Текст книги "Возмездие"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Короче, Турецкий чувствовал себя иноземцем в большой чужой стае.

–        Что делать, это провинция, – улыбнулась Наташа, словно прочитав его мысли. – Я забыла вас предупредить, что меня здесь все знают и многие, надеюсь, любят. Так что нам с вами обеспечено пристальное внимание присутствующих. Впрочем, оно весьма ненавязчиво, так что не пугайтесь!

Турецкий усадил свою даму, сел напротив, разглядывая карту меню. Глебова тут же достала из сумки пачку сигарет.

–        Извините, я курю, как извозчик. Вредная, но любимая привычка.

–        Я и сам не без греха, – откликнулся Саша, выложив на стол свою пачку, и, щелкнув зажигалкой, дал даме прикурить. – Будем считать, что обменялись верительными грамотами, – улыбнулся он.

–        Это вы сказали, – чуть отстраненно произнесла Наталья.

«То есть я пока с тобой, московским прощелыгой, ничем не обменивалась» – так расшифровал Александр ее слова. И рассердился. Тем не менее весело произнес:

–        Предлагаю заодно и поужинать.

–        Заодно с чем? С наручниками и кандалами? – так же весело улыбнулась она в ответ.

–        Вы опасаетесь кандалов?

–        Я ничего не опасаюсь. Все плохое в моей жизни уже случилось. Худшее, правда, еще впереди.

–        А что вы считаете худшим?

–        Худшее – это если мой муж умрет раньше меня. А для него худшее – наоборот. Так что нам следует умереть в один день, как героям Грина.

–        Вы так любите друг друга?

Наталья вскинула брови, на мгновение задумавшись.

–        Любим? Не знаю. Это уже не любовь. Это дальше. То, что не можем друг без друга жить, – это точно!

К их столику подошел официант.

–        Добрый вечер, Наталья Ивановна! Что будем заказывать?

–        Добрый вечер, Олег! Пожалуйста, рыбное и мясное ассорти, овощной салат, маслины, жюльен. На горячее пельмени из медвежатины, это попозже. Все на двоих.

–        И бутылку коньяку! – едва успел вставить Турецкий. – Вы пьете коньяк? – с сомнением обратился он к своей даме.

–        И не надейтесь! Пью! – категорично заявила дама.

Все-таки она ему определенно нравилась.

Пока на столике появлялись закуски, они молча курили, словно соперники в разных углах ринга. Официант разлил коньяк и исчез, пожелав «очаровательной Наталье Ивановне и ее гостю приятного вечера».

–        Мы постараемся не разочаровать вас, – натужно улыбнулся в ответ Турецкий.

–        За что? – Глебова подняла свой бокал.

–        За истину. В вине, – попытался пошутить Александр.

–        Идет!

Она хлопнула – именно хлопнула – одним глотком изрядную порцию коньяка и прищурилась на Александра большими серыми глазами. Ему ничего не оставалось делать, как последовать ее примеру.

–        Закусывайте! – приказала Глебова и принялась раскладывать по тарелкам закуски.

Он обратил внимание на ее руки: маленькие, округлые, с изящной кистью и круглыми, покрытыми светлым лаком ноготками. Давно уже Сашу не брали в такой крутой оборот мягкие женские ручки.

Он налег на закуски, поскольку был голоден. И для того, чтобы взять определенный тайм-аут. Казалось бы!

–        Так что, картины нашлись? – небрежно осведомилась Глебова.

–        Какие картины? – едва не поперхнулся Турецкий.

–        Филонов. Малевич. Вы ведь из-за них приехали в наше захолустье под самый Новый год, не так ли?

Спокойно. Взять паузу. Закурить. Посмотреть в глаза нахалки прищуренным взором следователя по особо важным делам.

–        Откуда у вас такие сведения?

–        Какие? Что вы приехали за мной из Москвы в связи с этими полотнами? Александр Борисович! Питер – город маленький. Новгород – того меньше. Все, кому нужно, получают информацию от тех, от кого нужно.

–        Вам звонил ваш начальник? – догадался наконец Турецкий.

–        Бывший начальник! – подняла пальчик Наташа. – Да, звонил, – она весело тряхнула головой. – И умолял меня уехать куда-нибудь на недельку. В Комарово, до второго – как в песне поется.

–        И что же вы не уехали?

–        А зачем? Мне как раз очень интересно знать, где вы нашли эти полотна. Вернее, у кого.

–        Ну, этого я вам сказать не могу. Тайна следствия.

–        Тайна следствия... – по слогам произнесла Наталья и покачала головой, как бы оценивая государственную важность произнесенных слов.

–        Вы бы сами-то закусывали, Наталья Ивановна, – посоветовал Турецкий.

–        Можно просто Наташа. Мы с вами ровесники. Так вот, хотите, я открою вам тайну вашего следствия?

–        Попробуйте.

–        Вы нашли полотна Малевича и Филонова у убитого в ноябре депутата Госдумы Новгородского, – четко произнесла Глебова и посмотрела на Турецкого совершенно трезвыми глазами. – Так?

Пока Турецкий прожевывал семгу, раздумывая над ответом, Наталья закурила следующую сигарету. Ответ Турецкого нельзя было назвать ответом. Да и оригинальностью он не блистал.

–        Откуда вам это известно? – произнес «важняк».

–        Откуда мне это известно... Хорошая фраза, как в кино, – задумчиво произнесла Глебова. И, помолчав, добавила: – О том, что картины находятся у Новгородского, я догадывалась с июля одна тысяча девятьсот девяносто девятого года.

–        За месяц до проверки минкульта?

–        Да!

–        Как они у него оказались? И почему вы никому ничего не сказали?

–        Давайте выпьем, Турецкий! Я вам все расскажу. Нет повести печальнее на свете...

Александр налил коньяк, они выпили, и Наташа тут же закурила.

–        Слушайте и не перебивайте. Была у меня в Эрмитаже очень близкая и надежная приятельница. Вернее, подруга. Экскурсовод. Умница, красавица и все такое прочее. Очень порядочный, чуткий и отзывчивый человек. Чтобы вы поверили?.. Ну вот, пример. Знаете, у меня был период в жизни, когда умерли родители и я осталась одна. И оказалось, что существуют некие долги, о которых я не знала, но которые должна была отдать, в память о родителях... Так вот, тогда Марина целый год меня кормила. В буквальном смысле слова. Я почти всю зарплату отдавала кредиторам, а она каждый день – каждый день! – в течение года носила мне бутерброды, водила меня в столовую Эрмитажа, совала мне домой сумку с продуктами. Наливайте!

Турецкий молча выполнил просьбу. Наташа глотнула коньяку и продолжила:

–        Вы знаете, что такое благотворительность? Это когда сытый, румяный дядя или тетя выезжает на «мерседесе» делать добрые дела. Он ездит по городу целый день и жертвует некоторые средства на сирот, бомжей, больных туберкулезом, чесоткой или СПИДом. И потом весь год он трубит о своей добродетельности, обдирая тех же сирот, бомжей и больных. А Марина кормила меня целый год! Год, а не день! Со своей, тоже очень небольшой зарплаты. И об этом не знал никто. Ни одна живая душа. Даже ее муж, которого она очень любила. Она меня тогда спасла. От депрессии, от голода, от нежелания жить. А потом у Маринки умер муж. Она осталась одна с двумя детьми. Мальчик и еще мальчик. Она тогда высохла вся за один месяц. Мы боялись, что она уйдет вслед за своим Сережей. Такая это была любовь. Но дети держат на земле сильнее всяких любовей. Марина удержалась. И жизнь продолжалась. Вы ешьте, Турецкий, ешьте и слушайте. Я ужасно за нее переживала, ужасно! Но что же можно было сделать? Сережу ей не вернуть. И вот спустя некоторое время оказывается, что у старшего сына, Мити, который поступил в какой-то суперлицей, образовался совершенно замечательный педагог по математике – Юрий Максимович. Холост. Носится со своими ребятами, как наседка. И особенно отличает Митю, Марининого сына. Он приходит к ним в дом, занимается с Митей своей долбаной математикой... Обедает, приносит с собой коньяк или мартини... Все это рассказывает мне Марина. И я вижу, что ее погасшие глаза загораются, как только она начинает говорить об учителе своего сына. Товарищ Турецкий, знаете, что это такое?

–        Что? – встрепенулся Александр.

–        Это любовь крыльями машет. Марина сама себе не отдавала отчета в том, что влюблена. Да они все – и Митя, и Санечка – все были влюблены в Максимыча. До потери пульса. А я еще и подзуживала ее: давай, Марина, действуй! Поощряй, наступай! Ура!! Гол!!

–        Не понял?

–        Не понял? Ну и зря... Короче говоря, однажды, а именно в июле того самого девяносто девятого года, Митя и его педагог, Юрий Максимович, приходят к нам в Эрмитаж. В мой кабинет, который я тогда делила с Мариной. Вообще-то у экскурсоводов свои помещения. Но... Ремонт, отпуска, летняя вольница. Короче, Марина временно переехала в мой кабинет. И вот они приходят – Митя и Юрий Максимович. И я вижу, как загораются глаза Мариши. Как влюбленно смотрит на своего учителя Митя. И Марина просит меня показать высокому гостю картины, которые хранятся в запасниках. А я не могу отказать Марине ни в чем по определению, понимаете? И я их туда запускаю. Всех троих. Хотя это почти должностное преступление. И как водится, тут же в дверь моего кабинета стучит непосредственное начальство в лице Виталия Ярославовича, с которым вы имели честь познакомиться пару дней тому назад. Паника, переполох. Только Юрий Максимович не теряет присутствия духа. Он повелевает – именно так, повелевает! – закрыть их всех в запаснике, как будто их и нет. Я, представьте, подчиняюсь. Что вообще-то мне не свойственно. Начальство, побухтев для порядку, уходит. Троица на свободе. Марина бежит к Ярославичу, ибо именно ее он и разыскивал, а я провожаю гостей до выхода. М-да-а. Наливайте. Прозит! – женщина подняла бокал.

Она казалась совершенно трезвой. Только серые глаза горели сумасшедшим огнем.

–        И вот какая интересная деталь. Когда они пришли к нам, Митька держал на плече большую спортивную сумку. Знаете, черные такие, из брезента, что ли. Я же реставратор, я обращаю внимание на форму. Когда они к нам пришли, эта сумка болталась на Митькином плече, как подушка с мягкими углами. А когда уходили – она, эта сумка, приобрела несколько другие формы, с четко очерченными углами. И висела она на плече его учителя, Юрия Максимовича.

–        Почему же вы их выпустили? Не обыскали сумку?

–        Я сама никогда никого не обыскивала, вы, должно быть, не поняли, кем я работала, – надменно произнесла Наташа. – А почему я не дала указания проверить их при выходе? Как вы себе это представляете? Я прошу охрану проверить сумку сына моей подруги? Как же я могла думать что-либо дурное о Маринином божестве? И углы эти острые у сумки, они потом мне вспомнились, когда я стала осматривать хранилище перед проверкой. И я увидела, что полотен нет.

–        А что Марина?

–        Марины не было в городе. Она с сыновьями уехала в Крым. Все произошло очень быстро и очень непоправимо – эта проверка внеплановая и все остальное...

–        И вы никогда ничего Марине так и не сказали?

–        Нет, у нас был разговор. Где-то в октябре того же года. Мы с мужем уже собирались переезжать. Марина приехала ко мне в гости. Я все ей рассказала. Но она не захотела верить. Она предпочла потерять меня, а не Новгородского.

–        Но у Новгородского другое имя: Георгий Максимилианович.

–        Возможно. Но это он! Я же знала его фамилию от Марины. И потом, когда он появился в Москве как депутат, я, конечно, следила за его судьбой. Мне была интересна судьба человека, который переехал мою жизнь. Я видела его в теледебатах. Я знала из рекламных телевизионных роликов, что он женат и имеет сына, примерно того же возраста, что и Митя. Но его жена – не Марина, а сын – не Митя.

–        А вы общались с Мариной после этой истории? Прошло три года...

–        Нет. Наш разговор на моей кухне еще в Питере, когда я изобличила Новгородского, этот разговор был последним. Потом мы с мужем переехали сюда, и все. Началась другая жизнь и другие песни. И, знаете, что ни делается, все к лучшему. Здесь, знаете ли, очень хорошо. Тихо, люди хорошие, нельзя делать подлостей исподтишка: все у всех на виду. «Коль пришлось тебе в империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря...» Здесь, правда, моря нет, но река замечательная. У нас здесь появились настоящие друзья. И на работе меня ценят. И Глебова тоже. Я цветоводством увлеклась. Нет, все замечательно! Я раньше думала, что без Питера жить не смогу. А теперь... Позови меня кто обратно – не вернусь.

Она помолчала, раскурив бог знает какую по счету сигарету, и произнесла:

–        Я ни разу не говорила с Мариной с тех пор, как уехала. Но пишу ей открытки на каждый праздник. Пишу: «Приезжай, Оленина! Устроим охоту на оленей!» Помните, фильм такой американский? Чудный фильм, с Мерил Стрип и Робертом де Ниро...

–        И что она отвечает?

–        Ни-че-го! Марина, знаете ли, человек очень цельный и даже прямолинейный. Маленький самурай. Поскольку я выступила против ее божества, значит, я не с ней. И значит, меня больше нет в ее жизни, так я думаю.

–        Она могла убить Новгородского? – мирно спросил Турецкий, покусывая веточку петрушки.

–        Она? Новгородского? Да вы что? Скорее Луна упала бы на Землю. Марина о-бо-жа-ла его, понимаете? Ах, я вижу, вы ничего не поняли из моего рассказа, ни-че-го-шень-ки, – грустно заключила Глебова.

В этот момент над ними навис высокий полный мужчина.

–        А! Вот и Глебов! Я знала, что он не бросит меня в трудную минуту! Знакомься, Глебов, это прокурор! Или прокуратор? Я уже запуталась. Он приехал за мной! Возможно, меня даже посадят! – похвасталась Наташа.

–        Идем домой, девочка! – ласково проговорил мужчина, игнорируя Турецкого, как предмет мебели.

–        Позвольте представиться, – начал было Александр.

–        Завтра представишься, – грубо оборвал его Наташин муж. – Хватит женщине нервы трепать. Она и так жизнь свою сломала. Ты где остановился?

–        Здесь, в гостинице. Вы только не ругайте жену. Это я сам ее сюда пригласил. Можно было, конечно, и на работе поговорить...

–        Да кто ты такой, чтобы ее передо мной защищать? – великан склонился к Турецкому. – Я сам за нее каждого... Знаешь, почему она с тобой сюда пришла, а не осталась на работе поговорить? Потому что она с тех самых пор, о которых вы беседуете, никогда одна в рабочих помещениях не остается. Чтобы разговоров не было, понял? Будут еще вопросы, звони мне, понял?

Мужчина положил на стол визитку, поднял жену, как пушинку, и почти вынес ее из зала. Турецкий остался один. Люди за соседними столиками веселились, обсуждали предстоящие новогодние праздники, пили, танцевали, переходили от столика к столику.

Никто не смотрел в его сторону. Более того, его обходили, словно он был болен опасной заразной болезнью.

Оставалось одно: допивать коньяк и смотреть, как пожилая супружеская пара безупречно правильно и красиво танцует танго возле помоста, где весьма недурно играл небольшой эстрадный оркестр.

«Пожалуй, на старости лет перееду жить в Великий Новгород, – подумал Турецкий. – Если здешняя община примет меня», – мысленно добавил он.

Спустя еще два дня Турецкий снова посетил отдел кадров Эрмитажа. Сухонькая дама – начальник данного отдела – представила в распоряжение следователя каталог всех сотрудников музея. Турецкому не хотелось привлекать внимание к интересующей его женщине. Он быстро просматривал карточки и уже к обеду добрался до буквы «о», где между буфетчицей Окуловой и археологом Орловым обнаружилась экскурсовод Марина Борисовна Оленина, отделение культуры и искусства Древнего Рима. Со снимка в углу карточки на него смотрело строгое, очень молодое лицо, с высокими скулами, красиво очерченным ртом, прямыми волосами, подстриженными в каре, с длинной челкой, почти накрывающей очки в тонкой оправе. Пожалуй, именно по этим очкам он и узнал ее, женщину, которую видел в вестибюле музея два дня тому назад.

Порывшись в картотеке еще минут двадцать, Турецкий поблагодарил начальницу, ответив на ее бесконечные вопросы: да, нашел то, что искал, спасибо, вы очень любезны, с наступающим Новым годом, и прочее, прочее, прочее.

Он спустился к центральному входу. Выяснить, что следующая экскурсия «Коллекция античных памятников Эрмитажа» состоится через полчаса и проводит ее Марина Борисовна Оленина, было делом минуты. Он купил билет и вышел на улицу покурить. Зачем ему нужна эта экскурсия и эта Оленина – он сам не мог себе объяснить. Из рассказа Натальи Глебовой следовало, что Оленина никак не может быть причастна к убийству депутата. Тем не менее... Сегодняшним вечером он возвращался в Москву, а дело ни на йоту не продвинулось, лишь еще более запуталось.

Депутат Новгородский, ко всему прочему, оказался еще и вульгарным вором. Но кто его, черт возьми, убил?

Марина Борисовна, в черном костюме с прямой юбкой чуть ниже колен, позволяющей по достоинству оценить стройные ноги, с той же прической: волосы забраны вверх и сколоты гребнем, с тем же отсутствующим выражением на не таком уж молодом при ближайшем рассмотрении лице (на свои сорок), так вот, Оленина терпеливо поджидала группу слегка подвыпивших иногородних туристов, которые не спешили собраться вокруг экскурсовода. Саша подошел сзади и увидел на черном пиджаке блестящий черный волос, выпавший из прически. И, не успев осознать, что делает, снял этот волос. Женщина резко обернулась, почувствовав на своем плече чужую руку.

–        Простите, это вы проводите экскурсию по Древнему Риму? – как можно учтивее спросил Саша.

Оленина внимательно посмотрела в глаза Турецкому и ответила:

–        Да, я. Вы хотите присоединиться к группе?

–        Хотелось бы.

–        Что ж, пожалуйста, – обернулась она к группе. – Добрый день. Меня зовут Марина Борисовна. Я познакомлю вас с памятниками культуры Древнего Рима. Прошу за мной!

Саша топал среди иногородних граждан, останавливался у экспонатов, не слушая, что говорит Оленина, а любуясь ее лицом, ее станом, который портила лишь легкая сутулость. Он смотрел, как она поправляет очки тонкими пальцами, как порхает в ее руке указка. Невозможно было представить себе эту хрупкую женщину с оружием в руках, да еще за шестьсот миль от Петербурга. Не может быть!

Она ни разу не взглянула на него, но он чувствовал, что она каждую секунду чувствует его присутствие и что это присутствие ей неприятно.

–        Если у вас есть вопросы, я с удовольствием отвечу. Если нет, благодарю за внимание! До свидания и с наступающим Новым годом!

Все это было произнесено без малейшего намека на улыбку.

Группа мгновенно растаяла. Александр нагнал удаляющуюся Оленину и преградил ей путь. Глаза ее испуганно расширились, но лишь на сотую долю секунды. Затем на лице застыла все та же непроницаемая маска.

–        Марина Борисовна! Вы замечательный экскурсовод! Я получил массу удовольствия!

–        Спасибо, – кивнула Марина.

–        Можно попросить у вас автограф? – глупо улыбнулся Турецкий.

–        У меня? Я не актриса...

–        Ну и что? Просто пару слов на память. Я буду вас вспоминать.

С этими словами Саша протянул купленный в киоске буклет и шариковую ручку, которую тут же и вытянул из целлофана.

–        Вот, я и ручку специально купил! – еще более распустил он губы в дурацкой улыбке.

Марина Борисовна несколько секунд смотрела на него чуть раскосыми черными глазами, затем усмехнулась, взяла буклет и ручку.

–        Что же вам написать?

–        Ну... Не знаю... Что хотите... – мямлил Турецкий и переминался с ноги на ногу.

Она закусила губу, затем написала короткую фразу.

–        Что это? – спросил Саша, разглядывая текст.

–        Это древнегреческий. На досуге разгадаете. Вы ведь по этой части, да?

И стремительно ушла, постукивая каблучками.

Турецкий вернулся в вестибюль. Кассы уже закрылись. Посетители спускались вниз, в гардероб. Возле билетерши, проверявшей у Александра входной билет, стоял колоритный бородатый мужчина, явно из своих, эрмитажных. Саша подошел к нему и, не выходя из образа дремучего провинциала, попросил расшифровать надпись.

Мужчина несколько мгновений разглядывал текст, затем уверенно перевел:

–        «Глупец познает только то, что свершилось». Это из Гомера. Кто это тебе так книжку подписал?

Саша застенчиво пожал плечами, сказал «спасибочки» и убрался восвояси.

Поздно вечером, когда Гоголев провожал его на поезд и они курили возле вагона, Александр проговорил:

–        Так не забудь, Витя, мою просьбу.

–        Помню, помню. Выяснить, ездила ли Оленина Марина Борисовна в Москву в районе седьмого ноября. Завтра же выясню. И сразу тебе позвоню. Ну, бывай! Привет Грязнову!

Глава тридцать пятая. КОШМАР

1 сентября 2000 года

Дорогой Сереженька!

Ну вот и началась наша новая жизнь: Митька студент! Сегодня отправился учиться уму-разуму в свой университет! В новом костюме, туфлях, подстриженный. И даже впервые побрился! Самое главное событие года – поступление в институт, которое для всех детей наших знакомых было неким восхождением на Голгофу, – для Мити прошло незаметно и даже как-то буднично. Я так рада за него! Прекрасный факультет, да еще и куча школьных приятелей будет учиться там же, чуть ли не половина класса.

Проводила старшего сына в высшую школу и пошла на первый звонок к Санечке – он у нас теперь лицеист! Жаль, что не будет у Сани такого же прекрасного педагога, как у Митьки, – Юрий Максимович переехал в Москву. Он баллотируется в депутаты Госдумы. Что ж, большому кораблю – большое плавание! Главное – он дал путевку в жизнь обоим нашим мальчикам. Оказался подле нас в самые трудные годы, когда мы жили из последних сил, задавленные горем, не в силах примириться с тем, что потеряли тебя. Теперь, Сереженька, мы сильные и смелые! И ничто нам не страшно! И все нам по плечу! Я знаю, что ты рад за нас и гордишься своими сыновьями. А может быть, немножечко и мною.

Я сегодня нахально прогуливаю работу: хочу приготовить ребятам по-настоящему праздничный ужин. Наказала Митьке, чтобы он пригласил в гости всех, кого захочет. Так что, может быть, у нас сегодня будет куча народу. А может, наоборот: сам усвистит куда-нибудь... Ничего не поделаешь, он уже взрослый и не держать же его век подле своей юбки. Я стараюсь не быть наседкой, не опекать его излишне, не превращать в маменькиного сынка. Он хоть и грубоват, но очень меня любит и не хочет огорчать. Я это всегда чувствую. Санька – он другой. Более независимый и внутренне самостоятельный. Знаешь, я уже подумываю о старости. И думаю, что хотела бы жить на склоне лет (как пишут в романах), так вот, хотела бы жить на этом самом «склоне» вместе с Митькой. И нянчить его детей. Я была бы хорошей свекровью и бабушкой. Ты смеешься? Тебе трудно представить меня бабушкой? А что? Еще лет пять-шесть... Конечно, он может преподнести сюрприз и раньше. Главное, быть на стороне своих детей, не предавать их ни при каких обстоятельствах, правда?..

* * *

Заканчивалась вторая пара. Митя сидел на задних рядах аудитории рядом с Володей Иволгиным, бывшим одноклассником, а теперь одногруппником. В одной группе с Митей оказались еще несколько ребят. В общем, не нужно обживаться заново – знакомые все лица! Митька находился не просто в прекрасном настроении, в эйфории – кошмар последнего года кончился. Новгородский навсегда уехал из города, и, значит, можно забыть все, как дикий сон, который не имеет никакого отношения к реальной жизни. Можно начать жить заново – среди друзей и приятелей. Старых и новых знакомых. Можно не бояться вторников и пятниц, можно как прежде, легко и просто, разговаривать с мамой, не опасаясь выдать себя и навредить ей.

Потому что картины, пропавшие из Эрмитажа, действительно висели на стенах квартиры Новгородского. И угроза посадить его мать, если Митя будет «дурить», не была пустой угрозой. Митя знал, как злобен, опасен и безжалостен его учитель.

Все, забыть об этом! Никогда не вспоминать! Ничего этого не было!

Впереди него сидела девочка из их группы – очень красивая и, как вначале показалось Мите, очень неприступная – Надежда Абрамцева. Худенькая, с огромными зелеными глазами и пепельными волосами, разбросанными по плечам. Признаться, он никак не ожидал увидеть на своем «заумном» факультете такую красоту. Вокруг нее, конечно, тут же закрутился вихрь поклонников. А она обратила внимание на него, Митю. На лекциях садилась поблизости, обычно на ряд впереди. Наверное, для того, чтобы он мог видеть ее пепельную гривку. И то и дело оборачивалась со всякими вопросиками.

Вот и сейчас она обернулась, вскинула на Митю зеленые глазищи:

–        Оленин, ты на вечер сегодня пойдешь?

–        А ты? – При взгляде на эту девушку лицо Мити немедленно расплывалось в улыбке.

–        А как же? Посвящение в студенты все-таки! А потом будет классная дискотека! Пойдешь?

–        Пойду.

Надя небрежно кивнула: дескать, кто бы сомневался? Конечно, пойдешь, раз там буду я!

–        Есть ужасно хочется! Пойдем в перерыве в столовку?

–        Пойдем! – эхом откликнулся Митя.

Девушка еще раз сверкнула глазами и отвернулась.

Володька сунул Мите тетрадный листок, на котором было написано: «Она в тебя втюрилась! Действуй на опережение!»

Оленин фыркнул и написал в ответ: «Тебе показалось!» Но в груди разливалось что-то незнакомое, какое-то неизведанное волнение. Даже дыхание перехватывало.

Чтобы успокоиться, Оленин пытался записывать за гнусавым, нудным лектором что-то из курса общей химии.

В перерыве Надя, подхватив рюкзачок, нетерпеливо притоптывая ножкой, дождалась, когда Митя выберется из середины ряда.

–        Ты не воображай себе! Я просто одна идти не хочу. А то привязываются сразу всякие!

–        Я и не воображаю, – огорчился Митя.

И, увидев его расстроенное лицо, Надя рассмеялась:

–        Какой ты смешной, Оленин. И симпатичный. Ну, идем!

Они вышли во двор. Перерыв – целый час. Столовая – в соседнем корпусе. Можно не торопиться. Невдалеке, на одной из скамеек, которые были разбросаны по всей территории и всегда заняты студентами, Митя увидел одноклассников: Голубева и Митрохину, которые поступили на платное отделение. Рядом с ними сидел Алеша Семенов. Тот самый, с которым у Мити был конфликт в походе. Максимыч говорил, что Семенов вылетел из универа. Значит, тоже теперь на платном. Вместе с Ромкой и Настей. Троица курила.

Настя увидела Митю с девушкой, мгновенно оценивающе осмотрела Надю и, презрительно скривив губы, шепнула что-то на ухо Семенову. Тот, широко улыбаясь, махнул рукой:

–        Оленин, привет. Подходи, покурим!

–        Надь, это мои одноклассники. И еще парень – мы вместе в поход ходили. Подойдем? А то неудобно.

Надя недовольно тряхнула челкой.

–        Нет, я их не знаю, чего мне с ними? Ладно, я пойду очередь займу. Подходи, если успеешь, может быть, пропущу тебя, – голосом капризной, но снисходительной красавицы проговорила она и, подняв головку, направилась к столовой.

Едва Митя приблизился к ребятам, Семенов громко, так, чтобы услышали все, кто находился в это время на соседних лавочках, произнес:

–        Ну, здорово, Оленин! Привет педерастам! Что, любовник твой в Москву перебрался? Кто ж тебя теперь защищать будет? И вообще, ты чего это с красивыми девчонками ходишь? Голову им морочишь?

Митя окаменел. Краем глаза он увидел, как дернулась спиной Надя, уже миновавшая компанию. Она не обернулась, лишь замедлила шаг.

–        А может, любовничек-то нашему Оленину в столице местечко готовит? – хохотнул Голубев. – А что? Говорят, у них там «страна голубых».

Семенов говорил что-то еще. Митя не слушал слов, вернее, уже не понимал их значения. Он слышал только бесконечно повторяющееся «педераст» и мгновенно установившуюся вокруг них абсолютную тишину. Казалось, даже птицы перестали петь. Все взоры были обращены на него, Митю Оленина. Еще он запомнил злорадный, мстительный взгляд Митрохиной.

Он не помнил, как отошел от них, не помнил, что он делал до вечера. Просто бродил по аллеям парка, в котором расположились институтские корпуса. Он выкурил пачку сигарет и выпил «маленькую» водки. И ничуть не опьянел. И решил пойти на вечернее «посвящение в студенты». Потому что, если не пойти, можно вообще больше здесь не появляться. Нужно сделать вид, что все это – глупая болтовня, чушь, на которую не стоит реагировать.

...Но едва он вошел в зал, где уже было тесно от огромного количества подвыпившей молодежи, за ним пополз шепоток, который становился все громче:

–        Смотрите, это гомик!

–        Кто? Где?

–        Вот тот? Блондинчик?

–        Откуда он? С какого факультета?

–        Ого, там есть педики? Как интересно!

–        Он там один такой. Голубой-голубой.

–        Девчонки, это Оленин, он гей!

–        Парни, держитесь подальше от Оленина! А то начнет приставать!

–        «Голубым» везде у нас дорога!..

Он шел, как сквозь строй, постоянно видя в поле зрения ухмыляющуюся физиономию Семенова, слыша его голос:

–        Говорю же – педик! Кто ж поступает с первой олимпиады? Это его любовник пристроил! Учитель наш. Заслуженный педераст республики.

–        Откуда ты знаешь?

–        Да все знали, вся школа. Связываться боялись. А теперь его «папик» отъехал в другую жизнь. И бросил своего мальчика.

–        Бедный мальчик! Такой хорошенький, «голубенький».

Неожиданно Митя наткнулся на Надю, едва не упал на нее, ухватив девушку за плечо.

–        Не смей меня трогать! – завизжала красавица и шарахнулась в сторону.

Митя развернулся и направился к выходу.

...Он вернулся домой поздно. Включил бра, едва освещающее прихожую тусклым светом.

–        Митенька, это ты, сынок? – Марина вышла в прихожую в ночной сорочке, без очков. – А я уже легла. Устал? Как ваш праздник?

–        Ма, разогрей мне ужин, пожалуйста!

–        Конечно. Я сейчас. – Марина вернулась в комнату, накинула халат, прошла на кухню.

–        Ты где, Митька? – нацепив наконец очки, спросила она.

Как только Марина исчезла на кухне, Митя вышел на балкон, легко перекинул ноги через перила и шагнул вниз.

Последнее, что он услышал, был пронзительный, разрывающий ночную тишину крик матери. Потом густая чернильная мгла поглотила его.

Глава тридцать шестая. ПРИВАТНОЕ ДЕЛО

Турецкий появился в своем кабинете утром двадцать девятого декабря и сразу же вызвал криминалиста Альберта Александровича Зуева.

Долговязый Зуев возник на пороге, едва Александр успел заварить кофе.

–        Привет, садись, – кивнул он члену своей оперативно-следственной группы. – Кофе будешь.

–        Буду!

–        А с коньяком?

–        Вопрос?!

Зуев сел, внимательно поглядывая на Турецкого. Приглашение выпить кофе, да еще и с коньяком, да еще и в рабочее время обычно распространялось лишь на ближайшего друга Грязнова. Что бы сие значило?

Турецкий разлил кофе по чашечкам, достал фляжку.