Текст книги "Опасное хобби"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 35 страниц)

55

Поскольку убийство, считавшееся поначалу корыстным, по мере сбора доказательств стало приобретать некоторый политический оттенок– столкнулись интересы не только некоторых политических партий, но, что важнее и, кстати, понятнее, интересы лиц, финансирующих данные партии и курирующих оружейное производство. Просматривались явные следы крупных сделок по закупке вооружения в некоторые страны бывшего соцлагеря, в частности в Венгрию, которая в свою очередь перепродавала закупленное в России стрелковое оружие в третьи страны. Бурную деятельность развивали бизнесмены из российско-кипрской акционерной компании. Но всякий раз оружие, произведенное на Урале и отправленное через эту компанию на остров Кипр, почему-то оказывалось в Чечне. Или в Закавказье. Но это особый разговор. Само же дело об убийстве губернатора удалось раскрутить сравнительно быстро, чуть больше месяца ушло. И в самые последние, жаркие дни августа Александр Борисович, не предупредив никого из друзей, прибыл рейсом в Домодедово.

Аэрофлотовский автобус доставил его к метро «Парк культуры». Турецкий выбрался из душноватого салона и отправился к подземному переходу на противоположную сторону Зубовской площади, прошел вдоль эстакады и возле пряничной церкви, в которой по легенде венчался Володя Высоцкий с Мариной Влади, к троллейбусной остановке, чтобы доехать до дома.

Всего месяц и отсутствовал-то в Москве, какие могли быть перемены? Но они были, и не в лучшую сторону. Раньше тоже сталкивался на каждом шагу с нищими попрошайками. Но теперь, увидел, стали клянчить целыми семьями. Саша не относил себя к особо впечатлительным и, соответственно, чувствительным натурам, но при виде молодой и совсем не цыганской внешности женщины, сидевшей в подземном переходе на разостланной газете в окружении нескольких вовсе не грязных, а даже ухоженных детишек, сердце не выдержало. «Я хочу есть» – было написано на картонке, которую покорно и безропотно держала в руках девчушка лет, может, пяти. Безрассудно и стыдливо сунул он ей в протянутую ладошку последнюю пятисотрублевую купюру и почти бегом проскочил переход, морща лицо и почти вслух матеря эту нашу любимую демократию.

Не глядя по сторонам, Турецкий шагнул на проезжую часть, чтобы нырнуть под эстакаду. Проклятый провинциализм! Всего месяц какой-то отсутствовал в Москве, а бдительности как не бывало!.. Не успел он и шага сделать, как буквально перед его носом, едва не сбив с ног, резко затормозил и закачался огромный темно-синий автомобиль.

Турецкий отступил на шаг, ожидая, когда проедет мимо этот роскошный заграничный катафалк. Но задняя дверца вдруг отворилась, и из глубины салона высунулась – чур меня! – круглая и крупная, лоснящаяся голова Виталия Бая.

– Александр Борисович! Будь я проклят, если сном ли, духом ли покусился на вашу драгоценную жизнь! – Бай был элементарно перепуган.

Турецкий наконец сообразил, что чуть не попал по собственной рассеянности под колеса автомобиля Виталия Александровича. А ведь попади он – вот же черный юмор! – ни за что не оправдаться Баю, что наезд – чистая случайность. И это обстоятельство вдруг безумно развеселило Сашу. И стресс сняло, и расслабило до такой степени, что он расхохотался.

Подойдя ко все еще открытой дверце «рено» и наклонившись, чтобы увидеть еще не угасший страх в глазах Бая, Турецкий сказал:

– Ну и повезло же вам, Виталий Александрович! Еще бы миг – и покушение со всеми вытекающими на должностное лицо, а! Представляете? Ладно, не волнуйтесь, просто я с периферии и еще не адаптировался к московской жизни. А вы, как обычно, куда-то спешите? А может, не сочтете за великий труд и подкинете меня к дому? Похоже, нам по дороге… Адрес мой вы знаете.

Ах ты Бай! Как вдруг заерзал! Как усиленно стал размышлять! И отказать трудно, и дураком выглядеть не хочется… Но Турецкий решил, раз уж так случилось, и до дома на халяву добраться, и сукина сына прижать маленько. По нечастым звонкам в Москву, из разговоров с Меркуловым, Турецкий знал, что, несмотря на все усилия следственной группы, прямых улик против Бая обнаружить так и не удалось. Все было им проделано чисто. А с одной уверенностью в том, что именно он организатор убийств, кражи и прочего, в суде делать нечего. Знал это и сам Виталий Александрович. Что же касается незаконного вывоза за границу и продажи в музеи и частные коллекции произведений искусства, представляющих общенародную ценность, то нынче, когда уже заводы приватизируют, рудники продают, что могут представить для суда какие-то паршивые «картинки», бывшие к тому же частной собственностью!..

Словом, сухим из воды вышел Бай. Тем более что и зло вроде наказано. Мертв грабитель музеев Константиниди, мертв и его убийца, наказаны насильники… Чего тебе еще, Турецкий, надобно?

Саша наблюдал за Баем и читал в его глазах мысли, похоже полностью соответствовавшие тем, что только что пришли ему в голову. И он решил все-таки «дожать» Бая.

– Значит, нам не по пути? – искренне удивился он.

И Бай неожиданно скис. А возможно, нашел и свои резоны.

– Да о чем же речь, любезный Александр Борисович! Ведь в связи со случившимся я и сам обязан был бы вам предложить свои услуги… Не сочтите… Да мы вас с чистой душой, хоть к подъезду, хоть на этаж… – хотел сострить он, но тут же словно поперхнулся. С этажом так не следовало бы. Тем более что Турецкий, как понял Бай, все сразу усек.

– Ну уж на этаж-то, может, не будем? – ухмыльнулся он. – Зачем повторяться? – Он уселся рядом с Баем, поставив у ног кейс и бросив на сиденье сумку со своим командировочным добром. – Я ж вам, кажется, докладывал про ведерко у своей двери, которое ваш Андрюша – золотые руки для меня приготовил? Или забыл? Ну извините, дело, конечно, прошлое, но… сами понимаете. Поэтому на этаж давайте не будем. Достаточно до троллейбусной остановки… – Турецкий снова окинул взглядом Бая и философским тоном изрек: – А время-то, гляжу, Виталий Александрович, не пошло вам на пользу. С чего бы это? Неужто грехи смущают душу?

Закаменело вдруг лицо Бая. Узким и холодным стал взгляд. И отечные щеки, побагровев, неожиданно словно затвердели, да так, что легкая небритость заметна стала.

– О чем это вы, Александр Борисович, любезнейший? – без всякой тени любезности спросил он.

– Так ведь целый месяц в первопрестольной не был, – начал валять дурака Турецкий. – Не в курсе… Вас что же, неужто оправдали полностью?

– Дело еще не закрыто, – холодно ответил Бай. – Но к вам лично, можете мне поверить, никаких совершенно претензий не имею.

– Ну уж так уж! – позволил себе усомниться Турецкий.

– Выслушайте меня, Александр Борисович, – медленно и спокойно сказал Бай. – Я не имел, буду искренен, ни малейшего желания встречаться с вами, но раз уж так случилось… Видно, Бог знает, что делает… Так вот, по отношению ко мне ни у кого из ваших уважаемых коллег не нашлось никаких обвинений, улик… за исключением мелочей. Вы назовете фамилию Беленький? Отлично. Это его, а вовсе не мои дела, за что он, собственно, судьбой и наказан. Лично у меня ничего криминального не нашли. И больше никогда не найдут. Нет улик – следовательно, нет и дела, я не прав? И знаете, где после всего этого я вас видел? Сказать? Нет, пожалуй, не стану, пощажу вашу молодость. Но хочу, чтобы вы это знали, любезнейший…

– Что это с вами, Виталий Александрович? – откровенно наигранно удивился Турецкий. – И откуда вдруг такая несдержанность? Такая ненависть? Вы меня, право, удивляете. Ранее я этого за вами не наблюдал… Раз дело закрыто, к чему сотрясать воздух? А если нет? И потом, вдруг я привез кое-что такое, от чего вам ну никак не поздоровится? А вы меня задавить хотели! Ай-я-яй! Такой вариант не приходил вам в голов? А может, вы потому и напугались так?

Бай оторопело молчал.

– Молодой человек, простите, как вас зовут? Сергей? Отлично, – Турецкий похлопал шофера по плечу. – Остановитесь, пожалуйста, сразу за вон той остановкой троллейбуса. Я приехал. А вам, Виталий Александрович, скажу следующее: меня не обманете. И отсутствие фактов, обличающих вас, у следствия дело временное. – Турецкий блефовал вовсю и считал, что в данном случае поступает правильно: пусть портится сон у преступника, а что Бай таковым является, у него ни малейших сомнений не было. – Да вот и подписка о невыезде с места жительства, если не ошибаюсь, еще не снята, не так ли? О чем это говорит? А говорит о том, что скорее всего нам с вами предстоит свидание. И, полагаю, не в самом отдаленном будущем.

– Доказать надо… – хрипло произнес Бай. – А у вас, кроме оголтелого желания посадить меня, никаких фактов не имеется.

– Вот об этом я и говорю, – заметил весело Турецкий, выбираясь из машины. – Вы же сами знаете, Виталий Александрович, что вы – преступник. И больше всего боитесь, что я представлю улики и какими они будут. Потому что после этого, полагаю, вас осудят и вы сядете. Крепко и надолго.

– Лажа… – отмахнулся Бай, стараясь быть уверенным в себе. Однако его темное потное лицо, казалось, готово было лопнуть, словно багровая бомба.

– Виталий Александрович, ей-богу, не хочу казаться циником, но ведь вам же известно, что, если кому-то очень понадобится жареный факт, от которого иной раз может зависеть судьба человека, такой факт может найтись. В наше поганое время это не вопрос. Поэтому настоятельно советую: не гоните волну. Мне же многое о вас известно… вы понимаете?

– Понимаю, – откинулся на спинку сиденья Бай. – И сколько?

– Чего – сколько? – непонимающе улыбнулся Турецкий, хотя все прекрасно понял.

– Немецкий знаете? – с почти неуловимой насмешкой спросил Бай.

– Понимаю.

– Вифиль костет?

– Ну-у, такое и дураку понятно: сколько стоит?.. – как бы удивился Турецкий и вдруг словно спохватился: – Постойте, это вы обо мне, что ли? – И, заметив молчаливый кивок Бая, многозначительно покачал головой. – Жаль. Я-то думал, что иметь, как мы однажды говорили с вами, подобное хобби хоть и небезопасное занятие, но все же в какой-то степени благородное… Помнится, в дни моей студенческой юности, когда приходилось штудировать некоторые труды по психиатрии, кажется, у Ганнушкина нашел подходящее к нашему с вами случаю высказывание. Вот послушайте, я не цитирую, важен смысл. Часто одна и та же побудительная причина у здорового человека вызывает лишь некрасивый или предосудительный поступок, а у личности с дефектами психической сферы – асоциальные, противоправные действия. Может, вам подлечиться у знающих-то, как теперь выражаются, специалистов?

– А я бы на вашем месте, любезнейший, не торопился с оценками и, так сказать, диагнозами, – спокойно заметил Бай. – И на арапа меня брать не стоит. Можете меня не терпеть, это ваше право, но оскорблять не надо. Никто ведь не догадывается, что его ждет в двух шагах, да хоть за тем же поворотом. А конкретно к вам я, право слово, никакой ненависти не испытываю: каждый из нас занимается своим делом. А не будь меня, чем бы вы занимались, а? – Бай заразительно, но не очень натурально расхохотался.

– Вот тут вы правы, – согласился Турецкий. – Ну что ж, наше взаимное, как нынче принято говорить, эксклюзивное интервью закончено. Но лично мне все-таки неприятно, что это дело закончилось не в суде. Поверьте, я говорю искренне. И ваш цинизм, Виталий Александрович, мне тоже понятен: он вполне в духе времени. Однако мне не нравится такое время, когда – или в котором – я не могу взять за шиворот мерзавца и препроводить его в суд. Все. Благодарю за транспорт. Полагаю, до встречи.

И, понимая всю бесплодность и ненужность своей реакции, Турецкий громко захлопнул дверь машины – этого темно-синего символа неправедного благосостояния в смутное время.

Первое, что почему-то бросилось в глаза в душной, не-проветренной квартире, был телефонный аппарат, покрытый толстым слоем пыли.

В рассуждении, чего бы поесть и, вообще, как скоротать душный вечер, Турецкий позвонил Грязнову. Но телефон издавал противные длинные гудки.

В почтовом ящике он обнаружил старую телеграмму, брошенную, видимо, вконец уставшим носить ее почтальоном. Текст восхитил своей лапидарностью. «Погода отличная тчк задерживаемся сентября тчк здоровы целуем тчк Ирина». Что еще надо белому человеку, а, Турецкий? Покоя, уюта, теплой ласковой руки… хорошей погоды, черт побери! С решительностью человека, сознательно желающего нарушить все возможные заповеди, данные ему от рождения, Турецкий снял трубку и набрал номер Карины. То же долгое молчание и длинные гудки.

Турецкий представил себе, как они в настоящий момент, возможно, бродят где-нибудь по узким улочкам средневековой Барселоны или бороздят лиловые просторы Эгейского моря. А за Кариной наверняка ухлестывает какой-нибудь тип из экипажа теплохода, одетый в кремовый тропический форменный костюм. Эх, жизня!.. Постой, постой, а кто же убийц станет искать?.. И под белы ручки в тюрягу провожать, а? Воистину в его жизни никогда, похоже, не совпадут желаемое и действительное. Разве что как редкое исключение.

Турецкий в задумчивости выглянул в кухонное окно и увидел на месте бывшей стоянки своего бывшего «жигуленка» свежепожухлую зелень. И вообще там была теперь миленькая полянка, поскольку обгорелые тычки обрубили. А неподалеку возился со своим вечным «Москвичом» сосед Сашка. Турецкий вспомнил, что сегодня суббота и, следовательно, экстренных дел не предвидится.

– Вот кто мне сегодня нужен, – сказал он вслух. – Народ мне нужен.

Турецкий натянул джинсы, майку фирмы «Рибок», сунул в задний карман бумажник и решительно отправился в народ.

Надо заметить, что народ никогда не подводил своих героев. Сашка-сосед быстренько ополоснул руки и, дав Турецкому возможность отдохнуть на лавочке после длительной командировки, сам слетал в «красный» магазин. По причине быстро приближающегося вечера детворы во дворе не наблюдалось. Пожилая часть публики переместилась на обычные свои места – к подъездам. Поэтому малоприметная лавочка в глубине двора, заросшего кустами сирени и желтой колючей акации, похваляющейся стручками-пищиками, была предоставлена в полное владение старшего следователя Генеральной прокуратуры России и шофера автобуса сто восьмого маршрута. Тезки решительно «вдарили по «Распутину», почему-то именно он приглянулся Сашке-соседу, а на закусь была представлена лежащая между ними на плотной магазинной бумаге копченая треска. Господи, сто лет не едал Турецкий такого деликатеса.

Темнело небо, сумрачно становилось в затененном дворе, но на душе у Турецкого торжествовала полнейшая свобода. И разговор за жизнь был по-настоящему глубоким и мудрым. Честное слово, такой разговор следовало бы даже записать на магнитофон, столько в нем было откровений и государственной мудрости.

Но оторвал от размышлений о вечности и бренности всего сущего неожиданный приезд Грязнова. Вероятно, сердобольные соседи все-таки засекли местопребывание нарушителей порядка, но, поскольку это были свои, внимания не обращали. Надо же и мужикам по душам поговорить. Да вон они, возле беседки.

Саша неохотно покинул компанию соседа-водителя – еще не видно было дна у второго «Распутина» – и отправился за Грязновым.

Поднялись в дом, Грязнов покрутил носом, проверяя, все ли на месте, не пахнет ли одиночным, то есть персональным, падением личности, а удостоверившись, что выход в народ – случайная мера, продиктованная инстинктом самосохранения, сказал, чтобы Турецкий собирался. Нина, мол, готовит роскошный ужин в честь возвращения из круиза и вообще возвращения.

– Понятно, – мигал глазами Турецкий. – Но мой выход в народ…

– Он уже состоялся, – подвел черту Грязнов. – И, к всеобщему счастью, благополучно завершился. Сколько на грудь принял?

– Семьсот пятьдесят пополам… – начал высчитывать Турецкий. – Еще, примерно, двести… Так, в районе поллитры… Ах, старик, какая трещочка была, как говорят поморы!

– Вставай, помор! – засмеялся Грязнов. – Тебе ж надо знать, как наша эпопея завершилась.

56

В будапештском аэропорту Грязнова встретил помощник начальника окружной уголовной полиции Андраш Дьердь – крупный, под стать Славе, мужчина с буйной черной шевелюрой и насмешливыми цыганскими глазами. Грязнова он определил в толпе московских пассажиров без особого труда: таких рыжих, кроме него, не наблюдалось. Об этом он с первой же минуты радостно и сообщил на довольно скверном русском языке.

Сказал также, что аргентинский гражданин Богданов, который так сильно интересует московскую уголовную полицию, или розыск – да? – пока России передан быть не может, поскольку следствие по поводу его валютных махинаций отнюдь не закончено. Нет, он не арестован, не взят под стражу, но его выезд за пределы Венгрии пока нежелателен. Богданов неторопливо – так? – представляет оправдательные документы, и, пока следствие не закончится и суд не скажет своего окончательного приговора, он должен находиться в пределах видимости – да? – полиции.

Однако, зная интерес к Богданову со стороны русских коллег из национального центра Интерпола, руководство приняло решение дать возможность сделать допрос. В настоящий момент Богданов с нетерпением ожидает их прибытия.

Вот, собственно, и вся информация. Гостю из Москвы, из уголовного розыска, с которым венгерских коллег связывали традиционная – да? – дружба и взаимопонимание, будет представлена возможность в присутствии следователя, который занимается экономическими преступлениями венгерских и иностранных граждан, имеющих здесь свой бизнес, допросить свидетеля в связи с московским уголовным делом. Это так?

И Грязнов понял, что на большее ему рассчитывать нечего. Никто не собирался официально передавать Богданова Москве. Спасибо и на том. А в общем, кончился соцлагерь, а вместе с ним и та неограниченная возможность советских спецслужб брать, вывозить, допрашивать, решать судьбы. Свободная от социализма страна Венгрия желала жить по своим законам, нравится нам это или нет. С 1956 года прошло без малого сорок лет. Для кого-то – вчера, а для этой страны – целое поколение…

Впервые и не в самые лучшие для себя времена попавший за границу Грязнов чувствовал себя не самым лучшим образом. Он сам Богданова, а тот – его, похоже, узнали сразу. Обоим ведь было известно, о чем пойдет разговор, а вернее – допрос. Следователь, которого представил Славе Лай-ош, оказался худым и мрачным типом, которого, скорее всего, вообще не интересовали проблемы русских. Но то, что русский язык он знал в совершенстве, было несомненно. И получилась странная комедия: Грязнов задавал свои вопросы по-русски, следователь-венгр, жуя губами, неохотно переводил вопрос на английский, после чего Богданов отвечал также по-английски, дублируя свои слова для Грязнова по-русски. Черт знает что, но возражать, значит, вообще отказаться от возможности допросить этого сукина сына. Так считал Слава.

Этот странный, хотя и вполне официальный допрос, копию которого Грязнов должен был привезти в Москву, с согласия следователя и Богданова фиксировался еще и на Славкином магнитофоне, выданном ему перед отлетом в НТО Московского уголовного розыска по требованию Шурочки Романовой.

Итак, формальности кончились, Грязнов предъявил свои полномочия и задал первый вопрос:

– Прошу вас представиться полностью для магнитофонной записи.

– Я, Богданов Вадим Борисович, бизнесмен, в недавнем прошлом гражданин России, в настоящее время имею аргентинское гражданство. По делам своей фирмы «Бизалом» приехал в Будапешт, где находится мой филиал.

– По-русски «Доверие»?

– Да. Так называлась и моя фирма в России. Я готов ответить на вопросы, которые интересуют, как мне сообщил помощник начальника полиции Пештского округа Андраш Дьердь, московский уголовный розыск.

– Сначала я постараюсь кратко ввести вас в курс дела. Итак, ваш тесть, Георгий Георгиевич Константиниди, был убит в своей квартире 13 июля сего года, в четверг между часом и двумя дня. Вы вышли из дома тестя в тринадцать-десять с черной папкой в руках, в которой находились предназначенные для продажи Виталию Баю полотна художников Мане и Сезанна. Предположительно в ней же находилось и полотно художника Дега. Далее весь ваш день расписан по минутам. Я сам этим занимался, поскольку ехал за вами следом. Затем вы были в Министерстве культуры у Алевтины Кисоты, потом отправились домой, переоделись, взяли вещи. И тут, заметив слежку, вы сумели уйти из-под наблюдения. В дальнейшем, как показала криминалистическая экспертиза, обнаружившая следы вашей обуви в квартире тестя, вы побывали в доме уже убитого Константиниди, после чего, проведя ночь у вышеназванной Кисоты, вместе с ней уехали в аэропорт Шереметьево, где без таможенного досмотра вылетели в Будапешт. Скажите, что здесь неверно?

– Здесь все верно, – глухо и хрипло сказал Богданов.

– Далее. В среду вечером, это было 12 июля, возвращаясь вместе с женой с дачи, из Перхушкова, в Москву, у въезда на Минское шоссе, вы и двое лиц без определенных занятий – братья Гарибяны, Михаил и Ашот, – сымитировали драку возле автомобиля «мерседес», который был заранее вами продан этим лицам за тридцать миллионов рублей, о чем, кстати, никто, кроме вас, не знал. Согласно предварительной с ними договоренности, вы позволили увезти в якобы украденном у вас «мерседесе» жену с целью получения за нее выкупа в сумме один миллион долларов. Устроив все таким образом, вы вынудили Константиниди передать вам картины для продажи их Баю. Что, собственно, и было сделано. Но, получив с Бая деньги для выкупа, вы скрылись, как было сказано, за границей. Ваша жена, Лариса Георгиевна Богданова, благодаря тому, что вы благополучно сбежали вместе с ее выкупом, была перевезена в дом некоего Ованесова, где над нею учинили зверское насилие пятнадцать боевиков, находившихся в доме, во главе с его хозяином Ованесовым. Они были схвачены бойцами группы немедленного реагирования в тот момент, когда вашу жену уже собирались лишить жизни, чтобы убрать свидетельницу. По этому делу все арестованы и дали соответствующие показания. Вторую часть вы знать Не могли, но меня интересуют факты по первой части сообщения. Они соответствуют истине?

– Да. Скажите, а что?..

– Что вы имеете в виду?

– Лариса… что?

– Я же сказал, ее успели спасти. Она жива. Достаточно?

– Да… Спасибо… Но никакого выкупа я не брал!

– Поясните.

– Можно, я сам расскажу?

– Записываю.

– Вы поймите, я не могу оправдываться… Есть вещи, которые, наверно… В общем, я лучше вам расскажу, а вы поймете. Это началось давно. Мой отец был начальником трофейного управления в Германии. После войны. Не помню, как оно точно называлось, но это не важно. Константиниди служил у него. У отца были свои недостатки. У кого их нет? Он в НКВД работал. Знаете, что это такое и какие в те годы были порядки? Вывозили в Союз то, что награбили фашисты, у них брали по репарациям. Не важно. Константиниди занимался в те годы поиском спрятанных немцами произведений искусства. Многое передавал в наши органы, но многое и присваивал. Ведь тогда никто ничего не учитывал. Другие вывозили вагонами. Я не помню, чтобы у нас дома… Мы жили с мамой в доме номер два на улице Серафимовича. В знаменитом Доме на набережной. Так вот, у нас дома не было такого, что вывезли из Германии. Ну, может, пианино, на котором я не играл. Стол письменный у отца. Какая-то картинка, и все. Отец честно служил. Но потом случилось так, что Константиниди на чем-то попался. Афера, наверно. В общем, отец вызвал его, в пятидесятом году, тесть мне рассказывал, и так орал, что Константиниди в больницу увезли. Потом уволили из органов. Когда Берию судили, отца даже не тронули. Он умер в пятьдесят шестом, инсульт. Ларку я знал с детства, она старше меня на пять лет. Я был длинный, худой, некрасивый, а она красивая. Конечно, нравилась. Но это все вам не нужно. Мать умерла в шестидесятом. Квартиру у нас забрали. Я жил в коммуналке. Когда мы поженились, Константиниди купил нам квартиру на Комсомольском. Но Ларка всегда говорила, что я голь и квартира ее. Если я чего-нибудь натворю, она выставит меня на улицу. У нее отцовский характер. Жестокий и капризный. Константиниди меня постоянно унижал, говорил, что отец у меня палач, людей расстреливал. Это ложь. Но я терпел. Может, и из-за Ларки. Сначала я ее очень любил. Потом понял, что я был нужен Константиниди как сын Богданова. Меня помнили многие знакомые отца, среди них были и большие люди, нужные Константиниди. Теперь я знаю, что тесть использовал меня как наживку. И Ларку тоже. За ней все ухаживали. Я сейчас не хочу ничего сочинять, но думаю, что старик имел доступ в закрытые фонды музеев, куда свозили произведения искусства из Германии. Он однажды говорил мне: все министры культуры с послевоенных лет в его руках. Он им картины достает, другими вещами одаривает. Многое ушло за границу. Тот же Бай, Виталий Александрович. Он покупал у старика и продавал купленное за рубеж вдвое-втрое дороже. Вы знаете, что я у него был? Да, был. Он каждый раз просил меня что-нибудь приглядеть для него у старика. Интересовался каталогом коллекции. Но его не было. Бай с моих слов кое-что записывал. Теперь про тот день. Я увидел серый «жигуль» и помчался в Перхушково, но свернул в Баковке и вышел через Солнцево. Бай мне говорил, что дед велел заехать. Кстати, никакого миллиона он мне не давал. Врет. Я поэтому расписку потребовал с него. Но забыл, куда сунул. Там он написал, что принял от меня картину Мане и двух Сезаннов, это большие рисунки. А деньги собирался сам отвезти, о чем предупредил Константиниди по телефону. Так он мне, во всяком случае, сказал.

– А почему он все-таки не захотел передать их с вами?

– Я не желаю отвечать на этот вопрос.

– Может быть, из-за картины Дега?

– Да, вы уже говорили. Значит, вы про это знаете… Ладно. Он в тот день купил у меня Дега за четыре сотни, и больше денег у него не было. Поэтому я и предложил отвезти деньги за остальные полотна ему самому…

– Но ведь картина Дега была не ваша.

– А чья? Ларкина? Может, старик ее сам украл, я знаю? А мне деньги были нужны. Для улета.

– А тридцать миллиардов кредита?

Богданов неожиданно рассмеялся:

– Да вы ж и так все знаете! Зачем я-то вам был нужен? Нет, кредит не истрачен. Я его конвертировал. И если ко мне не будут применены санкции, я выполню заказ Министерства культуры. И мог бы дальше сотрудничать с ним. Посмотрим. Я собирался связаться с Кисотой и обсудить такую возможность. Сроки договора я также пока не нарушил. Так что какие претензии?

– Но зачем было бежать?

– А я и не бежал. То есть сперва. Ох, ну ладно. В общем, в четверг – да? – приехал к старику. Бай почему-то очень настойчиво просил заехать. Звоню. Никто не отвечает. Думал, обычные фокусы: он посмотрит в свой перископ и не открывает, если не хочет кого-нибудь видеть. Стукнул в дверь, дернул со зла, а она открылась. Я испугался, вошел, в кабинете никого, тут под ногой стекло хрустнуло – пенсне его. Тут я совсем испугался, за стол заглянул, а он там лежит. В халате. Я лоб тронул, он холодный. Значит, уже давно убили. И картин на стенах – ни одной. Убийство с ограблением. А у меня в руках билет и командировка. Кто-то меня очень грамотно подставил. Может, и Бай. Кто поверит после этого, что не я? Кому тесть мог дверь открыть без опаски? Только мне. Когда я это понял, решил бежать. Ночь провел у Кисоты. Деньги со мной были. Те, что получил за Дега. Поэтому Кисота меня и проводила без досмотра.

– А как же с женой? Ведь вы знали, в чьи руки отдали ее?

– Я знал Ованесова. Он мне помогал с охраной офиса. Там раз на меня наезжали, так его ребята быстро порядок навели, больше мне не мешали. Я заплатил. Братьев тоже знал. Хорошие, честные ребята, не шпана. Миша только немного кололся. Но – неопасно. Не сидел на игле. Мы договорились с деда «лимон» взять. Половину им, другую – мне. У старика были деньги. И большие.

– Но ведь вы свою жену отдали, неужели не понятно?

– Это она меня отдала. «Кинула». Вместе с отцом. Я подслушал их беседу. Он все приготовил, чтоб бежать за бугор. И ее уже уговорил. Паспорта, говорил, сделал, капитал перевел, картины в Швейцарии, в сейфе. Говорил, поедем туристами и останемся. Обо мне и речи не шло. Я и хотел показать им, как будет без меня. Чтоб папаша ее раскошелился. И пусть тогда отваливают. Я не мог представить, что так случится… Она жива, вы говорите? А… Ну ладно, теперь уже все равно поезд ушел… Вот… рассказал вам. Душу, конечно, не очистить, но… все полегче. А если бы я вернулся, меня бы судили?

– Полагаю, что да. За соучастие в незаконном лишении свободы и мошенничестве, причинившем значительный ущерб потерпевшему, а также в краже личной собственности граждан. Но… вы же сами не хотите возвращаться? И гражданство у вас аргентинское. Это ж надо! Быстро-то как.

– Это у нас да в Штатах долго делается. А в Южной Америке количество затраченного времени диктует величина взятки.

– Ну если не секрет?

– Извините, это моя коммерческая тайна. Есть у вас еще ко мне вопросы? По-моему, я рассказал вам все, что знал, и ответил на все ваши вопросы.

– Благодарю. А теперь распишитесь на каждой странице, что все с ваших слов записано верно.

Богданов мельком просмотрел страницы протокола, расписываясь на каждой, протянул их Грязнову и спросил:

– Простите, а что с другими, которые?..

– А вот это уже тайна следствия. Поэтому тоже извините. До свиданья, – сухо попрощался Грязнов.

На следующее утро Андраш проводил Славу в аэропорт.