355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Фридрих Незнанский » Опасное хобби » Текст книги (страница 14)
Опасное хобби
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 22:57

Текст книги "Опасное хобби"


Автор книги: Фридрих Незнанский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 35 страниц)

21

Начальник Фрязинского райуправления милиции майор Малахов напоминал не по возрасту располневшую бабу. Пухлое щекастое лицо с маленькими, глубоко запавшими глазками было младенчески розового цвета. Пуговицы мундира застегивались так туго, что, казалось, должны были отлететь от первого же резкого движения. Да и вся его невысокая фигура с покатыми плечами и короткими толстыми ногами, весь его внешний вид никак не соответствовал тому, что знал о нем Емельяненко: потому что был Малахов жестоким и достаточно грубым с подчиненными, до наглости самонадеянным представителем истинно карающей власти, то есть самым худшим ее выражением. Но почему он уже не первый год держался на этом месте, почему не гнали его в три шеи из органов – вот этого никак не мог понять Емельяненко. Значит, была у него где-то наверху слишком волосатая лапа, которую устраивал подобный тип. А может быть, хорошо платили за то, чтобы этот пост оставался именно в руках Малахова. Не было ведь никаких громких дел в районе… Почему? Потому что либо не фиксировались заявления потерпевших, либо те сами боялись заявлять. Кругом стрельба, разборки бандитские, «наезды», рэкет, черт-те что, а тут словно райский уголок – тишь да Божья благодать, одно удовольствие служить в эдаком раю.

Но вообще-то хамил Малахов исключительно подчиненным и прочей мелкой и ничего не значащей сошке – то бишь местным обывателям, не имеющим связей с высшими инстанциями. Со старшими же по званию, а особенно по должности, был Малахов предупредителен, любезен и осторожен, в чем имел однажды удовольствие убедиться Емельяненко.

Вот и теперь, увидев Никиту Семеныча, – ну как же, как же! – он прямо-таки высветился радостью, однако не преминул поинтересоваться полномочиями Турецкого и внимательно изучил его документы. Саше показалось, что он так увлечен ксивой «важняка», что, кабы мог, снял бы на память копию. Узнав о намеченной операции, не выразил никаких заметных эмоций, но постановление на обыск, санкционированное заместителем Генерального прокурора России, в руках все же подержал, и было похоже, что его охватила некоторая оторопь. Саша, во всяком случае, уловил его неожиданную растерянность.

Дернулся было тут же Малахов к телефону: мол, надо выяснить, на месте ли Гурам Ильич, а то как бы зря не пришлось… прокатиться… да и в чужой дом, когда нет хозяина, как-то… обыск в отсутствие Ованесова…

Но Никита, перехватив его движение, твердо и решительно положил свою жесткую ладонь на аппарат

– Нет нужды, – сказал, незаметно для майора подмигнув Турецкому. – Читал, Малахов, что писал Петр Великий в своем Морском уставе? «Порядки писаны, а времен и случае нет». Знаешь, о чем речь? То-то и оно, что знаешь. Ну что ж, тогда, значит, придется тебе с нами ехать: твоя ведь епархия, Малахов, так? А этот твой подопечный давно уже у меня вот тут сидит. – Никита ткнул себя указательным пальцем справа от пупка. – В печени, понял, Малахов?

Майор как-то непонятно сник, но сразу же стал суетливым, отчего его сходство с толстой бабой обозначилось еще больше.

– Да какой же он мой?.. Мы и знакомы-то…

– Знакомы, знакомы, и достаточно хорошо, – с усмешкой успокоил его Никита. – Как представитель местных органов. Мне многое о тебе давно известно, Малахов… Ну будет трепаться, время – деньги, уже пора ехать, двигай за нами.

Они вышли из кабинета, Малахов повернулся, чтобы запереть свою дверь, но вдруг, словно вспомнив о чем-то невероятно важном и экстренном, буквально ринулся обратно в свой кабинет, на ходу крикнув, что забыл… А что он забыл, про то не успел сказать, ибо дверь за ним со щелчком захлопнулась.

– Вот же стервец! – Емельяненко с насмешкой посмотрел майору вслед и обернулся к Турецкому. – Это он предупредить хочет. Все ведь время только о том и думал, на морде ж написано. Ну и черт с ним, все равно уже опоздал, наши, – он поглядел на часы, – обложили Гурама. А этот дурак даже не понимает, что сам себе петлю мылит. Ну пусть. Идем.

Малахов догнал их на крыльце. Он был красный, словно вареный рак, и ожесточенно вытирал круглое лицо мятым носовым платком далеко не первой свежести. Затем, спрятав платок в брючный карман, достал из кармана неглаженого своего кителя пистолет Макарова и предъявил его Емельяненко и Турецкому.

– Чуть было не забыл, а как же на такое дело без оружия… – заторопился, оправдывая свой побег обратно в кабинет, хотя никто по этому поводу еще не сказал ему ни слова. Однако чует кошка, чье мясо съела.

Турецкий отметил лишь мимолетный брезгливый взгляд Никиты.

В машине Малахов вел себя беспокойно, вертелся, распространяя вокруг себя неприятный запах сырости и затхлости. Ну будто ты залез в старый, заброшенный погреб. А чтобы хоть каким-то образом затушевать свое беспокойство и растерянность, стал живо интересоваться внутренней начинкой полицейского «форда», которого до сей поры ему, оказывается, и видеть не приводилось, не говоря о том, чтобы ехать в нем.

– А это чего? А это зачем?.. – И, выслушивая предельно краткие, а оттого не совсем понятные – речь ведь о сложнейшей технике! – ответы Никиты, майор не то с восхищением, не то с осуждением качал лысеющей, с зализанными потными волосами головой. – Ну надо же! Вот ведь придумают, сволота, капиталисты проклятые! Куда уж нам до них! – И все в таком же духе, обмахиваясь фуражкой со следами пота на тулье. Но глаза его при этом воровато перебегали с Турецкого на Емельяненко и обратно.

К шикарному, выстроенному из красного, модного нынче кирпича особняку, или, вернее, трехэтажному высокому коттеджу Ованесова, стоящему отдельно, почти у самой кромки берега неширокой реки, подъехали быстро. Дорога сюда была не просто хорошей, а отличной. Ничего, видать, не жалело родное государство для новых своих предпринимателей: ведь подобное шоссе по нынешним деньгам даже и не сотни миллионов стоит, кто ж зря свои личные деньги выбрасывать станет? Естественно, только государство. Бегущее по густому перелеску, это шоссе напоминало обычные, перекрытые гаишным «кирпичом» подъезды к дачам верных слуг народа– что в прежние времена, что сегодня. Сквозь редкие просветы в зарослях было видно, что вдалеке возводились подобные особняки – шикарное место было отведено областной и районной властями под индивидуальные застройки, чего ж не возводить-то? Опять же были бы деньги, большие, разумеется.

Эту редкую по своей глубине мысль неожиданно выложил Малахов – выложил уважительным голосом и с особым значением. Видимо, понятие «большие деньги» имело в его жизни самое главное значение. Но думал он при этом наверняка совсем о другом, что и выдавали его бегающие, растерянные глазки.

Перед последним поворотом, открывающим подъезд к особняку, стоял на обочине пустой «газон». Проезжая мимо, Малахов машинально обернулся и как-то воровато оглядел автомобиль. И снова едва заметно скользнула усмешка по губам Никиты.

Остановились перед глухими железными воротами, окрашенными недавно ядовито-зеленой краской, от которых в обе стороны уходил высокий забор из бетонных плит. Никита первым вышел из машины и осмотрелся. Деревья и густые заросли орешника вплотную подступали к забору.

Ничего не заметив, Емельяненко одобрительно кивнул: молодцы. На площадке остановились закрытый микроавтобус и «Жигули». Грязнов курил, небрежно стряхивая пепел в открытое окно. Турецкий подошел к нему и негромко спросил:

– А куда Ашота с Володькой девал?

– В микроавтобус пересадил, там надежней. Мало ли…

– Кто это? – немедленно поинтересовался Малахов, подозрительно уставившись на Грязнова.

– Сыщик, – коротко ответил Турецкий. – Со мной.

Малахов неопределенно кивнул и тут же поинтересовался:

– А где же ваша бригада?

– В микроавтобусе, – ответил за Сашу Никита. – Ждет указаний. Кликнем, когда нужны будут. Ну, пошли к воротам сей крепости. Как нам всем все тот же государь указывал? Зря не интересуешься, Малахов, мудрый был царь-батюшка. А велел он так: «Во всех делах упреждать и всячески искать неприятеля опровергнуть». Усек, Малахов? – И на его молчаливый, непонимающий кивок предложил: – Ты тут официальная власть, тебе и звонить. Знаешь, поди, где кнопка? Вон же, на столбе!

Турецкий теперь уже и сам усмехнулся, наблюдая за Никитой, и вспомнил: кто-то, может даже и Грязнов, говорил, что Емельяненко пришел в РУОП из морского спецназа. То ли сам уволился из рядов, то ли с новым начальством не сошелся, а непокорных у нас не жалуют, но факт бесспорный – мужики там крутые и никаких церемоний не понимают и не уважают. Словом, то, что сегодня надо.

На несколько продолжительных звонков не последовало никакой реакции, и это в какой-то степени успокоило нервничавшего Малахова: а ну как действительно нет хозяина дома, поскольку, кто взял трубку, выяснять там, в милиции, было некогда. Но вдруг медленно и со скрежетом отворилась калитка.

Когда позже беззвучно отъехали в сторону ворота, Турецкий понял, что калиткой этой, похоже, пользовались очень редко. В обширный асфальтированный двор въезжали только на машинах, которых за этим забором, кстати, стояло несколько. И все – иномарки, в основном германского происхождения – «мерседесы» и «БМВ».

Увидев Малахова, охранник, одетый, несмотря на жаркий день, в джинсы и кожаную куртку с многочисленными «молниями», чернявый и заросший до глаз, оглядел остальных и отступил в сторону, разрешая пройти. Возле одного из «мерседесов» возились трое таких же черноволосых и курчавых, что-то укладывая в багажник. Захлопнули его и выжидающе уставились на пришедших.

– Гурам Ильич дома? – вежливо осведомился Малахов, напряженно глядя на сторожа и как бы подсказывая ответ.

Тот неопределенно пожал плечами и показал рукой на особняк, из которого вела во двор шикарная парадная лестница с мраморными вазонами по бокам, откуда тянулись к солнцу купы ярко-желтых цветов.

– Позови, – приказал Емельяненко, но сторож оставил его обращение без внимания, продолжая прищуренными глазами смотреть на начальника милиции.

– В дом пройдем? – предложил Малахов, быстро оглядывая двор и замерших у «мерседеса» парней.

– Нет, сюда пусть выйдет! – еще резче приказал Емельяненко и продолжил, повернувшись к машинам во дворе: – Чей транспорт?

Сторож снова игнорировал вопрос неизвестного ему человека в камуфляжной форме.

Тогда Емельяненко сделал шаг по направлению к машинам, но трое парней решительно встали на его дороге, сунув правые руки под куртки, а через мгновенье к ним присоединился и сторож.

– Та-ак… – протянул Емельяненко. – Ну что ж, минута туда-сюда ничего не решает – Он снова повел подбородком в сторону сторожа: – Я, кажется, приказал позвать хозяина дома! Ты разве не слышал?

Тот молчал, будто ни слова не понимал по-русски Между тем вся четверка этих джинсово-кожаных парней сделала шаг по направлению к пришедшим – вроде и незаметный такой, но явно угрожающий: еще бы, их же больше, четверо против троих, один из которых – Малахов – как бы тоже свой.

Емельяненко вел какую-то свою, непонятную пока Саше игру, и Турецкий решил подождать, не вмешиваться и не трясти своими корочками. Но наблюдал за происходящим с холодным любопытством.

– Малахов! – насмешливо сказал Емельяненко. Повтори ему мой приказ, а то, похоже, он пока не понимает меня. Пока, – добавил с уже неприкрытой угрозой.

– Давай-ка, друг, пригласи, пожалуйста, Гурама Ильича, – сказал Малахов.

– Вот так бы и сразу… а то угрожать! – с нарочито наигранным акцентом произнес сторож. – Теперь позову. Только сперва ребят выпущу, им по делам надо срочно ехать в Москву.

И пошел к своей будке у ворот. Через минуту тяжелые ворота бесшумно покатились в сторону. Парни мгновенно кинулись в машину, и «мерседес» мягко покатился к воротам. Но на его пути выросли Емельяненко и Турецкий. Никита направил в лобовое стекло пистолет, который держал в обеих вытянутых руках. Турецкий тоже выхватил оружие. «Мерседес» тормознул, но мотор его, негромко работал, и люди продолжали молча сидеть в машине. Никита махнул пистолетом в сторону, показывая, чтобы те немедленно покинули салон, но сидящие в машине не шевелились. Тогда Емельяненко одной рукой достал из кармана свисток и дважды резко свистнул.

И сейчас же во двор через забор посыпались его ребята в камуфляже, с короткими автоматами в руках.

Мотор «мерседеса» вдруг взревел, и машина ринулась на стоящих перед ней. Саша и Никита едва успели отпрыгнуть в стороны.

– Не стрелять! Беречь багажник! – крикнул Емельяненко, кинувшись к своему «форду», обернулся к Саше: – Действуй сам! Я их возьму!

Но наперерез «мерседесу» уже летел «жигуленок», ведомый Грязновым. Машины с грохотом столкнулись. Скорости были еще хоть и невелики, но удар оказался серьезным.

«Жигули» врезались сбоку в радиатор «мерседеса», и тяжелую машину развернуло. Из ее дверей в обе стороны выскочили пассажиры. Один из них выхватил пистолет и выстрелил в набегающего на него Емельяненко, но второпях промахнулся и ринулся к зарослям. Никита же не промазал: упав на колено, он выстрелил вдогонку, и беглец с ходу ткнулся носом в асфальт у самой кромки леса. Двое остальных, увидев это, тут же вскинули руки.

Сторож лежал на асфальте посреди двора лицом вниз, от боли поджимая под себя ноги и заунывно подвывая, а над ним, расставив ноги, спокойно стоял с направленным на лежащего автоматом боец в камуфляже и сдвинутой на затылок пятнистой кепочке.

Слава Грязнов ходил вокруг «жигуленка», досадливо морщась: правое крыло было оторвано напрочь и капот приподнялся горбом. Непонятно было, как он сам-то не пострадал, удар был хоть и по касательной, но сильным.

Бойцы привели и грубо уложили на асфальт рядом со сторожем двоих бежавших, сдавшихся на их милость.

Оперативно-следственная бригада по сигналу Никиты покинула микроавтобус, а врач хлопотал возле того, что лежал у кромки леса. Все остальные во главе с Емельяненко и Турецким окружили «мерседес». Но, прежде чем открыть багажник, Емельяненко приказал Малахову немедленно найти и привести сюда понятых: в соседних домах наверняка были люди.

Между тем его ребята профессионально обложили дом со всех сторон и стояли с наведенными на окна автоматами.

Никита коротким и сильным ударом в нужное место открыл багажник. Грязнов подошел ближе. В багажнике лежал большой сверток. Развернув не то плед, не то плотную скатерть с бахромой, Никита присвистнул. На дне машины лежала скорченная, вся в багровых кровоподтеках, обнаженная женщина со связанными руками и ногами и залепленным пластырем ртом.

Увидев длинные светлые волосы, Грязнов выдохнул:

– Она…

– Ну, сволочь, – зловеще скривился Емельяненко, – я тебя теперь собственными руками разорву! – И, увидев непонимающие глаза членов бригады, добавил: – Это не для протокола. Эмоции.

Женщину все на том же пледе вытащили из багажника и опустили на землю. Разрезали веревки, сорвали пластырь. Она была без сознания.

– Доктор! – крикнул Никита. – Кончай там возиться, иди сюда! Кажется, жива, – сказал он, профессионально прощупывая пульс на шее. – Слабый, однако… что они с ней сделали?.. – Он обвел глазами присутствующих. – Изнасиловали… А еще?

Подбежавший врач быстро оглядел женщину, прикрыл ее сильно отдающий в синеву живот краем пледа и показал на след иглы на локтевом сгибе.

– Они ей укол сделали в вену. Но вот что вогнали и какую дозу, сейчас сказать не могу.

– Все! – приказал Емельяненко и резко махнул пистолетом Саше. – Пошли в дом, «важняк». Пора с ним кончать. А тебе, – он кивнул следователю из бригады, – срочное задание: ищи ампулу, весь дом можешь для этого перевернуть. И не стесняйся, мои ребята тебе помогут.

Турецкий только дивился тому, как быстро провернул операцию Емельяненко и в чем-то даже вынудил наследить этого Гурама. И еще понял, почему Шурочка передала всю полноту власти именно в руки Никиты и требовала, чтобы без его приказа ни шагу.

Врач поднялся наконец с колен и махнул рукой водителю микроавтобуса, чтобы тот подъехал.

– Никита Семенович, – сказал он Емельяненко, – надо срочно реанимацию. Обычно эта сволота колет аминазин с димедролом или промидол. Но могли и «чернушку», и клофелин, и вообще черт знает что. Показать может только лабораторный анализ.

– Попробуем, – коротко ответил полковник и пошел к своему «форду». Переговорив с кем-то по телефону, вернулся и сказал, что максимум минут через двадцать подскочит «скорая» из Щелкова – это самый ближний вариант.

Потом он небрежно поинтересовался, что с тем, в кого он стрелял. Врач пожал плечами и ответил, вздохнув:

– Точно под лопатку.

Никита кивнул, хмыкнул, щелкнул двумя пальцами и сказал, как бы самому себе:

– Издержки… Ладно, доктор, постарайся ее поддержать как можешь, а того – в морг. Мы пошли.

Он оглядел своих ребят, указательным пальцем ткнул в троих, и те, на кого он показал, двинулись за своим начальником к парадной лестнице.

22

Гурам наблюдал за происходящим из окна второго этажа и только стонал и колотил себя кулаками по голове от бессильной ярости. Все пропало! Идиоты! Болваны! Убийцы! Твари безмозглые! Ничего поручить нельзя! Запрещал же всякое оружие… Что теперь делать? Куда бежать… к кому за помощью? Весь дом обложен… Отстреливаться? Так ведь перебьют же как котят беспомощных…

Выход был пока только один. Если получится…

И он приказал своим охранникам открыть дверь и как можно дальше спрятать оружие, хотя у Емельяненко – уз-нал-таки Гурам старого своего врага – этот номер, конечно, может не пройти, отыщет. Ну а с этим кретином, со свиньей Малаховым, тоже больше нечего церемониться: может заложить. А если его сильно напугают, то и по-крупному. Щелковские дела его, конечно, не касаются, поскольку чужой район, но здесь в нескольких трудных ситуациях выручал, за хорошие деньги конечно, не даром. Могут Малахова тряхануть, и тогда посыплется с него, как со старого дерева… Поэтому ему лучше помолчать, а совсем хорошо, чтобы он вообще замолчал. Мкртыч сделает.

Гурам стал лихорадочно вспоминать, какой компромат может быть в доме. Вроде бы чисто… Вот именно – вроде бы. Ведь неизвестно, что вдруг обнаружится в карманах у мальчишек, хотя он всегда категорически запрещал держать в доме что бы то ни было, что могло дать органам повод для подозрения, не говоря уж об аресте. Говорил, приказывал, даже, случалось, наказывал, а, выходит, если верить мудрому Мкртычу, под собственным носом проглядел родного племянничка – с его наркотой вонючей, «колесами», или, черт его знает, чем он там себе башку дурит… Если жив… Кто же из них погиб? Ашотика жалко, если он. А Мишу еще больше…

Мысли перекинулись на Ларису. Не успели убрать, мерзавцы. Впрочем, сам еще больше виноват: не тянуть, не похоть свою тешить надо было, а немедленно убрать, чтоб и следа не осталось. А теперь вся надежда, что успел ей Мкртыч хороший укол сделать. Вряд ли очнется, а если и выживет, в себя придет не скоро. А без нее кто докажет, что он, Гурам, как зеленый мальчишка на бабу кинулся? Спросят, кто мучил! Кто-кто, Гоги, наверно. Все подтвердят. А где этот Гоги? А вон на улице убитый лежит. Гурам видел, как подлец Гоги выхватил пистолет. Зачем?! А потом упал словно подрубленный, бедный мальчик… Но зачем оружие применил, идиот! Когда он упал, Гурам понял: живые так не падают. Покойные так падают, прости его душу и прими Господи… Зато мертвые не могут возражать или оправдываться. Пусть теперь сам полковник перед начальством своим оправдывается: зачем человека угрохал? Пусть он по всяким своим комиссиям походит пока…

В другом беда, до суда далеко, а полковник – вон он, сюда идти хочет. И из его железных лап так просто не вырвешься. Придется все самые дорогие связи подключать. И не нервничать, ошибок не делать. Это полковник ошибки делает, людей стреляет…

Идут… Гурам набрал полную грудь воздуха, резко, со стоном, выдохнул и, сгорбившись, поплелся вниз, волоча ноги, словно бессильный, совсем старый человек, которого пришли обидеть злые, нехорошие люди.

Они встретились возле распахнутой настежь двери. Всяких опасных преступников повидал на своем хоть и не очень долгом, но насыщенном событиями веку Турецкий. Такого же – дряхлого и мирного – видел впервые. Но это оказалось лишь первым впечатлением. Гурам, как ему показалось, пробовал сыграть одновременно сразу нескольких человек, при этом путаясь в их внешних характеристиках. Вот он немощный, худой и длинный старик. А вот вдруг промелькнула в его движениях тигриная пружинная силища. Нарочитая сутулость и одновременно достаточно тренированный разворот плеч. С одной стороны – этакий пенсионер из бывших путевых обходчиков, с простым и даже в чем-то приятным лицом, иссеченным добрыми морщинами. Но туг же в нижней части лица нет-нет да и мелькнет какой-то хищный волчий оскал. Странное лицо, будто скроенное из лиц двух полностью противоположных по характеру людей. И еще одно почти сразу увидел Саша: главным в

Гураме был не дед-сказочник, а все-таки волк. Человек, имеющий два лица, но чего они оба стоили, знали, вероятно, лишь те, кто близко сталкивался с Ованесовым – по словам Никиты, скользким, как угорь, и опасным, словно тигр. И название вспомнил Турецкий, подходящее для этого неведомого зверя: барракуда, да и только…

Гурам, казалось, проявил мало интереса к тем, кто приехал беспокоить его на отдыхе. Просто и по-домашнему пригласил всех пройти в гостиную, сам, покряхтывая, придвинул к огромному полированному круглому столу в центре комнаты несколько глубоких и удобных кресел. Сел сам и медленным гостеприимным жестом предложил присесть остальным.

Переглянувшись с Никитой, Турецкий, не садясь, представился, положил на стол перед хозяином свое служебное удостоверение и ордера на обыск и задержание. Затем представил Емельяненко и остальных членов оперативно-следственной бригады, за исключением судмедэксперта, который, сказал он жестко, в настоящий момент занимается тем, что приводит в чувство жертву похищения и насилия. Там же, закончил он, находится и подполковник Грязнов, которому начальник МУРа лично поручила заниматься делом о похищении человека и лишении его свободы, сопряженное с причинением ему физических страданий.

Гурам почти не реагировал, только изредка вздыхал с глубокой печалью: он будто хотел показать всем своим видом, как бесконечно страдала его нежная и добрая душа. Сидел, низко опустив голову, и лица его не было видно. Но Саша заметил: как по мере его речи напрягалась шея Гурама – совсем не старческая, скорее это была шея племенного быка.

Турецкий говорил спокойно, Ованесов так же мрачно и спокойно слушал – не возмущаясь и не перебивая. Единственный, кто нарушал эту почти идиллическую картину знакомства, был Малахов, который пыхтел и ерзал на стуле – кресла ему не хватило. Но вот Гурам лишь слегка поднял голову в сторону майора, и Малахов тут же сник и затих. Понятые, не садясь на предложенные стулья, застыли возле двери, испуганно глядя на происходящее. Им бы, этой пожилой паре вытесняемых из Нового поселка огородников, кабы не такой случай, до конца дней своих не довелось побывать в подобном доме. «Это ж надо, как богатые-то люди живут! – читалось в их глазах. – А на вид-то такие простые. Что на свете творится!..»

Они уже видели и покойника, накрытого пластиковой накидкой, и несчастную светловолосую красивую женщину, над которой, как сказал им доктор, надругались живущие в этом богатом доме армяне.

Дослушав Турецкого до конца и ознакомившись с ордером, подписанным не кем-нибудь, а замом Генерального прокурора России – ишь, на каком уровне дела нынче делаются! – Гурам обреченно и устало пожал плечами и развел тяжелые, будто натруженные, руки в стороны: мол, против закона какие могут быть возражения? Приехали, значит, вам так надо. Идите и делайте свое дело, тайн в доме нет – смотрите, ищите, пишите…

Вот так примерно прозвучал его негромкий, хрипловатый монолог.

Ребята Емельяненко тем временем собрали в обширной гостиной всю домашнюю обслугу и охрану. И были эти молодцы, за исключением разве лишь одного – пожилого человека неприятной наружности, одетого в простой поношенный костюм, – на удивление схожи и лицами и внешним видом: джинсы и короткие кожаные куртки с многочисленными косыми «молниями», золотые цепочки на шеях и дорогие часы на левых запястьях. И еще – у всех мрачные, ожесточенные взгляды.

– Ну и последнее, – сказал Турецкий. – Прошу всех говорить по-русски. Этот язык вы все хорошо знаете. Переговоры и всяческие советы по-армянски будут немедленно пресекаться, а нарушители изолироваться. Для пользы дела. Все поняли? – И, не дожидаясь ответа, резко заключил: – Значит, согласны. Очень хорошо для начала. Прошу оперативно-следственную бригаду приступить к выполнению своих обязанностей. Ключи от помещений! – Он протянул руку к Гураму.

– Не надо, – презрительно бросил тот, но быстро спохватился и добавил смиренным тоном: – Все открыто. Если что закрыто, скажи – откроем.

Гурам перешел на «ты» – это что-то новое. До последней минуты был на «вы», вежлив. Почему же?

– Попрошу на «вы», – строго заметил Турецкий.

– Извините, – тем же тоном ответил Гурам.

Охранников и обслугу вывели в соседнюю комнату, и следователь, коротко посовещавшись с Турецким, приступил к их личному обыску и допросу, вызывая по одному. Оперативники в сопровождении ребят Емельяненко начали обыск по всему дому. В гостиной остались лишь хозяин, Турецкий, Емельяненко и один из его бойцов для связи.

– Я могу позвонить своему адвокату? – неожиданно спросил Гурам.

– Успеете, – вмешался наконец Никита. – Позвоните тогда, когда мы разрешим. А пока тебе, – Емельяненко нарочно подчеркнул это «тебе», – придется ответить самому, без посторонней помощи на все наши вопросы. А их у нас накопилось много. И еще предупреждаю: вопросы будут прямые и потому нехорошие для тебя, Гурам. Но отвечать придется. Это я тебе лично гарантирую. Влип ты, Гурам, и всерьез наконец. Долго я ждал этого момента. Терпеливо. И ты про то знаешь. Потому не кривляйся и не притворяйся немощным стариком, я тебя знаю. А ты знаешь меня. И последнее, для твоего же спокойствия – учти: при попытке побега… Сам знаешь, а я тебе этого не говорил, понял? Я все сказал. Начинай, Саша. И спроси, когда он начнет Малахова закладывать: сразу или немного потянет в надежде, что тот сумеет каким-нибудь способом дружкам позвонить. Не сумеет, Гурам, мои парни глаз с него не спустят, а если попробует, худо ему будет. Он уже и так прокололся, когда тебе позвонил нынче. Можешь не отвечать, мы своими ушами слышали…

– Что отвечать? – вдруг философски изрек Гурам и развалился в кресле. – Ничего не знаю, никаких женщин не видел и в доме не держу. Может, мальчишки какой-нибудь шлюхой попользовались, но это их дела, я к ним отношения не имею. Все. Остальное буду говорить в присутствии адвоката.

– Шутишь, Гурам, – рассмеялся Никита. Не хотел бы Турецкий, чтобы такой многозначительный смех раздался в его адрес.

– Не шучу, – мрачно отозвался Гурам.

– Твои дела, – кивнул Никита и обернулся к своему бойцу: – Игорек, дай-ка наручники.

Гурам вскочил, но Никита и Игорь оказались проворнее: миг всего лишь – и на руках Гурама защелкнулись стальные крабы. Еще короткий толчок в грудь, и Гурам рухнул в кресло. Никита погрозил ему пальцем:

– Это чтобы ты больше рукам воли не давал. Игорек, тащи сюда его племянника. Сейчас мы начнем этому старому мудиле язык развязывать.

Гурам рычал от ярости и тряс скованными руками перед собственным носом, но подняться из кресла не мог: напротив него в хорошей стойке застыл Никита, всем своим видом показывая, что у него подобные штучки не пройдут. И Гураму оставалось лишь беситься от невыразимой злобы.

Сейчас этот гад племянника приведет! Кого? Если Ашота, все пропало! Не выдержит пыток мальчишка! Ну а Миша? Ах, наверно, еще хуже…

И тут вдруг впервые жуткая в своей ясности мысль пронзила Гурама: ведь если менты примчались к нему, значит, тот из племянников, который остался жив, и продал его уголовке! Вот тебе и весь секрет, а он голову ломал. Кто же из двоих оказался таким неблагодарным мерзавцем?.. Этот вопрос почему-то теперь стал для Гурама самым главным в жизни. Кого проклинать надо? Кому смертный приговор выносить?..

Словно в тумане, увидел взором, как двое ввели в комнату… Ашота. До последнего мгновенья неизвестно по какой причине был уверен, что приведут Мишу: наркотики, слаб человек, попавший в зависимость от них. И это было бы, в конце концов, объяснимо. Но почему – Ашот? Чем его-то могли напугать?

– Как ты мог сказать? – закричал Гурам по-армянски и осекся, увидев, как набрал полную грудь воздуха Емельяненко: сейчас последует его сокрушающий удар…

Но Никита наклонился к нему и негромко сказал:

– Я тебя в последний раз предупреждаю: только по-русски. Ты усек?

Гурам лишь молча кивнул, а про себя внутренне усмехнулся: как все-таки слаб человек – даже не самого удара боится, а одного приготовления к нему. Удар – что, боль, да и только, а когда видишь, как заносят кулак для удара, еще и страшно… Ну вот, а он мальчишку готов был к смерти приговорить. Ему ведь наверняка тоже очень страшно было с этими. Да еще видел, поди, как Мишу убивали. И если и виноват он, то гораздо меньше, чем тот же Малахов, который большие деньги получает, чтобы постоянно держать в курсе обстановки. И вообще, все они только и делают, что сосут из него, но никакой толковой защиты, как вот сегодня, когда надо было не сюда ехать, а в Москву, за адвокатом. Но что взять с этих идиотов, которые только о своей шкуре беспокойство имеют?..

Умный этот Емельяненко, раскусил Малахова. Да и как его не раскусить, если у того на морде написано, что слизняк и ничтожество. Но отдавать его сейчас полковнику, к сожалению, нельзя: знает много.

Ашота усадили на стул по другую сторону стола. Он тоже был в наручниках, и именно это обстоятельство почему-то вдруг примирило дядю с племянником-предателем.

Следователь, который приехал вместе с Емельяненко и показался Гураму поначалу слишком молодым, несмотря на свой высокий пост, – но разве мало их, выскочек, блатных всяких! – оказался очень опасным. И повел разговор так, что выходило, будто Ашот сделал чистосердечное признание в надежде на снисхождение суда к его молодости. Врет он, конечно, уверен был Гурам. Просто удалось запугать мальчишку. А может, избили. Вон, когда вводили, еле шел.

Но самым поразительным оказалось известие о том, что Мишу не убили, а он сам выбросился из окна, что подтверждено протоколом, который составили в Москве. Но разве можно им вообще верить? Наверняка сами выкинули человека из окна, а потом сказали: самоубийство… От них всего ожидать можно.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю