Текст книги "Опасное хобби"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)

20

Суббота, 15 июля, полдень

Гурам Ильич Ованесов имел все основания считать себя человеком умным и, главное, предусмотрительным, а потому везучим. Когда-то в юности совершил он непростительный грех; попался на вооруженном ограблении, но, являясь в деле лицом второстепенным, лишь отсидел положенный срок. Выйдя на волю после всех лагерных передряг по-прежнему сильным и выносливым и ко всему прочему еще и умудренным первым серьезным опытом общения с уголовным миром, он решил для себя больше не быть игрушкой случайных обстоятельств, а взять руководство в собственные руки.

В шестидесятых годах и началась, по существу, нынешняя биография Гурама. Знаменитые цеховики – народ внешне скромный, добром своим не кичащийся, – нуждались в соответствующей охране. Гурам пришелся ко двору был он крупным, симпатичным и скромным на вид. И свое огромное на сегодняшний день состояние накопил отнюдь не из эфемерных доходов от благотворительных деяний. Жестокий и решительный, он также не делал никакого снисхождения ретивым соперникам. Его хорошо знали и ценили люди, занимавшие в те годы высокие должности в республиканском руководстве. А к концу восьмидесятых годов, когда уголовный мир уже прочно обосновался в госструктурах и когда резко обострилась клановая борьба во всех закавказских и азиатских республиках, Гурам принял для себя единственно правильное решение: поскольку ни рода, ни семейных привязанностей, кроме вдовой сестры, он отродясь не имел, ушел с поля предполагаемой битвы и обосновался там, где его никто не знал, но узнать должен был – в Подмосковье, постепенно обзаводясь новым, перспективным кругом знакомых.

Он слыл осторожным и в то же время весьма влиятельным лицом в среде тех, для кого перестройка явилась долгожданной возможностью выйти наконец на поверхность со своими капиталами и врожденной предприимчивостью. Внешне для Гурама ничего вроде бы не изменилось, разве что забот прибавилось с многочисленными «товариществами с ограниченной ответственностью» – чужими и собственными, всяческими «Фиалками», «Розами», «Аистами» и прочими представителями флоры и фауны, торгующими широким ассортиментом товаров заграничного происхождения – от водки и сигарет до вибраторов и презервативов.

Жестокая и бескомпромиссная конкуренция подвигла и на следующий шаг, которым стал классический в русском национальном исполнении рэкет

Главное же заключалось в том, что все деяния Гурама, вкладывающего свои деньги и извлекающего более чем приличный доход, выглядели если не абсолютно законными, то на грани, не дальше. В его рядах был определенный порядок, и власть, в лице налоговых и карательных органов, претензий предъявить не могла. А вообще-то власть была готова и дальше кормиться из рук Гурама, лишь бы не оскудевала его казна.

Приходилось иногда оказывать и более серьезные услуги. Новорожденная демократия требовала собственной защиты, средств для дальнейшего своего процветания и периодической предвыборной борьбы, гарантируя, в свою очередь, спокойствие и относительную пока независимость от закона.

Приезд в Москву двоих сыновей сестры, покинувшей этот свет прошлой холодной тбилисской зимой, пробудил было в Гураме давно оставившие его родственные чувства. Он помог ребятам устроиться на первое время, считая, что они должны сами, как и он тридцать лет назад, пообвыкнуться в новых для них условиях жизни, а затем стал помаленьку привлекать и к своим делам. Но основным условием, которое он поставил перед старшим Михаилом, – второй, Ашот, был, по его мнению, еще мальчик, хотя, похоже, слишком рано почувствовал вкус к женщинам, но как этого соблазна избежать! – было полное подчинение и такое же абсолютное молчание. И чтоб нигде никаких упоминаний о родственных отношениях, почет зарабатывать делом И конечно, осторожность и еще раз осторожность

Поэтому он был крайне раздражен, если не сказать больше, когда узнал от своего помощника Мкртыча, что натворили эти сопляки. Мало того что вляпались в дело, пахнущее уже не просто судом и определенным сроком, но высшей мерой. Не спросили, не выслушали совета – сами все решили, подлецы! А ведь мудрый Мкртыч уже предупреждал однажды, что балуется Мишка наркотой и может стать неуправляем. Проглядел племянника, чтоб его черт забрал!..

И еще одну, кажется, непростительную глупость совершил Гурам. Увидев заложницу, которую выкатили на ковер к его ногам, будто рабыню перед султаном, не сумел удержаться. Уж очень беспомощной и обиженной показалась эта женщина с огромными глазами, роскошной грудью и бедрами. Ах, какая женщина! Да ради нее, в конце концов, можно было бы даже выкупом в какие-то полмиллиона долларов пожертвовать, лишь бы всегда под рукой иметь… ради такого вкусного и богатого тела.

Любую мог бы купить себе Гурам, никто бы ему не посмел отказать, стоило только захотеть и показать пальцем. А та, даже понимая свое жалкое и безвыходное положение, тем не менее продолжала вяло брыкаться, невольно заголяясь и возбуждая еще большее желание

Усмехнулся Гурам своим шальным мыслям и прямо тут же, на ковре в собственном кабинете, на глазах Мкртыча, доставившего сюда эту заложницу из Баковки поступил так, как и должен был поступить настоящий джигит со своей законной добычей: и защитил, и себя вознаградил. Женщина поплакала и больше не стала сопротивляться И правильно поступила– пышная блондинка должна покорять мужчину своим спокойствием.

Насытившись, Гурам велел оставить ее у себя. А в Москву срочно направил своих гонцов по двум адресам. Им следовало узнать про убитого старика, о котором Лариса говорила Мкртычу, и о ее исчезнувшем муже, негодяе Вадиме Богданове. С ним-то у Гурама состоится другой уже разговор, как только его отыщут Из-под земли достанут Так Гурама еще никто не смел «кинуть»'

А ведь их договор казался простым и безопасным, обычным семейным делом, как представил все Вадим. Гурам давал двоих своих людей, которые должны были провести несколько примитивных операций, никого не тронув даже пальцем, и держать язык за зубами Вадим гарантировал полнейшую опять-таки безопасность, что, собственно и подвигло Гурама поручить это дело племянникам…

Гурам знал Богданова. Их познакомили еще год назад в фойе театра, возле буфета, в антракте. Вадим открывал новую фирму и хотел иметь соответствующую охрану и поддержку. Дело его пахло миллиардами, поэтому Гурам и согласился встретиться. Посредником у них был известный коллекционер Виталий Бай, долго проживавший за границей и хорошо усвоивший порядки, – это скоро понял Гурам. Понял также, что с Баем можно иметь дела. Как и с его подопечными, разумеется.

Словом, и это последнее дело, с Вадимом обговоренное, не являлось каким-то исключением. Гурам даже не стал говорить на эту тему с Баем – доверял Вадиму, поскольку тот за все время ни разу не подвел его и не обманул. Да и гонорар был вполне подходящим. Вот и накололся на собственной доверчивости, черт бы их всех забрал!

Нет, но каков подонок-то! Собственную жену не пожалел, такую красавицу подсунул! Туману напустил такого, что даже сверхпредусмотрительный и осторожный Мкртыч поверил, а его провести трудно, невозможно: четыре судимости, полный срок и сосчитать невозможно, настоящий «авторитет», человека насквозь, будто рентгеном, просвечивает. А ведь и он дал маху. Оттого, видно, теперь и злился.

Или ему тоже эта женщина приглянулась? Губа не дура…

Наконец раздались долгожданные звонки. Гонцы стали докладывать, и от каждой новой вести Гураму казалось, что он сходит с ума от гнева, от собственной своей беспомощности что-либо изменить.

Старика действительно убили и ограбили, а в квартире его сейчас наверняка находится милицейская засада. У Богданова гораздо хуже: самого, естественно, нет нигде– ни дома ни на фирме в Чертанове. Но самая страшная беда заключалась в том, что по сведениям, собранным по крохам во дворе дома на Комсомольском проспекте, ночью в квартире Вадима была стрельба, а под утро менты увезли из двора труп одного из налетчиков. Все сходилось к тому, что полностью завалились племянники.

Уяснив себе все до самого конца, Гурам впал в буйство. Сокрушил старинную и очень дорогую китайскую фарфоровую вазу, украшавшую лестницу на второй этаж, разбил вдребезги красивый телефонный аппарат. Только Мкртыч и смог его утихомирить Сказал: иди, иди к этой суке! Это она мальчишек в Москву послала! Она в нашей беде виновата! Иди и скинь свой стресс! Вот такое слово сказал…

Гурам не пошел, нет, он ворвался в комнату, где заперли Ларису. Накинувшись на нее, словно дикий зверь, он разодрал на ней всю одежду и стал ее жестоко избивать, эту поганую тварь, ставшую причиной его горя. Бил до тех пор, пока она не задохнулась от собственного крика. И только после этого ринулся яростно насиловать ее, вбивая в нее всю свою животную злобу…

А потом брезгливо отпихнул от себя и, поднимаясь, позвал Мкртыча. Сказал, что отдает женщину им, но они должны оставить ее живой, чтобы показать мужу, когда тот будет пойман и привезен сюда для вынесения приговора.

Теперь же, раздумывая и понимая, что зря ослепила его злоба, когда узнал, что убили менты племянника, а другого наверняка повязали. И неизвестно, кто из них остался живым, и сможет ли один противостоять этим гадам и не развязать язык… А тут еще эта сука, от которой больше не будет никакой пользы, но одна опасность. «Это надо же… – думал он растерянно и с запоздалым сожалением, – загнать самого себя в такой угол, что поневоле приходится в заурядного «мокрушника» превращаться!.. Но и выхода иного тоже нет, придется убирать бабу, да побыстрее. Не дай Бог, выйдут на след менты, ведь не отвертишься. Ладно уж, теперь часок-другой ничего не решит, а тем, кому не досталось, могут обидеться. Не надо никогда своих обижать, да и бабу жалеть теперь ни к чему, не нужна она больше. Пусть заканчивают, а потом в бетон ее и в речку… в омут…»

Гурам отдал суровое распоряжение Мкртычу, у которого, заметил он, по обычно мрачному лицу было сейчас словно масло разлито. Неужели вот так: достаточно всего лишь бабы, чтоб даже у такого коршуна, как Мкртыч, в глазах истома и лень появились?

И в это время противно задребезжал телефонный аппарат, который Мкртыч успел поставить вместо разбитого. Гурам снял трубку и услышал торопливый, задыхающийся говорок, и не сразу сообразил, что звонит ему начальник местного отделения милиции. Но только почему-то начальник так и не назвал Гурама по имени.

– Слушай внимательно… к тебе едут… за тобой., быстро все убирай… – И тут же раздались короткие гудки.

Гурам, оторопев, еще несколько секунд держал трубку в руке и бессмысленно разглядывал ее, словно не зная, что делать. Но, увидев вопросительный и тревожный взгляд Мкртыча, сорвался и, отшвырнув трубку в сторону, заорал: – Чего ждешь? Бабу немедленно в машину и… куда хочешь! С глаз долой! Быстро! К… матери! Всех ко мне!

Мкртыч будто не врубился и не знал, что от него-то требуется. Непонятно, почему вдруг такая спешка. Куда надо бежать, куда мчаться? И при чем здесь такая хорошая баба?

Но Гурам с кулаками накинулся на него, и Мкртыч наконец понял, что случилось действительно что-то ужасное, иначе отчего бы так взвился хозяин! И он кинулся в подвал, где ребята так славно развлекались со случайно заброшенной в их постную – строг был хозяин – жизнь с такой замечательной женщиной…

– Ты когда будешь звонить Меркулову? – спросил Грязнов.

– Из первого же автомата, – машинально ответил Турецкий, глядя в окно «жигуленка» на пролетающие дома пригорода.

– Чудак-человек! – хмыкнул Слава и достал из бардачка трубку радиотелефона. – На…

Турецкий непонимающе посмотрел на него, улыбнулся и хлопнул себя по лбу.

– Я, кажется, уже совсем того… Нуда, конечно… лечиться пора, да? Володя, притормози, пожалуйста. – И когда Акимов прижался к обочине, сказал Ашоту строгим и беспрекословным голосом: – Смирно сидеть, понял? Слава, давай на выход.

Они отошли от машины на несколько шагов, правильно полагая, что этому армянину совсем необязательно знать, о чем они будут говорить со своим начальством, и раскрывать свои дальнейшие планы. Турецкий набрал домашний номер Кости. Тот откликнулся сразу, будто давно ждал этого звонка.

– С добрым утром, дорогой шеф, – сказал Саша умильным тоном. – Звоню с дороги. Можно докладывать?

– Саня, где тебя носит? – Раздраженный голос Меркулова выдавал его волнение. – Ты что, не мог раньше позвонить? Что, право, за детский сад! Я тут уже совсем извелся!

– А разве тебе Алексей Васильевич Зименков, наш бравый следователь, не звонил? Какая жалость, а я так просил его, так унижался…

– Перестань паясничать! Звонил, конечно, но ведь его доклад – это его, так сказать, интерпретация, а мне нужны подробности. Докладывай побыстрей, я ведь по вашей с этим наглым рыжим вине Шурочку уже, наверное, третий час на взводе держу, а известий от вас никаких. Надо же, в конце-то концов, совесть иметь! Никакого почтения к старшим, ни малейшего уважения к должности и чину!.. Ну что вы там успели натворить?

Константин Дмитриевич привычно «заскрипели-с», и их нудный голос раздражал бы, кабы Турецкий с Грязновым не знали, что причиной меркуловского занудства являлась совершенно искренняя забота о них же, беспутных мальчишках, даже если у этих мальчишек-полковников седые виски.

– Ну что, право, за самостоятельность такая! Ночные, понимаешь, похождения! Какие-то казаки-разбойники… У нас что, уже совсем перевелись оперативники, если старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры считает необходимым для себя лично домушников выслеживать по ночам? Так прикажешь понимать твою идиотскую инициативу? Погоди, это я еще твоего рыжего приятеля не вижу, хотя знаю, что рядом он с тобой стоит и прислушивается! Дай время, я ему все выскажу! Черт знает что такое… Не слышу возражений! Получается, что я прав?

Турецкий держал трубку на отлете, и поэтому они оба, переглядываясь и ухмыляясь, слушали пространный монолог, в общем-то полностью принимая упреки Меркулова и в душе понимая причину его волнения.

Наконец Саша решил, что они предоставили Косте времени для вынесения вердикта более чем достаточно и пора брать инициативу в свои руки. Без всякой учтивости и почтения он перебил своего начальника и стал сжато докладывать обо всех проделанных действиях, не отказав себе в удовольствии начать повествование со вкусных котлет, приготовленных специально для него Ниной Галактионовной. Поначалу Костя слушал и сопел, что было отлично слышно в трубке, но, когда началось собственно дело, замолчал, не задавая лишних вопросов. Впрочем, большую часть из того, что рассказывал Турецкий, он и так знал, не подвел Алексей

Васильевич, выполнил личную просьбу Турецкого, чем в какой-то степени и удар отвел от Саши, и Косте дал время все получше обдумать и быть готовым принять единственно правильное решение. Поэтому, когда Саша завершил доклад, высказал свои соображения о плане дальнейших действий и умолк в ожидании ответной реакции, Меркулов спросил лишь, откуда они звонят. Он так и сказал «они», во множественном числе, правильно полагая, что оба «товарища-юриста» сейчас слушают его. Турецкий ответил, что с дороги возле кольцевой, а что по Славиному радиотелефону – не сказал, ибо Меркулов именно тут устроил бы им обоим настоящий разнос за то, что не советовались каждую минуту. Слава одобрительно кивнул Турецкому, который понял, что думали они об одном и том же.

Костя немного помолчал и велел ровно через десять минут, не раньше, связаться с Шурочкой, которая находится на работе спозаранку и, вероятно, тоже выдаст им за художественную самодеятельность. Сам же Меркулов выезжает на службу, и дальнейшая связь – с прокуратурой. А Романова прикажет, что им делать дальше.

Ну, Костя, ну, размахнулся! Прикажет… Хотя именно Шурочке это можно. Другой бы кто – послали бы подальше. Или согласились, однако сделали бы по-своему.

Они посоветовались: подождать и покурить наконец в охотку на свежем воздухе или мчаться дальше? В принципе если не возникнет нужда ехать в центр, в Генпрокуратуру, что, кстати, сейчас не очень желательно, то по МКАД до Щелковского шоссе удобнее да и быстрее, все-таки по кольцу, никаких тебе светофоров. Правда, сегодня, кажется, суббота и народ за город потянулся… Живут же люди!

Подошли к машине. Саша дал сигарету Акимову, сидевшему за рулем, спросил у Ашота, Не желает ли присоединиться. Тот кивнул. И Грязнов, освободив ему руки, скованные за спиной, сцепил их наручниками спереди, чтобы парень мог держать сигарету. И при этом назидательно заметил, что, не занимайся Ашот хреновиной, летал бы сейчас вольной птицей и девиц охмурял, а не маячили бы перед ним тюремные нары. Эх, воспитатели ваши, мать их…

А тут и время снова звонить подошло.

Александра Ивановна Романова, вероятно уже детально обсудившая с Меркуловым все аспекты предыдущих деяний

Грязнова с Турецким, не стала вы – азывать им свое недовольство, а с ходу взяла быка за рога

– Это Славкина, шо ли, идея насчет Никиты Емелья-ненко? Ага? Поддерживаю. Хоть одна, слава те, Господи, разумная мысль нашлась в ваших, хлопцы, извиняйте, дурьих башках. И потому поступаем так. Никита мной уже упрежден. Дмитрии, – это она имела в виду Меркулова, – умчался на службу и передаст тебе, Саня, с Емельяненкой ордер на проведение опермероприятий – обыск, задержание и так далее. Ждите Никиту с его хлопцами и оперативно-следственной бригадой возле поста ГАИ у съезда с кольца на Щелково. Но без него– ни шагу, ни-ни. Хоть одна среди вас толковая голова будет. Считайте это нашим с Костей приказом. А то я вас знаю, все норовите поперек батьки в пекло носы засунуть! Никиту назначаем старшим в операции, его слово для всех – закон. Не прокурорское это дело – оперативной работой заниматься. Не повторяю. И скажи еще своему дружку-приятелю: ежели чего случится, шкуру спущу и отыму лицензию. Закрою его лавочку, ко всем чертям, понял?

Ого! «Дружки-приятели» лишь переглянулись: кажется, Шурочку тоже понесло. Пора кончать беседу.

– И за этого, Ашота – да? – вы мне тоже головами отвечаете! – гремела Романова. – Ну зачем вы его с собой потащили? Неужели не понятно, это ж единственный теперь свидетель, от которого ко всей этой банде ниточка тянется! Второго-то у вас уже нету! Глаз с него не спускать!..

Ну уж это последнее они и сами отлично понимали. Шурочка могла бы и не переживать. К тому же не время сейчас было объяснять ей, что, не будь с ними Ашота, они бы еще целый день потратили на выяснение, куда могли увезти заложницу. Впрочем, Романова наверняка и сама все понимала, а ворчала оттого, что была заведена уже неудачами и просчетами, которых не должно было быть, если бы они предварительно посоветовались, а не сунулись в квартиру очертя голову

– Все, хлопцы, – как-то гулко, будто труба иерихонская, выдохнула остатки гнева Романова. – Ни пуха вам… Но без Никитки никуда. Знает он, оказывается, этого вашего Гурама, понятно? И давно зуб на него имеет

Послышались короткие гудки отбоя, и Саша отключил телефон.

Предупреждение Шурочки вообще-то пришлось как нельзя кстати. Оно снимало целый ряд чисто тактических проблем, связанных с действиями оперативной группы. В доме Гурама их могло ожидать все что угодно, включая вооруженное сопротивление. И без соответствующей высокопрофессиональной поддержки ребят– спецназовцев или омоновцев, как их ни называй, – им двоим, поскольку Акимову так и так придется сторожить Ашота, делать там было бы просто нечего. Их задавили бы как котят, и концов не – найти. Молодцы начальники, оперативно и, главное, в высшей степени грамотно вопрос решили, а ведь нынче, как было замечено Сашей несколько раньше, – суббота. Всеобщий выходной. Но – не для всех.

Никому никого ждать не пришлось. К гаишной будке, где припарковался акимовский «жигуль», буквально спустя минуту подкатила вереница машин, возглавляемая бело-голубым полицейским «фордом» с мигалками на крыше. За Емельяненко двигался закрытый микроавтобус, а следом крытый «газон», полный ребят в камуфляже. Основательная получилась группа.

Турецкий перешел в автомобиль Емельяненко, и машины, быстро набирая скорость, понеслись в сторону Щелкова.

Саше в принципе доводилось встречаться с Никитой, и представлять их друг другу не было никакой надобности. Поэтому они просто пожали друг другу руки, причем Турецкий, похвалявшийся крепостью своего рукопожатия, отметил не без зависти железную жесткость ладони сухощавого и, видно, отменно тренированного полковника, а тот гостеприимно подвинулся на заднем сиденье, освобождая рядом с собой место для «генерального важняка».

– Ну рассказывай, – подмигнул он совсем по-простецки, – и, если можно, поподробней. Схему я примерно знаю. Да и время у нас имеется.

И Саша в третий уже раз за это утро повторил для Емельяненко рассказ о своих с Грязновым похождениях. Тот слушал предельно внимательно, хотя взгляд его рассеянно вроде бы скользил по окрестностям, проносящимся за окнами мощной машины.

– Этот Гурам – птица непростая, – сказал он, выслушав Сашу. – Я его давно пасу, но срывается, мерзавец, < крючка. Осторожен и умен. Если и прокалывается, то по таким пустячным мелочам, что наша благословенная прокуратура даже и внимание обращать не желала. А еще, – Никита нагнулся к Саше, – у меня имеется совершенно определенное подозрение, что кто-то, такой же ушлый и деловой, – он показал глазами наверх, – хорошо его охраняет от нас.

Никита потер ладонями свои широкие залысины ухватил, подобно Мефистофелю, всей горстью крепкий подбородок и откинул крупную голову на спинку сиденья. Помолчали.

– Впрочем, и он меня тоже знает… Послушай-ка, Саш, – так вышло, что они, не сговариваясь, сразу перешли на «ты»: ну, во-первых, считай, ровесники, а во-вторых, все-таки вместе на одно опасное дело мчались, не до этикета и условностей. – А ведь если заложница у него окажется, как уверяет этот твой рэкетир-домушник, дело у Гурамчика может запахнуть керосином. Причем в любом случае, даже если он ее в настоящий момент поит чаем с клубничным вареньем. А если проклюнется и его участие в организации убийства папаши этой дамочки, то вообще на основательный срок потянет Или – зеленку на лоб И он сам не может не понимать этого. А поэтому… что?

– Ну? – еще не сообразив, поторопил Саша.

– А то, что он сделает, если уже не сделал, буквально все, чтобы доказать, что ни сном ни духом никакого отношения к ней не имеет, не видел, не знал и даже не догадывался. Какие же выводы? – продолжал рассуждать будто с самим собой Никита. – Где его дом, я знаю. Над речкой Учей как раз. И место красивое, и дом превосходный, и ограда, и охрана и есть даже где труп спрятать: река длинная. Так, стало быть. Знаю я и начальника Фрязинского УВД Малахова. Он пока, хочу думать, не в курсе наших дел, но исключать тем не менее ничего нельзя: у нас, в областном управлении, далеко не ангелы сидят. Бывали проколы, а концов так до сих пор и не отыскали. Не можем, понимаешь. Но, по-моему, не хотим Вот так. Поэтому, повторяю, не исключено – надо готовиться к худшему варианту, – что уже могли позвонить и предупредить. Мою ораву незаметно на крыло не поднимешь, тем более в субботу. Ясно же, что не на пикник собрались

Вот потому заложницу мы можем вообще не найти. Но следы ее – это ваша с Грязновым работа, вы специалисты. Значит, предлагаю следующее. Ребят с ходу на оцепление, и чтоб муха мимо не пролетела. У Гурама в доме, по моим прикидкам, десятка полтора резвых таких мужичков наберется. Но против моих они – пыльные мешки. Если только по дури палить не начнут… А сами мы сперва заскочим к Малахову. Надо будет его с собой захватить. Очень, понимаешь, хочу на его физиономию посмотреть, когда мы Гурама, абсолютно уверен – дружка его, потрошить станем. Но обязательно по высшему разряду. Есть у меня одно сильное подозрение, но не хочу раньше времени. – И Никита замолчал, уставившись в окно. – А ты эту женщину видел? – спросил вдруг

– В ее квартире, где мы этих армян брали, ее фото на стене видел. Очень, скажу тебе, эффектная блондинка. А что?

– Жаль… – вздохнул Никита. – Просто ты не видел этого Гурама, а я видел. И знаю, как у него глаза на красивых баб вспыхивают… Ну ладно, с нами доктор, как говорится. Я подумал, что эта шпана на все способна…

– Тогда тем более – еще хуже для Гурама.

– Для нее хуже, – нахмурился Емельяненко. – Если она еще жива. А о Гураме и говорить нечего. Ну а куда же все-таки подевался ее благоверный-то?

– Ищем, – коротко и недовольно ответил Турецкий.

– Можете не найти…

– Это почему же?

– Сколько, говоришь, времени-то прошло, как пришили дела?

– Через час как раз двое суток с момента убийства. Предполагаемого. Заключение эксперта еще не видел.

– И ты думаешь, что этот Богданов, превосходно распланировав всю свою операцию и обведя вокруг пальца даже такого волчару, как Гурам, где-то сидит и ждет, когда вокруг его горла петля затянется? Твоя или этого Гурама? Они ж ведь подобного не прощают, можешь мне поверить, и угрозы их совсем не пустой звук, я знаю. – Никита снова вздохнул. – И по-моему, вы уже опоздали, братцы. Наша нынешняя эсэнговина, или бывшее союзное пространство, столь велика и обширна, что затеряться на ее просторах – самое милое дело. Ночь езды поездом в любую сторону, а самолетом – так вообще час лету, и ты за границей. Вне нашей с тобой досягаемости. На сегодня, понимаешь? Лично я бы на его месте только так и поступил. Авиакассы сперва проверьте, ребята…

– Ты прав.

Действительно, что можно возразить против железной логики опытного оперативника? Об этом вчера, кстати, тоже шла речь, и Полунин, если он не пропустил мимо ушей указание Романовой еще там, в квартире убитого старика, должен был сегодня с утра как раз этим вопросом в первую очередь и заняться. Ведь пока подозрение падало только на Вадима Богданова. И фотографию его надо было размножить, но где ж ее было взять? В собственной его квартире? Но там были совсем другие дела и заботы… Однако подозрение – еще не доказательство. И был ли он убийцей или нет, надо еще доказывать. То есть для начала дождаться хотя бы результатов судебно-медицинской экспертизы.

Кстати, то, что его не было дома, – тоже не доказательство. Мало ли, где и у кого может заночевать молодой мужик, сбагривший, прости Господи, таким образом свою, скажем, не совсем молодую жену. А то, что она эффектна и красива, – совсем не главное. И демонические сирены, сказывают, неплохо выглядели, а пели еще краше, врт только ни смотреть, ни слушать их не рекомендовали мифологические путеводители. А так-то вообще отчего же?.. Но вот организовать всю эту катавасию, судя по показаниям армян, а также информации, которую получили от живого еще старика Константиниди Романова и Грязнов, вполне мог Богданов. Может быть. Однако нужны веские доказательства.