. Частенько гостевали у нее – и не так давно – Черноволосый и Куртка. Но милицейский свисток той ночью, видимо, спугнул грабителей. С тех пор они сюда не приходили.

И все же флигелек возле магазина «Богатырь» не напрасно привлек внимание полковника Горбунова.

«Катюха»!.. Когда Новожилов вез Куртку, тот звал сообщника – Тольку – «завалиться к Катюхе». Но так зовут подружку Вероники, ее сменщицу в театральной будке. Екатерина Фалина!

Петр Кузьмич вызвал Калитина и распорядился немедленно установить адрес Фалиной, связаться с местным отделением милиции и чтобы глаз не спускали с дома, где она живет, пока группа старшего лейтенанта туда доберется.

– Не исключено, сразу можно натолкнуться на одного, а то и на обоих бандитов. Так что поаккуратней там будьте. И как что – докладывайте. До начала событий в Первомайском районе, – полковник взглянул на круглый циферблат, украшавший противоположную стену кабинета, – до начала осталось меньше четырех часов. Учтите, если задержитесь, пусть Шлыков с Кулешовым займутся домом Фалиной. А сами – в Первомайский.

Павел ушел выполнять приказание. А Петр Кузьмич посидел немного в кресле перед письменным столом, поднялся и подошел к окну. Долго разглядывал, кто знает в какой уж раз, волны машин, накатывавшиеся от перекрестка при разрешительном сигнале светофора, и уступы не очень высоких тут зданий, через просвет в которых проглядывали ровные линии деревьев на Петровском бульваре. Как будто бы он мог хоть как-то отвлечься и не думать о том, что тревожило. Отвлечешься тут! Как там сложится у Калитина? Как пройдет завершающая операция по делу «таксистов»? Если бы «завершающая»…

Преступники должны быть сегодня задержаны. И так уже потеряно столько суток. Криминология – наука о причинах преступности – данными своих массовых обследований говорит, что среди осужденных за разбой и грабежи в момент нападения были пьяные каждые двое из троих. Из показаний потерпевших следовало, что и Куртка и Черноволосый выходили на дело, изрядно подзарядившись. И хотя пока они не решались на убийство, только придушивали свои жертвы, но кто может поручиться, что взбредет в голову преступнику, отуманенному алкоголем? Нельзя, никоим образом нельзя допустить, чтобы наступила еще одна ночь, под покровом которой может совершиться непоправимое.

Таиться теперь было уже незачем – схватка шла в открытую. На одной стороне – два отщепенца и их немногие сообщники. На другой – общество, которому они себя противопоставили. Да, именно общество: народная милиция и сам народ – дружинники, просто люди, которые давно живут в здешних домах, всех и вся знают округ и сами добровольно захотели помочь в поимке бандитов.

Так и идут, все вместе, группами. Из дома в дом, из квартиры в квартиру. Впереди – сотрудники, милиции в форме и в штатском, дружинники. Рядом с ними дворники, работники домоуправления. Начали ровно в 14 часов с домов на Семеновской площади и на прилегающих к ней улицах.

– Не знаете ли таких-то?

– Не живут ли похожие?

– Не приходят ли к кому в гости?

Терпеливо, не торопясь, спокойно ведутся расспросы. И люди в квартирах отвечают доброжелательно, с полной охотой. Очень хотят оказаться полезными. Стараются вспомнить, задают вопросы об особенностях примет. И так и этак прикидывают. Но пока все безуспешно.

– Нет… Нет… Нет… Не знаем… Не приходят… Не живут…

Уже во второй половине дня в одном из последних домов Мейеровского проезда пожилая женщина говорит:

– Сосед у нас шофер такси. Кукин фамилия. Но только с конца лета он вроде бы не на машине работает.

– Почему вы так думаете?

– Раньше он всегда домой на своей «Волге» обедать заезжал. А сейчас пешком ходит. И в куртке я его видела кожаной. Но опять сейчас у него другая – легкая, вроде ватника, но покрасивее.

– Ну, а Анатолий у него не бывает, приятель его?

– Не знаю, как звать. Но ходит к нему один. Жену Кукина в родильный дом забрали раньше времени, беременность, что ли, ей сохраняют, не знаю точно.

– А приятель стал здесь жить?

– Как жену Кукина положили в больницу, все время почти что у него находился. Только последние дни не видно. Приходит все больше выпимши. Но ничего, не буянит.

– А какой из себя?

– Да черный такой, плотный парень. Правая рука забинтована, это вам верно указали. Кукин объяснял: потому и находится у него приятель, что бюллетенит, рука в станок попала. Морда, конечно, у него страшная, у чернявого. Скорей всего и Кукина он за собой потянул. Мы самому Виктору это сказали.

– Это кто Виктор? Кукин?

– Кукин. «Ты чего, – ему выговариваем, – на сторону стал ходить без жены? Почему среди ночи приходишь? Дружок, дескать, тебя с панталыку сбивает». Мы даже участковому грозились насчет чернявого заявить.

– Жаль, что не заявили.

– Так Виктор попросил. «Не знаю. Не сегодня-завтра он сам из Москвы уедет. Завербовался на Север».

Комната женщины, Прасковья Матвеевна ее зовут, как раз наискосок от комнаты Кукина. И если дверь немного, будто нечаянно приоткрыть, вполне видно того, кто зайдет в коридор. Полковник Горбунов как раз к тому времени подъехал, когда Прасковья Матвеевна полностью отвела душу и выложила все, что знала про Кукина, его жену и про чернявого.

– Не возражаете, если наши сотрудники побудут у вас до прихода Кукина?

– Пожалуйста. – Прасковья Матвеевна была явно обрадована выпавшей ей возможностью участвовать в разоблачении преступников.

– В комнате оставить двоих, – приказал полковник, – остальные пусть займут посты на верхней площадке лестницы и во дворе.

Лейтенант, выслушивающий указания Горбунова, нерешительно проговорил:

– Извините, товарищ полковник. Не мало ли будет двоих в засаде? Это же типы те еще. И сразу оба могут пожаловать.

– Не пожалуют. Сообщник Кукина уже задержан…

Полковника Горбунова интуиция не обманула: Черноволосого пригрела подружка Вероники с проспекта Мира – Екатерина Фалина, Катюха. Но совсем не так прост оказался он, этот Анатолий, как можно было предположить по описанию.

Едва сотрудники МУРа прибыли на улицу Левитана, возле поселка Сокол, заранее предупрежденный ими участковый уполномоченный из местного отделения милиции заспешил навстречу.

– Сидит.

– Кто сидит?

– Да этот, Анатолий. Только он не лохматый. И брови самые нормальные. Здоровущий, это верно. А так никакие особые приметы не совпадают.

– А где сидит?

– Во дворе. На лавочке. Я его второй раз тут днем вижу. Видно, дожидается, когда Фалина с работы придет.

Зашли во двор. Он круглый, дома со всех сторон. Так, кру́гом и подошли к лавочке. Сидит, наклонившись вперед. Локти на коленях и кулаками подбородок подпирает. Руки в перчатках. Короткое зимнее пальто с большим воротником из темно-коричневой цигейки. Такая же шапка-ушанка. Парень как парень. Широкоплечий как будто бы в меру. Лоб вовсе не обезьяний, а как у всех людей, обыкновенный. Брови ничем не выделяются. Когда Кулешов и Венедиктов взяли за локотки, даже не пробовал вырываться. Спокойно спросил:

– Чего навалились? Или с кем спутали?

– Разрешите документы.

– Не припас. Знал бы, что встреча с вами будет. А так не захватил.

Привели в отделение.

В комнате оперативников, рядом с дежурным, Калитин разделся сам, предложил задержанному:

– Снимайте пальто, шапку. Садитесь. Будем знакомиться.

Тот молча выполнил указание. Перчатки тоже стащил. С правой руки – с трудом: она была у него в ладони и кисти туго перевязана. Подстрижен ежиком, очень коротко. Волосы черные. Брови подбриты. Поглядывает на Калитина простодушно, но переигрывает – даже зевать пытается. А Павел отвечает самой искренней улыбкой, потому что думает в это время о том, насколько толковым человеком оказался Кирьяк Алексеевич Лямин. Как в воду смотрел старик, когда говорил, что Черноволосому для маскировки очень нетрудно будет поменять причесочку и поуменьшить брови. А повязка осталась. Видно, хорошо «угостил» в свое время душителя шофер-таксист Черемисин, что до сих пор без бинтов Черноволосый обойтись не может. Спасибо Черемисину, сыграла свою роль повязочка. А уличить преступника помогут и другие вещественные доказательства, о существовании которых тот даже не подозревает.

– Фамилия?

– Шонин, Николай Александрович. Работаю на заводе «Компрессор» слесарем-инструментальщиком.

– Где живете?

Спокойно называет адрес.

– Лучше бы сначала спрашивали, а потом хватали. Проверите, извиняться заставлю.

Позвонили в отделение милиции. Попросили разыскать участкового уполномоченного, который обслуживает дом на Большой Грузинской улице, указанный задержанным.

Через 20 минут звонит участковый: все в порядке. Жена, ребенок, ночует дома. Сигналов никаких нет. По вечерам обычно к соседям ходит: телевизор смотрит, в домино играет. Да, учится заочно в техническом вузе. Соседи отзываются хорошо.

– Неужели оплошка?

Сообщили полковнику Горбунову.

– До лавров Аркадия Райкина ему далеко. Тоже «артист». А ну-ка пускай руку развяжет! – командует полковник по телефону. – Поглядите, Калитин, что за характер ранения у него. И еще пригласите сейчас же начальника розыска из отделения, участкового уполномоченного и лиц, знающих Шонина, лучше родственников. Я тоже скоро буду.

К приезду полковника наглости у новоявленного «Шонина» поубавилось.

– В первый раз видим, – сказали приглашенные. – Никакой он не Шонин.

– Это не резаная рана, и если в станок рука попадет, то вряд ли у нее будет такой вид. Ушиб это, очень сильный ушиб, с обильным кровоизлиянием. Очевидно, гражданин получил удар тяжелым, скорей всего металлическим предметом.

Такое предварительное заключение сделал опытный хирург соседней поликлиники, которого попросили зайти в отделение.

– Слушайте, Анатолий, давайте договоримся, пока не установлено обратное, вы – Анатолий, – полковник Горбунов взял стул и присел напротив уставившегося в пол детины. – Так вот, Анатолий. Говорите, что вы слесарь-инструментальщик, в техническом вузе учитесь? А я когда-то тоже на заводе трудился. И как раз близко к вашей специальности. Скажите мне такую простую вещь: при шабровке, когда уже микронная доводка осталась, какую вы эмульсию применять будете? Молчите?

Полковник Горбунов вышел в другую комнату и пригласил с собой Павла.

– Берите его в управление. И покажите начальникам отделений милиции и заместителям начальников по розыску тех районов, где они с Курткой грабили. А я – в Первомайский. Условливаемся: если от вас моя рация сообщений не примет, значит все в порядке и вы либо в дороге, либо уже включились в операцию.

Привезли Анатолия на Петровку, 38. Почти одновременно сотрудники управления доставили настоящего Николая Шонина, только-только вернувшегося с работы.

– Мы в школе когда-то вместе учились, – сказал он. – Дружили не очень. Но не так давно Анатолий вечером зашел ко мне домой, принес бутылку водки. Выпили. Вспомнили товарищей по классу, кто где. И он остался у меня ночевать. Не пойму, зачем ему захотелось воспользоваться моим именем.

– А у него фамилия какая?

– Козловский. Анатолий Козловский. Отчества не помню. Но я знаю, где он живет. И если надо, покажу.

Показывать не понадобилось. Очень скоро Анатолий вынужден был позировать перед пристально рассматривающими его офицерами милиции.

– Ба! Козловский? – раздался голос одного из них. – Сколько месяцев скрывался, а Москву, значит, бросить не захотел? Козловский это! Как тебя звать-величать, позабыл я что-то?

– Анатолий Павлович.

– Вот, вот. Разыскивается Козловский Анатолий Павлович. Может, сам скажешь за что?

– Чего уж там. Что было, то было.

А было гадкое, подлое, отвратительное.

Минувшим летом несколько групп туристов – главным образом школьники старших классов – разбили свой лагерь на берегу Москвы-реки, неподалеку от станции Тучково. Поздно ночью человек десять пьяных парней с ревом стали врываться в палатки и, угрожая финками, топорами, потребовали у перепуганных девчонок и мальчишек часы, деньги, одежду.

Крики о помощи услыхали работники милиции. Большинство грабителей удалось задержать. А некоторые, в том числе и Козловский, бросив дружков, трусливо бежали, переплыв Москву-реку.

– Значит, с тех пор находились на нелегальном положении?

– Выходит, так. Боялся возвращаться, – бубнил Козловский, не поднимая головы. – Влип по глупости, по пьянке. Дома вы поджидали, догадывался. И перебивался кое-как, то у приятелей, то у родственников. Помогали. Как раз хотел с повинной явиться. А вы меня опередили.

– А до событий на Москве-реке где работали?

– Фрезеровщиком на электрозаводе.

– Разряд какой был?

– Второй.

– Так. А больше к уголовной ответственности не привлекались?

– Нет.

– Кукина знаете?

– Какого Кукина? Нет уж, в чем виноват, в том виноват. А никакого Кукина вы мне не шейте.

..Виктора Кукина арестовали у него дома в тот же день. Он не оказал никакого сопротивления и не слишком негодовал. Попросил соседку, присутствующую при обыске как понятая:

– Прасковья Матвеевна! Навестите Танюшку в роддоме. Только очень прошу – про это ей не говорите.

Обыск ничего не дал. Как, кстати, и обыски на проспекте Мира – у Вероники и на улице Левитана – у Екатерины. Ни коричневой кожаной куртки, ни шапки-финки. Ни каких-либо вещей, принадлежащих ограбленным.

Когда потерпевших попросили опознать преступников, получился немалый конфуз. Из одиннадцати человек только двое, и то нерешительно указали на Козловского. А Кукина никто, абсолютно никто в лицо не запомнил.

– Самый разобыкновенный человек. Ну, ничего в нем в глаза не бросалось, – сокрушался водитель такси Черемисин, еще и еще раз возвращаясь к деталям происшедшего с ним на Липовой аллее в Перове.

Ни Кукин, ни Козловский никаких показаний о совместных преступлениях не давали. Не помогла и очная ставка. Не помогло и предъявление душителю Козловскому уличающих его заключений экспертиз.

Когда водитель такси Черемисин, обороняясь от Козловского, сильно ударил его разводным ключом по руке, несколько капель крови преступника брызнули на сиденье автомашины и на подстилку. Следы крови обнаружили и исследовали эксперты. Уже лет десять тому назад наши ученые стали определять состав, группу и «пол» крови, то есть принадлежит ли она мужчине или женщине, – независимо от того, живая ли это кровь или сухая, и даже если прошло немало времени с тех пор, как были оставлены кровяные следы.

– Ваша кровь, Козловский. Смотрите, – сказал Павел преступнику при очередном допросе и протянул ему заключение. – Биохимическая экспертиза говорит, никуда не денешься.

Козловский взял служебный бланк, внимательно прочитал то, что там было написано, и вернул его.

– Что молчите?

Козловский только плечами передернул.

– И медицинская экспертиза все подтверждает насчет удара по руке. Черемисинский ключ оставил вам эту «памятку», бесспорно, он. Ознакомьтесь.

Ознакомился. И снова подергал плечами.

– И тут помалкивать будете?

– А чего разговаривать. Мало что ваши сотрудники нарисуют на своих бумажках. И вешать себе на шею все прикажете? Не выйдет, гражданин начальник. Ваши «опознатушки» чем обернулись? «Обознатушками», вот чем. Так что еще будете отвечать за незаконное содержание под стражей невиновных людей.

– Ничего, Козловский. Скоро ваша прическа приобретет прежний вид и брови отрастут. Найдем ваш бушлат, круглую шапку-финку, обрядим как прежде. Глядишь – и «опознатушки» состоятся.

Как-то искоса, сбычившись, Козловский бросил на Павла хмурый, злобный взгляд. Но передернуть плечами не посмел.

Одиннадцать разбойных нападений на совести Козловского и Кукина. Одиннадцать раз, полузадушенных, выбрасывали они на мостовую свои жертвы. Одиннадцать раз висела на волоске жизнь людей, которые подвергались грабителями смертельной опасности порой из-за семи-десяти рублей. Эти деньги нужны были бандитам на разгул, пьянку, на «красивую жизнь».

А разговаривать с такими выродками надо было деликатно. Закон требовал от своего представителя не только доказывать грабителям, что это они, именно они – вдвоем и каждый из них, – совершили все эти одиннадцать тяжких преступлений. Приходилось изобличать их – терпеливо, скрупулезно, с помощью свидетельских показаний, вещественных доказательств, данных научных экспертиз. И тщательно, в той форме, как это обусловлено законом, фиксировать результаты этой кропотливой работы, записывать в протоколах и других юридических документах, предъявлять их обвиняемым и вновь записывать то, что они сочтут нужным сказать.

Павел готовился ко всякому допросу, составлял его план, психологически настраивал себя на тот тон, который казался ему наиболее подходящим. Особенно тщательно обдумывал предстоящий допрос. В каждом деле обычно наступает кульминационный момент, когда накапливается все предыдущее, что воздействовало на преступника. Он находится уже как бы в состоянии «неустойчивого равновесия», и очень многое зависит от того, насколько работник дознания умело, сильно, стратегически расчетливо проведет этот решающий допрос.

Павлу представлялось, что Кукин готов для такого главного, самого важного натиска.

– Давайте, Кукин, я сам расскажу историю вашего падения, как вы дошли до жизни такой. Не хотите быть откровенным? Думаете, что вы с Козловским были «великими конспираторами», что мы лишь спим и видим, как вы соизволите дать наконец показания? Как бы не так. Хотелось дать вам возможность чистосердечно во всем признаться и этим хоть отчасти уменьшить кару, которая вас ожидает по суду. Теперь пеняйте на себя. Больше ни ждать, ни уговаривать не будем.

Кукин попытался саркастически улыбнуться, но оледенелое, застывшее в напряжении лицо изобразило лишь жалкую гримасу. Он ждал.

– Сейчас вам двадцать два. Посмотрите, как сложилась «арифметика» вышей биографии, – Павел внимательно следил за выражением лица сидящего перед ним молодого человека, старательно избегавшего встретиться с ним взглядом. – До восемнадцати лет – школа. Три года – в армии. Там стали шофером. Наслушавшись рассказов о заработках таксистов, после демобилизации пришли в парк. Водителя второго класса, да еще недавнего воина, вас там охотно взяли, прикрепили хорошую машину. И здесь вам в первый раз в жизни крупно не повезло. Вы-то сами считали как раз наоборот – большим везением то, что прожженные «асы» приняли вас в свою компанию и весьма скоро обучили, как легко «иметь навар», побольше урывать для себя.

У вас были и отец и мать, славные, добрые люди. Вы скоро женились. Родители отдали вам свою комнату, сами переехали к родственникам: чем не поступишься для счастья единственного и любимого сына. И жену вы выбрали лучше не надо – серьезную, тоже очень любящую вас девушку, настоящего друга. Да, я еще не поздравил: вчера у вас сын родился. Поздравляю. Утром сегодня звонила ваша мать, просила сообщить, что и со здоровьем у жены все благополучно и мальчик хороший. Ну, продолжим. Итак, жена ваша считала, что никак не стоит бросать мечту, которая была у вас с юности, – стать инженером-механиком. Способности к техническому творчеству у вас, несомненно, были. И жена все уговаривала вас учиться. Сама она и работала и училась на вечернем отделении института. На третий курс, кажется, уже перешла?

Кукин кивнул. Он глядел в окно, почти не мигая. Желваки ходили и ходили на скулах.

– А вы, Виктор, не хотели учиться. Зачем? Слава богу, иной инженер столько не имел, что инженер – большой ученый столько не зарабатывал, сколько умудрялись вы, всячески мухлюя с доверчивыми пассажирами, главным образом приезжими. Помните, вы хвастались среди товарищей в парке, как возили не знающих Москву командированных вокруг Комсомольской площади или с Курского на Ленинградский вокзал через Киевский. Не гнушались вы и получать «калым» с девиц легкого поведения, подыскивая им на вокзалах клиентов. Рвали, как говорится, где только могли, ни с чем и ни с кем не считаясь. Сменщик ваш жаловался, что вы совсем не ухаживали за машиной, безбожно ее эксплуатировали. Правильно я все говорю, Кукин?

Павел взял из лежавшей на столе папки листок бумаги со штампом и печатью.

– Вот что о вас товарищи пишут. Я перескажу, если не возражаете, своими словами. И года в парке не прослужили, а худую славу заработали. «Лихач», – говорили о вас. «Под мухой» позволяли себе за руль садиться. Предупреждали вас, взыскания накладывали даже – не помогло. Тогда после небольшой аварии, которую вы сотворили, решили немного охладить ваш пыл. Сами – заметьте, сами! – товарищи просили ГАИ лишить вас на шесть месяцев водительских прав. Да, общественная аварийная комиссия парка единодушно приняла такое решение. Думали ваши товарищи, что поработаете автослесарем и одумаетесь. Такое уже в парке бывало, и суд товарищей обычно оказывал влияние на самых недисциплинированных. А вы как реагировали? Не отвечаете? Ладно. Договорю за вас. Привыкли вы уже к легким деньгам. А тут стали получать всего девяносто рублей. И выпить не на что. К тому же жену преждевременно в родильный дом увезли – со здоровьем у нее что-то не ладилось. Хотелось жене и передачи получше носить и цветы. У родителей неудобно брать да брать – они у вас пенсионеры. И еще разок судьба вам соблазн преподнесла. Объявился Козловский на горизонте. Да как объявился – в ореоле «романтики» и «рыцаря». Он городил о себе такую чушь, что просто диву можно даваться вашей доверчивости. Мелкий воришка, детство которого прошло в колонии, судившийся потом за ограбление шестнадцатилетней девчушки, у которой он отнял часики и хозяйственную сумку с несколькими рублями, – этот «герой» врал вам, будто он вынужден скрываться не потому, что ограбил в компании таких же пьяных хулиганов туристский лагерь школьников, а по причинам самым возвышенным. Он, Козловский, дескать, вынужден был вступиться чуть ли не за честь «дамы сердца» и поранил ножом ее свирепого поклонника.

– Речь идет обо мне, – вдруг выпалил Кукин. – И вы совершенно напрасно стараетесь чернить Анатолия. Я все равно вам не поверю.

Павел открыл снова картонную папку.

– Вот документы о причинах его судимости и розыска. Убедитесь.

– И смотреть не стану. Я наслышан от того же Анатолия, как у вас стряпаются бумажки.

– Изрядно он вас, Кукин, настроил на свой лад. Что же. Пройдет еще немного времени, и вы узнаете цену Козловскому. И возможно, с иных позиций взглянете на наш сегодняшний разговор. Однако будем его завершать.

– Стоит ли?

– А это уж мне разрешите определять. Кстати, то, что вам Козловский рассказывал о гибели на войне своего отца, – это правда. Правда и то, что у его матери осталось трое сыновей. И ей было очень тяжело одной растить их. Но двое братьев Козловского – люди как люди. А он преступник. На него и в семье смотрят как на отрезанный ломоть, как на неисправимого. Вот он, ваш идеал, ваш учитель. Но мы в то же время достаточно хорошо осведомлены, что в вашем преступном дуэте вовсе не Козловский, а вы были, так сказать, мозговым трестом. Вы выбирали машины, маршруты поездок, места, где нападали на свои жертвы. Вы, потому что, как бывший таксист, отлично знали все, что надо было знать. Вы, потому что не только садились за руль после ограбления и угоняли машину, но и весьма быстро и квалифицированно снимали с нее все ценное. Вы, потому что считали себя обиженным товарищами и мстили им. Вы, потому что, садясь рядом, всячески усыпляли бдительность своих жертв, близкими им профессиональными разговорами отвлекая их внимание, чтобы Козловский мог действовать безнаказанно. А Козловский? Козловскому была отведена роль бездушной и безмолвной машины – душителя. Козловскому терять нечего. И вы прекрасно это знали, когда задумывали свое «предприятие». Вот так, Кукин. И не надо лицемерить, выставляя себя этакой бездумной овечкой, которая послушно шла за своим поводырем. Пусть будет всем сестрам по серьгам. И каждый отвечает за себя. А не прячется за спину другого. И чтобы уже покончить со всем, что я вам собирался сказать, вот ознакомьтесь.

Павел в третий раз прибег к помощи все той же папки и извлек из нее карту Москвы, ту самую, где были в свое время так красноречиво изображены графически все «гастроли» таинственных Куртки и Черноволосого.

– Пока вы будете рассматривать и вспоминать свои одиннадцать «поездок», о которых мы пока знаем, разрешите, я еще кое-что добавлю. Мы знаем, что у вас есть тайник. Его ищут и весьма скоро найдут. Потому что вас обоих однажды видели за кольцевой дорогой, возле того места, где потом нашли в лесу «раздетую» машину. Тогда свидетели не придали встрече с вами того значения, которое она приобретает теперь. Так что примерный район вашего тайника известен. Можно предполагать, что мы обнаружим в этом вашем тайнике. Вот и все. Еще раз советую: воспользуйтесь последним шансом, который вам представляется. Подумайте, с каким лицом вам стоит предстать перед судом.

Кукин сложил и вернул карту. Потом в первый раз за все время многочисленных бесед взглянул Павлу в глаза. И спросил:

– С женой встретиться разрешите?