Текст книги "Возмездие"
Автор книги: Фридрих Незнанский
Жанр:
Полицейские детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)
– Дальше?
– Я приехал к бабушке...
– В какое время?
– Это... Около трех часов дня. Ну, поздравил... Чаю с ней выпил. И наливки... А потом она уснула. А я хотел взять у нее денег. Потому что свои все истратил. А она уснула, – повторил Олег и замолчал.
– Дальше?
– Я... Я очень расстроился, потому что остался без денег. А в общаге все ребята собрались уже. И я обещал приехать...
– Дальше?
– Я вышел на лестницу покурить. Стою, курю, думаю, что делать... И вижу, что дверь в соседнюю квартиру приоткрыта.
– Чья это квартира?
– Там депутат жил. Которого убили. Новгородский.
– Откуда вам известно, что Новгородского убили?
– Так я вошел... А он лежит в комнате на ковре. Я сначала так испугался, выскочил на лестницу... Потом думаю, что ему-то теперь? Он уже мертвый. А мне деньги нужны были... Если бы родители давали деньги, разве я стал бы брать?
– Что именно вы взяли?
– Ну... бумажник этот. Я в карман залез, там бумажник. Я его и взял. Так там было-то всего пятьсот рублей! Это же мало!
– Для чего – мало?
– Ну там... на сигареты, и все такое. А в комнате еще картины висели. Ну я и взял две. Чего они стоят-то? Скупщик сказал, что по тыще рублей каждая. Это же не кража в крупных размерах, да?
– Вы утверждаете, что, когда вошли в квартиру, Новгородский был уже мертв?
– Конечно! Когда я вошел, он не шевелился. Я еще пульс проверил. Если бы он был жив, я бы, конечно, «скорую» вызвал. А так-то что?
– Вы щупали пульс?
– Да.
– Рука была холодная?
– Нет. Теплая. Только пульса не было. И глаза были открыты и такие... пустые...
– В какое время это было?
– Сейчас... Я вышел на лестницу курить, это было... Четверть пятого. Ага! Я на часы смотрел, еще переживал, что в общагу опаздываю. Значит, когда я в первый раз вошел, это было двадцать минут пятого. Ну, еще минут двадцать ходил туда-сюда.
– Вы взяли картины и бумажник и что дальше?
– Дальше вернулся к бабуле. Она спала. Я взял ее сумку хозяйственную, положил туда картины и уехал.
– В квартиру Новгородского больше не заходили?
– Нет. Я дверь закрыл, чтобы сразу не увидели...
– Что?
– Ну, что в квартире кто-то был. Я боялся, что кто-нибудь вернется домой. Жена его с сыном.
– Вы полагаете, что если дверь в квартиру закрыта, то такая мелочь, как убийство и кража, отменяются сами собой?
– Я его не убивал! – вскричал Олег. – Я же вам все рассказал. Все по-честному, как было!
– Как вы закрыли дверь?
– Ну, пальцами. Отжал замок и захлопнул.
– Хорошо. Что вы делали потом, после хищения?
– Поехал в общагу. То есть в общежитие.
– С картинами?
– Да.
– Что вы там делали?
– В общаге? Ну... праздник отмечали.
– Когда вернулись домой?
– Я в общежитии ночевал. Утром уехал домой.
– С картинами?
– Нет, я сумку в общаге оставил. У приятеля из группы. В его комнате.
– Вы сказали ему, что в сумке?
– Нет. Ну, то есть я сказал, что это картины бабушки. Что она их мне подарила. Что я их потом заберу.
– А если бы эти картины у вашего приятеля обнаружили? Его обвинили бы в краже. Вы это понимаете?
– Да кто нашел бы? И кому они нужны-то? Маленькие. Мазня какая-то. Если бы родичи давали деньги, я разве взял бы их? Они же ничего не стоят.
– Олег Николаевич, вы признаете себя виновным в хищении двух полотен художников Малевича и Филонова, совершенном седьмого ноября сего года по адресу: улица Таврическая, дом восемь, квартира девяносто?
– Я не знаю, каких художников. Висели две картины...
– Вы признаете себя виновным в краже данных полотен? Пожалуйста, поднесите картины поближе к гражданину Мостовому. Вот так. Спасибо. Вы эти полотна украли?
– Ну да. Я... взял...
– Отвечайте на вопрос!
– Ну... украл... Так они же нашлись.
За дверью послышались громкие, нервные голоса.
– Папа! Мама! – закричал Олег и снова зарыдал.
– Зинаида Петровна, что у вас за шум там? – грозно спросил через селектор Грязнов.
– Здесь родители задержанного. Они просят разрешения войти. С ними адвокат.
– Пусть заходят.
В кабинет буквально ввалились женщина и двое мужчин.
Олег взвыл и бросился было к родителям.
– Олег Николаевич, я прошу вас оставаться на месте, – предостерегающе произнес Грязнов.
Олег опустился на стул.
– На каком основании вы задержали моего сына? Вы знаете, с кем имеете дело? – взвизгнула женщина.
– Что ему инкриминируется? – по-деловому спросил адвокат.
Турецкий спокойно произнес:
– Олег Николаевич Мостовой только что признал себя виновным в хищении предметов, имеющих высокую художественную ценность. Статья сто шестьдесят четвертая, часть первая. До десяти лет лишения свободы. Кроме того, Олег Николаевич подозревается в совершении убийства гражданина Новгородского. Статья сто пятая, часть вторая, пункт «ж» – совершенное с особой жестокостью. От восьми до двадцати лет.
На несколько мгновений в кабинете Грязнова повисла жуткая, звенящая тишина. Ее прорезал громкий, отчаянный, прямо-таки животный визг:
– Я не-е-е ви-и-но-ва-а-т...
Глава пятнадцатая. НОВЫЙ ГОД
– Итак, итоги полугодовой контрольной. – Юрий Максимович оглядел притихших ребят. – В целом я вами доволен! Все справились! Молодцы!
Класс радостно зашумел.
– Тихо, тихо! Спокойствие! Оценки интересуют? Да!!
– Нет!!
– Голубев, тебя твоя отметка, понятно, не интересует?
– Конечно, Юрий Максимович! Главное – что она положительная.
– В данном случае не буду спорить. Она минимально положительная.
Класс рассмеялся.
– Это только начало, – ничуть не смутился Голубев. – Меня в следующем полугодии Оленин подтянет, – он подмигнул соседу по парте.
– Кстати, Оленин меня порадовал. Хорошая, крепкая четверка. А начинали мы с чего?
– С двоек, – широко улыбнулся Митя.
– Так что, Голубев, достигай! Ну, не отвлекаемся, идем по списку. Аристова – четыре. Молодец, Оля. Богданов...
– Митя, ты в поход идешь? – Девичья рука легонько ткнула в спину сидящего впереди Оленина.
– ...Митрохина – очень слабая тройка. Если ты, Настя, не перестанешь отвлекаться и отвлекать других, боюсь, нам в следующем полугодии придется расстаться.
– Господи, – прошептала девушка, убирая руку. – За что он меня так ненавидит? Что я ему сделала?
– ...Яковенко – хорошая тройка. Можно сказать, с плюсом. Поздравляю всех с завершением первого полугодия.
– Ур-ра! – закричал класс.
– Завтра – школьный вечер. Конкурс на лучшее новогоднее убранство класса, не забыли?
– Нет!
– И чем мы потрясем окружающих?
– У нас газета новогодняя!
– И прибамбасы разные!
– Да мы же много чего напридумывали, Юрий Максимыч!
– Сейчас прямо и начнем украшать, можно?
– Нужно! Я даю вам на это ровно час. Затем в классе остаются те, кто идет в зимний поход. Распределяем обязанности, составляем меню, пакуем вещи. С нами идут двое выпускников прошлого года – Алеша Семенов и Гоша Юрков. Они как раз через час подойдут. Ну, украшайте помещение, я вас оставляю.
Едва учитель вышел, класс взорвался радостным шумом и визгом.
* * *
– Ну, дорогие дамы, с наступающим Новым, тысяча девятьсот девяносто девятым годом! Годом Кота! Желаю всем кошачьей грации, умения при любых обстоятельствах падать на четыре лапы...
– ...И выпускать коготки! – вставил кто-то из дам.
– Только в случае крайней необходимости!
– ...И мурлыкать под рукой начальника...
– О-о, об этом я могу только мечтать!
Невысокий, полненький, очень уютный мужчина лет семидесяти закатил блеклые глазки, представив себе мурлыкающих под его рукой принаряженных, благоухающих, роскошных женщин – его подчиненных.
– С наступающим! Ур-ра! – провозгласили подчиненные, сдвинув бокалы с шампанским.
Вскоре опьяненные шампанским, собственной красотой и комплиментами начальника дамы раскрепостились. Слышался смех, над столом поплыл сигаретный дым.
– Наташка, давай за тебя! За то, что ты у меня есть, такая хороошая! – шепнула приятельнице Марина.
– Спасибо, Мариша! А я за тебя! Чтобы у тебя в следующем году случилось что-нибудь такое... – Наташка закатила глаза. – Чтобы ты с ума сошла!
– Вот спасибо, – рассмеялась Марина. – Мало у нас сумасшедших...
– От любви – мало! Пусть будет больше!
– Эй, вы что там шушукаетесь? Оленина, Глебова, что за сепарат?
– За что пьете в отрыве от коллектива?
– За любовь, которая сводит с ума! – провозгласила Наташа.
– Прекрасный тост, – живо откликнулся начальник. – Я присоединяюсь.
– Одна уже сошла с ума в своей Андалусии.
Дамы прыснули.
– Что за смех? Уж не надо мной ли? – не понял руководитель.
– Да что вы, Виталий Ярославович! Просто от Ольги Бычковой письмо пришло.
– И что? Как наша итальянка?
– Ну, во-первых, он увез ее не в Италию, а в Испанию. У него там, оказывается, птицеферма. И небольшая вилла. В Андалусии. И вот выходит наша Оленька в легком утреннем одеянии из спальни, чтобы понежиться на ласковом утреннем солнышке... Вся такая влекущая, к поцелуям зовущая... А вокруг куры, куры, куры...
Женщины грохнули.
– До чего все-таки бабы злой народ, – усмехнулась Наташа.
– Да уж, – Марина закурила длинную ментоловую сигарету.
– Ну, что твой роман?
– Ну какой роман, Наташка? Я же говорила тебе, он ходит заниматься с Митей.
– Это официальная версия. Не может же он сразу так и заявить, что ходит к тебе. А вдруг бы Мите это не понравилось? А он его ученик.
– Но он действительно занимался с Митькой по два раза в неделю! Я не всегда при этом и дома-то бывала. Он в самом деле хотел ему помочь. И помог. Митька теперь чуть ли не в передовиках производства по математике.
– И не брал с тебя ни копейки?
– Не брал. Наоборот. Если я дома, приносил что-нибудь к обеду. Мартини или коньяк...
– Маринка, ну что за наивность? Кто в наше время будет бесплатно заниматься с чужим ребенком? И приносить с собой мартини?
– Никто, – согласилась Марина и поправила очки.
– Следовательно, он ходит в ваш дом из-за тебя! А что занимается с Митей – это очень умно. И потом, раз он такой учитель-разучитель по призванию, со всякими наградами, значит, любит детей. И ему эти занятия в кайф. И тебя потихоньку приручает. Известно, что путь к сердцу женщины лежит через ее ребенка.
– Это верно, – улыбнулась Марина. – Я поначалу дергалась. Теперь уже привыкла к нему. Он очень интересный человек. Широко образован. Остроумен. Но как-то... холоден, что ли. Особенно когда мы одни остаемся. Оживляется только при детях. Словно ему кровь вливают. Правда.
– Ну, может быть, он просто очень застенчив. С детьми ему легче, он среди них – главный. А с тобой – не главный. Он, наверное, робеет. Ты же у нас такая неприступная, как маленький самурай.
– Не такой уж и маленький – метр семьдесят три.
– Не важно.
– Нет, с ним я не неприступная. От него в какой-то мере зависит Митина судьба, так что это накладывает отпечаток. Мне как раз наоборот кажется: он мою внутреннюю зависимость чувствует. И даже упивается ею, что ли...
– А может, у него какой-нибудь комплекс? Мало ли?.. Какая-нибудь сексуальная неудача?.. Вот почему он не был женат?
– Долго ухаживал за больной матерью.
– Она жива?
– Нет, умерла.
– А он не женился?
– Нет. Наташа, ну когда ему жениться? Он же весь день с детьми.
– При чем здесь дети? Кому и когда они мешали жениться? Тем более чужие дети. Я думаю, тебе нужно идти на опережение. Как-то поощрить его.
– Помурлыкать и подставить спинку. Чтобы погладил, да?
– Да!
– И хвост поднять и распушить?
– Да! Распушить! Что ли, тебе распушить нечего? Он хоть видит, какая ты красавица?
– В первый визит было отмечено. Как факт. Без всякой эмоциональной окраски.
– Точно, он застенчив! Они, застенчивые, или вытворяют от своей застенчивости черт знает что. Как Пугачиха. Или лепечут что-нибудь бесцветными голосами, не глядя в глаза.
– Да! Так и было, – рассмеялась Оленина.
– Маришка, бери инициативу в свои руки!
– Да не хочу я ничего брать и не буду! Пусть все идет как идет. Мне и так хорошо. Он прекрасно относится к моим детям. Он интересный собеседник. Ну что еще? А может, он просто так ходит? Живет рядом. Одному грустно. Ну и приходит на огонек. А я полезу к нему с инициативой? Старые холостяки – народ пугливый. И он от нас сбежит. А так... Пусть приходит и греется. От добра добра не ищут.
– Пусть греется, пингвин! Только я тебе одно скажу: одинокий мужчина к одинокой женщине просто так не ходит!
– Наташка, отстань! – замахала руками Оленина.
* * *
– Ну, давайте палатки складывать. Сколько всего?
– Начнем с этой, солдатской. Она здоровенная. Давай, Оленин, расстилай! И ты, как тебя?
– Голубев.
– Идите вдвоем на тот конец.
– Леша, а как в универе, трудно учиться?
– Нормально. Главное – поступить.
– А поступить трудно?
– Конечно, трудно. Но у Максимыча на нашем факультете все схвачено. Если скажет, чтобы человечка взяли, – возьмут, даже если он глухонемой даун. А если скажет, чтобы выгнали, – и гения турнут. Максимыч своих проталкивает, так что не бздите, салаги.
– Всех?
– Почему всех? Я сказал – своих. Кого любит.
– Слышь, Оленин? Значит, тебе поступление гарантировано.
– С чего это? – огрызнулся Митя в сторону приятеля.
– Так он тебя любит. На каждом уроке спрашивает. Когда материал объясняет, только на тебя и смотрит.
– Может, он на тебя смотрит? Ты рядом сидишь. И вообще... Кого он не любит-то?
– Настьку Митрохину. Вот уж ту точно не любит.
– А он вообще девчонок не любит, – вставил Алексей. – Считает, что им в физмате делать нечего. И, по большому счету, прав. А ты, Оленин, если он тебя выделяет, ты момент используй, не будь лохом! У Максимыча и связи, и деньги... Озолотит. И при бабках будешь, и в универе напрягаться не придется. Давай действуй! – нехорошо усмехнулся студент, оглянувшись на однокурсника Гошу Юркова. Тот в другом углу класса составлял походное меню.
– Ты про что? – Митя оторвался от палатки.
За дверью раздался голос Юрия Максимыча. Алексей замолк, затем излишне небрежно проговорил:
– Да так. Ни про что. Забудь. Ну, сворачиваем. Ровно идите, ровно. Это вам не скачки. Ну вот, Голубев вперед ушел. Куда несешься? Раскатывайте! Назад! И по новой!
– Вот она, дедовщина, в полный рост, – вздохнул Голубев.
– То ли еще будет! – отозвался «дед» Алексей Семенов.
Глава шестнадцатая. СЛЕДСТВЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯ
ПОСТАНОВЛЕНИЕ о назначении трассологической экспертизы следов обуви
г. Москва 11 декабря 2003 г.
Следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры РФ государственный советник юстиции третьего класса Турецкий А. Б., рассмотрев материалы уголовного дела №..., возбужденного по признакам ст. 164 ч. 1 и ст. 105 ч. 2 п. «ж» УК РСФСР,
установил:
7 ноября 2003 г. в кв. 90, д. 8 по Таврической улице совершено убийство гражданина Новгородского. Из квартиры похищены две картины, художников Малевича и Филонова, представляющие высокую художественную ценность.
В процессе расследования 20 ноября 2003 года при попытке продать указанные картины в антикварном магазине был задержан гражданин Мостовой О. Н.
При первичном допросе в качестве подозреваемого (с применением видеозаписи) Мостовой О. Н. признал себя виновным в хищении полотен авторства Малевича и Филонова. Однако впоследствии от первоначальных показаний отказался, отрицая свою причастность к краже и заявляя, что в квартире № 90 не был, а картины приобрел возле станции метрополитена «Охотный Ряд» у незнакомого мужчины.
При задержании Мостового у него были изъяты ботинки. Форма и размер их дают основание предполагать, что следы обуви, обнаруженные во время осмотра места происшествия, оставлены ботинками, изъятыми у Мостового О. Н.
Принимая во внимание, что для выяснения этого вопроса необходимы специальные познания, руководствуясь ст. 78 и 184 УПК РСФСР, постановил:
1. Назначить по настоящему делу трассологическую экспертизу, производство которой поручить экспертно-криминалистическому отделу ГУУР МВД РФ.
2. На разрешение эксперта поставить следующий вопрос: не оставлены ли следы, обнаруженные в кв. 90, дома 8 по Таврической улице во время осмотра места происшествия, ботинками, изъятыми у Мостового О. Н.?
3. В распоряжение эксперта предоставить ботинки, изъятые у Мостового О. Н., и два гипсовых слепка со следов обуви, обнаруженных на месте происшествия во время его осмотра.
Руководитель следственно-оперативной группы Генеральной прокуратуры РФ государственный советник юстиции третьего класса Турецкий А. Б.
* * *
Александр включил принтер, из узкой щели пополз лист бумаги. Зазвонил телефон.
– Турецкий, – чуть раздраженно произнес он, прижимая трубку к плечу, одновременно вытягивая текст и прикуривая.
– Александр? – раздался в трубке глуховатый голос Меркулова. – Зайди ко мне.
– Иду, – откликнулся тот. – Через пять минут буду.
В приемной заместителя генерального прокурора благоухала французским парфюмом Клавдия Сергеевна.
– Привет, моя радость! – привычно бросил на ходу Саша и направился к двери начальника.
– Какая же я радость? Что-то радости на вашем, Александр Борисович, лице не видно?
– Это не твоя вина.
Саша подмигнул боевой подруге и скрылся за дверью.
– Здравствуй, Саша, садись, – устало произнес Меркулов. – Ну, что там у вас по Новгородскому?
– А что у нас? Дела идут, контора пишет.
Саша положил на стол папку.
– Кого вы там схватили и упрятали в застенки?
– Ага, пытали электрическим током, подвешивали за...
– Давай по делу! У вашего обвиняемого отец – президент банка «Арго». Так что нам пристальное внимание со всех сторон обеспечено. Вот мне уже жалобу адвокат принес. И ходатайство об изменении меры пресечения под подписку о невыезде. Прочитать?
Турецкий отрицательно мотнул головой, поморщившись, как от зубной боли.
– Здесь и характеристика безупречная с места учебы прилагается. И про то, что данное правонарушение является первым и единственным, очень художественно рассказывается. Про то, как он любит бабушку и домашних животных. И вообще он белый и пушистый... Где мальчишка?
– В СИЗО. Условия содержания нормальные, камера вполне приличная.
– А с подпиской о невыезде нельзя было оставить?
– Костя, этот мальчик на первом же допросе сознался в краже. Но когда в кабинет Грязнова ворвались родители с адвокатом, он завопил, что ничего не делал. Мол, не виноватая я... Мы бы его отпустили под подписку, а его папаша, богатенький Буратино, тут же сплавил бы сыночка за рубеж. Что, не так?
– Так.
– А там ведь еще и труп! Убийство! И что нам, «висяк» нужен?
– Не нужен. Ты думаешь, что убийца этот мальчишка?
– Я ничего еще не думаю. То есть думаю, конечно, но это за скобками.
– Родители такую волну подняли! Меня с утра пресса достает. Клавдия в приемной изо всех сил отбивается. Генеральный звонил. У вас как с доказательной базой?
– Доказательной базы у нас – хоть задницей ешь, извини, конечно. Вот! – он потряс папкой. – Я назначаю экспертизы: трассологическую, биологическую, дактилоскопическую. Преступник оставил на месте происшествия и рядом с ним окурок «Парламента» и «пальчики». Наследил на дверном замке входной двери, внутри квартиры. Есть и слепки с обуви. Есть образец слюны. Когда у нас будут заключения экспертов, думаю, родители поутихнут. Кроме того, существует видеозапись первого допроса, где он признается в хищении. И на десерт: вдова покойного опознала бумажник, который мальчик Олежка спер из кармана ее мужа. От бумажника он даже отказаться забыл, придурок!
– Жалко парня.
– Жалко? Он входит в квартиру, где лежит убитый человек, и хладнокровно шарит по карманам. И тащит из его дома картины. Потом едет в общежитие, веселится, отмечает праздник, оставляет картины приятелю, которого могли повязать вместо него. Это сытый, хорошо одетый и достаточно совершеннолетний мальчик из очень состоятельной семьи. Он не от голода пошел на воровство. А может, и на убийство... И тебе его жалко?
– Звонила мать. Рыдала...
– Конечно! Они всегда рыдают, когда их детей настигает наказание за гадости, которые они делают. Как же, милого мальчика неизвестно за какие грехи засунули в каталажку!.. А он что? Просто озорничает по молодости и глупости... Парню девятнадцатый год! Он за все несет ответственность! Ты бы слышал, какой визг устроила эта убитая горем мамаша в кабинете Грязнова! Как она угрожала ему! И мне! Она обещала стереть нас в пыль, закатать в асфальт и еще что-то такое...
Александр не замечал, что почти кричит. В дверь кабинета просунулась Клавдия, спросила:
– Константин Дмитриевич, вам чаю принести?
И укоризненно взглянула на Турецкого.
– Принесите, голубушка. И кофе для Турецкого. Можно с валерьянкой.
– Лучше с сахаром, – буркнул Александр.
Клавдия внесла поднос, оставила его на столе, стрельнула в Турецкого аккуратно подкрашенными глазами, мол, что за моветон, Александр?! и молча удалилась.
– Так ты из чувства мести ее сына в тюремную камеру отправил? – прихлебывая чай, мирно спросил Меркулов.
– Брось ты, Костя, – тихо ответил Саша. – Сам же понимаешь, что это не так. Этот парень – единственный, кто может вывести нас на убийцу Новгородского.
– Так все-таки ты считаешь, что убийца не он?
– Думаю, не он. Конечно, он маленький сукин сын. Но не убийца. Не похоже. Но! Он был в квартире почти сразу же после убийства, вот что важно! Может быть, он что-нибудь вспомнит. Должен! Хоть какую-то деталь... Там сейчас в соседней квартире, у бабушки нашего «героя», Колобов работает. Может, и старуха что-нибудь вспомнит.
– Она, чтобы внука выгородить, не только вспомнит, она и придумает вам историй с три короба.
– Мы котлеты от мух отделять умеем, – Турецкий помолчал. – Какие у этого мальчишки мотивы? Одно дело в карман залезть, другое – расстрелять человека почти в упор.
– А у кого есть мотивы?
– Черт его знает. Вообще этот Новгородский – темная лошадка. Во-первых, получается, что в Думу его кто-то пропихнул. И для этого, чтобы расчистить ему место, убили другого депутата – Губернаторова. Не слабое начало парламентской карьеры, да? За те три года, что покойничек радел за народные нужды, он весьма приумножил свое благосостояние, проворачивая некие финансовые аферы. Этакий а-ля Хоботовский. Только дым пожиже да труба пониже. Но тоже гусь еще тот... И картины «ранее судимых Малевича и Филонова» неизвестно каким образом попали к убиенному. Откуда они у него взялись? Вдова не в курсе. Мол, это была часть его приданого. Как в рекламе. Ей-богу, хотелось бы взглянуть на него при жизни, познакомиться поближе. Шутка. Нет, серьезно, я такого депутата, по фамилии Новгородский знать не знал...
– Ну, по этому вопросу можешь проконсультироваться у Самойловича. Они там, в своем ведомстве, курируют весь депутатский корпус.
– Да лучше бы их вообще не знать никого. А то по «ящику» глядишь – вроде приличные люди. А как поближе подойдешь... такие конюшни авгиевы...
– Но-но, ты не обобщай! Что это за депутатофобство такое?
– Ладно, не обращай внимания, это я так... В рабочем порядке. Пары выпускаю.
* * *
Пока Турецкий «выпускал пары» в кабинете Меркулова, Василий Алексеевич Колобов вел ожесточенные бои местного значения в квартире Елизаветы Яковлевны Мостовой, старой большевички, человека активной жизненной позиции. Колобов сидел напротив старухи красный как рак. Он бился с нею минут двадцать. Но дальше первого вопроса они так и не продвинулись.
Мостовая, выпрямив спину, смотрела на него горящими ненавистью глазами и тыкала кривым сморщенным пальцем чуть ли не в лицо Колобова. Судя по всему, старуха видела себя в данный момент где-нибудь в подвалах не то гестапо, не то царской охранки. И сдавать товарища по борьбе, то есть собственного внука, не собиралась.
Двое муровских оперативников, присутствовавших на спектакле, едва сдерживали смех.
– Повторяю вопрос, Елизавета Яковлевна. В какое время ваш внук, Олег Николаевич Мостовой, пришел к вам седьмого ноября сего года?
– Когда надо, тогда и пришел! Нет такого закона, чтобы внук не мог бабку навестить!
– Отвечайте на вопрос!
– А ты на меня не рычи! Молокосос!
– Гражданка Мостовая, я к вам не для беседы под чаек пришел! Ваш внук подозревается в тяжком преступлении. Дача ложных показаний, введение следствия в заблуждение, короче, воспрепятствование производству предварительного следствия – это уголовно наказуемое деяние!
– Напугал! Да я всю юность в тюрьмах провела! Когда тебя, щенка, еще на свете не было!
Она едва не ткнула своей когтистой лапкой прямо в глаз Колобова. Тот отпрянул.
– Василий Алексеевич, а давайте ее на пятнадцать суток посадим. За хулиганство, – предложил один из оперов.
– Сажайте! Сатрапы! Держиморды! Висельники! – заорала старуха.
– Да ты понимаешь, дура старая, что твоему внуку двадцать лет светит? За убийство! – еще громче заорал окончательно вышедший из себя Колобов.
Старуха захлопнула беззубый рот, выпучила глаза.
– Какое убийство? Ты чего несешь?
– Соседа вашего грохнули седьмого ноября, вы что, не в курсе? – вежливо поинтересовался Колобов.
– Ну и что? Туда ему и дорога, дерьмократу чертову!
– Не выражайтесь. Ваш внук был у вас дома седьмого ноября?
– Был! Нет такого закона... – опять начала было старуха.
– Во сколько он приехал? В четыре часа, в пять? – тут же перебил Колобов.
– Почему в четыре? Он в три приехал!
– Вы точно помните?
– Точно. У меня с памятью все в порядке. Я ноотропил принимаю.
– Еще раз: он приехал ровно в пятнадцать часов? Почему вы так точно называете время?
– Потому что я обедаю в половине третьего. Я как раз пообедала, посуду помыла и ушла в залу. У меня там часы с боем. Вот они отбили три раза, а Олежек в это время в дверь звонил. Я еще не сразу и услышала.
– Хорошо, – не веря, что сломал упрямую старуху, почти ласково проговорил Колобов. – И сколько времени он у вас пробыл?
Старуха молчала.
– Вы вопрос слышали?
Глухо, как в танке.
– Он в четыре часа ушел? В пять? – попробовал применить прежнюю тактику Колобов.
– Не помню...
– Но как же так? А ноотропил?
– Чего пристал? Мы с Олежкой выпили... чаю. Меня и сморило. Уснула я. Проснулась, его нет уже.
– А во сколько вы проснулись?
– В восемь вечера. Олежек как раз по телефону позвонил, узнать, как я себя чувствую. Он такой мальчик заботливый! А ты такое говоришь про него! Как язык-то не отсохнет?!
– Спокойно! Дима, – обратился Колобов к подчиненному, – покажи сумку. Это ваша сумка, Елизавета Яковлевна?
Старуха долго разглядывала клетчатую хозяйственную сумку.
– Не знаю. Таких сумок много.
– У вас такая есть?
– Вроде была.
– Точнее, пожалуйста.
– Была. И что?
– И где она?
– В шкафу, должно быть.
– Давайте посмотрим.
– Или на кухне в ящике. A-а, так я ее потеряла!
– Когда?
– А вот перед праздником в магазин пошла и потеряла.
– Вы сами в магазин ходите?
– Хожу, а что?
– Ничего. Просто человек вы старый. Неужели родные не могут о вас позаботиться?
– Кто сказал, что не могут? Пусть о тебе, голодранце, так в старости заботятся, как обо мне! Если ты до нее доживешь, конечно.
«Вот стерва!» – красной молнией пронеслось в мозгу Колобова.
– Елизавета Яковлевна, – вежливо произнес он, – вы, кажется, вашего соседа не любили?
– Депутата? А чего их любить-то? За что? За нищету народную?
– Но вы-то вроде не бедствуете...
– Меня сын кормит! Два раза в неделю продукты привозит, копейку мне потратить не дает! Я не за себя. Я за других! Выйдешь на улицу, на лавочке посидеть со старухами, волосы дыбом встают. Они все сами с хлеба на квас перебиваются, а еще детям помогают. Потому как взрослым детям, которые должны стариков содержать, им не прожить иначе! Это что ж такое? Все с ног на голову поставили! Все устои жизненные перевернули! Кто это сделал, я тебя спрашиваю?
– Сосед ваш...
– И он в том числе. Тот еще крендель был!
– Что это значит?
– А то! У меня слух-то хороший. Я однажды у двери-то стояла, на улицу собиралась. А тут он как раз из лифта выходил. Я переждать решила. Не хотела с ним встречаться, раскланиваться... А у него телефон зазвонил. Мобительный.
– Мобильный?
– Ну! И слышу, он злобно так кричит: «Убрать его надо! Ликвидировать! Чтобы не болтал языком поганым».
– О ком это он?
– Не знаю о ком. А только нормальный человек так кричать не будет!
– Елизавета Яковлевна, а где ваша сумка?
– Какая?
– Хозяйственная.
– Так Олежка забрал.
– Он вам сказал об этом?
– Ну да. Когда звонил. А что?
– Ничего. Просто вы пять минут тому назад утверждали, что потеряли ее.
Мостовая вперилась взглядом в Колобова.
– Ах ты, змееныш, – зловеще улыбнулась она. – Старуху на слове ловишь, беспризорник? Я же тебя сейчас пристрелю, как муху.
– Как это пристрелите? – ошалел Колобов. – Из чего?
– Из оружия наградного. Небось не разучилась еще...
– Из оружия? Какого? – глупо улыбнулся Колобов.
– Из браунинга, вот из какого!
– Да откуда у вас браунинг-то, бабушка? – все улыбался оперативник.
– Откуда? Отсюда!
Старуха неожиданно резво поднялась, подскочила к комоду, пошарила в одном из ящиков и, обернувшись к Колобову, весело крикнула:
– Руки вверх, сатрапы!
Глава семнадцатая. ВЕЩДОК
