Текст книги "Проклятие волков. Век нерешительности. Рассказы"

Автор книги: Фредерик Пол

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

7

Вновь начался год, год, который по календарю длится тысячу восемьсот двадцать пять дней, сорок три тысячи восемьсот часов. Сначала наступили примерно семьдесят дней весны, в течение которых обновленное Солнце заливало теплом льды, и океаны, и камни, а они с жадностью поглощали его. Льды плавились, океаны нагревались, а камни, наконец, становились приятно теплыми на ощупь, а не ледяными.

Весна привела в волнение десять миллионов граждан – они снова выжили… Фермеры снова копались в земле, угольщики торжественно запечатали свои печи и временно занялись плотничным делом или ремонтом дорог, а полторы тысячи приверженцев Культа Льда из всей Северной Америки начали паломничество на Ниагару, посмотреть, как вскрывается река.

Затем наступало лето, долгое и знойное. Растения быстро созревали, и фермеры быстро готовили землю для новых посадок и вновь собирали урожай, а потом, уже в последний раз, сажали снова. Прибрежные города, как обычно, затоплялись разливающимися потоками воды с полярных шапок, доставляя утонченное удовольствие тем, кто любил Погружения в Воду. Отличный год, говорили они друг другу, виноградный год – плоская вершина Здания-Стрелы исчезла в пламени заката.

И всю весну и лето Глен Тропайл учился быть Волком.

Путь лежал, как он, к своему неудовольствию, обнаружил, через детский сад городка-колонии. Это было не то, чего он ожидал, но имело то преимущество, что пока его подопечные учились, он учился тоже.

Идя на шаг впереди трехлеток, он узнал, что «волки» отнюдь не грабители «овец», между ними существовали гораздо более сложные экологические отношения. Повсюду среди Овец жили Волки, они были закваской, ферментом этого общества.

Примитивно просто воспитатель объяснял:

– Сыновья Волка хорошо соображают, когда дело касается чисел и денег. Как и вы, ваши друзья играют на деньги, как только начинают говорить, и вы умеете подсчитать проценты и сложные проценты, когда захотите. Многие этого не могут.

Верно, подумал про себя Тропайл, читая вслух малышам. Именно так с ним и было.

– Овцы боятся Сыновей Волка. Те из нас, кто живет среди них, подвергаются постоянной опасности; его могут обнаружить и убить. Хотя обычно Волк может защититься от любого количества Овец.

Снова верно.

– Одно из самых опасных поручений, которое может получить Волк, – это жить среди Овец. Но это очень важно. Без нас они бы погибли – от застоя, разложения, в конце концов от голода.

Дальнейших разъяснений не требовалось. Овцы не могли починить даже свои заборы.

Проза была до жути проста. А дети были до жути – он споткнулся, подыскивая слово, но ему все-таки удалось придумать его – конкурентоспособны. Он обнаружил, что словесные табу продолжали довлеть даже после того, как он преодолел табу в поведении.

Это несколько угнетало: в том возрасте, когда будущие Граждане учили бы Правила Поведения для Малышей, эти дети учились драться. Вечный спор о том, кто будет Биг Билл Зекендорф в странной игре, которая называлась «Зекендорф и Хилтон», иногда заканчивался, разбитыми носами.

И никто – совсем никто – не размышлял о Взаимосвязи.

Тропайла предупредили, чтобы и он этого не делал. Хендл мрачно сказал:

– Мы не понимаем этого. А то, чего мы не понимаем, нам не нравится. Мы подозрительные животные, Тропайл. Когда дети немного подрастают, мы достаточно тренируем их для того, чтобы они могли один раз погрузиться в Медитацию и прочувствовать, что это такое, – или, по меньшей мере, притвориться. Если им придется жить среди Граждан, этого им хватит. Но большего мы не разрешаем.

«Не разрешаем?» Почему-то это слово раздражало; почему-то его надпочечники начали сокращаться.

– Не разрешаем! У нас есть некоторые подозрения, а наверняка мы знаем, что иногда во время Медитации люди исчезают. В разговорах Овец о Перемещении достаточно правды. Мы не хотим исчезать. Не погружайся в Медитацию, Тропайл. Слышишь?

Но позднее он вынужден был поспорить по этому вопросу. Он выбрал минуту, когда Хендл был не занят, вернее, не занят настолько, насколько было возможно для этого человека. Все взрослое население колонии было на площадке, которую они использовали как учебный плац; когда-то это было «футбольное поле», как сказал Хендл. Они занимались строевой подготовкой, которая проводилась регулярно два раза в неделю; лишь небольшая плата за то, что живешь среди свободных и прогрессивных Волков, а не скучных, теплокровных Овец. Тропайл очень запыхался, но бросился на землю рядом с Хендлом, затаил дыхание и проговорил:

– Хендл, насчет Медитации.

– Что такое?

– Ну, может быть, ты не совсем понимаешь. – Он подыскивал слова. Он знал, о чем он хочет сказать. Как может быть плохо то потрясающее ощущение, которое возникает, когда чувствуешь Единство? И в конце концов, Перемещения настолько редки, что вряд ли стоит принимать их во внимание. Но он не был уверен, что сможет разъяснить это Хендлу таким образом. Но попытался:

– Хендл, когда Медитация удачна, ты – одно целое со Вселенной. Понимаешь, что я хочу сказать? Это чувство ни с чем не сравнимо. Этот покой, красоту, гармонию, спокойствие невозможно описать.

– Это самый дешевый в мире наркотик, – фыркнул Хендл.

– Послушай, на самом деле…

– И самая дешевая в мире религия. Разорившимся идиотам не по карману золоченые идолы, поэтому они созерцают свои собственные пупки. И только. Им не по карману спиртное. Они даже не могут позволить себе напрячь мускулы, чтобы глубоко вздохнуть и основательно провентилировать легкие, чтобы дойти до состояния кислородного опьянения. И что же остается? Самогипноз. Ничего больше. Это все, на что они способны, этому они и учатся, это они считают приятным и полезным, и все довольны.

Тропайл вздохнул. Хендл так упрям. Неожиданно ему в голову пришла мысль. Он приподнялся на локтях.

– А не забываешь ли ты кое о чем? А как же Перемещение?

Хендл сердито посмотрел на него.

– Это как раз то, чего мы не понимаем.

– Но, наверняка, самогипноз не объясняет…

– Наверняка объясняет, – зло передразнил Хендл. – Хорошо. Мы не понимаем всего этого и боимся. Но, умоляю, не говори мне, что Перемещение – это высший Самопроизвольный Акт, Полное Отрицание Двойственности, Соединение с Брахм-Землей и прочую чушь. Ты не знаешь, что это такое. Мы тоже. – Он начал вставать. – Мы знаем лишь то, что люди исчезают, а мы этого совсем не хотим. Поэтому мы не медитируем. Ни один из нас, включая тебя.

* * *

Глупость вся эта муштровка сомкнутого строя. Разве можно победить недосягаемую Пирамиду в Гималаях обходным маневром с флангов?

Но не совсем глупость. Муштровка и рацион в три тысячи пятьсот калорий в день способствовали тому, что тело Тропайла обрастало мускулами, мясом, а мозг при этом сохранял живость. Он не утратил дар быстро воспринимать все вокруг, своей энергии, всего того, что отличало Волков от Овец. Но в нем появилось и новое чувство. Счастье? Ну, если счастье – это сознание цели и надежды на то, что эту цель можно достичь, тогда счастье. Никогда раньше в своей жизни он не испытывал этого чувства. Всегда лишь секреция надпочечников была причиной того, что он добивался превосходства, это прошло или почти прошло, потому что было позволено в том обществе, в котором он жил сейчас.

Глен Тропайл пел, когда работал на тракторе, вспахивая оттаивающие поля Джерси. И все же слабое сомнение оставалось. Отряды против Пирамид?

Тропайл остановил трактор, убавил обороты двигателя и вылез. Было жарко, стояла середина лета пятигодичного цикла, навязанного Пирамидами. Настало время немного отдохнуть, а может быть, и перекусить.

Он присел в тени дерева, как это делают фермеры, и развернул сэндвичи. Он был лишь в миле от Принстона, но можно было подумать, что он в преддверии ада. Кроме него, не было ни души. Овцы не подходили близко к Принстону – так уж «получалось», специально. Он уловил какое-то движение, но когда встал, чтобы разглядеть получше, что там, в лесу, на другом краю поля, все исчезло. Волк? Настоящий волк? Но это мог быть и медведь. Ходили слухи о волках и медведях в окрестностях Принстона. И хотя Тропайл знал, что большая часть слухов прилежно распространяется людьми, подобными Хендлу, он знал также, что частично они верны.

Поскольку он уже стоял, он набрал соломы из «прошлогодней» в рост человека травы, набрал под деревьями палок, соорудил небольшой костер и поставил кипятить воду для кофе. Затем он сел и в задумчивости стал есть сэндвичи.

Возможно, это и было повышением – переход из детского садика на работу в полях. Хендл обещал место в экспедиции, которая откроет, быть может, что-нибудь новое, великое и полезное о Пирамидах, но это еще могло и сорваться, потому что экспедиция отнюдь не была готова.

Тропайл задумчиво жевал сэндвичи. Почему же работа по подготовке экспедиции так далека от завершения? Было абсолютно необходимо попасть туда в самую теплую погоду – в любое другое время года Эверест был неприступен; поколения альпинистов доказали это. А это самое теплое время быстро уходило.

Охваченный неприятным чувством, он подбросил еще несколько веток в костер и задумчиво уставился в котелок с водой. Пламя достаточно жаркое, рассеянно заметил он. Вода почти кипит.

На полпути к краю света, Пирамида в Гималаях почувствовала, услышала или определила на вкус разницу.

Вероятно, высокочастотные импульсы, которые издавали непрерывное би-би-би, сейчас стали издавать би-бип, би-бип. Может быть, электромагнитный «вкус» инфракрасного был сейчас чуть-чуть приправлен ультрафиолетовым. Словом, каким бы ни был сигнал, Пирамида его узнала.

Часть урожая, за которым она ухаживала, был готов для сбора.

Распускающийся бутон имел имя, но Пирамидам нет дела до имен. Человеку по имени Тропайл тоже не было ведомо, что он созревает. Тропайл знал лишь то, что впервые почти за год ему удалось уловить каждую стадию из девяти совершенных состояний закипающей воды в их самой идеальной форме.

Это было как… как… это было ни с чем несравнимо, и никто, кроме Наблюдателя за Водой, не мог понять этого. Он наблюдал, он оценивал. Он уловил и поглотил мириады тончайших оттенков времени, меняющейся прозрачности, изменения звука, распределения кипения, слабого, слабого запаха пара.

Когда все закончилось, Глен Тропайл расслабил конечности, и голова его упала на грудь. Это была, подумал он, воспринимая все безмятежно, с кристальной ясностью, редкая и идеальная возможность для Медитации. Он думал о Взаимосвязи. (Над его головой в чистом спокойном воздухе появилось колеблющееся стекловидное уплотнение). В том стертом палимпсесте, который когда-то был мозгом Глена Тропайла, не появилось и мысли об Оке. Не было никаких мыслей ни о Пирамидах, ни о Волках. Вспаханного поля перед ним тоже не существовало. Даже вода, с веселым бульканьем выкипающая из кружки, перестала им восприниматься; он погружался в Медитацию.

Время шло, а может быть, остановилось; для Тропайла это было безразлично; времени не существовало. Он очутился на пороге Постижения. (Око над ним бешено крутилось.)

Вдруг что-то дало осечку. То ли помешало жужжание мухи, то ли дернулся мускул. Частично Тропайл вернулся к реальности, он почти глянул наверх, он почти увидел Око…

Но это не имело значения. То, что действительно было важно, единственное, что было в мире, заключалось в его мозгу. И он знал, что скоро отыщет это. Еще одна попытка!

В его мозгу появился вопрос, который не имел ответа, но который вытеснил из головы все другие мысли, очищая мозг:

Если звук ладошек друг о друга – хлопок, то какой звук производит одна ладошка?

Осторожно, не торопясь, он рассматривал этот вопрос, символ тщетности ума, а следовательно, путь к Медитации. Непознаваемость собственной личности наполняла его.

Он был Гленом Тропайлом. Но он был больше, чем Глен Тропайл. Он был кипением воды… а кипящая вода – это был он; он был нежным, теплым огнем, который сам был, да, был небесным сводом. Потому что одна вещь была другой вещью; вода была огнем, а огонь – воздухом. Тропайл был первым пузырьком в закипающей воде, а кипение горячей, хорошо нагретой воды было собственно Личностью, было…

Ответ на безответный вопрос становился все яснее, мягче. А затем, сразу, но не внезапно, ведь времени не существовало, он вдруг возник. Ответ был в нем, но был им самим, небосвод был ответом, и ответ принадлежал небу, теплу, всему теплу, которое наполняло мир, и всей воде, и ответ был… был…

Тропайл исчез. От мягкого удара грома, последовавшего за этим, заплясали язычки пламени и заколебалась струйка пара, потом огонь успокоился, пар – тоже. А Тропайл исчез.

8

Хендл пробирался сквозь высокую траву, ориентируясь на негромкое тарахтение дизеля. Он был зол.

Вероятно, было ошибкой взять этого Глена Тропайла в колонию. Он больше Гражданин, нежели Волк. Нет, брось это, подумал Хендл. Он больше Волк, чем Гражданин. Но кровь Волка в нем подпорчена Овечьей кровью. Среди Граждан он вел себя как Волк, но несмотря ни на что, он не отказался от некоторых овечьих привычек. Медитация. Его предупреждали насчет этого. Но разве он перестал?

Нет.

Если бы дело было за Хендлом, Тропайл вновь оказался бы среди Овец или умер бы. К счастью для Тропайла, не все зависело от Хендла. Общество, в котором жили Волки, ни в коей мере не было демократичным. Но у руководителя имелось определенное обязательство перед избирателями: он не мог позволить себе ошибиться. Подобно Вожаку Волчьей Стаи, который защищал Маугли, он должен был защищать свои действия от нападок; если бы ему это не удалось, стая свергла бы его.

А Иннисон считал, что Тропайл им нужен, несмотря на то, что в нем была примесь крови Граждан, и даже именно поэтому.

Хендл кричал:

– Тропайл, Тропайл, где ты? – Ответом был только шум ветра и стук дизеля. Это безумно злило. Хендлу было чем заняться, кроме как искать Тропайла. Где же он? Вот дизель, работающий впустую, вот борозды, распаханные Тропайлом. Вот небольшой костер…

А вот и Тропайл.

Хендл застыл, открыв рот, чтобы позвать Тропайла.

Да, это был Тропайл. Он смотрел сосредоточенным, застывшим взглядом на костер и маленький котелок, который на нем стоял. Взгляд неподвижен. Он был погружен в Медитацию. А над его головой, подобно неровному стеклу в раме, было то, чего Хендл боялся больше всего на Земле. Око.

Тропайла лишь секунды отделяли от Перемещения… чем бы это Перемещение ни было.

Может быть, наконец настало время узнать, что же это такое! Хендл отступил назад и спрятался в высокой траве, встал на колени и достал радиопередатчик из кармана. Он с волнением вызывал: «Иннисон! Иннисон! Да ради Бога, позовите же кто-нибудь Иннисона!» Секунды шли, кто-то отвечал ему, наконец появился Иннисон.

– Слушай, Иннисон! Ты хотел застать Тропайла в момент Медитации? Сейчас как раз подходящий случай. Старое пшеничное поле, южный конец, под вязами вокруг ручья. Понял? Будь как можно быстрее, Иннисон, – над ним образуется Око.

Удача! Какая удача, что они были готовы к этому, просто повезло, потому что вертолет, который Иннисон терпеливо собирал для штурма Эвереста, был уже готов и загружен приборами, предназначенными для взвешивания и измерения ауры свечения эманаций вокруг Пирамиды. Сейчас, когда понадобилось, они были под рукой. Это была удача, но нужно было спешить. И прошло лишь несколько минут, прежде чем Хендл услышал дрожащий гул вертолета, увидел крутящиеся низко над изгородью лопасти, увидел, как клонится до земли изгородь за вязами. Хендл осторожно поднялся и выглянул. Так, Тропайл все еще здесь, и Око все еще над ним. Но шум вертолета нарушил таинство. Тропайл пошевелился. Поверхность Ока пошла волнами, оно задрожало…

Но не исчезло.

Благодаря того, кто у него считался Богом, Хендл окольным путем обежал вязы и присоединился в вертолете к Иннисону, который яростно замыкал переключатели и настраивал линзы.

Они видели, что Тропайл сидит, а Око над его головой становится все больше и подплывает все ближе. У них было время, много времени; о, почти минута. Они направили на молчаливого, ничего не ведающего Тропайла все приборы, какие были на борту вертолета. Они ждали, когда Тропайл исчезнет.

И он исчез.

Они присели при ударе грома, когда воздух заполнил место, где был Тропайл.

– Мы получили то, что ты хотел, – сурово промолвил Хендл. – Давай посмотрим показания приборов.

В течение всего Перемещения высокопрочная магнитная пленка на вращающейся катушке со свистом пролетала по двадцати четырем записывающим головкам со скоростью сто футов в секунду. Все измерительные приборы, которые они смогли придумать и смастерить, имели выход на записывающие головки. Погруженные на вертолет, эти приборы были предназначены для использования на Эвересте, а сейчас все они были направлены на Глена Тропайла. На момент Перемещения у них были показания изменений в электрическом, магнитном, гравитационном, радиационном и молекулярном состояниях, которые происходили вблизи Тропайла каждую микросекунду.

Менее чем за минуту они добрались до лаборатории, которая находилась в мастерской Иннисона. Но потребовались часы, чтобы, направляя магнитные импульсы в машину, которая превращала их в кривые на миллиметровке, получить нечто, напоминающее ответ.

Он сказал:

– Ничего таинственного. Я хочу сказать, ничего таинственного, за исключением скорости. Хочешь знать, что произошло с Тропайлом?

– Да, – ответил Хендл.

– Пучок электростатических лучей, поддерживаемый пинг-эффектом, выпустили приблизительно от азимута Эвереста (Бог знает, как они осуществляют подъем) и зарядили положительно и его, и пространство вокруг. Заряд большой; приборы зашкаливает. Они оттолкнулись. Его подбросило вверх, на метр от земли, затем был применен коррегирующий вектор; когда его было видно в последний раз, он мчался в направлении планеты Пирамид. Мчался так, что я сомневаюсь, доберется ли он туда живым. Требуется какое-то время, какая-то, довольно большая, часть секунды, и его протеин свернется, он почувствует себя плохо и погибнет. Но если снимут с него заряд сразу по прибытии, а мне думается, что они поступят именно так, он будет жить.

– Трение…

– К черту трение, – ответил Иннисон спокойно, – он находится в воздушной капсуле, и трения нет. Как? Я не знаю. Как они сохранят ему жизнь в космосе без заряда, который задерживает воздух? Я не знаю. Если они не сохранят заряд, смогут ли они превысить скорость света? Я не знаю. Я рассказываю тебе о том, что произошло, но не могу сказать как.

В задумчивости Хендл встал.

– Это кое-что, – проговорил он с завистью.

– Это больше того, что мы когда-либо знали. Полная запись в момент Перемещения.

– У нас будет больше, – пообещал Хендл. – Иннисон, сейчас ты знаешь, что нужно искать. Следи за этим. Пусть все детекторы работают двадцать четыре часа в сутки. Включи все, что у тебя есть, что может обнаружить признак наложенной модуляции. При малейшем признаке – или даже при намеке, что, может быть, есть признак – обязательно позови меня. Даже если я ем, сплю или предаюсь любовным утехам. Зови меня, слышишь? Может быть, ты был прав насчет Тропайла; может, он действительно принес пользу. Может быть, он доставит хлопот Пирамидам.

Иннисон, переключив катушки на перемотку, задумчиво произнес:

– Очень плохо, что они унесли его. Мы могли бы использовать больше данных.

– Очень плохо?

Хендл резко рассмеялся.

– Может быть и нет. На этот раз им попался Волк.

Пирамиды действительно получили Волка – факт, который не имел для них ни малейшего значения.

Нельзя узнать, что «имело значение» для Пирамид, можно лишь строить догадки, но можно знать точно, что у них не было способа отличать Волка от Гражданина.

Планета, которая была им домом, – двойник Земли – была маленькой, темной, лишенной атмосферы и воды. Она была похожа на соты и начинена мириадами приборов.

Давно, когда техника являлась логическим следствием войны, роскоши, деятельности правительства, досуга, их Солнце истощило свою мощь, и примерно в то же самое время у Пирамид закончились Компоненты, которые они ввозили с соседней планеты. Они использовали свои последние Компоненты, чтобы воплотить свою тупую метафизику деления на части и толкания. Они подтолкнули свою планету.

Они знали, куда ее толкать. Каждая пирамида была радиоастрономической обсерваторией, мощность и точность которой не могли представить радиоастрономы Земли даже в самых смелых мечтах. Для начала они построили приборы, которые помогали их обнаженным органам чувств. Они погрузились в своего рода спячку, сведя свою деятельность почти на нет, оставив лишь небольшую «команду», и направились к Солнцу. У них были все основания считать, что они найдут там больше Компонентов. Так оно и получилось.

Тропайл был одним из самых новых, и единственное, что отличало его от других, это то, что он был самым свежим из предназначенных в запас.

Религия, или философия, которую он исповедовал, делала его весьма пригодным на роль Компонента. Медитация, заимствованная из дзен-буддизма, была для Пирамид нежданным подарком, хотя, конечно, они не имели ни малейшего представления о том, что за этим стоит, и, уж конечно же, их это не «интересовало». Они знали только то, что в определенное время определенные потенциальные Компоненты становятся Компонентами, которые больше не являются потенциальными, а фактически созрели для сбора. Им было выгодно, чтобы умы, которые они собирают, были абсолютно чисты – это делало ненужным этап их очистки.

Тропайла «собрали» в тот момент, когда его заторможенное сознание было чисто, потому что он не интересовал Пирамиды как сущность, наделенная волей и пониманием. Они использовали мозг человека и его органы чувств лишь как сырье. Они использовали число Рашевского – гигантское, гораздо больше астрономического, выражение, которое определяло количество коммутативных операций, выполняемых человеческим мозгом. Они использовали «субцепцию», явление, посредством которого человеческий мозг, лишенный сознания, реагирует непосредственно на стимулы; отключение мозгового цензора; отсутствие решения типа «должен-ли-я или не должен-ли-я», которое предшествует каждому сознательному поступку.

Они были Компонентами. Совсем не желательно, чтобы выключатель у вас в спальне имел свой собственный ум; если вы включаете свет, то вы лишь хотите, чтобы он включился. Так же и Пирамиды.

Компонент был нужен в промышленном комплексе, который преобразует продукты катаболизма в продукты анаболизма.

Имея большой опыт, который они накопили с момента высадки на планету, Пирамиды получили tabula rasa, которую звали Глен Тропайл. Он прибыл целым, завернутым в воздушное одеяло. Окоченевшего умственно и психически в момент вялой пустоты, которую ему давала Медитация – кома психического пьяницы, – его перенесли на подушке отталкивающихся зарядов, и, когда он мертвым грузом опустился на планету, мгновенно убрали лишние электростатические заряды.

В этот момент он все еще был человеком, только спящим. Кольцеобразные поля, которые они использовали для того, чтобы поднимать и опускать, схватили его и поместили в плотную цистерну с питательным раствором. Таких цистерн было много, готовых, ждущих своей очереди.

Цистерны можно было двигать, и та, в которой был Глен Тропайл, действительно двигалась к комплексу обмена веществ, где уже было много других цистерн, все они были заняты. Это была теплая комната – Пирамиды не тратили энергию на такие пустые вещи, как комфорт в приемном центре. В этой комнате Глен Тропайл постепенно возвращался к жизни. Его сердце вновь начало биться, в груди появилось едва заметное движение, когда его оцепеневшие легкие сделали попытку дышать. Но постепенно движения замедлились и прекратились. В этих пустяках тоже не было нужды. Питательный раствор снабжал всем.

Тропайла «вмонтировали в цепь».

Единственным настоящим проводником поначалу был временный проводник – тонкий электрод, стерильно введенный в большой нерв, который ведет к райненцефалону – «обонятельному мозгу», к той области мозга, в которой находятся центры удовольствия, определяющие поведение человека. (Более тысячи земных Компонентов было испорчено и выброшено, прежде чем Пирамиды так точно определили местоположение центров удовольствия.) Пока Компонент Тропайл «программировался», проводник поощрял его крошечными импульсами, когда он функционировал правильно, и эти импульсы заставляли его тело гореть от животного удовлетворения. Вот так просто. Через какое-то время проводник убрали, но к тому времени Тропайл полностью «усвоил» задачу. Условные рефлексы были выработаны. На них можно было рассчитывать в течение всей долгой и полезной жизни Компонента.

А эта жизнь действительно могла быть очень долгой. Так получилось, что в цистерне с питательной жидкостью, которая стояла рядом с цистерной Тропайла, лежал Компонент с восемью ногами и хитиновыми ободками вокруг глаза. Он пролежал в такой цистерне более 125 000 земных лет.

* * *

Затем Компонент включили в работу. Он открыл глаза и увидел, сенсорные нервы его конечностей осязали, мускулы его рук и пальцы ног работали.

Где же находился Глен Тропайл?

Он был там, невредимый, но Тропайл-зомби, лишенный воли и памяти. Он был машиной, но одновременно и частью еще более огромной машины. Он в такой же степени имел пол, как и фотоэлектрический элемент, его политические взгляды напоминали политические взгляды транзистора, его амбиции были амбициями ртутного переключателя. Он ничего не знал о сексе, страхе или надежде. Он знал только две вещи. Ввод и Вывод.

Вводом ему служил экран с маленькими огоньками на доске перед его открытым лицом. А также изменения проходящего через воду шума от громкоговорителя, некоторые запахи, давление, жара или боль.

Выводом ему служили танцующие манипуляции кнопок и клавишей, подсказываемые изменениями на Вводе и ничем больше. Между Вводом и Выводом лежал он, Глен Тропайл, живой Черный Ящик, который мог выполнять огромное количество переключений, равное числу Рашевского, и ничего больше.

Его запрограммировали на выполнение особой задачи – прогонять химическое вещество, которое называется 3, 7, 12-тригидроксихоланная кислота и которая присутствует в катаболическом продукте Пирамид, через более чем пятьсот отдельных операций до тех пор, пока она не станет химическим веществом, которое называется протопорфин IX, которое может участвовать в обмене веществ Пирамид.

Он был не единственным Компонентом, выполняющим эту задачу; их было несколько, и у каждого своя программа. Кислота накапливалась в больших цистернах в миле от него. Он знал ее концентрацию, температуру и давление; знал о всех примесях, которые могут повлиять на последующие реакции. Легкими постукиваниями пальцев он подавал сигналы в двоичном коде для того, чтобы ворота шлюза на какое-то время открылись, а затем закрылись; чтобы поступило определенное количество растворителя при определенной температуре, чтобы кислота перемешивалась ровно столько времени, сколько нужно, и с определенной скоростью. А если поступал сигнал тревоги о нарушениях в одной из пятисот семнадцати основных и второстепенных операций, он – или уже «оно» – был настроен на альтернативы:

– забраковать и выбросить всю порцию, учитывая состояние жидкости на линии;

– изолировать и отвести всю порцию через резервную магистраль;

– принять немедленные меры для устранения неполадок.

Сложный дисплей и сложные модуляции сигналов на входе можно было принимать мгновенно, оценивать, и они помогали выработать нужное решение без всяких помех со стороны интеллекта, его человеческие качества тоже не были помехой.

Да и был ли он-оно все еще живым?

Вопрос был лишен смысла: он работал. Он, фактически, был отличной машиной. И Пирамиды неплохо о нем заботились. Помимо рефлекторных ответов, которые были его программой, его посещал лишь один вопрос: звук, издаваемый одной ладошкой, – ноль, отсутствие сознания, Самадхи, ступор?

Какое-то время он функционировал – до того момента, когда требующийся запас протопорфина IX превышался на достаточный коэффициент безопасности, что делало дальнейшее производство ненужным – на несколько минут или месяцев. В эти периоды он был счастлив (Он был запрограммирован так, чтобы ощущать себя счастливым, когда в процессе не возникало неисправимых неполадок.) В конце этого периода он отключался, посылал сигнал, что задача выполнена, и его клали в сторону в состоянии, аналогичном состоянию глубокого замораживания, для того, чтобы перепрограммировать его, когда понадобится другой Компонент.

Да, Пирамидам было абсолютно неважно, является ли данный конкретный Компонент Гражданином или Волком.