Текст книги "Возмездие"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

–        Нет, память у меня нормальная, но что именно я делал седьмого ноября... Ах, вспомнил! Дома был, отдыхал. Читал книжку. – Он все теребил пальцами сумку.

–        Замечательное занятие. Какую книжку читали?

–        Артуро Перес-Реверте. «Кожа для барабана».

–        Отличная книга! – одобрил Турецкий. – Весь день читали? И никуда не отлучались?

–        Не помню. Кажется, никуда.

–        И кто может подтвердить, что в этот день вы были дома?

–        Кто? Мама может.

–        Мама, конечно, может, в этом я не сомневаюсь, – вздохнул Турецкий. – Мамы чего только не подтвердят, чего только не подтвердят...

–        Что вы имеете в виду?

–        А знаете, Валентин Антонович, мне ведь придется вас задержать.

–        Как? На сколько?

–        Пока суток на трое. А там видно будет.

–        На каком основании? Вы что? – вскричал танцор. – У меня спектакль вечером!

–        Придется пропустить, – вздохнул Турецкий.

–        Меня из труппы выгонят, вы что? Куда я денусь-то? Это бесчеловечно! На каком основании?

–        На каком основании? У меня, видите ли, есть основания подозревать вас в совершении тяжкого преступления. Нужна биологическая экспертиза, дактилоскопическая, потом следует провести опознание. Все это удобнее делать, имея вас, извините за невольный каламбур, где-нибудь поблизости. Чтобы не искать. Как Андрея Маслова.

–        A-а!! Так вы хотите «повесить» на меня Новгородского? – взвизгнул танцовщик.

–        Кажется, вы не знали его фамилии? – как бы удивился Турецкий.

–        Знал, конечно! Только меньше знаешь, крепче спишь! На черта мне вам про него рассказывать? Вы меня от них отмажете, что ли?

–        От кого?

–        От всех этих деятелей, клиентов наших. Андрей попробовал Новгородского шантажировать, и что? Начал пугать его, что выступит в телепередаче какой-то. Типа «Стирки». Дурак! Приехал из своего Коврова, думал, все эти «Стирки» и «Окна» про живых людей с улицы делаются. Я ему, дураку, объяснял, что там статисты из одной программы в другую перепрыгивают. Новый грим, парик – вот и новый образ.

–        Маслов шантажировал Новгородского? – перебил Турецкий.

–        Пробовал. Ему, видите ли, машину срочно захотелось. Всего-то пару месяцев как в труппу попал, а уже «рено» ему подавай! И начал выклянчивать у Новгородского. А тот с машиной не спешил. Тебе, говорит, еще рано. Еще не отсо... не отработал на машину. Да и вообще, этот Новгородский, он мальчишек предпочитал. Совсем салаг. С нами уж так, до кучи. Мне двадцать два – так он мне прямо в глаза говорил, что я для него староват. Андрею девятнадцать, так и то... Не больно-то Жорж им увлечен был. А вот когда его младший брат из Коврова приехал, вот тут у Жоржа глаза и заблестели. А Андрей, вместо того чтобы брата в хорошие руки пристроить, отправил его назад, в Ковров, да еще сдуру пригрозил Жоржу телевидением. И все. Где тот Андрей? Никто не знает! А у меня мама старенькая, я у нее и кормилец, и опора, и единственная радость!

–        Я очень сочувствую вашей маме. Тем не менее, Валентин Антонович, вам придется на несколько дней подзадержаться, – произнес Турецкий.

–        Я имею право на звонок, – совсем уж по-киношному произнес Варфоломеев.

Глава двадцать девятая. ЧУЖАЯ ВОЛЯ

Раздался звонок в дверь. Звонок был коротким, слабым, словно тот, кто стоял за дверью, долго колебался, позвонить или нет.

–        А, Оленин, пришел? Ну проходи. – Юрий Максимович отступил, пропуская Митю в квартиру. – Раздевайся. Хорошо, что пришел.

Митя стащил куртку, повесил ее на вешалку и все медлил, топтался в прихожей.

–        Ну, что же ты? Не стесняйся, проходи.

–        Мама просила поздравить вас с праздником. Вот, подарок от нее.

Оленин неуклюже сунул в руки учителя пакет.

–        Спасибо Марине Борисовне. Действительно, Новый год на носу. Двухтысячный! Подумай, Митя, заканчивается целое тысячелетие! А впереди у тебя, Митя, поступление в университет. Хочется в универе учиться? Конечно, хочется. Не в армию же идти. Правда, ты уже столько двоек нахватал, что следует подумать об армии. Исправлять думаешь? Молчишь? Ну что мы здесь в прихожей, как неродные? Пойдем, я тебя чаем напою. Иди в кабинет, я сейчас.

Митя прошел в кабинет, где всего полгода назад он сидел рядом со своим тогда еще божеством, упивался сытной едой, которая после походного голода казалась неправдоподобно вкусной...

И все, что случилось потом, тоже казалось неправдоподобным... Но оно случилось, Митя помнил об этом каждую минуту. И пришел сюда потому, что ему не давал покоя мамин рассказ о пропаже картин. И потому, что Максимыч закидывал его двойками преднамеренно. И что-то нужно было со всем этим делать. Митя хотел попросить учителя, чтобы его перевели в другой класс.

А пока он рассматривал картины, пытаясь отыскать те, о которых говорила мама. В прошлый раз, летом, он не слишком-то разглядывал стены кабинета и, конечно, не запомнил досконально, какие именно полотна их украшали.

Юрий Максимович внезапно распахнул дверь, словно стоял за ней и наблюдал за ним в какое-то невидимое Мите отверстие. Он вкатил сервировочный столик, на котором стоял графинчик с коньяком («Ни за что не буду пить!» – дал себе зарок Митя), крупные, нарядные мандарины в вазочке, дорогие конфеты и аккуратные бутерброды с черной икрой. Чайные чашечки белого фарфора, столь же изящный, почти прозрачный высокий чайник. Все изысканно, красиво и... порочно. Почему-то теперь Митя ощущал присутствующий здесь порок почти осязаемо, словно дурманящий аромат восточных палочек.

–        Садись, Митя. Что ты стены разглядываешь? Картины нравятся? А мне казалось, ты не особый ценитель изобразительного искусства, – усмехнулся учитель, опустившись в глубокое кресло напротив мальчика.

Он разлил чай, затем налил на дно пузатых бокалов коньяк.

–        Я пить не буду! – заявил Митя.

–        Боже, сколько категоричности! – рассмеялся Юрий Максимович. – Кто же тебя заставляет? Не пей. Мой долг хозяина наполнить твой фужер, не более того. А я выпью. Коньяк, между прочим, отменный!

Юрий Максимович смаковал коньяк, откровенно разглядывая Митю. И под этим взглядом, уверенным, холодным, властным, силы мальчика, силы, которые он мучительно долго собирал для этого визита, для предстоящего разговора, они таяли, уходили, растворялись в чужой воле.

–        Говори, Митя, – разрешил учитель. – Ты ведь хочешь что-то сказать. Или спросить, так?

–        Да, хочу! – Митя все же поднял на него глаза и, стараясь не отводить их в сторону, произнес: – Юрий Максимович! Помните, мы летом, перед походом были в Эрмитаже?

–        Помню, – тут же откликнулся учитель. – Как не помнить? Твоя очаровательная мама и ее не менее очаровательная подруга... Кажется, Наталия Ивановна, так?

–        У них в хранилище пропали две картины. Очень ценные. Это случилось после того, как мы с вами были там заперты, – выпалил Митя.

–        Что ты говоришь? – поднял брови Максимыч. – И что же? Какая связь?

–        Вы же... Я помню, мы стояли там в темноте, а вы передвинули к себе мою сумку. И потом я слышал, что вы что-то делали там, сзади. Я слышал звуки...

–        Я что-то делал у тебя сзади? – Максимыч расхохотался. – Надеюсь, ты не станешь утверждать, что я обесчестил тебя в музейном спецхране? Хотя мысль, конечно, интересная...

От гнева и ненависти Митя застонал, вскочил и набросился на Юрия Максимовича, пытаясь дотянуться до горла.

–        Вы... сволочь, я вас ненавижу! – кричал мальчик.

Но учитель ловко, одним движением скрутил его руки, заставив Митю упасть к себе на колени.

–        Мальчишка! Глупый мальчишка! Как ты меня возбуждаешь! – прерывисто дыша, произнес Максимыч. – Ладно, молчи и слушай, что я тебе скажу! Если в музее пропали картины, да еще в тот день, когда в спецхране были ты и твоя мать, значит, это вы их и украли, понял? У кого была с собой большая спортивная сумка? Кто внес ее в музей? Ты. Кто предложил эту экскурсию в спецхран? Твоя мать.

–        Но это же вы вынесли сумку из музея! – вскричал Митя.

–        Нет, это ты ее вынес! Я к ней не прикасался. – улыбаясь, проговорил учитель.

–        Вы же врете!! Вы врете!! – Митя задыхался от ненависти.

–        Вру? Кто? Я?! Заслуженный учитель страны? Лучший учитель года? Ты соображаешь, что говоришь? – Голос Юрия Максимовича спустился до звенящего шепота. – А если я вызову милицию и заявлю о том, что ты рассказал мне здесь и сейчас, что вы вместе с матерью совершили кражу художественных ценностей из Эрмитажа, а? Что тогда? Тебе, положим, много не дадут. А вот мамаша твоя получит по полной программе. Лет десять, думаю, оттяпает. Как тебе такая перспектива?

Митя молчал. Юрий Максимович отшвырнул его и, глядя на лежащего у его ног подростка, продолжил:

–        Жалея твою мать и младшего брата, я, так и быть, никому ничего не скажу. Но и ты прекрати свои выходки! – Голос его начал повышаться. – Ты что же думаешь, сявка, я позволю тебе дерзить, фыркать, делать какие-то намеки на наши отношения? Я дал тебе полгода, чтобы ты привык к создавшейся ситуации. Ты уже не ребенок. И нечего строить из себя невинность! Я говорил тебе, что буду иметь тебя когда захочу и сколько захочу? Говорил? Так и будет!

Он помолчал, упиваясь зрелищем поверженного юноши. И продолжил уже спокойно и уверенно:

–        Если ты будешь хорошим мальчиком, если ты будешь меня любить, я сделаю для тебя все! Ты будешь учиться на лучшем факультете лучшего учебного заведения города. Я буду помогать тебе материально. Я буду опекать тебя. Понял? А ты будешь приходить ко мне сюда два раза в неделю, во вторник и в пятницу, в шесть вечера. И без напоминаний и всяких глупостей. Иначе твоя мамаша будет сидеть в тюрьме, а ты сгниешь в армии – это я тебе обещаю! Запомни: я всегда имею то, что хочу иметь. Мне понравились эти две картинки, – он указал рукой на два небольших полотна на стене, – правильно, они самые. Так вот, я захотел иметь их в своей коллекции, и я их имею. Я хочу иметь в своей коллекции тебя, и я буду тебя иметь, понял? А теперь выпей коньяку и снимай штаны, щенок!..

* * *

Константин Дмитриевич Меркулов мерил шагами кабинет, сердито шевеля густыми бровями в сторону Турецкого и Грязнова, сидящих рядом, плечо к плечу, как Великая Китайская стена.

–        И что еще нового мне предстоит выслушать в связи в этим чертовым делом? – вопрошал Меркулов. – Какого дьявола, Александр, ты засадил на трое суток еще и этого танцора?

–        Интересное кино! Сам же велел мне копать среди гомиков. Я нашел подозреваемого, который ложится в картину преступления, как бильярдный шар в лузу, и я же еще и виноват!

–        Чем же он похож на убийцу?

–        Да всем! Ростом, цветом волос, отсутствием алиби, присутствием мотива убийства, запахом духов, наконец!

–        И какой у него мотив?

–        Ревность! Он уже не молод: двадцать два года для танцовщика – это почти старость. Плюс болезни. Подвернулся Новгородскому. Тот, видно из жалости, снизошел до Варфоломеева, даже на таблетки раскошелился. И вдруг более молодой и смазливый соперник уводит «папика» прямо из-под носа. У него и взыграло ретивое!

–        Что у него взыграло? Что ты несешь, Саша? Ты абсолютно несерьезно относишься к этому преступлению!

–        Я абсолютно серьезно, Костя! – повысил голос Турецкий. – Этот человек вызывал подозрения! У него нет алиби. Я должен был провести с ним ряд следственных действий. И следствию удобнее, чтобы эти трое суток, пока мы проводили дактилоскопию, биологическую экспертизу, опознание подозреваемого консьержкой, – мне было удобнее, чтобы он это время был под рукой. Чтобы не гоняться за ним по всей Москве. И чтобы он вообще остался жив. Его соперник, смазливый юноша, между прочим, пропал два месяца назад. И если бы танцовщик Варфоломеев не был педерастом, ты бы и слова не сказал против его задержания?

–        Не выражайся в моем кабинете!

–        Извини! Но ведь у нас в стране существуют особые привилегии для сторонников однополой любви? Для них особые законы? Более мягкие? Ну, кто звонил тебе по поводу этого клиента, а? Признайся, Костя, что и у Варфоломеева нашелся защитник в стане «голубых». Так?

–        Ну, так.

–        Кто же это? – заинтересовался Грязнов.

–        Один генерал, – глянув на генеральские погоны Вячеслава, ответил Меркулов.

–        Это не я, – как-то даже шарахнулся в сторону Грязнов.

–        А ты в Москве не единственный генерал. Есть и погенералистее, понял? Дело не в том! Если бы вы что-нибудь доказали – другое дело! А что у вас вышло? Похвастайтесь, товарищ Турецкий! – язвительно произнес Меркулов.

–        Хвастаться нечем, – признался Турецкий. – Волосы Варфоломеева по структуре ДНК не совпадают с волосом, найденным на месте преступления. То же с отпечатками пальцев.

–        А опознание? Кого опознала консьержка из дома убитого? Серова, так ее фамилия, кажется?

–        Это вообще конфуз, – вздохнул Саша. – Представляешь, Костя, рядом с Варфоломеевым наши ребята – Кирилл Безухов и Саша Фонарев. Все в черных куртках с капюшоном, все стоят. Входит Серова, рассматривает троицу, указывает на Безухова и уверенно так заявляет: «Это он!»

Грязнов, не удержавшись, прыснул.

–        Смейтесь, смейтесь, – покачал головой Меркулов. – Напоследок самое интересное: лично мне звонит генерал-майор, фамилию просил не называть, и сообщает, что седьмого ноября задержанный Варфоломеев весь день провел с ним, в его загородной резиденции. Поскольку он ему, оказывается, как сын родной. И его старушка жена тоже обожает этого мальчика. Вот так!

–        Эх, какая сплоченность рядов! Какая забота о товарищах по оружию! Ей-богу, позавидуешь этим геям. Что-то нас, натуралов, никто так не защищает! – вздохнул Турецкий.

–        А может, нас всего-то трое на всю Москву и осталось? – оглядев присутствующих, предположил Грязнов.

–        Хватит паясничать! Тебе, Александр, лучше бы вообще отъехать куда-нибудь на несколько дней. Чтобы здесь волны улеглись.

–        Понятно. Куда прикажете отъехать?

–        Не злись, это я так, к слову. Ладно, идите работайте. Танцора выпустили?

–        Выпустили. Еще утром. До вечера успеет генерала навестить, – буркнул Саша, покидая кабинет начальства.

–        Клавдия, ты женщина мудрая. Вот объясни мне, как можно спать с мужиками? – спросил Турецкий.

–        А с кем же еще спать? – оторопела женщина, разглядывая приятелей.

–        Да он не о тех, а о тех, – попробовал объяснить Грязнов и удрученно махнул рукой. – Пойдем, Саня, обмозгуем ситуацию.

И они вышли, провожаемые изумленным взглядом Клавдии.

В кабинете Турецкого, не сговариваясь, друзья стремительно наполнили рюмки из принесенной Грязновым фляжки.

–        За натуралов! – провозгласил Турецкий.

–        Присоединяюсь! – отозвался Грязнов.

Они выпили и с наслаждением закурили.

–        А что этот танцор? С чего ты его прихватил-то, Саня?

–        А ты почитай протокол допроса. И посмотри кассету. С того и прихватил, что его коллега, который якобы шантажировал Новгородского, после ссоры с депутатом пропал, как и не было. И этот мог пропасть. А у него, я считаю, мотив для убийства был. И внешность подходящая. Ты сравни с фотороботом. И духи «Опиум» опять же.

–        А кто пропал после ссоры с Новгородским? Фамилия какая?

–        Андрей Маслов. Еще одно мимолетное увлечение покойного депутата. Что-то не так сказал нашему Новгородскому и сгинул.

–        А помнишь, бабка Мостовая показала, что слышала угрозы Новгородского в чей-то адрес? Может, как раз по этому Маслову колокол звонил?

–        Может быть. Я их худрука, Михайлова, вызвал, заставил подать заявление о пропаже парня... Кто же эту сволочь прикончил? – задумчиво закончил Турецкий.

–        Это ты о Новгородском?

–        О ком же еще? Распутать бы этот клубок поскорее и забыть.

–        Тогда давай за успех нашего безнадежного предприятия! – Грязнов налил по второй, одновременно доставая запиликавшую трубку мобильного.

–        Грязнов слушает. Витя? Гоголев? Здорово, дружище!

Турецкий улыбнулся, махнул рукой. Мол, от меня привет! Гоголев – начальник питерского уголовного розыска, коллега и давний приятель, гудел в трубку таким громким, густым басом, что каждое слово было слышно на весь кабинет.

–        Слава! У меня новости кое-какие. По картинам Малевича и Филонова.

–        Ну-ну, не томи! – вскричал Грязнов.

–        Да видишь ли, информация неофициальная, но вполне достоверная. У наших музейщиков свои скелеты в шкафах. И своя корпоративная солидарность. Сколько мои ребята коньяку с ними выпили, пока разговорили, – это не счесть!

–        Сочтемся!

–        Да не в этом дело. Короче говоря, основная коллекция русской живописи начала века хранится в Русском музее. Но именно те два полотна, которые тебя интересуют, были подарены Эрмитажу в начале войны. Хозяин картин, известный коллекционер Саатрян, подарил их тогдашнему директору Эрмитажа Орбели. Но в эрмитажные каталоги эти картины внесены не были. Существовали какое-то время на правах частного дара, в каких-то своих, внутренних списках. Много позже, в девяносто девятом году, в Эрмитаже проводилась внеплановая проверка Министерства культуры. И тогда-то эти два полотна не обнаружились. Поговаривают, что к исчезновению полотен причастна одна из бывших сотрудниц Эрмитажа. Мне назвали ее фамилию. Но это на уровне слухов. Если вам нужна информация официальная, приезжайте! Ты или Турецкий.

–        Виктор! Считай, что я уже выезжаю! – отнимая у друга трубку, закричал Турецкий.

Глава тридцатая. ТАКТИКА ПСИХОТЕРАПИИ

Денис Грязнов, руководитель частного сыскного агентства «Глория», выполнял частное поручение своего именитого дядюшки в праздничный день двадцать пятого декабря. В наших палестинах так уж заведено, что новогодние праздники начинаются одновременно с Рождеством в просвещенной Европе, а заканчиваются рука об руку с Востоком. То есть с наступлением Нового года какой-нибудь зеленой Крысы или черного Кабана.

В «Глории», начальником которой и был Грязнов-младший, в это время накрывали стол и расставляли свечи. А он, Денис, отыскал наконец двухэтажный особнячок в районе Покровских ворот, у входной двери которого висела табличка со странной надписью: «ЦОППП», которая расшифровывалась следующим обпазом: «Центр по оказанию психологической помощи подросткам».

Денис вошел в небольшой, уютный вестибюль, расстегнул дубленку, снял кепку, огляделся. Довольно уютная, даже домашняя, обстановка. Пальмы в кадках, несколько диванчиков. Зеркала и картины на стенах, выкрашенных светло-зеленой краской. В глубине – стойка, за которой стояла миловидная барышня-регистратор. Возле стойки ожидали чего-то двое: женщина лет сорока пяти и девочка лет шестнадцати.

Денис топтался на месте, изображая крайнюю степень замешательства и нерешительности, невольно прислушиваясь к весьма громкой перепалке.

Девочка злобно шипела:

–        Я никуда не пойду! Никто мне не нужен!

–        Но как же не нужен, доченька, – ласково увещевала мамаша. – Мы же вчера вечером обо всем договорились. Ты же обещала, что пойдешь к доктору!

–        Это тебе нужен доктор! Это ты больная шизофреничка! А я здорова! – почти рычало на мать юное создание.

–        Аленька, но мы же записались на прием! Доктор тебя ждет!

–        А мне плевать на доктора! И на тебя плевать! Ты мою жизнь сломала, а теперь по докторам таскаешь!

–        Господи, ну почему сломала? Дядя Коля прекрасно к тебе относится! А я люблю тебя больше всех на свете!

–        Ха! Очень ты меня любишь! Выскочила замуж за первого же подвернувшегося старика.

–        Аля! Ему только пятьдесят лет!

–        Продалась за двадцать тысяч рублей! Какая у него зарплата-то? Семьсот баксов? Дешево ты себя ценишь!

–        Как ты смеешь! Здесь посторонние люди! – В голосе женщины зазвенели слезы.

Дежурная барышня, не встревая в перепалку, тихо говорила по телефону внутренней связи.

Через минуту в холле возник моложавый мужчина с веселыми голубыми глазами.

–        Масальцева? А почему вы еще не у меня в кабинете? Пойдемте-ка! – не допускающим возражения тоном проговорил он.

–        Я с ней не пойду, – прошипела в сторону матери девочка.

–        А я приглашаю именно вас, Алевтина Львовна, а не вашу маму. Вы барышня взрослая и вполне можете пообщаться с симпатичным мужчиной без маминого участия. Правда? Я ведь симпатичный мужчина?

–        Ну-у, ничего. – Алевтина Львовна остолбенела.

–        В чем же дело? Прошу в кабинет. Вы курите? – не оборачиваясь на оставшуюся в холле мамашу, весело спросил доктор. И, не дожидаясь ответа, пророкотал: – У меня в кабинете можно! У меня есть чудесные ментоловые сигаретки! Легкие и вкусные. Минздрав, правда, предупреждает, но мы ему не скажем. Мы с вами понемножку, по одной затяжечке...

Пара исчезла за поворотом коридора.

–        Теперь все будет в порядке! – уверенно произнесла девушка-регистратор. – Главное, довести ее до кабинета Михаила Юрьевича. А дальше все пойдет как по маслу. Вы свою дочь не узнаете!

Мама перекрестилась. На глазах блестели слезы.

–        Спасибо огромное! Она нас с мужем замучила. Он так старается ей понравиться, так заботится о ней. А в ответ оскорбления в мой адрес, а с ним вообще война на поражение... Я просто измучилась вся...

–        Обычный юношеский эгоизм. Это коррелируется. Михаил Юрьевич специалист высшего класса как раз по семейным проблемам такого рода.

–        Да, да, он мне так понравился, когда я с ним беседовала.

–        Вам еще не раз придется беседовать. Коррекция семейных отношений – это процесс коллективный. И муж ваш должен прийти.

–        Конечно! Мы с Михаилом Юрьевичем это обговорили. Он велел прийти мужу отдельно, чтобы Аля не видела его здесь.

–        Правильно. Чтобы она не думала, что все вокруг озабочены исключительно ею. Но тактика психотерапии в данном случае такова, что врач заставляет выговориться и выслушивает каждую из сторон, а затем объясняет позицию другой стороны. Ваша девочка вас, безусловно, ревнует, но вам она этого никогда не скажет. А доктор заставит ее в этом признаться. А когда диагноз установлен, с болезнью можно бороться.

–        Спасибо вам за участие. Я выйду покурю, – улыбнулась женщина.

–        У нас не курят, – строго проговорила девушка.

–        Я знаю, я на улице в машине посижу.

Женщина прошла мимо Дениса, изучающего настенную живопись.

–        Вам нужна помощь? – приветливо окликнула его регистратор.

Денис кивнул и подошел к стойке.

–        Какие у вас проблемы?

–        Сам не знаю, – тяжко вздохнул Грязнов. – У меня, видите ли, тоже с дочкой не порядок...

–        В каком смысле? Объясните. Чтобы можно было направить вас к нужному специалисту.

–        Я не знаю. Мы с ней вдвоем живем, она со мной не откровенничает, – вздыхая и запинаясь, начал Денис.

–        Сколько ей лет?

–        Тринадцать. Такой возраст, знаете ли... И что-то с ней случилось. Замкнутая стала, плачет часто. А в чем дело – не говорит.

–        А где ее мама, простите?

–        Мамы у нас уже два года нет. Но я ни с кем не встречаюсь. Я ей все время и все силы...

Девушка задумалась.

–        Я вас направлю к Звонаревой Зое Петровне. Она психотерапевт общего профиля. Вы с ней поговорите. Расскажите все подробно. Может быть, у вашей дочери обычная гормональная перестройка и она стесняется говорить с вами об этом. Зоя Петровна подскажет, как вам следует вести себя с девочкой. Но может быть и другой вариант, который ни в коем случае нельзя запускать. Не хочу вас пугать, но может быть, ваша дочь подверглась каким-нибудь действиям сексуального характера?

–        Не знаю. Я ее об этом расспрашивал, если честно. Она все молчком да молчком. Просто не знаю... Не могу же я ее насильно вести к гинекологу.

–        Ни в коем случае! Если вам понадобится помощь психотерапевта-сексолога, то у нас лучший специалист – Щеголев Виктор Семенович. Он на всю Москву славится. Прекрасно работает с подростками. А пока сходите к Звонаревой. Она как раз на приеме. Пойдете?

–        Конечно.

–        С вас тысяча сто, – мило улыбнулась девушка.

«Ничего себе!» – мысленно крякнул Грязнов-младший, но полез в бумажник. За его спиной хлопнула дверь.

–        Вера Павловна! Костя! Добрый день! – прощебетала девушка, улыбаясь кому-то за спиной Дениса. Тот изо всех сил держался, чтобы не обернуться.

–        Здравствуйте, Оля! – послышался ровный женский голос.

Мимо Дениса прошествовала дама в норковой шубе. Рядом шел невысокий подросток. Пара тут же скрылась за углом короткого коридора. Но и беглого взгляда было достаточно, чтобы опознать госпожу Новгородскую.

–        Вам в десятый кабинет. – Девушка отдала Денису квитанцию и номерок. – Сейчас налево, потом на второй этаж, первая дверь направо.

–        Спасибо, – Денис приложил руку к сердцу, демонстрируя высшую степень благодарности за содранную с него тысячу, и устремился вслед за Новгородской. Благо перестук каблуков на лестнице указывал, что мать и сын также направили стопы на второй этаж.

Действительно, вскоре он обнаружил Веру Павловну возле кабинета с табличкой: «Щеголев Виктор Семенович. Доктор медицинских наук». Лицо ее было сосредоточено на каких-то собственных мыслях. Брови нахмурены, образуя на безупречном лбу две продольные морщинки.

Денис Грязнов внимательно изучил надпись, уткнулся в свою бумажку.

–        Нет, мне нужен десятый, а это тринадцатый, – пробормотал он, изображая папашу-дебила, и испарился.

...Двумя часами позже того же рождественского дня к особнячку, украшенному странной аббревиатурой ЦОППП, подъехал служебный «мерседес» генерала Грязнова. Двери центра были закрыты. Пришлось звонить в аккуратную кнопку звонка.

Дверь отворила хорошенькая барышня в нарядном костюмчике и симпатичных рожках из елочной мишуры на аккуратно уложенной головке. Грязнов прошел внутрь.

–        Мне нужен ваш главный врач, – заявил Вячеслав Иванович.

–        Анатолий Борисович ждет вас в своем кабинете. Пойдемте, я вас провожу, – вздохнула девушка. Она шествовала впереди, демонстрируя хорошенькие ножки, то и дело оглядываясь на строгого генерала. Генерал понимал, что приехал в учреждение некстати, но времена, как говорится, не выбирают.

Анатолий Борисович Жердин оказался сухощавым мужчиной лет пятидесяти с чеховской бородкой и в очках без оправы. Своего рода пенсне. Он поднялся навстречу, протянул Грязнову крепкую, теплую руку.

–        Здравствуйте, товарищ генерал. Присаживайтесь. Чем могу служить?

–        Мы, собственно, уже общались с вами по телефону, Анатолий Борисович. Но разговор не получился. Я приехал, чтобы повторить свою просьбу лично: в интересах расследования весьма тяжкого преступления следствию необходимо знать, по какому поводу в вашем учреждении проходит курс лечения Константин Новгородский.

–        Уважаемый товарищ генерал...

–        Можно просто Вячеслав Иванович, – перебил Грязнов.

–        Уважаемый Вячеслав Иванович, – мягким голосом продолжил Жердин, – я вынужден повторить вам то же, что говорил по телефону: мы не сообщаем никаких сведений о своих пациентах. Есть такое понятие, как врачебная тайна.

–        Я, разумеется, в курсе, что такое понятие есть. Но речь идет о тяжком преступлении. Есть основания полагать, что Константин Новгородский может оказать содействие следствию. Может предоставить информацию, которая способствовала бы раскрытию преступления. Я не хотел бы допрашивать мальчика, который нуждается в помощи врача-сексолога. Мне представляется, что мы с вами, двое взрослых мужчин, могли бы обсудить проблемы Кости Новгородского в узком, приватном кругу. Я обещаю вам, что полученная от вас информация не получит огласки.

–        А зачем она вам в таком случае нужна? – усмехнулся доктор. – Как вы ею распорядитесь?

–        Пока не знаю. Я ведь не знаю, что мог бы от вас услышать. Но думаю...

–        И не узнаете, – перебил его Жердин тихим, но твердым голосом.

Грязнов и Жердин несколько мгновений молча смотрели друг другу в глаза. В соседней комнате были слышны взрывы смеха, веселые возгласы, хлопки пробок шампанского.

–        Что ж, извините, что потревожил, – поднялся из-за стола Грязнов.

–        Что вы, что вы! Я понимаю, у вас работа такая...

–        Придется действовать официальным путем, – словно не слышал его Грязнов.

–        Это ваше право, – откликнулся главврач.

Да, черт возьми, это наше право! Разгребать дерьмо, пачкать при этом руки, расследовать убийства всяких именитых подонков, вытаскивать на допрос мальчишек, пострадавших от рук разного рода вурдалаков...

Так думал Грязнов, покачиваясь на заднем сиденье «мерседеса». Вокруг сияла огнями нарядная, украшенная к празднику Москва, которой, казалось, не было никакого дела до маленьких и больших трагедий.

Глава тридцать первая. ПРИЗНАНИЕ

Утром следующего, рождественского, дня Грязнов сидел в своем кабинете, обдумывая предстоящий разговор с Верой Павловной Новгородской. Накануне вечером они созвонились с Александром, находившемся в данный момент в Питере. И было принято решение, что второй допрос Новгородской проведет именно Грязнов, которому отводилась роль «доброго следователя». Готовый к работе маленький черный трудяга-диктофон стоял на столе.

Вера Павловна должна была подойти с минуты на минуту, и Вячеслав Иванович еще раз подумал о том, что основания для предстоящей беседы достаточно зыбки: показания танцовщика Варфоломеева да визит в частную клинику доктора Жердина. Да рассказ Турецкого о личной жизни депутата Новгородского, подробности которой Александр почерпнул в известном здании на Лубянке. Но чутье подсказывало Вячеславу, что эта зыбкость, она словно рябь на воде, маленькие волны, расходящиеся вокруг брошенного на дно камня. А имя этому камню – истина. Что там говорил Турецкому больной полиартритом танцовщик: «Да и вообще, этот Новгородский, он мальчишек предпочитал. Совсем салаг. С нами уж так, до кучи. Мне двадцать два – так он мне прямо в глаза говорил, что я для него староват. Андрею девятнадцать, так и то... Не больно-то Жорж им увлечен был. А вот когда его младший брат из Коврова приехал, вот тут у Жоржа глаза и заблестели...» – это первое. И второе то, на что он, Грязнов, обратил внимание с самого начала следствия: после возвращения из Египта Вера Новгородская не сразу поехала домой, а вначале отвезла сына к родителям. И потом выяснилось, что ее сын проходит курс лечения у очень специфического доктора...

Очень много зависело от предстоящего разговора. Он, Грязнов, должен был разговорить Новгородскую, вызвать ее на откровенность. Так или иначе. Мытьем или катаньем.