Текст книги "Возмездие"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

–        Я с ним вчера поговорила! И про Настю... Он обещал!

–        Ну-ну, что вы так переживаете, – чуть поморщился учитель. – Возможно, я зря вас напугал. Сегодня он с Настей вообще не разговаривал. Так что все наладится.

«Сегодня он вообще не разговаривал», – про себя повторила Марина. Он что, за каждым Митькиным шагом наблюдает? Ну, вообще-то, хорошо. Хотя не один же Митька в классе...

–        Юрий Максимович! Я решил! – раздался сквозь окно радостный голос.

И у Марины опять защемило сердце. Господи, за то, чтобы этот ломающийся голосок был всегда радостным, – отдашь что угодно!

–        Сейчас посмотрим, как ты решил. Не хвались раньше времени, – весело откликнулся Максимыч.

Через полчаса они сидели за обеденным столом. Юрий Максимович водрузил бутылку коньяка.

–        Надеюсь, вы не против? – осведомился он у хозяйки дома.

–        Нет, это даже хорошо, – простодушно ответила Марина. – Я и сама хотела купить. Так, знаете ли, переволновалась за эти два дня... Но не купила, постеснялась.

–        И правильно. Спиртное в дом должен приносить мужчина. А из-за чего волновались?

–        Ну как же! Из-за Мити!

–        Не стыдно тебе, Дмитрий, маму волновать?

–        Я больше не буду, – протараторил Митька, радостно глядя то на учителя, то на мать.

–        Смотри у меня! – погрозил пальцем Макси– мыч. – Ну-с, куда наливать коньяк?

–        Ой, бокалы-то! Я и забыла!

Марина торопливо поставила коньячные бокалы. Да что это я как школьница? Спокойнее нужно быть! Нужно срочно выпить!

Она открыла супницу, из которой повалил густой, ароматный пар, разлила по тарелкам ярко-красный борщ, посыпала толченым чесноком и зеленью.

–        О-о-о!! – в один голос воскликнули мужчины.

–        Предлагаю тост за хозяйку! – воскликнул Максимыч.

–        Нет, сначала за знакомство, – перебила Марина. – Вы в первый раз в нашем доме, Юрий Максимович, и мне бы очень хотелось, чтобы вы стали здесь частым гостем. Я очень рада, что у Мити такой замечательный наставник. Спасибо вам! За вас!

Максимыч склонил голову в знак благодарности. Они чокнулись, выпили.

–        А теперь ешьте! Борщ вкусный, когда горячий.

На несколько минут за столом воцарилась тишина.

По тому, как прижмуривались оба едока, Марина поняла, что борщ удался.

–        Невероятно вкусно! – подтвердил ее предположение Юрий Максимыч.

Потом подошел черед куриного филе с рисом. И опять Максимыч рассыпался в комплиментах. И подливал Марине коньяк. И она чувствовала себя все легче и свободнее.

–        А где ваш младший сын?

–        Он в музыкалке. Скоро придет.

–        Вот как? Какой инструмент?

–        Флейта.

–        Здорово! А Митю не учили музыке?

–        Почему? Он закончил музыкальную школу. Он у нас саксофонист.

–        Да что вы? – изумился учитель. – Митя, что же ты свои таланты скрываешь?

–        Да ну, мам, зачем ты? – забухтел Митька, притворяясь, что рассердился.

–        У тебя и саксофон есть? – повернулся к Мите учитель.

–        Да.

–        Так, может, ты нам сыграешь?

–        Ой, я так давно не играл...

–        Не ломайся, Митька! Сыграй, пожалуйста! – Марине очень хотелось похвастаться сыном.

–        Ну ладно. Только учтите, я очень давно не играл! Целый год! – повторил Митя и достал из шкафа футляр.

Он извлек тяжелый сверкающий инструмент, вставил мундштук. Марина с радостным предвкушением смотрела то на сына, то на педагога.

Вот Митька размял губы, то вытягивая их в трубочку, то растягивая в улыбку, несколько раз облизнул их. Зрелище вообще-то не очень приятное, но необходимое. Марина взглянула на Юрия Максимыча – мол, так надо, вы ведь знаете? И увидела какое-то особое, плотоядное выражение на его лице.

Митя обхватил губами мундштук, и учитель непроизвольно подался вперед, лицо его стало даже угрюмым, по щеке прошла судорога. Марина поспешила отвести глаза.

Зазвучала тихая джазовая композиция. Юрий Максимович не отрываясь смотрел на Митю, словно забыв обо всем на свете. Марина постаралась отогнать неприятное впечатление. Просто человек тонко чувствует музыку. Это же прекрасно! И Митька так хорош!

Она умилялась и гордилась сыном, который был в эти минуты прекрасен, как юный греческий бог, с золотыми прядями волос, рассыпавшимися по плечам.

Последние звуки растаяли в воздухе, но еще несколько мгновений в комнате стояла тишина. Митька смущенно переминался с ноги на ногу, прижимая саксофон к груди.

–        Потрясающе! Это просто потрясающе, Митя, – глубоким, взволнованным голосом произнес учитель.

–        Ой, ну что вы, Юрий Максимыч, я раньше лучше играл... – зарделся от удовольствия Митя.

–        Не скромничай! Я говорю тебе – это потрясающе!

Пафос момента сбавил длинный требовательный звонок в дверь.

–        Это Санька пришел! – обрадовался Митя и бросился встречать брата.

Юрий Максимович засиделся допоздна. Обед был давно закончен. Дети, по указанию учителя, убрали со стола и вымыли посуду – чего отродясь не было! Марина отнесла им в комнату вазу с фруктами и оставила общаться друг с другом – они очень соскучились. Кроме того, у Марины было подозрение, что Митька сознательно умыкнул младшего брата, чтобы оставить взрослых наедине.

Итак, взрослые сидели на кухне, он – в кресле, она – на маленьком уютном диване. Настенный светильник освещал пространство неярким, уютным светом. Они пили кофе с коньяком, курили и болтали.

–        Замечательные у вас мальчишки! – в который раз повторил Юрий Максимович.

–        Спасибо.

–        Удивительно, они на вас совсем не похожи. Оба светловолосые.

–        Они в отца, – тихо произнесла Марина.

–        А сколько лет Саше?

–        Тринадцать. Он в восьмом классе.

–        Через год нужно поступать к нам.

–        Да, Митя тоже об этом говорил.

–        Митя меня сегодня потряс. Как он играл! Почему он не стал заниматься музыкой дальше?

–        Ой, ну что вы, Юрий Максимович, разве туда пробьешься? В музыкальном мире такая клановость! Нужны связи. Или родственные, или какие-либо другие. У меня их нет. Да Митя и не хотел становиться музыкантом. Если честно, мы с большим трудом заставили его закончить школу. Это сейчас он с удовольствием играет для гостей. А тогда, когда нужно было каждый день после обычной школы ехать в музыкальную... О, страшно вспомнить! Сколько я выслушала о загубленном детстве! Все ребята во дворе играют в футбол... А он мимо, с футляром в руке.

–        Понимаю. Что ж, вы умница, что заставили его доучиться! В жизни все пригождается, всякое умение. Будет у нас в походах играть. Он на гитаре играть умеет?

–        Да. И на фортепьяно.

–        Фортепьяно мы вряд ли возьмем с собой, а вот гитару – непременно!

–        Митя в вас буквально влюблен! Вернулся из похода последнего...

–        Это вы про слет туристический?

–        Ну да. И все разговоры только о вас! Какой вы замечательный! Наверное, это счастье – знать, что дети тебя любят.

–        Да, – покачал головой Юрий Максимович и чуть улыбнулся чему-то своему.

Они помолчали.

–        Юрий Максимович! А вот эти походы ваши... Митя так мечтает о них. А сколько это стоит? – осмелев от выпитого коньяка, спросила Марина. – Ну, я потому спрашиваю, что мне нужно заранее готовиться...

–        Я прекрасно понимаю, Марина Борисовна, что ваше материальное положение... достаточно сложное. Взносы на каждый поход разные. От маршрута зависит, от продолжительности похода. Но вы не волнуйтесь, мы этот вопрос решим. У нас есть спонсоры. Это бывшие мои ученики, которые сделали успешную карьеру и могут позволить себе благотворительность. Есть денежный фонд. Некоторые ребята, чье материальное положение является тяжелым, участвуют в походах на льготных условиях. Я не могу полностью освободить вас от взноса, это вызовет разговоры...

–Что вы, что вы! – замахала руками Марина.

–        ...Но существенно снизить его размер – это реально. Вы просто будете говорить мне, сколько сможете заплатить. Сколько сможете, столько и заплатите. Хоть три рубля. Ну, успокоились?

Он улыбнулся ей спокойным, почти неподвижным лицом.

–        Спасибо вам! – Марина поправила очки.

–        У вас очень красивые очки. И очень вам идут. Вы очень красивая женщина. Не дешевой красотой с глянцевых обложек. А совсем особой, редкостной, которую нужно уметь увидеть. Да, вы очень красивы... Среди ваших предков наверняка была какая-нибудь придворная японская красавица. Я прав?

–        Не знаю. Я коренная ленинградка. Как минимум в четвертом поколении. Но если и есть среди моих предков японцы, скорее самураи, чем красавицы, – усмехнулась Марина.

–        Одно не исключает другого. Самурай тоже может быть красавцем. Хотя какой же в вас самурай? Вы такая мягкая и женственная. И очень молодо выглядите. Вы это знаете? Дать вам огня?

Марина, в замешательстве вертевшая в руке сигарету, подалась навстречу огоньку зажигалки, которой щелкнул ее визави.

Он произнес такие слова, которые в принципе могли означать начало романа, если бы она была к этому готова. Но... почти безразличный взгляд и тон, которым эти слова были произнесены, никак не вязались с их смыслом.

Глава тринадцатая. КРУГ СУЖАЕТСЯ!

Грязнов возник в кабинете Турецкого как черт из табакерки.

–        Привет, Саня!

–        Здорово! Ты откуда? Мы вроде не договаривались.

–        Мимо проезжал. Не мог же я не зайти! Что грустный сидишь?

–        Да вот, размышляю о своем моральном убожестве.

–        С чего это? – подивился приятель. – Кто это вверг тебя в столь несвойственное настроение, Джеймс Бонд Генеральной прокуратуры?

–        Михаил Владимирович Зыков.

–        Уголовник? Бандит?

–        Ошибаешься, Слава. Господин Зыков – меценат, благотворитель и вообще другой человек. Глубоко верующий. Это Буренков какие-то противоправные действия совершал, да и то непонятно какие. То ли улицу на красный свет перешел, то ли из окна плевался. Вру, плевался – это я!

–        Что-что? У тебя температуры нет? Грипп шагает по Москве. Можно сказать, по Садовому кольцу.

–        Не-е-ет, это не грипп. Это Зыков что-то такое процитировал из церковного. Получилось, что я в него плевался. В иносказательном смысле. Вот я и печалюсь, что обидел благородного человека, пусть и разбойника. В прошлом.

–        А-а-а, – протянул Вячеслав. – Ладно, я тебе сейчас процитирую что-нибудь другое из «церковного», как ты выразился. Слушай: «Не предавайся печали душою твоею и не мучь себя своею мнительностью; ибо печаль многих убила, а пользы в ней нет!» Каково?

–        Это кто сказал?

–        Это из Ветхого Завета. А кто именно – не помню. Какая разница? Главное – чтобы помогло! Тебе помогло?

–        Да! Жаль, что в Высшей партийной школе не изучали Ветхий Завет.

–        А разве ты заканчивал Высшую партийную школу?

–        Нет. Но я бы в этом случае обязательно ее закончил!

–        Еще не все потеряно. Можешь закончить семинарию. Заочно.

–        А что? Это мысль! В нашем ведомстве лиц духовного сана еще не было. Опять же можно преступников исповедовать... Представляешь, какие открылись бы неограниченные возможности? Хотя, с другой стороны – тайна исповеди, и все такое... Я бы разрывался между...

–        Саня, Саня... – Грязнов помахал рукой перед лицом Турецкого. – Очнись! Ты пока еще «важняк», а не исповедниик. Здесь Генеральная прокуратура, а не больница Кащенко.

–        Фу, как грубо! Ладно, Славка, давай тяпнем! А то у меня какое-то смятение душевное. А распитие в одиночку – путь к алкоголизму!

–        Считай, что я спас тебя от алкоголизма! – обрадовался Грязнов при виде извлеченной из сейфа бутылки коньяка.

–        И от печали! – добавил Турецкий, разливая напиток и извлекая из пакета бутерброды, как всегда приготовленные заботливыми руками Ирины.

–        Так что Зыков, он же Буренков? – поинтересовался после первой рюмки Слава.

–        На седьмое ноября у него, конечно, алиби. Весь день был на людях. Работал с избирателями.

–        Ну, так это дело ясное...

–        Но дело не в том, а в том, как говорил наш Моисеев. Знаешь, он мне почти понравился. Держался уверенно, спокойно. И почти убедил, что мотива убийства у него нет. Что свое место в Думе он и так займет. Поскольку этот блок «Справедливость» он и финансирует. Я проконсультировался у Самойловича из ФСБ, он подтвердил, что так и есть. Генеральный спонсор блока – Зыков со своими коммерческими банками. Но зачем ему убивать Новгородского? У него и так все хорошо.

–        Что ж, тогда нужно выпить!

–        За что?

–        За то, что на одного подозреваемого стало меньше. Круг сужается.

–        Что значит – на одного? У нас есть другие?

–        Пока нет. Но будут! Свято место не бывает пусто!

В дверь постучали. Мужчины, не сговариваясь, молча опрокинули стопки.

–        Кто там? Входите, – чуть придушенным голосом проговорил хозяин кабинета.

–        Здравствуйте, Александр Борисович! – На пороге стояла симпатичная молодая женщина с очаровательными ямочками на щеках и пластиковой папкой в руках.

Она оглядела пустой стол и мужчин, взирающих на нее с немым укором. Втянула густой запах коньяка.

–        Александр Борисович, я, видимо, не вовремя...

–        Что вы, Танечка! Вы всегда и безусловно вовремя! – вскричал Турецкий, поднимаясь из-за стола. В ногах его звякнуло.

Танечка едва сдерживала смех, от чего ямочки на щеках проступали особенно явственно и волнующе.

–        Боже, какие кадры! – взревел Грязнов. – Ви роза!.. – неожиданно запел он.

Танечка все же не удержалась и прыснула.

–        Извините! Александр Борисыч, вы просили материалы по делу Губернаторова.

–        Да, моя прелесть! Вы их принесли?

–        Вот, – девушка протянула папку.

–        А отчего такая тонкая? – он раскрыл ее. – Да здесь почти ничего и нет!

–        Так пожар же был! – воскликнула Танечка. – Там по этому поводу справка прилагается.

–        А на словах?

–        Киллер сидел в СИЗО. Дело вел следователь Миронов. И однажды взял дело домой. А ночью квартира загорелась. И все сгорело.

–        Точно, Слава, помнишь, Миронов погиб? Задохнулся в огне.

–        Да, вспоминаю... Он нашего Моисеева приятелем был.

–        Ну да. Он уже старый был. Почти шестьдесят.

–        Не старый, а немолодой, – поправил друга Грязнов, разменявший шестой десяток. – Танечка, вы как считаете?

–        Я – как старшие по званию, – ни секунды не мешкая ответила Татьяна.

–        Правильно! Верной дорогой идете, товарищ! – одобрил Грязнов.

–        Ладно, Танюша. Спасибо, – Турецкий уже погрузился в материалы дела.

–        А шампанское? – осведомилась Таня.

–        А где шампанское? – поддержал ее Грязнов, укоризненно глядя на друга.

–        Танюша, завтра! Чтоб я сдох!

–        Смотрите... Не давайте опрометчивых обещаний, – сузила глаза девушка.

–        Это вы про шампанское или про «сдохнуть»? – попытался уточнить Турецкий.

Но Татьяна уже исчезла.

–        Какие девушки на нас бросают взоры. Фотограф щелкает, и птичка вылетает... – меланхолично промурлыкал Грязнов. – Это, между прочим, Окуджава.

–        Иди ты... – как бы удивился Турецкий, не отрываясь от папки.

–        Что это ты? Что так пытливо изучают твои глаза?

–        Напоминаю: Губернаторов, убитый член Госдумы, чье место занял Новгородский.

–        Ну... и?..

–        Киллера взяли почти сразу. Редкое везение. За обещанное сотрудничество со следствием ему оформили явку с повинной.

–        Он сотрудничал?

–        Да. Но следователь Миронов унес домой почти готовое к передаче в суд дело. И даллее капут. Ты же слышал.

–        А киллер?

–        А киллера перевели в другую камеру, где он повесился на рубашке.

–        Нормально. Темная история. Так, может, рванем к Моисееву? Вдруг старикан что-нибудь знает? Может, Миронов с ним откровенничал по дружбе. И вообще, давно мы у него не были.

–        Это верно! Хорошая мысль! Что ж, собираемся.

Турецкий поднялся, убирая бумаги в сейф, спросил:

–        А что скупки, Слава? Где наши «ранее судимые Малевич и Филонов»?

–        Тишина, Саня, – вздохнул Грязнов. – Глухо, как в танке.

–        Але? Кто? Саша? Не может быть! А и где Слава? И тоже с вами? Не может быть! Как? Уже едете? Не может быть! А что так трещит? Трубка? Чтоб я так жил!

Турецкий, звонивший Моисееву прямо из «мерседеса» Грязнова, едва успевал вставить слово в радостную скороговорку старика.

–        Что купить, Семен Семенович?

–        Ничего не надо! Я вчера делал базар! Все в доме есть!

–        Мы все равно в магазин заедем. Лучше скажите, чего бы вам хотелось?

–        Какой магазин? Зачем эти вирванные годы? Вы пока туда-сюда, вы же передумаете ехать! А я так хочу вас видеть – вей з мир!

–        Скоро будем!

–        Как скоро?

–        Через полчаса.

–        Хорошо, хорошо, я пока уберу свой гармидер.

–Что?

–        Ну... беспорядок. Подмету пока. Ой, Саша, вы ж за деньги говорите? Шо я вам голову морочу?!

Моисеев шмякнул трубку. Саша рассмеялся:

–        Так обрадовался старикан!

Дети Семена Семеновича давно уехали в Израиль. В прошлом блестящий прокурор-криминалист, Семен Семенович Моисеев жил в одиночестве и, можно было бы сказать, в забвении, если бы не визиты Александра и Вячеслава, да еще племянника Грязнова – Дениса. Правда, навещали старика не так часто, как хотелось бы. Но всегда с большим удовольствием.

Заехав по пути за продуктами и бутылочкой коньяка, чтобы не расходовать пищевых боеприпасов «сделавшего базар» Семеныча, друзья ввалились в его дом.

–        Боже ж мой, как я рад! Ну, проходите, проходите! Что ли будем выпивать на кухне или где?

–        На кухне, Семен Семенович. Мы там привыкли.

–        Это упрек или как? Мы можем и в комнате, их есть у меня!

Но Грязнов уже выгружал на кухонный стол колбасу, рыбу, паштеты, баночки огурчиков и маслин. Турецкий выставил коньяк. Стол был накрыт в мгновение ока.

–        Ну-с, начнем? – потирал руки Моисеев.

–        Непременно!

–        За встречу!

Выпили, закусили. Грязнов расспрашивал Семеныча о здоровье, тот отшучивался.

–        Как ваши глаза, Семен Семеныч?

–        А что глаза? По возрасту. Левый, правда, старше.

–        А ноги? Что-то вы сильнее прихрамывать стали...

–        Слушайте, Слава, ну что мы про здоровье? Оно нормальное, как в том анекдоте: «Боря, ты совсем сумасшедший! Ну зачем тебе не нравится Роза из третьей квартиры?» – «Она плохо говорит...» – «Слушай, тебе надо, чтобы она с утра до вечера морочила тебе голову?» – «Она плохо видит правым глазом...» – «А тебе надо, чтобы она за тобой подсматривала?» – «Но она хромает на левую ногу». – «А тебе надо, чтобы она везде за тобой таскалась?» – «Да, но у нее вдобавок ко всему еще и горб!» – «Вей з мир! Ну какой ты привередливый! Может быть у девушки хоть один недостаток!»

Вячеслав и Александр рассмеялись старому, как сам Моисеев, анекдоту. Тот, довольный «реакцией зала», продолжил:

–        Так вам надо, чтобы я хорошо видел, слышал и бегал? И вернулся на работу и капризничал, а вы бы вокруг меня вились, как мотыльки над керосиновой лампой? Вы теперь такие большие люди, а я помню вас пацанами и вставлял бы вам по первое число? Оно вам надо? Лучше рассказывайте про себя!

–        А что про нас? Александра сегодня расстроил кандидат в депутаты Госдумы Зыков. Он же Буренков.

–        Это какой Буренков? Тот, что в Ленинграде рэкетиром начинал?

Моисеев упорно не желал переименовывать Питер.

–        Он самый.

–        И что, он теперь большой человек? Уважаемый?

–        Да уж, – вступил Александр. – Целый час рассказывал мне о своих добрых делах. Как он умеет решать вопросы по понятиям.

–        Это да, это он умеет! – откликнулся Грязнов. – Об       этом его умении в свое время легенды ходили. До Москвы докатывались. Ну вот, например: некий гражданин N работал охранником на одном частном предприятии. И однажды как бы невзначай прихватил партию товара. Чтобы, значит, его продать. Да плохо припрятал. В результате через некоторое время обнаружил, что некие его знакомые, в свою очередь, этот товар у него сперли. Гражданин N пытается разобраться. Тогда приятели прислали рэкетиров, и те доходчиво объяснили N, что, поскольку он работал охранником, то есть мусором, порядочные пацаны правильно у него украли. По понятиям. Пострадавший N обращается к Буренкову. Тот доходчиво объясняет другой стороне, что его подопечный сам украл на предприятии, поэтому он не мусор, а самый что ни на есть правильный пацан. А те, кто забрал его товар, – у него украли, «скрысили», так как взяли у своего брата-вора. Отбил Буренков подопечного.

–        ...Да, интересные были времена – этот конец восьмидесятых. Государство породило и первые кооперативы, и первый рэкет, – рассказывал Моисеев вполне нормальным голосом, напрочь убрав свой «застольный» акцент. – Вот, тоже помню историю на эту тему: одного кооператора хотела подставить его же крыша. Договорились со смежниками, так сказать. И другая бригада начала наезжать на бедного кооператора. Месяц его грузили. Забили «стрелку», во время которой крыша кооператора должна была отчаянно защищать его интересы и, обороняясь, как бы убить представителя другой бригады. После чего клиента-лоха следовало развести на большие деньги, чтобы спасти его «спасителя», который ради босса рисковал собственной жизнью. То есть обеспечить «спасителю» липовые документы, обеспечить ему срочный выезд из столицы, проживание какое-то время за границей. Самое интересное, что все так у них и получилось. А то, что «спаситель», сев в поезд, через два часа вышел в Твери и тем же вечером вернулся в Москву, и то, что «убиенный» им противник с растекшейся под рубашкой капсулой крови через полчаса ожил, – все это осталось загадкой для клиента. Эта история стала известна позже, когда этих бойцов на другом деле прихватили. Тогда они уж и этим похвастались. И знаете, что говорили? Что подобного острого чувства восторга никогда не испытывали. Это почище, чем актерская работа на сцене. Здесь сцена – жизнь и никто заранее не знает, как выстрелит сообщник. В капсулу с кровью или в башку... М-да. А Буренкова, да, я тоже помню. Великий был мастер «вести базар» и выворачивать понятия в свою пользу.

–        Теперь он это мастерство будет в парламенте использовать, – вставил Турецкий.

–        М-да-а... Как сказал поэт:

Помнишь, Постум, у наместника сестрица?

Худощавая, но с полными ногами.

Ты с ней спал еще... А нынче она жрица

Жрица, Постум, и беседует с богами...

Семен Семенович, процитировавший Бродского, еще раз глубоко вздохнул.

–        В общем-то ничего нет нового под солнцем, – резюмировал Грязнов. – А посему предлагаю выпить за нас.

Что и было сделано.

–        А что это вы, Сашенька, Буренкова-то к себе вызывали? По какой надобности? И не с ним ли ваш визит ко мне связан? Вы говорите, не стесняйтесь, я ж понимаю, что не просто так вы в рабочее время прилетели.

–        Семен Семеныч! – взревели в один голос Турецкий с Грязновым. – Мы вас нежно любим!

–        Так одно другого не исключает. Ну, как говорится, колитесь!

–        Вы слышали об убийстве депутата Новгородского?

–        Слыхал, по ящику говорили. Он что, с Буренковым связан был?

–        Они шли на выборы от одного блока. И была у нас такая рабочая версия, что Новгородский являлся соперником Буренкова, то есть Зыкова, по партийному списку. Версия эта довольно слабая, так как Новгородский для Зыкова – мелкая сошка. Но в биографии убитого есть пикантная деталь: сам он попал в Думу вместо убитого Губернаторова. Был такой депутат от Питера. Вот такая печальная тавтология.

–        Губернаторова? – задумчиво произнес Моисеев. – Постойте, постойте... Это дело вел Леня Миронов...

–        Верно, его вел Леонид Николаевич. Материалы дела почти полностью сгорели.

–        Да, да. Бедный Леонид! Мы ведь с ним приятельствовали.

–        Мы знаем. Семен Семенович, может быть, он вам что-нибудь об этом деле рассказывал? Странное оно. Во-первых, киллера сразу поймали. А это, согласитесь, редкий случай.

–        Вот именно случай, Сашенька! Его величество случай! Киллер – спец высшего класса. Работал «по профессии» лет пять. Выполнял заказы только избранных и весьма влиятельных клиентов. Так вот, он выстрелил на лестничной площадке, когда Губернаторов вышел из лифта, затем бросил оружие и спустился в парадное. А на улице, возле дверей, шла драка. Какой– то дебош пьяный. И наш киллер случайно подвернулся под чей-то кулак. Ударили его весьма крепко. Вырубили. А тут и милиция – жильцы вызвали. И всю компанию – в отделение. А через несколько минут в отделение звонок – сообщение об убийстве. Так этого голубчика и повязали. Он быстро смекнул, что его дело – швах, и дал согласие сотрудничать. Леонида на это дело поставил бывший генеральный. Собственным распоряжением. И требовал ежедневного доклада: какие показания дает убийца. А тот давал такие показания, что Леня однажды с бутылкой водки приехал сюда, ко мне, напился и, заплакав, сказал, что боится за свою жизнь. Что заказчика этого преступления киллер не знает, общался с посредником. Но и фамилия посредника весьма впечатляла...

Семен Семенович назвал фамилию. Грязнов с Турецким переглянулись, присвистнули.

–        Я думаю, – продолжил Моисеев, – бывший генеральный умышленно назначил на это дело именно Леонида. Он был идеальным служакой, исполнительным, довольно робким. И ему оставался год до пенсии. И думаю, что взять дело домой по своей инициативе Леонид не мог – это было совершенно не в его характере.

–        А вы знаете, что почти сразу после пожара в квартире Миронова киллер повесился?

–        Или ему помогли повеситься... – добавил Грязнов.

–        Знаю, конечно. Помню. Хвосты обрубались, следы заметались, – покачал головой Моисеев.

–        Что ж, получается, что дорогу в Думу Новгородскому расчищали. Некто весьма влиятельный. И чем же он им так люб был, убиенный Новгородский? – задумчиво произнес Турецкий.

Возникшее молчание оборвала трель мобильного телефона. Грязнов полез в карман.

–        Але? Что?! Не может быть! Куда? Сейчас будем! – он отключил трубу, поднялся из-за стола – Саша, вперед! Картины нашлись!

Глава четырнадцатая. ЗАДЕРЖАНИЕ

–        Где нашлись? – уже в машине спросил Турецкий.

–        Антикварный магазин на Пречистенке. Принес молодой парень, почти мальчишка. Хозяин лавки тут же позвонил в МУР. И торговался, пока мои орлы не подъехали. Взяли голубчика с поличным. Оба полотна – и Малевич и Филонов – в рамах. Кроме того, при досмотре личных вещей парня в кармане обнаружен бумажник Бриони. Бежевого цвета. Помнишь, Новгородская показала, что мужний бумажник пропал? Думаю, это он и есть, тьфу, тьфу, тьфу.

–        Что за парень?

–        Парень-то? Олег Мостовой, восемнадцать лет. Сейчас приедем, увидим, что за парень. Его на Петровку привезли. Так что, если ты не против, там и допросим.

...Олег Мостовой оказался высоким, нескладным юношей с характерной для этого возраста угреватой кожей. В кабинет его ввели под конвоем. Мальчишку сотрясала крупная дрожь.

–        Садитесь, – Турецкий указал на стул.

Мальчишка буквально рухнул на жесткое сиденье.

Грязнов с удивлением разглядывал предполагаемого преступника.

–        Включайте видеокамеру, – кивнул он оперативнику. Раздался щелчок, зажужжала пленка.

Александр Борисович Турецкий зачитал статьи УПК, предупредил задержанного об ответственности за дачу ложных показаний.

–        Назовите свое имя, отчество, фамилию.

–        Мостовой Олег Николаевич, – пролепетал парень.

–        Говорите громче. Повторите ответ.

Вместо этого парень громко, отчаянно зарыдал. Оператор выключил камеру.

–        Принесите валерьянки, – приказал по селектору Грязнов.

В кабинете возникла очаровательная секретарша Зиночка. По комнате поплыл сильный запах валерианы.

–        На, выпей, – ласково, как мать над больным ребенком, склонилась Зиночка над Олегом.

Тот взял дрожащей рукой рюмочку. Было слышно как стучат его зубы о стекло.

–        А теперь запей, – она протянула чашку с водой. – И не бойся ничего. Никто тебя здесь не обидит. Это они только с виду страшные, – ворковала секретарша.

–        Зинаида! Ты что себе позволяешь? Выйди из кабинета! – рявкнул Грязнов.

–        А вы на меня не кричите, – ничуть не испугалась Зинаида. – То войди, то выйди...

–        Ну все, все! Свободна!

Зинаида приняла из рук преступника рюмочку и чашку.

«Были бы у нее руки свободны, она бы его еще и по голове погладила. Или прижала к материнской груди», – подумал Турецкий и чуть насмешливо взглянул на Славу. Тот покраснел от возмущения, свирепо глядя на свою секретаршу. Зинаида не спеша направилась к дверям, проворчав на ходу:

–        Запугали ребенка. И чего хотят-то. Орать не надо...

Грязнов открыл было рот, но Зинаида уже скрылась. Однако ее неслужебное поведение оказало положительное воздействие на Олега. Он перестал дрожать и стучать зубами.

Турецкий кивнул оператору. Пленка опять зажужжала.

–        Продолжим, Олег Николаевич. Вы учитесь, работаете?

–        Учусь.

–        Где?

–        В Баумановском. На первом курсе.

–        Сегодня, двадцатого ноября, вас задержали в магазине антиквариата при попытке продать две картины. Покажите полотна.

Оперативник вытащил из клеенчатой хозяйственной сумки две небольшие картины.

–        Эти картины вы пытались продать?

–        Да.

–        Откуда они у вас?

–        Я... Я их взял, – вымолвил Олег.

–        Где? Когда?

–        Седьмого ноября. У бабушкиного соседа... Я нечаянно! Я не хотел! Но я вошел, а он уже мертвый лежит. Я и подумал, что ему уже не надо...

–        Подождите! Давайте по порядку. Что вы делали седьмого ноября сего года?

–        С утра?

–        Давайте с утра, – разрешил Александр.

–        Встал. Родители решили ехать на дачу, звали меня с собой. Лучше бы я поехал... – Он всхлипнул.

Опять двадцать пять!

–        Послушайте, Олег Николаевич! У нас здесь не пыточная камера, и вам не пять лет. В ваших интересах рассказать все подробно и искренне. Если вы будете биться в истерике, мы не дойдем до сути дела. А это может быть расценено как отказ сотрудничать со следствием. Понимаете?

Олег кивнул, глотая слезы.

–        Вы курите?

–        Да.

–        Тогда закурите, здесь можно.

Мостовой полез в карман куртки, вынул пачку «Парламента», выудил сигарету. Александр достал свою, дал Олегу прикурить, затянулся сам.

–        Ну вот, покурим и поговорим по-мужски. Итак, родители уехали на дачу. А вы?

–        Я поехал к бабушке на Таврическую. Родители просили, чтобы я ее с праздником поздравил. Ну, я и поехал. Взял такси, потому что было холодно очень. И все деньги истратил на это такси чертово...