Текст книги "Проклятие волков. Век нерешительности. Рассказы"

Автор книги: Фредерик Пол

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

18

После того, как наступила тишина и мертвые были сосчитаны, пришли Пирамиды, тихо и медленно скользя на электростатических подушках. Они просовывались в черные, похожие на скалы будки и ждали…

Они будут ждать так до скончания мира, ждать пищу, чтобы поглотить ее, чтобы можно было заняться приготовлением еще большего количества пищи, которую можно поглотить, чтобы можно было…

Люди, поначалу напуганные и злые, неспособные повернуться к чудовищам спиной, в конце концов, к собственному удивлению, обнаружили, что они могут испытывать жалость к этим огромным мертвым, глупым созданиям.

19

Если бы, протрудившись всю жизнь, один из этих худых и голодных эмигрантов с острова Эллис вернулся, цел и невредим, в свой городок или рыбачью деревушку на Средиземном море, он бы чувствовал себя не на своем месте. Ни метро! Ни лифтов! Ни круглосуточных супермаркетов! Ни даже друзей, потому что те, кого он знал когда-то, так изменились (или это он так изменился?), что и говорить-то было не о чем. Такой человек чувствовал бы себя чужим среди своих.

Но не больше, чем Глен Тропайл после того, как он вернулся к жизни.

Голые, потные, задиристые члены мышиной стаи старались поначалу приветить его. Но ему этого не было нужно. Даже от Галы Тропайл, особенно от Галы Тропайл, потому что эта женщина совершила непростительную ошибку, обняв его. Пропитавшаяся потом, со спутанными волосами, дурно пахнущая. Ей еще повезло, что мужа не вырвало прямо на нее. Так бы, наверное, и было, если бы у него было хоть что-нибудь в желудке. Все пришло позже, когда он осознал, что ему снова предстоит столкнуться с омерзительным занятием – приемом пищи, не говоря уже о более мерзком – избавляться от того, во что эта пища превращается. (Он оплакивал прекрасную, чистую питательную жидкость цистерны и ее обитателей, которые были для него больше, чем друзьями, они были им самим, его сутью.)

К счастью, шла война, и ее нужно было выиграть. Ему нужно было вести армию в бой.

Но потом все кончилось, а он, к сожалению, остался живым.

Он, как мог, замкнулся в себе. Его руки часто касались тех мест на висках, которыми он когда-то был соединен со Снежинкой. Глаза его были устремлены вдаль. Он ни с кем не заговаривал, хотя на вопросы отвечал.

Хендл: Как нам перебраться назад на Землю?

Тропайл: Корабль, которым пользуются, чтобы зажигать Солнце, найдете на тридцать втором градусе и восьмой минуте северной широты и шестнадцатом градусе и пятьдесят третьей минуте западной долготы. Он заберет 114 человек и совершит перелет за 6 часов 45 минут.

Иннисон: Как можно отсоединить всех наших от этих проклятых машин? Как нам разбудить их?

Тропайл: Нейрохирургические машины, используемые для отсоединения Компонентов, найдете у Северной стены Комплекса по Приему и Обработке. Их можно запрограммировать вручную для осуществления электрошока через переднюю часть мозга. Это приведет к стиранию рефлекса удовольствия, которое вы обозначаете словом «сон». После нескольких часов нарушений ориентации и мании восстановится первичная индивидуальность. Следует учесть, что смертность будет составлять примерно семь процентов при такой операции.

Джермин: Могу я что-нибудь для вас сделать, гражданин Тропайл? Для вашего спокойствия? Хотите видеть вашу жену?

Тропайл: Нет. Нет. Нет.

Извлечение Компонентов шло по экспоненте. Вначале было лишь оборванное племя, в результате войны сократившееся до двухсот человек, которые то здесь, то там узнавали то друга, то мужа, которые были проводниками в сети планеты. С трепетом нейрохирургические машины были доставлены Компонентам. Тропайл сам запрограммировал первые из них. Компоненты были разбужены. Затем их стало двести десять, и у десяти из них была полезная теневая память. Они угадывали, что этой машиной нужно управлять именно так, и именно так это и было. Затем их стало четыреста десять, и они превзошли численностью племя, членов которого немного злили эти откормленные новички, которые совсем не участвовали в войне, но прекрасно знали эту проклятую планету. Затем появилась настоящая линия сборки для изъятия Компонентов из цепи, и космический корабль, как паром, вернул их на изумленную Землю.

Среди возвратившихся был и Тропайл. Он сидел абсолютно расслабившийся, но неподвижный, с потухшими глазами. Так он просидел три месяца, пока кому-то не пришло в голову, что, может быть, «электрошок через переднюю часть мозга» – это то, что ему нужно.

Так оно и было.

Тропайл вновь стал Тропайлом, живым, страдающим; перед ним были лица в масках. Хирурги и сестры.

Прищурившись, он посмотрел на них и сказал нечетко:

– Где я?

А затем он вспомнил.

Он опять был на Земле. Он снова лишь человек.

Кто-то ворвался в комнату, и, даже не глядя, он понял, что это – Хендл.

– Мы побили их, Тропайл! – закричал он. – Нет, какого черта! Ты побил их. Отличная работа, Тропайл! Отличная! Ты делаешь честь имени Волк!

Хирургов передернуло, но, очевидно, подумал Тропайл, изменения все-таки произошли, потому что дальше этого не пошло.

Тропайл с раздражением коснулся висков, и его пальцы остановились на марлевых повязках. Это было правдой. Он больше не был частью цепи. Далекие пределы его сознания ограничивались лишь его черепом; не было больше бесконечного размаха и мгновенного восприятия, которые были знакомы ему, когда он был частью Снежинки в питательной жидкости.

– Очень жаль, – прошептал он безнадежно.

– Что? – нахмурился Хендл. Сестра, стоявшая рядом с ним, что-то прошептала, и он кивнул.

– О, ясно. Ты еще не совсем в норме, да? Ну, еще бы, нетрудно понять.

– Да, – сказал Тропайл и заткнул уши, хотя Хендл еще продолжал говорить. Спустя какое-то время Тропайл рывком встал и свесил ноги с операционного стола. Он был абсолютно голый, и в былые времена это бы его ужасно смущало, но сейчас это, казалось, не имело никакого значения.

– Найди мне какую-нибудь одежду, хорошо? – попросил он. – Я – в порядке. Могу, кажется, начать привыкать ко всему этому.

Глен Тропайл обнаружил, что он – вернувшийся герой, вызывающий какое-то странное поклонение, где бы он ни появлялся. Это было не совсем то, чего можно было бы ожидать, решил он после тщательного анализа. Например, человек, который шел и убивал дракона в стародавние времена, ну, его встречали с огромной благодарностью и ликованием, и, если где-то была какая-нибудь принцесса, он женился на ней. Вполне справедливо, в конце концов. А Тропайл уничтожил врага, несомненно, более сильного, чем несколько драконов.

Но, проанализировав внимание, которым его одаривали, он понял, что в нем отсутствует благодарность. Странно.

Это больше всего напоминало интерес, думал он, который могли бы проявлять к чемпиону по бейсболу – в стране, где все играют в крикет. Он совершил нечто, что, по общему мнению, было потрясающим подвигом; но который, казалось, никого не волновал. На самом деле, был какой-то оттенок упрека в том внимании, которое на него обращали. Вопрос: Почти девяносто тысяч бывших Компонентов были возвращены к прежней жизни, у большинства из них семьи уже умерли, все они были в определенной степени лишними ртами при ограниченных ресурсах планеты. Что собирался делать с этим Глен Тропайл? Вопрос: Прежние различия между Гражданином и Волком не были больше так существенны, потому что многие Граждане сражались плечом к плечу с Сынами Волка. Но не считает ли Глен Тропайл, что зашел в этом несколько дальше, чем нужно? И еще вопрос, несколько преждевременный, но все же: Что, все-таки, собирается делать Глен Тропайл, чтобы дать Земле новое Солнце, когда старое погаснет и не будет Пирамид, чтобы зажигать огонь?

Он искал убежище у кого-нибудь, кто бы понял его. Он с удовольствием понимал, что это нетрудно. С некоторыми он сошелся чрезвычайно близко; одиночество, мучительное одиночество его юности, совершенно точно и навсегда было позади.

Например, он мог разыскать Хендла, и тот все прекрасно поймет.

Тропайл так и поступил.

Хендл сказал:

– Думаю, ты немного разочарован. Ну, да черт с ним, это жизнь. – Он мрачно рассмеялся. – Сейчас, когда мы избавились от Пирамид, – сказал он, – нам предстоит большая работа. Старик, мы можем, наконец, вздохнуть! Мы можем строить планы на будущее. Эта планета лениво и глупо плелась по своему проторенному, засасывающему пути слишком долго, так? Пора за нее браться. И мы это сделаем, обещаю тебе, Тропайл. Знаешь, Тропайл, – усмехнулся он, – я жалею только об одном.

– О чем? – осторожно спросил Тропайл.

– Обо всех этих шикарных снарядах для базук, которые мы потратили. Я понимаю, тебе они были необходимы. Я не виню тебя. Но ты понимаешь, сколько усилий понадобится сейчас, чтобы накопить все снова. Мы мало что сможем сделать, чтобы установить порядок в этом уставшем мире до тех пор, пока у нас не появятся все эти вещи снова.

Тропайл ушел от него гораздо раньше, чем намеревался.

Тогда, может быть, Гражданин Джермин?

Этот человек хорошо сражался. Тропайл нашел его, и по крайней мере несколько минут все было очень хорошо. Джермин сказал:

– Я очень много думал, Тропайл. Я рад, что вы здесь.

Он послал жену за освежающими напитками, она, как подобает, подала их, подождала ровно минуту и затем удалилась.

Как только она ушла, Тропайла прорвало и он начал говорить. Ему было трудно говорить при ней, потому что пришлось бы придерживаться норм вежливости. Он начал:

– Теперь только я начинаю понимать, что произошло с людьми, Джермин. Искусственное деление на Овец и Волков. Вы сражались как Волк…

Тропайл остановился, неожиданно почувствовав, что его не слушают. Гражданин Джермин выглядел несколько расстроенным.

– В чем дело? – резко спросил Тропайл.

Гражданин Джермин смотрел на него с молящей Снисходительной Улыбкой.

– Волки, – произнес он, глядя вдаль. – Действительно, Гражданин Тропайл. Я знаю, что вы считали себя Волком, но… видите ли, я уже говорил вам, что много думал, и это именно то, о чем я думал. На самом деле, Гражданин, – откровенно проговорил он, – вы только вредите себе, притворяясь, что вы считаете себя Волком. Абсолютно ясно, что вы не Волк. Остальных, вероятно, можно было одурачить, но вы не могли обманывать сами себя. Итак, вот что, мне кажется, вы должны сделать. Когда я узнал, что вы придете, я попросил нескольких довольно известных Граждан подойти сегодня немного позже. О, я им все откровенно рассказал. Не возникнет никаких затруднений. Я лишь хочу, чтобы вы поговорили с ними и все выяснили, чтобы этот ужасный позор не довлел над вами. Времена меняются, и, возможно, некоторая терпимость позволительна сейчас, но наверняка вы не хотите…

Тропайл ушел от Гражданина Джермина гораздо раньше, чем намеревался. И, наконец, в списке Тропайла остался лишь один человек, который хорошо его знал. Ее звали Гала Тропайл.

Он заметил, что она похудела. Они молча сидели рядом. Между ними ощущалась натянутость, но потом он увидел, что она плачет. Утешая ее, он понял, что натянутость прошла. Он сказал:

– Ты ощущаешь себя так, будто ты – бог, Гала! Клянусь, нет другого такого чувства. Я хочу сказать, это такое чувство, как будто у тебя только что родился ребенок; и ты изобрел огонь; и передвинул гору; и превратил свинец в золото… если бы можно было сделать все это сразу, тогда, может быть, ты получила бы некоторое представление. А я был везде в одно и то же время, Гала, и я мог совершить все, что угодно. Я боролся против целого мира Пирамид, понимаешь? Я! А теперь я вернулся к…

Он вовремя остановился; казалось, она вновь готова заплакать. Он продолжал:

– Нет, Гала, пойми меня правильно. Я ничего не имею против тебя. Ты была права, оставив меня. Что я мог предложить тебе? Или себе, если на то пошло. И не думаю, что у меня и сейчас что-нибудь есть; но… – Он ударил кулаком об стол. – Они говорят о том, чтобы вернуть Землю обратно на ее орбиту, – прорычал он. – Зачем? Как? Боже мой, Гала! Мы не знаем, где мы находимся. Может быть, мы могли бы подлатать приборы, которыми пользовались Пирамиды, и повернуть Землю обратно, но кто знает, как предположительно выглядит наша орбита? Я не знаю. Я никогда не видел ее. И ты не видела, и никто другой из живущих. И они думают о том, чтобы вернуться к тому, как было. Волки! Граждане! Медитация! Самое пустячное из всех пустячных развлечений. Похоть, просто похоть! Когда-то я был зрячим, Гала, а теперь я слеп! Я был огненным кольцом, которое разгоралось! Сейчас я лишь человек, и всегда буду лишь человеком, если не…

Он замолчал и смущенно посмотрел на нее. Гала Тропайл посмотрела ему в глаза.

– Если что, Глен?

Он пожал плечами и отвернулся.

– Если ты не вернешься назад, ты хочешь сказать.

Он повернулся к ней; она кивнула.

– Ты хочешь вернуться, – сказала она спокойно, – ты хочешь попасть обратно в свою лохань супа и плавать там, как дитя. Ты не хочешь иметь детей. Ты сам хочешь быть ребенком.

– Гала, – сказал он, – ты не понимаешь. Там было удивительное, мудрое, старое существо, остроумное к тому же, оно, так уж случилось, было зеленым и у него были щупальца; оно, так уж получилось, было мертвым. Мне бы хотелось узнать его получше. Оно высказывало неплохие мысли. И мы знали, что существует три-симбиозная раса в Магеллановом Облаке, которую любят все в той части Галактики. Видишь ли, они узнали о некоем факте – называй его Богом. Мы хотели навестить их. А туманность Черная дыра вовсе не пылевое облако – это дыра в пространстве. Во Вселенной есть расы, вся история культуры которых – это постижение природы этой дыры. Подумай только, какими покажутся мысли такой расы восьмеричному уму…

Он замолчал.

– Ты считаешь меня сумасшедшим, – сказал он. – Безумным настолько, что я позабыл, что я – животное, и никогда не буду ничем другим, что спазмы желез более важны, чем три-симбиоз в Магеллановом и их… Факт. Может быть, ты и права.

– Я думаю только, – всхлипывая, сквозь слезы проговорила его жена, – что ты снова умрешь.

– Умрешь? – Тропайл был поражен той бездной непонимания, которая была между ними. Откуда начинать, чтобы объяснить человеку, который думает, что когда теряешь все физические признаки в цистерне Снежинки, ты становишься мертвым? Он попытался неуклюже подлизаться:

– Знаешь, – сказал он, – если бы я вернулся, я думаю, я смог бы заняться Солнцем для тебя и, может быть, дать задний ход двигателям.

Ответом был лишь плач.

Как во сне, Тропайл возвращался назад. Он тихо постучал в дверь Гражданина Джермина, и тот смотрел на него прищурившись. Прошла минута, прежде чем Тропайл узнал Снисходительную Улыбку.

– О, я что-нибудь не так сделал? – спросил Тропайл. – Извините. Если это из-за того, что я не остался, чтобы встретиться с вашими друзьями…

Ироничный, умоляющий наклон головы, означающий «Ничего, все чертовски хорошо».

– Мне просто хотелось кое-что сказать.

– Входите, – сказал Гражданин Джермин. – Как мило, что несколько минут до сна можно провести так интересно. (Читай: Довольно поздно для визита, приятель.)

Тропайл уныло стоял в дверях.

– Я быстро, Джермин. Что ты думаешь насчет того, чтобы мне вернуться на планету-близнец? Самому подключиться к цепи и все такое?

Наступила пауза, во время которой Гражданин Джермин серьезно размышлял, его ноздри слегка раздувались, как будто он нюхал букет незнакомых цветов. Потом он улыбнулся. Запах, в конце концов, прекрасный.

– Я думаю, это было бы отлично, – тепло сказал он. (Читай: Будет очень мило не видеть тебя больше.)

Хендл встретил его с не меньшим энтузиазмом. Он спал как убитый, когда Тропайл постучал. С затуманенными глазами он прохрипел:

– Это не может подождать?

– Думаю, нет, – твердо ответил Тропайл.

Он рассказал Хендлу о том, что задумал. Сумрачный вид Хендла мгновенно изменился, появилась широкая улыбка.

– Сделай это, старик, – пророкотал он. – Черт, мы поставим тебе памятник! – Говоря это, он подразумевал то же, что и Джермин.

Тропайл отвернулся. Один в спящем городе. Стояла поздняя теплая ночь. Теплая Осень Пятигодичного Часового Цикла. Следующий Цикл он начнет сам, разжигая Солнце из… Он усмехнулся. Из лохани с супом.

Найдет ли он еще семерых, чтобы начать это вместе с ним?

Нет, не на этой планете, подумалось ему. Это будет лохань с одним-единственным телом. Он будет присматривать за очагом этой планеты лучше, чем Пирамиды. Но он один, и нет надежды, что он станет кольцом разгорающегося огня. По крайней мере, он сможет сбросить плоть, избавиться от ее тирании. Стоя посреди улицы, он смотрел на звезды, сияющие в созвездиях. Созвездия были новые и все время менялись и поэтому не имели названий. Это была Вселенная. И слов было не нужно. Слова ничего не объясняли; естественно, он не мог заставить Галу и других понять его, потому что плоть не может уловить подлинную сущность ума и духа, освобожденных от плоти. Дети! Дом! И впридачу – еда, сон, питье, занятия грязных животных. Как могут они просить его остаться в грязи, если звезды в небе зовут его?

Он медленно шел по улице, один в ночи, нарождающийся бог, отрекающийся от смертных. Ничего здесь не осталось для него, но откуда же это чувство утраты?

Долг говорил (или это была Гордыня?):

– Кто-то должен отказаться от плоти, чтобы управлять Землей, ее орбитой, погодой – почему не ты?

Плоть говорила (или, Душа, если такая есть?):

– Но ты будешь одинок.

Он остановился и минуту колебался.

До тех пор, пока не понял, что слышит быстрые шаги за спиной и голос:

– Подожди! Подожди, Глен! Я хочу идти с тобой!

Он обернулся и подождал, но лишь минуту, а потом пошел рука об руку со своей женой.

Он не один – так было и так будет! Был еще один. Будут другие! Огненное кольцо будет разгораться!

Фредерик Пол
ЭПОХА
НЕРЕШИТЕЛЬНОСТИ

Глава 1

Освещение выхватывало каждого из находившихся в комнате, а возможно в парке, перемежая пятна – сгустки теней и символы – блики разноцветий. Глаза девушки в невесомом одеянии на мгновение заблестели розовым, а уже в следущий миг ее волосы окутала аура из чистого серебра. У стоявшего рядом с Форрестером мужчины кожа отливала золотом, а на лице лежала маска полумрака. Запахи тонкими нитями тянулись к Форрестеру: терпкая полынь сменялась чуть приторными розами. Издалека, и как-то отстранено, долетали обрывки хрустальных музыкальных фраз.

– Я богат! – возопил Форрестер. – И я жив!

Никто не обращал на него внимания. Форрестер оторвал от грозди прозрачную виноградину – ягоды порекомендовал ему Хара, – поднялся на ноги, похлопал-приобнял девушку в тонкой накидке и нетвердой походкой двинулся к круглому бассейну, в котором приглашенные плескались, плавали и ныряли, образуя переплетение обнаженного беспорядка.

Длительная реабилитационная индоктринация приучила к многочисленным новым понятиям, но полностью не очистила сознание от мусора прошлой жизни – Форрестер все еще чувствовал внутреннюю тягу к «непристойным» мыслям, поэтому его влекла к себе нагота тел, извивающихся в бассейне.

– Это Форрестер, богатый человек! – раздался крик из бассейна.

Форрестер улыбнулся и помахал купальщикам рукой.

– Споем ему песню! Песню! – звонко предложила какая-то девушка, и тут же брызги полетели в сторону Форрестера вместе с пением.

В первый момент Форрестер машинально пригнулся, но затем расслабился и спокойно позволил окатить себя с головы до ног теплой, благоухающей водой.

– Веселитесь! Веселитесь! – крикнул он в ответ, с умиротворенно-довольной улыбкой глядя на обнаженные тела. Бронзовые и цвета слоновой кости, стройно-подтянутые и мягко-округлые, все тела были прекрасны.

Форрестер знал, что отношение к нему не изменится, если он разомкнет снэпсы на шее и талии, скинет одежды и присоединится к купальщикам. Но еще лучше он знал, что тело его не может идти ни в какое сравнение с фигурами адонисов, оно не привлечет к себе внимания полногрудых венер.

Поэтому Форрестер лишь стоял на бортике бассейна и смотрел.

– Пейте и будьте веселы, ведь нам всем суждено умереть вчера! – провозгласил он и наугад полил купальщиков какой-то жидкостью из инджойера. Ему было наплевать, что он не так прекрасен, как любой и каждый из них. По крайней мере в данный момент он был по-настоящему счастлив.

Ничто не тревожило его: ни заботы, ни усталость, ни страх. Даже угрызения совести оставили Форрестера в покое. И хотя сейчас он впустую транжирил время, oh имел полное право транжирить время сегодня вечером. Это именно то, что советовал ему Хара:

– Расслабься. Не торопись. Пройди акклиматизацию. Ты слишком долго оставался мертвым.

Форрестер с готовностью последовал совету Хары. Утром он заново переосмыслит себя в ситуации и ситуацию в себе. Утром он со всей серьезностью окунется в этот новый мир и найдет в нем своеместо.

С некоторой грустью он подумал, что поступит так не из-за вынужденной необходимости, учитывая четверть миллиона, а потому, что считает безделье неправильным подходом к жизни. Развлекаться следует на заработанные деньги. Он намеревался стать примерным гражданином этого нового мира.

Вспомнив уроки индоктринации, он выкрикнул в направлении одной из девушек дружеское, но непристойное предложение (хотя Хара и заверял Форрестера, что современная устная речь лишена непристойностей). Девушка ответила обворожительным жестом, который Форрестеру очень захотелось счесть за неприличный. Приятель – скорее всего – девушки, лежавший на бортике бассейна, лениво приподнял свой инджойер и обрызгал Форрестера какой-то возбуждающей жидкостью. Форрестер почувствовал дрожь от неожиданно сильного сексуального восторга, а затем, сквозь насыщение, его бросило в изнеможение.

Какой восхитительный стиль жизни, подумал Форрестер, вздохнул, развернулся и медленно пошел прочь от бассейна под громкое пение.

Купальщики по-прежнему брызгали в такт пению, но Форрестер уже был вне досягаемости. Еще несколько шагов, и он увидел… с кем очень хотел поговорить.

Девушка. Невысокого роста, на целую голову ниже Форрестера. Она пришла без приятеля и, судя по всему, совсем недавно, поэтому была почти трезвой.

Хара, который устроил вечеринку, может представить Форрестера девушке. Но Хара в данный момент куда-то исчез. Форрестер, долго не раздумывая, самостоятельно подошел к девушке и осторожно коснулся ее руки:

– Я Чарлз Д. Форрестер, – сообщил он. – Мне пятьсот девяносто шесть лет, но у меня на счету четверть миллиона долларов. Сегодня мой первый день после слип-фризера. Я буду очень признателен, если вы присядете и побеседуете со мной или поцелуете меня.

– Конечно, – согласилась она и взяла его за руку. – Давай приляжем на фиалках. Осторожней с моим инджойером. Он заряжен строго индивидуальным составом.

Когда полчаса спустя подошел Хара, они лежали, нежно обнявшись, щека к щеке, и смотрели куда-то в глубину пространства.

Форрестер сразу же заметил Хару, но продолжал мило беседовать с девушкой, которая срывала с лозы прозрачные как стеклянные шарики, Ягодины. Пьянящие плоды, вечеринка в целом и ощущение общего благополучия слились воедино и стерли в сознании Форрестера обязательства перед обществом. Что бы ни случилось, Хара поймет и простит любое отступление от норм поведения.

– Не обращай на него внимания, дорогая, – сказал Форрестер. – Значит, ты советуешь не соглашаться на донора?

– Да. И на приманку в охоте. Многие зеленые новички шалеют от крупных сумм и клюют на приманку. Но ведь они даже не предполагают, что могут потерять в конечном счете.

– Очень интересно, – согласился Форрестер, вздохнул, повернул голову и поднял глаза на Хару: – Хара, ты знаешь, что ты – зануда? – спросил он.

– А ты – пьяница, – парировал Хара. – Привет, Тип. Кажется, ты нашла общий язык с моим подопечным.

– Он мне нравится, – заявила девушка. – Само собой, Тип, ты тоже мне нравишься. Ну так как, подошло время шампанского?

– Уже почти прошло. Я вас для того и ищу. Знаете, я ведь основательно стоптался, пока нашел шампанское для вечеринки. Так пусть, черт возьми, Форрестер подымется и покажет нам, как обращаться с вином.

– Вынуть пробку, наклонить бутылку и разлить по бокалам, – рассказал Форрестер.

Хара еще внимательнее вгляделся в него, покачал головой и крепче сжал инджойер.

– Неужели не помнишь, что я тебе говорил? – с упреком произнес он и окатил Форрестера приятно взбадривающим ледяным душем. – Не напивайся сегодня. Приспосабливайся к новой жизни. Не забывай, что ты был мертв. А теперь покажи, как нам расправиться с шампанским.

Форрестер, как послушный ребенок, поднялся и, обнимая одной рукой девушку, побрел за Харой к раздаточным столикам. В светлых волосах девушки, уложенных пышной короной, играли огоньки, напоминая испуганных светлячков.

Если ему предстоит снова встретить свою единственно законную и потенциально возможную жену Дороти, вспомнил Форрестер, придется отказаться от подобных обниманий. Но именно в данный момент бытия это действие было необычайно приятно. И ободряюще. Странно, но он с огромным трудом мог припомнить и то, когда в последний раз обнимал хорошенькую девушку, и то, что всего девяносто дней назад его тело представляло собой криогенный кристалл, покоившийся в потоке жидкого гелия: сердце не билось, мозг застыл, а легкие представляли из себя бесполезный сгусток слипшейся ткани…

Пай-мальчик Форрестер послушно открыл бутылку шампанского, произнес тост и выпил. Этикетка на бутылке была незнакомой, но жидкость внутри действительно оказалась шампанским.

По просьбе Хары он промычал срифмованного «Незаконнорожденного короля Англии», ответил низким кивком на громкие аплодисменты, но не позволил отрезвить себя, хотя чувствовал, что действительно вновь начал пошатываться и запинаться.

– Декаденты-ублюдки! – дружелюбно заорал он. – Вы умеете очень многое! Но вы не умеете напиваться!

Потом они танцевали, сомкнувшись в единый круг, под пиццикато виолончели и звучание флейты. Их было более двадцати человек: они притоптывали и резко меняли направление движения, как в шуточном танце времен Робина Гуда, немного напоминая стиль Пола Джонса.

– Чарлз! Чарлз Форрестер! Ты лепишь из меня неистовую аркадианку! – кричала девушка прямо ему в ухо.

Он кивнул, улыбнулся и плотнее прижался, справа – к девушке, а слева – к огромному существу в оранжевом трико, к мужчине, который, как сообщили Форрестеру, прибыл с Марса, поэтому и спотыкался, сражаясь с гравитацией Земли. Но марсианин только смеялся. Смеялись все. Многие, очевидно, смеялись над Форрестером, наблюдая за его неуклюжими попытками попасть в ритм танца. И все же громче всех смеялся Форрестер.

После этого общего танца он практически ничего не помнил. В общем хоре криков и советов о том, как поступить с Форрестером, прозвучало даже нездоровое предложение протрезвить его, но предложение вызвало лишь путаные смешливые споры. А счастливый Форрестер кивал, кивал и кивал глиняной головой на растянутой пружине. Он не помнил, когда закончилась вечеринка. Осталось только смутное предсонное воспоминание – девушка вела его по пустынной улице с высокими, темными, как монументы, сооружениями, а он перекликался с собственным эхом и подпевал ему.

Но он помнил, что целовал девушку и неустойчивый афродиазивный аромат, вырвавшийся из ее инджойера, наполнил его странной смесью чувств – страсти и страха. Но дальше… он не помнил, как вернулся в комнату и лег спать.

Проснулся он утром – жизнерадостный, отдохнувший, полный сил, но… в одиночестве.