Текст книги "Возмездие"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

–        Вячеслав Иванович! К вам Вера Павловна Новгородская, – прощебетала в селектор Зиночка.

–        Пусть заходит.

Генерал поднялся навстречу еще молодой, красивой женщине с холеным лицом.

–        Здравствуйте, Вера Павловна! Позвольте вашу шубу. Мы ее вот сюда, на вешалку. Какой красивый мех! И вам очень к лицу. Ну, прошу!

Вера Павловна опустилась на предложенный стул возле длинного стола для заседаний.

Генерал сел не на свое начальничье место во главе стола, а напротив женщины, положил на стол крупные руки с короткими, в веснушках, пальцами. Мол, вот он я, весь перед вами.

Вера исподтишка разглядывала его. Лет за пятьдесят, лысоват, полноват. Но очень дружелюбное, умное лицо с внимательными глазами доктора. Пожалуй, генерал понравился ей больше, чем тот «важняк», что допрашивал ее в первый раз. В генерале угадывалась способность сочувствовать. А в Турецком... Вряд ли. Вера окрестила его про себя карьеристом.

–        Вера Павловна! Рад сообщить вам, что украденные из вашего дома полотна Малевича и Филонова найдены! Сейчас их принесут, и вы должны их опознать, хорошо? Если это, разумеется, те самые полотна, – улыбнулся он обезоруживающей улыбкой.

Вера невольно улыбнулась в ответ.

–        Зинаида Николаевна, попросите ко мне Гордеева с картинами. Хотите чаю или кофе? – это уже Новгородской.

–        Нет, благодарю. Я из дома. И мы ведь ненадолго, да?

Генерал не ответил, достал из кармана пачку сигарет.

–        Вы курите?

–        Иногда.

–        Могу я предложить вам сигарету?

–        Нет, спасибо. У меня есть свои.

–        А я, с вашего разрешения, закурю. Можно?

–        Разумеется. Вы здесь хозяин.

–        Да. И разговор наш вполне официален. Посему я включаю диктофон. Об ответственности за дачу ложных показаний вас уже предупреждали, не так ли? Так что я проговариваю обязательный текст исключительно формально, – снова улыбнулся он и почувствовал, как женщина моментально напряглась.

–        Можно, товарищ генерал? – В проем двери просунулась русая голова руководителя экспертного отдела предметов, представляющих художественную ценность, Павла Гордеева.

–        Нужно! – откликнулся Грязнов.

Симпатичный майор вошел, неся в руках картонную коробку.

–        Павел Сергеевич, покажите Вере Павловне полотна.

Картины были извлечены из коробки. Майор держал их, демонстрируя Новгородской.

Вера Павловна воскликнула:

–        Да, это они!

И потянулась к рамкам, ощупывая их, как найденных детей.

–        Спасибо, Павел Сергеевич. Можете идти.

Гордеев уложил картины обратно, ухватил коробку и исчез.

–        А когда я могу получить их? – опешила Новгородская.

–        Не знаю, Вера Павловна. Картины проходят экспертизу. Вы ведь так и не смогли объяснить, как они попали к вашему мужу. Поэтому сейчас восстанавливается их история, так сказать. Как только все точки над «и» будут расставлены, вы получите полотна. Разумеется, если история их приобретения чиста.

Новгородская замолчала, разглядывая поверхность стола.

–        Зачем же вы меня вызвали? – произнесла она наконец.

–        Чтобы порадовать вас. Картины найдены! Разве вы не этого требовали от нас весь этот месяц?

Новгородская снова замолчала. Затем произнесла:

–        Следовательно, найден и убийца моего мужа?

–        Вот с этим сложнее, – вздохнул Грязнов.

–        То есть как? – Женщина вскинула на него серые глаза. Глаза горели напряженным огнем.

–        Видите ли... У следствия есть основания полагать, что хищение картин и убийство вашего мужа – это два разных преступления.

–        Почему? – Этот возглас вырвался у нее нечаянно и звучал вполне искренне.

–        Почему? Есть ряд улик, которые подтверждают мои слова. И есть тайна следствия. А оно еще не закончено. Вера Павловна, мне очень неприятно затрагивать больную для вас тему. Но я вынужден коснуться вашей семейной жизни.

–        Ее уже касался ваш... коллега, – глухо произнесла Новгородская.

–        Да, Александр Борисович пытался говорить с вами об этом, но вы от разговора уклонились. Видите ли, мы довольно много времени занимаемся расследованием убийства вашего мужа. И круг, так или иначе, сужается. Я очень прошу вас, расскажите о вашей семье, – действительно попросил Грязнов, накрыв руку женщины своей ладонью. Вера Павловна секунду сидела неподвижно, словно птичка на плече великана, затем убрала руку, молча полезла в сумочку, достала пачку «Вог». Грязнов поднес зажигалку. Женщина затянулась, руки ее подрагивали. – Хорошо, я вам помогу. Вы познакомились с Георгием Максимилиановичем в мае двухтысячного года на московской конференции, посвященной вопросам образования. Вы на этой конференции сделали блестящий доклад о разработанной вами методике изучения английского языка. В перерыве к вам подошел симпатичный мужчина, представился, выразил восхищение вашим докладом и лично вами... И не отходил от вас ни на шаг. Правильно?

Новгородская молча кивнула.

–        Вы к тому времени – разведенная женщина, воспитывающая сына, без алиментов, безо всякой помощи, с больными стариками родителями за спиной. Едва сводящая концы с концами, несмотря на талант педагога. Правильно? Правильно. Вы устали от одиночества, от вечной заботы о хлебе насущном, а ваш новый знакомый, как выяснилось, имел весьма радужные перспективы... хм-м, трудоустройства в Москве. Он довольно быстро сделал вам предложение. И вы его приняли. У будущего мужа было много достоинств. И лишь один недостаток. О котором он вас не предупредил.

–        Зачем вы говорите мне все это? Вам так нравится мучить людей? – еле слышно процедила Новгородская.

–        Нет, мне совсем не нравится кого-либо мучить. В том числе вас. Но я делаю свою работу. Итак, Новгородский прошел выборы в Думу, переехал в Москву, вы расширили жилплощадь, ибо к тому времени уже были замужем... И жизнь пошла своим чередом.

Грязнов помолчал, прикурив новую сигарету.

–        Когда вы узнали, что он гей? – мирно спросил он.

–        Какая разница? – устало произнесла Вера Павловна. – Какое это имеет значение? Вообще – его сексуальная ориентация, кого она касается? Меня мой муж устраивал. У нас сексуальная свобода. Он имел право спать с теми, с кем хотел.

–        Вот как? – Грязнов внимательно рассматривал лицо сидящей напротив женщины. – Вера Павловна, я буду вынужден пригласить на допрос вашего сына.

–        Как? – одними губами промолвила Вера. – Вы не имеете права! Он несовершеннолетний!

–        Я имею право. Согласно статье сто пятьдесят девятой УПК я имею право его допросить. При допросе будет присутствовать педагог. И, может быть, вы. Если следствие сочтет это необходимым.

–        Вы не сделаете этого! Оставьте его в покое! – закричала было женщина. Но горло ее перехватил спазм. Она зашлась мучительным кашлем.

–        Выпейте воды! – Грязнов протянул стакан, который Вера Павловна с силой оттолкнула. Вода пролилась на мундир, но Грязнов не обратил на это никакого внимания.

–        Пейте, я прошу вас! – почти страдальчески произнес он.

Женщина послушалась, сделала пару глотков. Кашель стих. Она смотрела на Грязнова ненавидящими глазами.

–        Вера Павловна, это вы убили мужа? – тихо спросил Грязнов. – Вернее, вы его заказали?

Новгородская рассмеялась сухим, каким-то лающим смехом:

–        Я его убила? Ха-ха! Да я бы сто раз убила его! Сто, а не один, понимаете? Он влез в мою душу стихами, музыкой, выставками, спектаклями... Он приручил меня, как собачонку. Он очень быстро перестал спать со мной, это так. Я научилась думать, что это не важно! Что он устает на работе. От этой сволочной депутатской работы и половой гигант станет импотентом. Мне было важно, что он рядом. Что он умен, богат, успешен. Рядом с ним и я была богата и успешна. Для женщины в сорок пять это важнее секса. Мне было важно, что он полюбил моего мальчика, что он заботился о нем! Я жила в этих иллюзиях два года, пока «добрые самаритяне» не раскрыли мне глаза... Я чуть с ума тогда не сошла: мой муж – гей! Но я научилась жить и с этим, понимаете? И скрывать от Костика причины ночных похождений отца. Он ведь усыновил моего мальчика, понимаете?

Новгородская кричала, но кричала почти беззвучно, как выброшенная на берег рыба. Грязнов боялся вставить даже звук в этот горячечный поток слов. Ему казалось, что от возникшего в кабинете почти осязаемого, словно разряды молнии, напряжения вот-вот лопнет пленка диктофона.

–        А потом я встретила Бондаренко, нормального мужика. Ленивого, циничного, но нормального, понимаете? А у меня пять лет вообще не было мужчины. Как будто я в колонии строгого режима отсидела. И я в него влюбилась. Просто влюбилась в его запах, его постель, его член, называйте это как хотите. И потеряла голову. Да! Потеряла голову. И упустила ситуацию... А когда поняла, что с Костей что-то происходит, было поздно!

Она разрыдалась отчаянно. Без слез. Мучительными спазмами.

–        Знаете, когда я узнала всю правду, до конца? Когда уехала с Костиком в Египет. Только там, вдали от своего «папаши», он признался мне, что Георгий растлил его, понимаете? Своего приемного сына! Он заставлял моего мальчика заниматься с ним всякими гнусностями и шантажировал его. Он пугал ребенка тем, что со мной может что-нибудь случиться! Что я каждый день за рулем, и мало ли что... Подонок! Он так запугал Костю, что тот перестал разговаривать! Мне казалось, у него начался аутизм, понимаете? И я увезла его. Только за границей, за тысячи верст от дома, он открылся мне. Так он боялся своего папочки, понимаете?! Вы считаете, что это я его убила? Ха! Я летела домой с единственной мыслью застать этого подонка дома и всадить кухонный нож в его поганые яйца! И поворачивать, поворачивать! Раскрошить его гнусную мошонку в клочья, в дым! Но меня опередили...

Она разрыдалась уже по-настоящему, по-бабьи... Слезы струились по лицу, ставшему почему-то очень молодым, но и очень несчастным.

Грязнов подавленно молчал. Вера выплакалась, подняла на него глаза в опухших веках.

–        Почему вы не рассказали всего этого сразу? При первом допросе? – спросил Вячеслав Иванович.

–        Потому что я защищала своего ребенка, неужели непонятно? Новгородскому уже не поможешь. Да, честно говоря, собаке – собачья смерть! Я думала, его убил кто-то из «голубых». И картины прихватил заодно. Но если бы я все рассказала, вы начали бы допрашивать Костю! А это невозможно! Я этого не позволю! – она опять закричала, и осеклась, посмотрела на Грязнова раненой птицей, и тихо добавила: – Вы ведь не тронете моего мальчика, да? Вы не сможете этого сделать...

–        Успокойтесь, Вера Павловна. Я вам обещаю, никаких допросов не будет. Занимайтесь сыном и ни о чем больше не думайте. Я сейчас вызову машину и вас отвезут домой, хорошо? – глухо проговорил Вячеслав Иванович.

Вера молча кивнула.

Глава тридцать вторая. ЯБЛОНИ В ЦВЕТУ

15 марта 2000 года

Дорогой Сереженька!

Какая у нас радость! Митька почти студент! Представляешь, поступил в свой университет с первой же олимпиады! Еще три месяца учиться в школе, а он уже зачислен в вуз! Ура, ура!! Как жаль, что ты не дожил до этих дней, не можешь порадоваться вместе с нами. А мы все счастливы: твоя теща закармливает внуков вкусностями, Севка прислал телеграмму со своей границы, поздравил племянника. Он ведь скоро демобилизуется. И что будет делать дальше? Ладно, найдет себе применение. Что-то у меня мысли разбегаются, как тараканы. Ты всегда ругал меня за то, что перескакиваю с одного на другое, помнишь?

Лучше я тебе расскажу побольше о Мите. Он в начале учебного года так пугал меня! По математике сплошные двойки, представляешь? Это в выпускном классе! А потом как-то взялся за ум. Правда, опять пришлось позаниматься с Юрием Максимовичем. Теперь уж Митька сам к нему ходил. Все-таки Юрий Максимыч очень деликатный человек: понимал, что вводит меня в лишние расходы – обеды, ужины, – и перенес занятия с Митей на свою территорию. Митька, правда, всю осень и зиму бродил угрюмый, неразговорчивый. Прямо весь в себе. Я думаю, он очень боялся, что не поступит. Сейчас, когда стало известно о зачислении, немного повеселел. А Санечка весь год ходил на подготовительные курсы в Митькин лицей, как раз в группу Юрия Максимовича. И влюбился в Максимыча, как Митька когда-то. В мае будет поступать туда. Надеюсь, поступит. Как здорово, что у них с Митькой такой учитель! Тебе бы он тоже очень понравился, честно. И мне он нравится.

Если честно, я была бы не против видеть его постоянно в нашем маленьком сумасшедшем доме. Но он очень самодостаточен. Увы!

* * *

Марина раскрыла дневник наугад и попала как раз на эту запись, сделанную в марте. А теперь уже конец мая. Вовсю цветут яблони.

Девятого мая приходил Юрий Максимович. Захотел познакомиться с Марининой мамой. Это было настолько неожиданно, что Марина перепугалась и чуть было не отказалась, придумав на ходу поездку на дачу. Но мама расхворалась, никуда не захотела ехать и, как нарочно, напросилась в гости. Пришлось перезванивать Максимычу и приглашать. А то могло получиться очень неловко: Марина патологически не умела врать. И наверняка потом проговорилась бы, что девятого мая была дома.

Опять огорчил Митька, удравший из дома еще поутру, едва узнав о визите бабушки и своего учителя. Наговорил с три короба: встреча класса, катание на лодках... И ушел, как Марина ни уговаривала его остаться.

Знакомство произошло в той самой напряженной обстановке, которую так умела создавать Маринина мама. Все чувствовали себя скованно под ее пристальным взглядом, просвечивающем, как рентген. Юрий Максимович был главной мишенью артобстрела. Но нужно отдать ему должное: терпеливо и учтиво отбивал стрелы противника.

Марине в конце концов удалось вытащить Максимыча на кухню покурить. И здесь произошла другая неожиданность: Юрий Максимович предложил ей вместе с мальчиками совершить поездку в Европу.

–        Как это? – не поняла Марина.

–        Что – как? Выбираем маршрут и едем. Вы, я, Митя и Саша.

–        Но... Это очень дорого, я не смогу собрать такой суммы, – пролепетала Марина.

–        Во-первых, у меня есть люди, работающие в турагентствах. Нам могут подобрать недорогой маршрут. Во-вторых, вы, кажется, забыли, что находитесь в нашем туристическом клубе на льготных условиях?

Основную часть расходов я беру на себя. Мне очень хочется порадовать Митю, который досрочно стал студентом, и Сашу, который наверняка станет лицеистом. А также вас и себя. Вы прикиньте, сколько вы сможете потратить, чтобы не чувствовать себя... обязанной, что ли. Хотя мне было бы приятно освободить вас от всех расходов.

У Марины часто-часто забилось сердце. Это было что-то новое в их устоявшихся отношениях. При сдержанности Максимыча это приглашение можно было рассматривать как предложение руки и сердца...

К счастью, мама засобиралась домой, категорически запретив ее провожать. И через несколько минут они втроем сидели на кухне и прорабатывали предполагаемый маршрут. Максимыч настаивал на Италии, Саня вопил, что хочет в Испанию на корриду (как будто он повидал все, кроме корриды!), Марина соглашалась и на то, и на другое.

–        Я сейчас рекламную газету принесу, – заявил Саня, сползая со стула, на котором сидел немыслимой колбасой, закрутив ноги чуть ли не за уши.

–        Иди, иди, и побыстрей! – Юрий Максимович звонко шлепнул мальчика по заду.

Саша на мгновение почувствовал его пальцы в своей промежности и ошалело обернулся.

Марина увидела лицо сына. Действительно, жест Максимыча был каким-то непотребным. «Так девок в кабаках шлепают», – подумала Марина, стараясь отогнать неприятное впечатление Юрий Максимович тут же отвлек ее каким-то разговором. Затем вернулся Саня с газетой, и они погрузились в ее изучение.

За этим занятием их и застал Митя.

–        Сынок, слушай, какая новость потрясающая! – воскликнула Марина. – Юрий Максимович приглашает нас съездить вместе за границу.

–        Куда? – опешил старший сын.

–        Куда-нибудь! Мы как раз маршрут выбираем. Присоединяйся!

–        А с какой это стати? И на какие мы деньги поедем? – ни на кого не глядя, спросил Митя.

–        Это мой подарок. Тебе на поступление в институт. Саше – на поступление в наш лицей, – Юрий Максимович посмотрел на Митю своим особенным взглядом, властным и колючим.

Митя очень хорошо знал этот взгляд. Тем не менее возразил:

–        Он еще не поступил в лицей. А я еще не окончил школу.

–        Так мы не завтра и поедем, – спокойно ответил Максимыч, но глаза его сверкнули злобным огнем.

–        Митя! Это вместо «спасибо»? – укоризненно произнесла Марина.

–        Большое вам спасибо, Юрий Максимович, – вежливо ответил Митя, не глядя на учителя.

–        Ладно, Марина Борисовна, отложим этот разговор на несколько дней. Завтра я уезжаю в Москву на конференцию, вернусь через три дня. А вы за это время примите общее решение: куда именно вам хотелось бы поехать. Рассчитываем на август, идет?

Марина радостно кивнула. Прямо как девочка.

–        А теперь позвольте откланяться. Как всегда все очень вкусно. У вас очаровательная мама, Марина Борисовна.

–        Спасибо. Удачи вам на конференции.

–        Благодарю.

Едва дверь за учителем захлопнулась, Митя заявил:

–        Я никуда не поеду. Ни в какую заграницу.

–        Почему? – Марина опустилась на стул.

–        Не хочу, и все. Я хочу провести лето на даче. А вы поезжайте. Не обязательно всем колхозом по Европе шастать.

И ушел в свою комнату. Как он умеет одной фразой испортить матери настроение!

Прошло три дня, затем пять. Прошла неделя, другая. У Митьки приближались выпускные экзамены. Санечка поступил в лицей, в класс Юрия Максимовича.

Учитель давно вернулся со своей конференции, но ни разу не позвонил. Это было странно, совершенно не похоже на Максимыча. И Марина не находила никакого объяснения объявленному бойкоту. Неужели он так обиделся на Митю? Марина сама завела с сыном разговор о путешествии.

–        Митька, ты что же, хочешь лишить свою мать единственной возможности побывать за границей?

–        Это ты о чем?

–        Как – о чем? О приглашении Юрия Максимовича. Если ты не поедешь, я тоже не поеду.

–        Расслабься. Мы оба не поедем – усмехнулся сын.

–        Почему?

–        Поговаривают, что Максимыч уезжает в Москву.

–        Как это? Надолго?

–        Говорят, навсегда.

–        Почему?

–        Говорят, он женится на москвичке. Буквально на днях. И переезжает в Москву.

Марина рухнула на стул, распахнув на сына черные глаза.

–        А как же... Как же мы?

–        А что мы? Я поступил куда хотел, Саня тоже. Чего же еще?

Вглядевшись в побледневшее лицо матери, Митя опустился перед ней на колени и с жаром произнес:

–        Мама! Ты не переживай! Не нужно переживать! Ты даже не представляешь себе, до какой степени тебе не нужно расстраиваться из-за его отъезда!

–        Что? – рассеянно переспросила Марина.

Она словно не слышала сына, уставившись пустыми глазами в окно.

Глава тридцать третья. ДЕСАНТ

Турецкий сел в поезд, отправлявшийся в Великий Новгород. Ровно три дня тому назад на этом же вокзале его встречал Гоголев. Начальник питерского угро стал еще осанистее, сановнее, прибавив в весе и количестве звездочек на генеральском погоне. Но для Турецкого он оставался тем же Виктором Гоголевым, с которым не раз приходилось работать вместе. С которым было легко работать и приятно отдыхать за празднично накрытым столом.

Они обнялись и направились в «Октябрьскую», гостиницу, где обычно останавливался Турецкий, приезжая в Петербург. Там Гоголев еще раз рассказал Саше все, что удалось узнать о судьбе «ранее судимых Малевича и Филонова».

Собственно, он повторил то, что уже поведал Грязнову в телефонном разговоре. Действительно, отсутствие картин в эрмитажном хранилище было установлено при проверке, которую проводило Министерство культуры в августе 1999 года. «Тогда, знаешь ли, копали под директора – вот и организовали проверку», – пояснил Гоголев. Но картины эти не значились в соответствующих списках, поскольку были личным даром умершего в блокаду коллекционера тогдашнему директору Эрмитажа. А тот, человек в высшей степени щепетильный, передал картины музею. Но блокадная зима, которая выкашивала сотрудников как траву в сенокос, бомбежки и прочие военные трудности – все это и привело к двусмысленной ситуации: кто-то из администрации забыл издать соответствующее распоряжение, так как много других, более срочных и неотложных дел приходилось решать ежедневно. А сотрудники не спешили вносить картины в официальный каталог, ибо они все-таки значились личным даром умершего лично академику. Словом, к моменту проверки картин в хранилище не оказалось.

Руководитель реставрационного отдела, на чьих площадях и располагалось хранилище, вышел на пенсию. Адрес его, впрочем, был известен. Так же как и тот факт, что лучшая сотрудница отдела – Глебова Наталья Ивановна уволилась сразу после окончания работы комиссии. И, со слов Гоголева, злые языки в приватных беседах утверждали, что именно она и была причастна к исчезновению картин.

Александр навестил бывшего начальника Глебовой. Это был мужчина лет семидесяти, с сердитым лицом обиженного мальчика. Представившись, показав удостоверение и объяснив цель визита, Саша в который уже раз выслушал историю о неразберихе в каталогах, о двойных списках...

–        Вы знаете, сколько единиц хранения в запасниках Эрмитажа? – грозно вопросил Виталий Ярославович.

Турецкий был вынужден признать, что не в курсе.

–        Боже мой! И эти люди работают на защите закона! Мне жаль ваше поколение! – рассердился Виталий Ярославович.

На вопрос, чем было вызвано увольнение Глебовой из Эрмитажа сразу после завершения проверки, ее бывший начальник с жаром воскликнул:

–        Глебова прекрасный специалист и исключительно порядочный человек! Так что я ваши намеки не принимаю!

–        Помилуйте, какие намеки? – замахал руками Турецкий.

–        А такие! Будто я не знаю, что всякие дураки болтают! А вы слушаете! Глебова уволилась по собственному желанию! И уехала из города по состоянию здоровья! У нее очень слабое здоровье, а у нас очень тяжелый климат! – и старик сердито уставился на Турецкого, давая понять, что именно он, Александр, виновен в слабом здоровье реставратора Глебовой и тяжелом питерском климате.

Выяснить, куда же именно отправилась поправлять здоровье бывшая сотрудница Эрмитажа, не удалось. Виталий Ярославович утверждал, что никогда не лез в частную жизнь своих подчиненных, что он и сам слаб здоровьем и вообще... Вот сейчас, например, ему следует принять лекарства и лечь отдохнуть.

На том и расстались. После чего Александр посетил лучший музей страны и в отделе кадров выяснил, что Глебова переехала в Великий Новгород. Это было широко известно, поскольку оттуда, прежде чем принять Наталью Ивановну на работу, на нее запрашивали характеристику, которую готовил именно Виталий Ярославович. Все складывалось очень просто.

Пользуясь случаем, Саша прошелся по музейным залам, надолго застряв среди «больших и малых голландцев».

Уже спускаясь по лестнице, он обратил внимание на молодую женщину, стоявшую внизу среди группы экскурсантов. Стройная, с весьма привлекательным лицом, которое ничуть не портили, а, пожалуй, оттеняли очки в тонкой оправе, с поднятыми в узел черными, с проседью волосами, эта женщина удивила его печальным, даже тоскливым выражением глаз.

Но вот она повела свою группу куда-то в эрмитажные чертоги, и Саша потерял ее из виду.

Вечером он гулял по городу, уже убранному в новогодние одежды. Поразился, как преобразилась центральная его часть, с красиво подсвеченными творениями гениальных зодчих. «Я вернулся в свой город, знакомый до слез», – мурлыкал про себя Александр. Ибо для него этот город был действительно родным и знакомым именно до слез. Поскольку здесь, среди этих прямых, как стрелы, улиц, пронеслись когда-то самые волнующие, самые прекрасные мгновения его жизни...

Александр приподнял занавеску. Питер давно остался позади. Нескончаемое белое пространство простиралось там, за окном. Казалось, поезд стоит на месте, если бы не проносившиеся мимо огоньки деревень да мерный перестук колес...

Новгород поразил его прямо-таки стерильной чистотой улиц, приветливыми, улыбчивыми людьми, которые охотно объясняли, как дойти до гостиницы, и какую лучше выбрать, и что следует посмотреть в их замечательном городе. Давненько Александру не доводилось бывать в таких тихих, уютных городках.

Он поселился в лучшей гостинице и подивился, сколь несущественна плата за вполне приличный одноместный номер. Гостиница располагалась на берегу Волхова, затянутого ледяным покровом. Здесь же, совсем рядом, находился Детинец – ансамбль новгородского Кремля, где работала реставратором Наталья Ивановна Глебова.

Кинув вещи, Турецкий направился в музей.

Директор, ухоженная седая дама в перстнях, увидев служебное удостоверение Александра, округлила глаза.

–        Вы, пожалуйста, не пугайтесь, – как можно лучезарнее улыбнулся Турецкий. – Наталья Ивановна нужна мне как эксперт. Мне ее рекомендовали как знатока русского искусства начала двадцатого века и прекрасного реставратора...

–        Да, да, она действительно уникальный специалист! – облегченно выдохнула директор. – Вы хотите, чтобы я вызвала ее сюда?

–        Она сейчас на работе?

–        Конечно! У нас строгая трудовая дисциплина. Мы работаем до семнадцати сорока.

Саша взглянул на часы. До окончания рабочего дня оставалось двадцать минут.

–        Уверяю вас, она на месте. Таня, позвони в реставрационный отдел, узнай, Глебова на месте?..

–        Я бы предпочел пройти туда сам, если можно. Заодно посмотрю, как работают реставраторы.

–        Боюсь, сегодня вы уже этого не увидите. Сейчас они моют кисти, убирают свои рабочие места и все такое, – объяснила начальница.

–        Все равно, зачем пугать человека вызовом к директору, правда?

–        Вы полагаете, они меня боятся? – насупилась дама.

–        Тамара Викторовна, Глебова на месте, – доложила секретарша.

–        Если можно, пусть ваша Танечка проводит меня и познакомит с Натальей Ивановной, – настаивал Турецкий.

–        Разумеется, – обиделась директор.

Было очевидно, что ей ужасно хочется присутствовать при беседе подчиненной и «важняка» аж из самой Генеральной прокуратуры.

«Обойдешься!» – не очень вежливо подумал про себя Турецкий.

Танечка накинула шубку и повела Александра через двор, если можно назвать так пространство, огороженное одноэтажными каменными строениями, в середине которого возвышалась фигура, представлявшая собой точную копию памятника Екатерины Второй в Питере. Разве что поменьше в размерах. Танечка на ходу просвещала Турецкого:

–        Каменные стены Кремля были заложены в одна тысяча сорок четвертом году по приказу Ярослава Мудрого. Год спустя началось строительство храма Софии, видите, вот он? Красавец, правда?

–        Не то слово! – с жаром откликнулся Турецкий.

Наконец они добрались до цели. Отдел реставрации почти в полном составе, то есть в количестве шести человек, собирался домой. Три женщины и трое мужчин, все примерно одного возраста, тридцати пяти – сорока лет, весело переговариваясь, надевали шубы, куртки, дубленки. Танечка обратилась к одной из дам – полненькой, очень милой, с короткой стрижкой русых волос, которые оттенял темно-коричневый мех шубки.

–        Наталья Ивановна, это к вам! – Таня выдвинула вперед Турецкого, который был мгновенно и внимательно изучен присутствующими.

–        Александр Борисович Турецкий, – представился Саша.

–        О, какие люди! – оценила внешние данные «важняка» одна из женщин.

Сейчас добавят «и без охраны», усмехнулся про себя Александр.

–        И без охраны! – тут же вставила вторая.

–        Наташ, ты где будешь-то? Что Глебову сказать? – поинтересовался кто-то из мужчин.

Наташа не ответила, настороженно посмотрела на Турецкого:

–        Только что Тамара Викторовна звонила, сказала, что вы хотите со мной поговорить?

–        Это правда, хочу, – обаятельно улыбнулся Турецкий.

–        Только не здесь, хорошо? Наш рабочий день уже закончен. А мы всегда уходим с работы все вместе. Пойдемте, Александр Борисович! Ребята, закроете, да?

–        Наташ, ты где будешь-то? – повторил все тот же мужчина.

–        Да не волнуйтесь вы за меня! Александр Борисович – не людоед, правда? Ну, до завтра, ребята!

Наталья Ивановна подхватила Сашу под руку и буквально вытащила на улицу.

–        И где же мы будем разговаривать? – слегка растерялся от такого напора Турецкий.

–        Где хотите. Хотите, пойдем ко мне домой?

–        А ваш муж не будет против?

–        Мой муж – прекрасный человек. Он всегда и во всем со мной «за» и никогда не «против».

–        Это далеко? Ваш дом?

–        Ну... около получаса пешком. Прогуляетесь.

Они как раз проходили мимо Сашиной гостиницы.

–        Знаете, Наталья Ивановна, а можно я приглашу вас в ресторан? Это рядом. А потом вызовем такси. За мой счет, – поспешно добавил он.

–        Это излишне. Я позвоню мужу, и он за мной заедет. Если вам удобнее в ресторане, пожалуйста!

Глава тридцать четвертая. ИСТИНА В ВИНЕ

Да, ему было удобнее в ресторане. Впрочем, ему было бы удобно побеседовать с Натальей Ивановной и на ее рабочем месте, но оттуда Глебова выставила его с непонятной и даже неучтивой настойчивостью. Идти же к ней домой Турецкий не хотел потому, что предстоящий разговор не был подкреплен никакими фактами с его стороны. Вся информация, уличающая Наталью Ивановну в преступном деянии (выражаясь языком протоколов), носила неофициальный характер. И она могла бы его попросту выставить, если бы ей не понравился ход и тон их беседы. Конечно, то, что Наталья Ивановна причастна к хищению полотен, – это весьма гипотетическое предположение. Глебова ему понравилась. Кроме того, и это более существенно, ему понравилось, что ее завуалированно, но страстно защищал бывший начальник, Виталий Ярославович. Но все это лишь впечатления, не более того. Так что лучше изучать противника – или партнера? – этого он и сам еще не знал, на нейтральной территории. Турецкий не оценил лишь одного: того, что в маленьких городках нейтральных территорий не бывает.

Они вошли в зал ресторана, где было достаточно людно, несмотря на раннее еще для вечерних мероприятий время: часы показывали начало седьмого. Пока Турецкий вел свою спутницу к столику, ее то и дело окликали, приглашали присесть, спрашивали о муже, поглядывая на Александра благожелательным, но чуть настороженным взглядом, который он расшифровал так: «Она наша, и мы ее любим. Ты ее гость, мы тебе рады. Но не дай тебе Бог ее обидеть!»