Текст книги "Возмездие"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

–        А самолюбие? Неужели не хочется стать знаменитым?

–        Не хочется. Теряешь право на частную жизнь. Прайвиси. Я ценю свою частную жизнь превыше всего.

–        Вот о ней и поговорим. Вы знакомы с Верой Павловной Новгородской?

–        Знаком. И вы об этом знаете, раз уж пришли сюда с визитом. Кроме того, за нами с Верой следят, – спокойно заявил Бондаренко.

–        Неужели? – как бы удивился Турецкий.

–        Не изображайте, пожалуйста, святую простоту, Александр Борисович. Я ведь в некотором роде еще и актер. И тонко чувствую фальшь. А поскольку работаю в детективном жанре, некоторые вещи чувствую острее, чем обычный обыватель. Мы выходим с Верой Павловной на прогулку и видим праздношатающегося молодого человека, которому почему-то тоже хочется гулять в промозглую осеннюю сырость. Вера Павловна приезжает ко мне в гости и жалуется, что возле ее дома стоит бежевая «пятерка», которая следует за ней, едва она выезжает со двора. По пути следования «пятерку» меняет вишневая «восьмерка», которая сопровождает Веру Павловну до моего дома. Неужели вы подозреваете Веру в убийстве? Или меня?

–        Вы полагаете, нет никаких оснований? Какие у вас отношения с Новгородской?

–        Порядочный мужик о своих отношениях с женщиной, тем более с замужней женщиной, никому не рассказывает. Даже следователю по особо важным делам. Мы с Верой Павловной знакомы уже год, мы дружим. А все остальное никого не касается.

–        К сожалению, касается. Устранение нелюбимого мужа, вполне приличное наследство, на которое можно безбедно существовать с любимым, но ленивым человеком, – разве это не мотив? Разве в детективах такие мотивы не описаны?

–        Александр Борисович! Должен вам заметить, вы плохой психолог. Мне кажется, моя берлога вполне отчетливо говорит о том, что я человек абсолютно самодостаточный. Что меня все устраивает в этой жизни. И я слишком ленив, чтобы кого-либо убивать. Пусть даже не своими руками. Согласитесь, убийство – хлопотное занятие, чреватое к тому же возможностью лишения свободы. А я более всего на свете ценю именно свободу, понимаете? Свободу жить так, как хочется. Это выражается и в том, что я абсолютно не амбициозен – иначе я изо всех сил рвался бы наверх – на телевидение, например. Сценарии телесериалов – вы думаете, их сложно написать? Тьфу! Как два пальца... Извините за выражение. И знакомые люди, которые могли бы составить протекцию, в этой среде у меня есть. Но я не хочу быть рабом ни кретинов-продюсеров, ни чванливых мальчиков – руководителей телеканалов, ни режиссеров с сомнительными наклонностями. Ни больших денег, в конце концов. Также я не хочу быть рабом семейных уз. И Вера Павловна прекрасно это знает. Я не собираюсь жениться на ней и претендовать, таким образом, на ее наследство. Я даже в отдельной квартире жить не хочу. Меня вполне устраивает эта коммуналка, где есть старушка соседка, которая всегда нальет мне стакан молока, если я накануне перепил. А я всегда принесу ей хлеба из лабаза и лекарств из аптеки. Вера Павловна нравится мне как женщина, но она слишком состоятельна для меня. А я презираю мужчин, живущих за счет женщин, понимаете? Так какой же у меня или у Веры мотив убийства? В чем он состоит?

–        Вера Павловна была замужней женщиной. Ее супруг мог узнать о вашей связи. И вряд ли одобрил бы поведение жены. Он мог запретить ей встречаться с вами, мог быть помехой.

–        Господину Новгородскому было плевать на ее интимную жизнь, уверяю вас. Ему было важно соблюдение внешних приличий. А в этом отношении Вера Павловна вела себя безукоризненно. Мы берегли ее репутацию. И я намерен делать это впредь.

–        Борис Борисович, а что вы делали седьмого ноября?

Бондаренко рассмеялся:

–        Я думал, вы именно с этого вопроса и начнете наш диалог. Седьмого ноября я был за городом. В одной киношной компании. Мы уехали шестого вечером, а вернулись девятого. Если нужны свидетели, я составлю список.

–        Да, пожалуйста. Скажите, вам не знаком этот человек?

Турецкий показал фоторобот. Бондаренко повертел в руках листки бумаги, вернул их следователю.

–        Нет, эту даму в капюшоне я не знаю. Или, по крайней мере, не могу опознать.

–        У вас есть какие-нибудь предположения относительно убийства Новгородского? Может быть, Вера Павловна делилась с вами чем-то? Может быть, у него были враги?

–        Насколько я знаю, из квартиры похищены картины? Может, это и являлось мотивом?

–        На этой версии с непонятным упорством настаивает сама Новгородская. Но у нас есть основания предполагать, что хищение картин и убийство – это два разных преступления. С хищением мы, возможно, скоро разберемся. А вот с убийством – сложнее. И пока убийца не найден, Вера Павловна и вы – вы оба будете находиться под подозрением.

Александр помолчал, затем, доверительно склонившись к собеседнику, продолжил:

–        Я не должен был бы вам этого говорить. Но мы почти коллеги – я расследую убийства в жизни, вы – на бумаге. Так что я вам это сообщаю как свой – своему.

Бондаренко задумался, затем так же доверительно произнес:

–        Спасибо за то, что временно берете меня в свою компанию. Пока не уличили в жутком преступлении, – он рассмеялся. – Что ж, откровенность за откровенность. Видите ли, Вера Павловна лишь догадывалась, а я слышал от людей весьма сведущих, что ее покойный муж, господин Новгородский, был человеком нетрадиционной сексуальной ориентации. Среди богемной братии много геев, это не секрет. Они своих братьев по разуму из других социальных слоев, естественно, знают. Утверждается, что Георгий Максимилианович срывал цветы удовольствий на той же поляне. Может быть, на той же поляне имеет смысл искать убийцу?

–        Зачем же он женился? – стараясь не выдавать изумления, спросил Турецкий.

–        Как – зачем? Паблисити. Респектабельность. То положение в обществе, на которое он претендовал, предполагало наличие семьи, даже обязывало ее иметь. На чем строится предвыборная платформа их партии? Патриотизм, социальная защищенность, стабильность во всем: в экономике, в политическом курсе, в частной жизни. Семья как основополагающая ценность, как святыня – это из их предвыборных девизов. Новгородский должен был иметь семью. Он ее и заимел, как только решил идти в политику. Прикупил сразу и жену и сына.

–        Это звучит цинично.

–        Это и было цинично.

–        И Вера Павловна ничего об этом не знала?

–        Когда выходила замуж? Думаю, нет. По крайней мере, мне она говорила именно так. И не думаю, что лгала. А вот когда мы с ней познакомились, она уже догадывалась. Москва – город маленький. Какие-то слухи, шепотки, шуточки...

–        И как она к этому относилась?

–        Не знаю. Мы ее семейную жизнь не обсуждали. Она не жаловалась. А я не расспрашивал. Зачем мне чужие проблемы? Думаю, как спутник жизни он ее устраивал. Он был достаточно спокойным человеком, внимательным мужем. К тому же очень много времени уделял ее сыну, его воспитанию. Согласитесь, для женщины это очень важно.

–        Соглашусь. И что ее сын, платил ему любовью?

–        Да, Костя был очень привязан к Новгородскому. Но... Не знаю, поможет ли это вам... Когда они были в Египте, что-то произошло. Один раз, буквально на второй-третий день путешествия, она мне позвонила оттуда почти в истерике... Трудно было понять что – либо. Она была пьяна... И что-то все выкрикивала.

–        Что именно?

–        Что-то нечленораздельное, оскорбительное в адрес мужа.

–        А точнее?

–        Точнее я вам ничего сказать не могу. Она и сама ничего толком не объясняла. Только плакала и бранилась.

–        Странно. Уехала отдыхать вдвоем с сыном. Чем же ей муж насолил?

–        Вот именно... вдвоем с сыном, – задумчиво проронил Бондаренко.

–        А по приезде она ничем с вами не делилась? Чем же прогневил ее муж?

–        Когда Вера вернулась, как вы знаете, мужа уже в живых не было. Так что все претензии к нему остались в прошлом. Если они вообще были.

–        Вы не ответили на вопрос.

–        Нет, она мне ничего не говорила... Что-то голова у меня болит. Наверное, опять температура поднимается. Я, с вашего разрешения, градусник...

–        Мы, в общем-то, закончили. Благодарю вас. Если возникнет необходимость, я вас еще побеспокою.

–        Буду рад вас видеть.

–        Это я буду рад вас видеть. У себя в кабинете, – осадил хозяина Турецкий.

Глава двадцать пятая. ОБОРОТЕНЬ

31 августа 1999 года

Дорогой Сереженька!

Как давно я тебе не писала! Как давно с тобой не разговаривала. Ты, наверное, думаешь, что я тебя потихоньку забываю. Это не так. Просто суета, множество всяких дел, хлопоты, хлопоты... И никак не сесть за дневник.

Вот и пролетело лето. Второе лето без тебя. Наши материальные дела не так уж плохи: в августе я и мальчишки съездили в Крым, в Коктебель. Я водила их по нашим местам, рассказывала о наших походах, пела наши песни. Митька немного успокоился...

С ним что-то произошло, Сережа. Не знаю, что именно. Вообще ничего не понимаю. Весь учебный год, который начинался для него так тяжело, шел по восходящей. Он все лучше и лучше учился, все увереннее себя чувствовал. Максимыч столько тепла, души, времени отдает детям – это просто удивительно! И особенно он привязался к Митьке, что как раз не удивительно – он ведь у нас замечательный мальчик. И Митька полюбил его, как отца. Как тебя, Сережа! Санечка изначально меньше переживал твой уход... А вот Митька – очень. На разрыв сердца. Я очень радовалась, что рана, связанная с утратой, потихоньку затягивается в его сердечке. Он хорошо закончил десятый класс. В июле ушел с классом в поход. И не рядовым членом экспедиции, а финансовым директором! Может, это первый шаг к будущей карьере олигарха? Смеюсь. Какой из Митьки олигарх? Последнюю копейку отдаст...

В общем, они уехали на Алтай. Почти на целый месяц. Мама с Санечкой были на даче. Я вкалывала на трех работах. Лето – самое время зарабатывать деньги. Все было хорошо.

Но Митька вернулся из похода такой непоправимо несчастный, такой... как в воду опущенный. И я ничего не могла от него добиться. Как ему нужен был в этот момент мужской разговор! Но тебя с нами нет. Может быть, он безответно влюбился? Первая любовь, да еще несчастная – это очень сильное переживание. Сколько я ни пыталась разговорить его – безуспешно. Он уходит в себя, как улитка в раковину. В Крыму чуть-чуть оттаял, отошел. А сегодня вечером, когда я повесила на плечики отглаженные костюмы – ему и Санечке, он опять помрачнел. Мама привезла с дачи два шикарных букета. И вдруг Митька заявляет, что цветы в школу не понесет. Уперся бараном, ушел в комнату, погасил свет. Прямо дурной какой-то...

Придется самой дарить цветы Юрию Максимовичу. Знаешь, Сережка, он мне нравится. Просто как учитель... Ну и вообще...

* * *

Вечером первого сентября Марина накрывала праздничный стол. Санечка болтался под ногами и мешал готовить, с упоением рассказывая о встрече с одноклассниками.

–        Танька Мирошникова похудела, такая дылда стала! И ресницы намазаны, представляешь? Вот дура!

–        А как твои друганы?

–        Серега нормально! Он на даче все лето был. Алешка Москвин в спортивном лагере парился. В Евпатории.

–        Здорово! – рассеянно говорила Марина.

–        Чего здорового? Все по расписанию. Упал, отжался. Разве это отдых? А где Митька? Чего его нет так долго?

–        С ребятами гуляет. Отмечают начало учебного года.

–        Пивом?

–        Не знаю.

–        А я знаю!

–        Ну и не ябедничай!

–        Когда ужинать-то будем?

–        Когда все соберутся.

–        Кто – все?

–        Митя. И Юрий Максимович.

–        Он тоже придет?

–        Да, утром я ему цветы дарила. Он на ужин напросился.

–        А чего он все ходит-то к нам?

–        Саша, он одинокий человек. Ему одному скучно. Он привязан к Мите. Ему вообще у нас нравится. Почему же ему не приходить? И вообще... Вот начнешь у него учиться, сам в него влюбишься по уши.

–        Еще чего!

–        Вот увидишь! Митька его обожает. Его все обожают.

В дверь позвонили.

–        Ну вот и Митька! – обрадовался младший брат.

Но на пороге стоял Юрий Максимович с букетом цветов и объемистыми пакетами в руках.

–        Добрый вечер! – просияла Марина. – Проходите!

–        Это вам, Марина Борисовна!

–        Спасибо!

Ясно, что цветы – из утренних, подаренных учениками, но все равно приятно.

–        Здесь шампанское, коньяк, фрукты, сок. – Он протянул пакет. – Мальчики дома?

–        Саша – да. Мити еще нет.

–        Где же он? – удивился Максимыч.

–        С ребятами. Они собирались где-то посидеть. У кого-то дома.

–        Вообще-то им уже на завтра достаточно много задано, – заметил учитель, проходя в комнату. Александр, как ты вырос! И загорел! Отлично выглядишь.

–        Вы тоже неплохо, – оглядев Максимыча, заметил Саша.

–        Саня! Ты бы попочтительнее, что ли, – как бы извинилась за сына Марина.

–        Он нормально общается. Мы ведь в неформальной обстановке, – улыбнулся Максимыч. – Ну что, Саша, будешь к нам в лицей на будущий год поступать?

–        Конечно! А вы в походы брать будете?

–        А как же! А как у тебя с математикой?

–        Ну... Пятерка вообще-то.

–        Да? Пойдем-ка, я тебя протестирую слегка, пока Митьки нет. Посмотрим, чего стоит твоя пятерка.

Саша нехотя направился в комнату, которую они делили с братом. Юрий Максимович с усмешкой приговаривал:

–        Не вздыхай, не вздыхай!

Они скрылись в комнате. Воспользовавшись моментом, Марина бросилась обзванивать Митькиных одноклассников. Где он, черт возьми, болтается? Митька обнаружился довольно быстро. Оказывается, вся компания собралась у Насти Мишулиной.

–        Митя, мы же тебя ждем! Ужинать не садимся! Мы с Саней оголодали совсем!

–        Иду, ма! Через полчаса буду!

–        Хорошо. Ждем!

Голос оживленный. Уже хорошо! Может, это в Настьку он и влюбился? И радуется, что она пригласила его в гости?! Пусть вместе со всеми, но все же... Какие они смешные, эти ребята! Тычутся друг в друга глупыми щенячьими мордами. Эмоций много, а слов не находят...

Марина ушла на кухню, завершая приготовления к ужину. Вскоре там же нарисовались Максимыч и Саня.

–        Что ж, все не так плохо! Но, конечно, Саше следует записаться на подготовительные. В мою группу. К весне я выведу его на должный уровень.

Юрий Максимович покровительственно потрепал Сашу по плечу.

Раздался звонок.

–        Ну вот и Митька! – с облегчением воскликнула Марина и бросилась открывать дверь.

Митя вошел и увидел Юрия Максимовича, обнимавшего младшего брата.

Лицо и руки его задрожали.

–        Митя, мы тебя заждались! – возбужденно воскликнула Марина, не замечая, как изменилось лицо сына. – У меня плов! Он уже перетомился. И пирожки остывают!

Митя молча прошел в ванную. Закрыл за собой дверь, пустил воду, уставившись в зеркальную дверцу шкафчика.

Он не мог себе представить сегодняшний день. Ему казалось, что и Максимыч будет его, Митю, бояться. Будет избегать взглядов и разговоров. А может, и вообще переведет в другой класс.

Но Максимыч вел себя абсолютно непринужденно, весело общался с классом, расспрашивал всех о каникулах, о том, кто и куда собирается поступать. Он обсуждал с каждым, в том числе и с ним, Митей, какие предметы следует подтянуть, на что обратить внимание. Он говорил с Митей с той же веселой улыбкой, с теми же теплыми интонациями, которые были в их беседах раньше, до того... Пообещал вести бесплатные дополнительные занятия для отстающих... Все пересыпалось шутками, подначками. Он был тем самым Максимычем, в которого был когда-то влюблен он, Митя. Все происходящее было так нереально, что Митя невольно думал: «Может быть, то, что произошло в квартире учителя, может, мне это вообще приснилось?» Но нет. К ужасу, это не было сном. Это было... Это было! Да он просто оборотень, наш заслуженный учитель Юрий Максимович!

Если бы мать сказала, что Максимыч у них в гостях, он, Митя, ни за что не вернулся бы домой...

–        Митя, ты там заснул, что ли? Ну сколько можно?

–        Иду, – глухо откликнулся он.

Они сидели за столом, Марина подкладывала сыновьям лакомые кусочки.

–        А вам, Юрий Максимович?

–        Нет, нет. Спасибо! Очень вкусно, но я уже сыт. Как у вас на работе дела? Как ваша очаровательная подруга?

–        Наташа? – Марина замялась. – Она уволилась.

–        Как? – удивился учитель. – Почему?

Марина пожала плечами:

–        Я ведь еще в отпуске. Завтра выйду на работу, что-нибудь узнаю.

–        А ты ей не звонила, тете Наташе? – спросил Митя.

–        Звонила, разумеется. Ее муж и сообщил эту новость. Сказал, что Наташа уехала в Новгород. По путевке. Скоро вернется и сама обо всем расскажет. Она вам понравилась? – Марина повернулась к Юрию Максимовичу.

–        Да, симпатичная женщина. Но вы мне больше нравитесь, – улыбнулся он. – Ну что, орлы, наелись? Можно приступить к раздаче слонов?

–        Йес! – вскричал Санечка.

Юрий Максимович достал из пакета набор дорогих гелевых авторучек.

–        Это тебе, Саша. Поздравляю тебя с началом учебного года.

–        Спасибо, Юрий Максимович! Классные ручки! Здоровский подарок.

–        Рад, что тебе понравилось. И хочу сказать, что девятый класс – это очень ответственно. Это, по сути, выпускной класс. Чем ты собираешься по жизни заниматься?

–        Компьютерами! Компьютерной графикой. Это очень перспективно!

–        Что ж, хорошо, когда у человека ясная цель впереди. Митя, а тебе альбом. Итальянская живопись эпохи Возрождения. Возьми!

Митя, наблюдавший за учителем со странной полуусмешкой, не двинулся с места. Юрий Максимович поднял на него холодный взгляд. Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга.

«Как боксеры на ринге», – пронеслось в мозгу Марины.

–        Митя, что же ты? Возьми. Посмотри, какой прекрасный подарок! – глядя на бледное лицо сына, она пыталась сгладить возникшую за столом неловкость.

–        У меня руки грязные. Я потом посмотрю.

–        Так иди и вымой! – резко произнесла Марина.

Митя поднялся и вышел из комнаты.

–        Не знаю, что с ним происходит, – пожаловалась женщина. – То все нормально, а то вдруг озлобленность такая...

–        Не обращайте внимания – переходный возраст, – одними губами улыбнулся Юрий Максимович.

–        А когда он начинается? – встрял Саша.

–        А что? – Марина повернулась к младшему сыну.

–        Когда мне можно будет выкаблучиваться? Со ссылкой на переходный возраст? Можно, я завтра же и начну?

–        Попробуй только! – вскричала женщина. – Мало мне Митьки! Вы меня с ума сведете!

–        Ладно, я к себе, можно?

–        Иди, чудо мое. Спасибо матери, конечно, никто не скажет.

–        Кто-нибудь да скажет, – откликнулся Саня и исчез.

–        Эти дети – гвозди в крышку моего гроба, – вздохнула Марина.

–        Ну-ну, не преувеличивайте. Они у вас отличные ребята.

–        Спасибо! Юрий Максимович, можно мне альбом посмотреть? У меня руки чистые.

–        Конечно! Я знаю, что вы – хорошая девочка.

Марина, невольно покраснев, именно как девочка, села на диван, разложив альбом на коленях. Юрий Максимович сел рядом. Они перелистывали страницы, тихо переговариваясь. Митя вернулся в комнату, сел на свое место.

–        Посмотрите, Марина Борисовна, какие удивительные лица! Посмотрите на эти четко очерченные женские рты – своевольные, сластолюбивые, которые любили и умели рисовать великие мужеложцы той эпохи.

–        Да, да, вы правы! Я сама всегда глаз оторвать не могу. Идешь по этим залам и замираешь от восхищения...

Короткий, сдавленный возглас, не то смешок, не то рыдание, заставил Марину поднять голову.

Митя смотрел на них немигающими глазами.

–        Знаете, Марина Борисовна, мне порой кажется, что Митя родом из глухой тайги. Из семейства старообрядцев Лыковых. Мне порой кажется, что он и в Эрмитаже-то не был.

–        Почему? – растерялась Марина. – Он был. С вами.

–        А без меня?

–        Митя там постоянно бывает. Его все знают.

–        В таком случае откуда это ханжеское неприятие... интимных сторон жизни. Да, гениальные художники и скульпторы имели склонности, которые сегодня некоторым кажутся... неприемлемыми... Но это не умаляет их таланта!

–        Конечно, Юрий Максимович! – с жаром откликнулась Марина. – А Древняя Греция? Римская империя? Митя, просто тогда на эти вещи смотрели гораздо проще и шире! Дозволялось любить всех... И вообще, если люди любят друг друга, если чувство взаимно, какая разница, между кем оно возникает: между мужчиной и женщиной или мужчиной и юношей. Или...

–        То есть ты бы не возражала, чтобы твои дети стали гомиками? – грубо оборвал ее сын.

–        Митя, что ты говоришь? – прошептала Марина.

–        Дмитрий сегодня явно не в духе. Поссорился с кем-нибудь? – Максимыч глядел на него холодным, властным взглядом светло-серых глаз.

–        Нет.

Митя отвел глаза. Не умел он выдерживать этот взгляд. И ненавидел себя за это.

–        Мне пора. Спасибо, Марина Борисовна! Прекрасный ужин! Как всегда, впрочем. А ваше милое общество не заменят никакие яства. Митя, проводи меня! – приказал учитель.

–        У меня уроки не сделаны...

–        Митя! Да что это, в самом-то деле! Немедленно одевайся и проводи Юрия Максимовича! – вскричала Марина.

Митя молча вышел в прихожую, надел кроссовки, накинул ветровку.

Когда они вышли на улицу, Максимыч схватил его за отвороты куртки, резко встряхнул и прошипел, глядя в глаза:

–        Если ты, щенок, позволишь себе еще одну подобную выходку, твоя мать потеряет работу. А может быть, и жизнь. Автотранспорт, знаешь ли, совершенно неуправляем. Понял? А теперь катись домой! И помни: я буду делать с тобой все, что захочу! И когда захочу!

Глава двадцать шестая. ПОКОЙНИК, КОТОРЫЙ ЕСТЬ

Константин Дмитриевич Меркулов пригласил к себе Турецкого и Грязнова утром двадцатого декабря.

–        Ну что, друзья, как дела? Напоминаю, что сегодня ровно месяц со дня задержания и взятия под стражу Олега Мостового. У следствия остается в запасе два месяца. А учитывая надвигающуюся лавину новогодних праздников – гораздо меньше. И меня постоянно дергают. Все, кому не лень. Каковы успехи в расследовании убийства Новгородского?

–        Никаких, – честно ответил Саша.

–        То есть? Совсем ничего?

–        Как тебе сказать? Информации много, толку мало. Версии есть, но доказательств нет. Да и версии, честно говоря, слабоваты.

–        Поделись, облегчи душу...

–        Депутат убит не из браунинга, который был обнаружен у бабки Мостового. Экспертиза доказательств не нашла.

–        Это значит, что Олег Мостовой – не убийца?

–        Естественно. Вор – да, а убийца – нет. Собственно, факт хищения картин, бумажника из кармана трупа он и не отрицает. И с доказательной базой все в порядке. Так что есть статья... Что же касается убийства?.. Нет, действовал кто-то другой.

–        Вы следственный эксперимент проводили?

–        Проводили, а как же? Он все показал: как вошел, где висели картины, как лежал убитый, как в карман залез, как потом замок закрывал. Все показал, – повторил Турецкий. – Но он не убивал.

–        А кто убил?

–        Хороший вопрос. Потому что двое других подозреваемых, помимо Мостового, имеют алиби. И не имеют видимых причин для убийства. Первый – бизнесмен Зыков, он же Буренков, который рассматривался как конкурент Новгородскому по партийному списку, таковым не является. Он сам кого хочешь в депутаты пропихнет. И вообще он у нас теперь человек верующий и придерживается десяти заповедей, – усмехнулся Турецкий. – Если серьезно, сам он в день убийства работал с избирателями и каждую минуту этого дня был на виду. А полагать, что нанятый им киллер расстрелял Новгородского таким варварским и непрофессиональным способом – это из области фантастики. Другой кандидат в убийцы – любовник вдовы Новгородского, господин Бондаренко, тот из породы Обломовых или даже Диогенов. Сидит в своей бочке и очень доволен жизнью. И достаточно убедительно объяснял мне, что не имеет никаких мотивов для совершения преступления. Представь, он меня убедил. И алиби мы его проверили, все четко. И получается, что один подозреваемый не убивал, поскольку слишком крутой для такой мелочи, как Новгородский, а другой – слишком ленив.

–        И кто же убил? – повторил Меркулов.

–        Есть данные, что в подъезде Новгородского в предполагаемое время убийства побывала женщина. Возможно, она была именно в его квартире, так как лифт, в котором она поднималась, остановился именно на девятом этаже. Конечно, киллер мог подняться на другой этаж и затем спуститься ниже, или наоборот, по собственному вкусу. Но то – профессиональный киллер. А в нашем случае – не киллер, а недоразумение какое-то. Как разгадать непрофессионала? Но в квартире убитого обнаружен женский волос. Черного цвета. Остается найти незнакомку, выдернуть волос из ее прически и сравнить с тем, что хранится у криминалистов.

–        Какие еще мысли? Более конструктивные?

–        Мысли такие, что покойничек был порядочной дрянью. Фактически пролез в Думу по трупу, по костям. Там занимался такой финансовой деятельностью, за которую нынче сажают. И никто его не укорачивал. И кто-то все время его патронировал. В чем же дело, думаю? А тут Бондаренко, это любовник Новгородской, выдал мне информацию о нетрадиционной сексуальной ориентации депутата. Правда, на уровне слухов. Но, если эта информация достоверна, дело приобретает совсем другую окраску.

–        Голубую, – подсказал Грязнов.

–        Вот именно. Известно, что эта, весьма нынче обширная группа товарищей составляет буквально какую-то ложу, типа масонской. Государство в государстве. Они друг друга куда только ни протаскивают. От телевидения до...

–        Ладно, не продолжай, – остановил Турецкого Константин Дмитриевич.

–        Это я к тому, что и мотив убийства может быть связан с личной жизнью покойничка. Предположим, мадам Новгородская узнала о его «голубизне» и почувствовала себя оскорбленной женщиной.

–        И наняла другую даму, чтобы та прострелила ему яйца, – грубовато пошутил Грязнов.

–        А что, Слава? Может быть, мы имеем дело не с бессмысленным кровавым убийством, а с жестоким и беспощадным бунтом. Актом возмездия.

–        Ну да, русский бунт – он жесток и беспощаден, – хмыкнул Грязнов. – Мадам взбунтовалась против пренебрежения ею, и сия пучина поглотила ее.

–        Хватит болтать! – оборвал Меркулов. – Ты, Саша, если действительно считаешь, что работать нужно в этом направлении, свяжись с Самойловичем. У него информация не на уровне слухов, а на уровне фактов.

–        Есть, товарищ начальник! – Турецкий шаркнул под столом ногой.

–        Слава, а что по картинам? Какова история вопроса? Откуда у покойного появились полотна Малевича и Филонова?

–        Завтра будет заключение.

–        Работайте! Работать надо! – как бы грозно произнес Меркулов.

–        Кто-нибудь хоть когда-нибудь сказал нам, что иногда нужно отдыхать? – вздохнул Александр.

–        Не дождетесь! – отмахнулся Меркулов. – У меня это убийство вот где сидит. – Он выразительно провел рукой по горлу. – С одной стороны душит генеральный: когда мы наконец изобличим убийцу народного избранника и накроем его, понимаешь, карающей дланью закона... С другой стороны папаша Мостовой, владелец заводов, газет, пароходов – тот тоже каждый день через адвоката требует выдачи сына из узилища... Вы телевизор смотрите? Хоть иногда?

–        Бывает, – Турецкий вздохнул. – Раз в две недели, когда вдруг выходной случается.

–        А я каждый день. И почти ежедневно слушаю в московских информационных выпусках сагу о томящемся в застенках юноше из благородной семьи... Давайте мне факты! Короче, я звоню Самойловичу, а ты, Александр, сегодня же с ним встречаешься. Договорились?

–        Кто спорит-то?

–        А мне, друзья, еще один моментик покоя не дает, – прогудел Грязнов.

–        А именно?

–        Как я уже сообщал Сане, – Слава стрельнул глазом в сторону Турецкого, – мадам Новгородская каждую неделю таскается со своим сыном в некий Центр оказания психологической помощи подросткам. Мои опера сунулись было туда, но доктора тамошние молчат как рыбы об лед. Если давить, можно спугнуть Новгородскую. А хотелось бы знать, что за необходимость таскать пятнадцатилетнего парня дважды в неделю в данный Центр. Что у него за проблемы?

–        Мало ли юношеских проблем? Девочки не любят, прыщи одолели, двойки замучили, на наркотики подсел мальчик, – пожал плечами Турецкий. – Не дай бог, конечно. Хотя... Со слов Бондаренко, мадам Новгородская однажды позвонила ему из Египта вдребезги пьяная. И поливала мужа отборной бранью. Но по какой-такой причине – говорить не захотел. Лишь намекнул, если я правильно его понял, что претензии к мужу возникли у Новгородской, когда она оказалась вдвоем с сыном вдали от дома... Может, что-то в этом направлении есть, какая-то сермяжная правда. Короче, Слава, засылай в этот Центр «казачка».

–        Я племянника пошлю, Дениса. Под видом молодого папаши.

–        Детали вы обсудите сами, меня генеральный ждет. Если Олег Мостовой к убийству не причастен, как вы оба и считаете, думаю, парня можно выпустить под подписку.

–        Готов поспорить: тут же сбежит. И подписка не поможет, – возразил Турецкий.

–        И черт с ним... Пусть только попробует! – Меркулов поднялся из-за стола. – Дерзайте!

–        А мы что? Груши околачиваем? – обиделся Турецкий.

–        Я сказал – дерзайте, а не дерзите! – осадил его зам генерального прокурора. – Брысь из моего кабинета, оба! И за что я вас терплю?

Друзья выкатились в приемную, где на них таращилась испуганными глазами Клавдия Сергеевна.

–        Что там у вас за шум?

–        Все, Клава, меня уволили, – трагически произнес Турецкий.

–        Как? – ахнула женщина.

–        Шучу, шучу, радость моя!

–        Ну, знаете, Александр Борисович! Это уже ни в какие ворота! – Клавдия Сергеевна рассерженно отвернулась к компьютеру.

–        М-да... Какой-то я сегодня неадекватный, – вздохнул Турецкий, когда они с Грязновым вышли на Большую Дмитровку. – А все потому, что не нравится мне это дело. Покойник не нравится. Как-то дурно он пахнет.

–        Так покойник же... Как же ему пахнуть еще?

–        Брось, Славка, все ты прекрасно понимаешь.

–        Понимаю. Конечно, если бы расследовать убийство какого-нибудь честного и благородного дона, защитника сирых и убогих, павшего от руки наемного негодяя. И найти убийцу и покарать его!.. Это вызвало бы в нас чувство морального удовлетворения. Но... Приходится работать с теми покойниками, какие есть.