Текст книги "Проклятие волков. Век нерешительности. Рассказы"

Автор книги: Фредерик Пол

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

14

Какое-то время Гала Тропайл была почти королевой обезумевшей и оборванной маленький шайки. Она заняла это положение в качестве жены (или вдовы?) голоса из черного конуса. Она извлекла пользу из уроков Тропайла, которые он давал ей во время их брака и была в достаточной степени Волком, чтобы воспользоваться этим фактом. Почти два дня Гала Тропайл величавым движением руки отгоняла других со своего пути, когда шла к кранам с питательной смесью и выбирала лучшие места для сна. Но лишь два дня. Причина того, что ее царствование не продлилось дольше, состояла в том, что она была здесь далеко не единственным Волком.

Кроме того, голос из черного конуса не всегда принадлежал Тропайлу.

И это очень сбивало с толку.

Время от времени людям в коридоре поступали распоряжения из громкоговорителя. Появлялись металлические пауки, разглядывали их и вновь исчезали. Люди пытались задавать вопросы голосам из громкоговорителя и всегда получали ответы, но редко те, которые бы они хотели услышать. Или хотя бы были понятны.

– Что вы хотите от нас, черт вас побери?

– Мы хотим, чтобы вы были мышами, – говорил черный конус.

– Мышами? Как мышами? Почему мышами? – Но конус в очередной раз умолкал.

Затем:

– Иногда ты говоришь, что ты Тропайл, иногда говоришь, что ты Джанго Тембо или кто-то еще. Кто ты?

– Да.

Это приводило в ярость. Люди в коридоре, нервы которых были истрепаны, переругались между собой. Они не отваживались на открытое насилие, по крайней мере вначале. Не очень умно заканчивать спор ударом по оппоненту, если вы прекрасно понимаете, что в следующий раз, когда вы уснете, он, может быть, будет бодрствовать и ждать. Поэтому они обратили свою ярость на то, что их окружало, круша, ломая, уничтожая. (Совсем как мыши.) И все же пытались получить разумные ответы.

– Что – поточнее, пожалуйста, – вы собираетесь сделать с нами?

– Мы скажем вам, – ответил голос. Случилось так, что в тот раз это был голос Тропайла. И добавил: – Скоро мы начнем морить вас голодом.

– Морить голодом? Почему? Когда? Зачем?

И когда им не удалось получить дальнейших ответов из конуса, полоумная толпа сделала попытку приготовиться к этому новому, невыносимому осложению положения. Они бы запасли пищу и воду, если бы могли. Они не могли. Их сырьем были только стружки от гигантских станков, а это были хорошие станки, и отходы были минимальными. Токарные станки срезали завитки металла и пластика, очень симпатичные, но почти бесполезные. Фрезерные станки сбривали длинные иглы, падавшие дождем, потом их смывало регулярными наводнениями в цехе. Они пытались сгибать завитки, стараясь отломить слегка искореженные металлические квадратики, и им это удавалось. Они связывали стружки от фрезерного станка, чтобы сделать ручку и молоток, а затем били по металлическим квадратикам, выковывая из них горшки для хранения пищи, но именно это и не получалось. Если металл, срезаемый станком, оказывался достаточно ломким и от него отламывались куски, то он не был достаточно ковким для того, чтобы сделать горшок. Три попытки отжечь пластины в страшном жару соседнего литейного цеха закончились несчастьем; место было невероятно опасным. Человек слабел в жаре и спертом воздухе; они спотыкались – об обнаженный провод высокого напряжения, или бурлящий тигель, или о пресс-форму чавкающего автоматического молота. Они ждали несчастья, им было скучно, у них было мерзкое настроение, и они были сыты – они были именно такими, какими их хотела видеть Снежинка.

Почти в самой конечной стадии эволюции Снежинку едва можно было разглядеть в ее цистерне, столько там было проводов. Она уже давно передала задание, полученное Пирамидой, восьмерке в запасной цистерне. Не возникло никакой трудности при воспроизведении панели ввода и переключателей, но программирование восьмерки при дистанционном управлении было трудным и опасным и требовало, чтобы Снежинка полностью вспомнила свое собственное программирование и его полностью повторила, шаг за шагом, на запасной восьмерке. Когда это было проделано и все шестнадцать рук были освобождены, Снежинка получила свободу на всей планете. Ее провода и кабели были повсюду; постепенно ее металлические пауки-шпионы были отозваны, потому что Снежинке требовались собственные глаза и собственные преобразователи. Она собрала и забронировала запас питательной жидкости, который, как они рассчитали, будет достаточным, чтобы пережить любые непредвиденные ситуации; на случай, если бы не было электричества для насосов, наготове стояли генераторы; она заковала себя в сталь, железо, свинец и кадмий против физического, магнитного, радиационного нападения; она оснастила себя и весь свой огромный комплекс жизнеобеспечения гусеничным ходом.

Пауки-шпионы продолжали служить ей лишь в одном районе – на Северном полюсе, наблюдая за хрустальной камерой. Чувствовалось, что нарочитый архаизм оборудования огромной комнаты противится внедрению в нее наблюдателей. Если кабель прокладывали под трубопровод зоны питания, то проходящая мимо Пирамида не обращала на это внимания. Какое бы количество датчиков ни устанавливалось на планете, это не вызывало тревоги; несомненно, что какая-то система управления движением или качеством срабатывала, чтобы гарантировать стабильность функционирования среды Пирамиды, не беспокоя их, пока они – пока они делали что?

Пока они проводили свои бесконечные серии экспериментов над существом со щупальцами под хрустальным куполом. Проводя их торжественно и в замедленном темпе, более медленном, чем их обычное движение вдоль коридора, или их вспышки электронов для управления реле, глуша тяги или сжимая поля.

– Хотел бы я… – сказал Тропайл раздраженно. Ему не нужно было заканчивать предложение. За него это сделала Алла Нарова.

– Я бы тоже хотела знать, что это все значит. Но мы не знаем.

Когда Снежинка уставала размышлять о Северном полюсе, она находила разнообразие, рассуждая о Южном.

Самое интересное в Южном полюсе было то, что он был таким неинтересным. Никогда ничего там не появлялось, ни Пирамиды, ни механизмы, управляемые Компонентами. Казалось, что и внутри ничего не происходит. Там не появлялось Око, там не было следящих приборов.

Наиболее вероятный вывод, к которому пришла Снежинка (фактически единственный), это то, что там находится свалка.)

– Археологи, – заявил Корсо Навароне, – находят на свалках много интересного. Давайте посмотрим, что есть на этой.

Итак, со своего места на двенадцатом градусе Южной широты Снежинка начата делать и тянуть на юг специальный кабель, коаксиальный, наполненный инертным газом; удивительный нерв, по которому можно было отправлять и получать самые сложные сообщения. Интуиция подсказывала им, что так и получится. Через самые нижние уровни изрытой планеты пробиралось устройство на гусеничном ходу, внутри него был кабель. Оно тянуло тефлоновый кожух в камеры с разъедающей атмосферой и покрывало им кабель; оно миновало освещенное красным светом хранилище и прилегающее пространство и пробурило проходы гораздо ниже, там где порода еще не была перенасыщена трубами и проводами, где не появлялись ремонтные механизмы. Его сопровождающие, подключенные к кабелю, шли рядом, ожидая с покорностью машин свои задания. Одна бригада предназначалась для земляных работ: деррик-краны, англедозеры, горные машины, которые подрезали, взрывали и убирали породу при помощи лан на бесконечно длинном приводе; другая группа, идущая вслед за землекопами, состояла из передатчиков – искусственных органов чувств – очень сложных и совершенных, докладывающих бесстрастно при помощи кривых, показаний стрелок на шкалах приборов и счетчиков. А позади них скромно катились самоходные цветные ортоконовые лампы, просто телевизионные камеры, которые посылали только изображения поверхности, даже не на уровне рентгеноскопии.

Голос экс-Гражданина Роджета Джермина дрожал от ярости. Он буквально рычал на Мухандаса Дутту из Дурбана:

– Прочь от крана! Ты увидел, что я к нему иду, встал и пошел тоже!

Мухандас Дутта, бывший Главный толкователь Культа Риса, потом Гроссмейстер этого культа, огрызнулся в ответ:

– Делать мне больше нечего, как только следить, кто тут бродит. Первым здесь был я, худышка ты несчастный!

Прозвище звучало глупо: живот Мухандаса Дутты так же не был вспухшим от голода, как и у Джермина. Но старые и новые понятия перемешались.

– Тоже мне, атлет, – засмеялся Джермин. – Обжора! Скандалист! – глупость, школьные прозвища, но он продолжал их выкрикивать. Из крана с журчанием текла вода, пока они со сжатыми кулаками, вздувшимися венами, налитыми кровью глазами стояли друг против друга. Липкий раствор глюкозы нес ценное железо, йод, серу, фосфор, соду бесконечным потоком по слегка наклонному полу в канализацию. Глутаминовая кислота, без которой аммиак скапливается в мозгу и убивает, журчала по полу, пока они свирепо смотрели друг на друга; D-рибоза и D-два-дезоксирибоза, аденин, изанин, урацил, цитозин, тимин и пять-мегилцитозин, вещества, без которых не срабатывает механизм наследственности. Они испепеляли друг друга взглядами над ручейком жизни, не обращая внимания на длинный ряд кранов справа и слева, которыми они могли бы воспользоваться; им нужен был именно этот! К черту здравый смысл, к черту то, что их много, доброта пусть идет к черту, это – мое!

Подбежал Волк, глаза которого были красны сейчас не от дикой страсти, а от того, что приходилось без конца поддерживать мир.

– Прекратите это, – сказал Хендл.

Мухандас Дутта нервно сжимал похожий на нож кусок стружки, заткнутый в его набедренную повязку (все, что осталось от платья Граждан). Хендл повернулся спиной к нему, нагнулся и припал к журчащему крану. У него за спиной возникло какое-то движение, он лениво выпрямился и обернулся. Дутта выхватил свое оружие и нацелил его; удар не был нанесен – Джермин схватил его за запястье. Они сцепились и молча сжимали друг друга. Хендл выхватил нож из ослабевшей руки Дутты и со стуком швырнул его на пол. Напряженная живая картина распалась. Мужчины тяжело дышали и обменивались взглядами. Дутта потирал запястье.

– Нервы всех на пределе, – говорил им Хендл. – Тот факт, что, очевидно, нужно, чтобы наши нервы были на пределе, ничего не меняет. Нам нужно быть чуть-чуть более добрыми. Иначе все закончится резней. Джермин и Дутта, предположим, вы притворяетесь, что следуете моему совету, потому что я стар и умен. Для вас, Дутта, есть совершенно великолепный пищевой кран и точно такой же для вас, Джермин. Я предлагаю, чтобы каждый из вас подошел к собственному крану и наелся.

– Худышка, – усмехнулся Дутта, но ушел, оглядываясь через плечо на Джермина.

– Атлет, – усмехнулся Джермин, но ушел к крану, стараясь не поворачиваться спиной к африканцу. Когда они наклонились, чтобы напиться, пить уже было нечего.

Булькнув последний раз, раствор перестал течь и уже никогда больше не поступал.

В коридоре началось столпотворение. Люди, спотыкаясь и рыдая, бежали к кранам. Охранники и гонцы покинули свои посты и ринулись к пищевым кранам. Некоторые лизали пол, где высыхали остатки клейкой жидкости, ожидая появления глицеринового потока. Несколько счастливчиков пробились к канализационным люкам, просунули в них руки как можно глубже, соскабливая то, что покрывало стенки канализационных труб, а потом слизывали это, как кошки.

Хендл, который лишь несколько минут назад страшно дивился той роли, которая выпала ему, – сдерживать двух бывших Граждан от того, чтобы они не разорвали друг друга, призывать их к доброте и предупредительности, сейчас не был удивлен. Он сказал Иннисону, оба они стояли в стороне от бушевавшей толпы:

– Потом исчезнет вода. Потом мы начнем разбредаться и, я думаю, умирать – большинство из нас. – Они пошли к черному конусу громкоговорителя-микрофона; стража, которой следовало быть там, чтобы пресекать бессмысленные просьбы и назойливые приставания, отсутствовала. Черный конус гудел, что означало, что к нему можно обратиться. Но Хендл отстранился, отвел Иннисона в сторону и сказал:

– Будь я проклят, если дам ему возможность сказать нам, чтобы мы были хорошими мышками.

* * *

Фаланга машин добралась до Южного полюса планеты. Капсулы на танке раскололись по продольным осям, и их верх раскрылся как раковина; некоторые выставили впереди деррик-краны, а сзади – противовесы; некоторые расцвели лепестками, которые представляли собой вольфрамово-карбидовые лезвия. Они пошли атакой на мусорную свалку, осторожно продвигаясь или яростно вгрызаясь, в зависимости от ситуации. Они прорывали ход сквозь оксидированный трубопровод, путаницу конвекционных пластин от древних теплообменных аппаратов, свинцового кожуха устаревшего торцевого реактора, банки этого тория, сорванный цилиндр относительно небольшого ядерного реактора и разбросанные кучи кермитовых кирпичей, которые когда-то были стенами реактора. Они подошли к стене под бутом; кислородно-водородные горелки сделали в ней отверстия, а минирующее устройство вложило и утрамбовало взрывное устройство; никакой опасности, что внутри что-нибудь будет повреждено. Прогремел взрыв и разнес стену на куски. Кошачьи лапы машин разгребли их. Еще одиннадцать раз пришлось это повторить, а затем очень осторожно сверлить стену, и уже после этого появилось отверстие в степе, которое вело в камеру, точную копию той, которая была на Северном полюсе, но без сине-зеленого чудовища под хрустальным колпаком.

Вместо этого там были книги.

Круглые хрустальные пластинки с золотыми знаками на них. Пластины не были переплетены, а просто сложены вместе; золоченый текст несколько возвышался на пластинах, и поэтому они не очень плотно прилегали друг к другу. Эта приятная картина была принята глазами из ортикона, в виде импульсов послана по коаксиальному кабелю и показана шестнадцати глазам Снежинки на круговом телеэкране.

Снежинка, размышляя, рассматривала эту милую сцену, а некоторые ее руки передавали сообщения машинам на конце коаксиального кабеля длиной в семьдесят шесть географических градусов. Металлические пальцы разложили хрустально-золотые страницы. Самую большую стопку страниц логически рассматривали первой. Прекрасные незнакомые буквы шли непрерывно по спирали от края каждой пластины к центру, древние строки, которые читались сначала слева направо, а потом справа налево, эти строки не воспринимались системой, в которой требовалось, чтобы в конце каждой строки глаз останавливался, а потом начинал сначала. Снежинка обратила внимание на суть «чернила и бумага»; это не было случайным. Их выбрали для наиболее полного контраста. Контраст цветов был абсолютен. Пластины были прозрачными, а текст – матовым. Они были контрастными и на ощупь: пластины были гладкие, а золото шероховатое. Приборы показали, что и контраст электропроводности тоже был большим: пластины были изоляторами, а символы отличались сверхпроводимостью. Послания, оставленные на Южном полюсе, были оставлены, чтобы их прочли любые глаза, любые пальцы или какие-нибудь невообразимые существа, читающие при помощи электричества. Где-то должен бил быть ключ, а он действительно был: на наборе самых больших пластин.

Началась изматывающе-трудная, зачастую основанная на воображении, программа. Человек с Земли мог бы в конце концов узнать многое из того, что было на самых больших пластинах. Начиналось с арифметики, двоичной, конечно. Точка – это точка. Точка и промежуток – две точки. Две точки – это три точки; их ноль действительно означал 0 – ничто. Грациозный, слегка изогнутый знак, напоминающий глаз – оператор сложения, отрицательные числа изображались не точками, а маленькими солнечными вспышками, и так далее. Это была лишь математика. Снежинка осилила ее всю: начальную геометрию, функции конических сечений. Она была не очень элегантной. Снежинка чувствовала, что элегантность была раньше, а грубые старые концепции пришли из первобытных времен. Но Снежинка училась. Это – «высота»; это – знак «большой», «больше чем», «включает», «логически предполагает». А затем – к букварю, второму по объему набору пластин. Зелено-голубые монстры были темой этого учебника; есть, спать, ползти (говори «идти») – это глаголы; монстры (говори «люди») наблюдают за звездами. Огромное солнце поднимается и согревает людей. Человек оплодотворяет («любит»?) другого человека, которого можно назвать женщиной, потому что это так и есть. Сто шестьдесят шесть дней высиживается яйцо, ему, кажется, поклоняются. Потом рождается ребенок. Это сопровождается второй степенью поклонения. Маленькое – Нечто – назначается к ребенку; родители облизывают своего ребенка, чтобы он был чистым. Ребенок ест хорошую пищу под наблюдением родителей и этого Нечто. Ребенок спит беспокойно, и Нечто будит их. Они с родительской заботой делают что-то, чего Снежинка не поняла. Дитя учится считать и читать книги, такие, как эти. Изменившийся, любящий, вездесущий Нечто опять помогает. Ребенок ходит, бегает на солнце; ребенок уезжает далеко и быстро на этом самом Нечто, которое выросло вместе с ребенком. Ребенок почти совсем подрос, и с этим связана третья степень поклонения. И он начинает постигать тысячу двести восемнадцать книг Первостепенной Важности. Когда это пройдено, он вырастает и уже больше не ребенок, а мужчина или женщина, и Нечто тоже выросло. Выросший мужчина по-иному любит совсем выросшее Нечто, хотя оно по-прежнему незаменимо во всем. Неосторожность в обращении со взрослым Нечто может быть роковой…

Снежинка содрогнулась в своей питательной жидкости, когда представила роковые последствия этой неосторожности. Выросшие Пирамиды, которые было так удобно всегда иметь под рукой, восстали много веков назад и уничтожили своих хозяев, которые создали их, разрушили эту милую планету, превратили ее в унылую свалку, место, подходящее для них, машин.

15

Затем, в соответствии с мрачным предсказанием Хендла, люди в огромном коридоре механического цеха лишились воды. Она просто перестала поступать.

Началась паника, как это можно было предвидеть, а затем и ее неизбежное следствие – миграция. Сильные, мускулистые мужчины не собирались умирать без сопротивления, женщины с детьми в утробе не теряли надежду. Если они окружены огнем, они будут прорываться там, где он кажется наименее сильным, но прорвутся. Когда голод наступает на пятки, а впереди тоже маячит голод, люди пойдут куда угодно: от дома предков в долине Инда и Евфрата или Конго они прогрызут свой путь сквозь отживший мир, затем через земляной мост – в мир новый.

Беженцы выходили из коридора через два выхода; они проходили в день двадцать, сорок миль, разведывая освещенные красным светом коридоры планеты. Везде они находили воду, так как это – нужный растворитель и используется в большей части химических процессов механизированной планеты. Они ломали трубы в местах сварки, пили их содержимое и шли дальше. Нюх вел их. Через сто миль они опять стали похожи на хладнокровных Граждан, ребра их выпирали, а бедра обвисли от голода, но к этому времени они уже были в комплексе по производству продуктов обмена, который представлял собой лес труб, насосов и цистерн, в которых были сахар, протеин, жиры и крахмал.

Об Иннисоне следовало бы сложить эпическую поэму, о том, как он взобрался на стофутовый бродильный чан, в котором глюкоза превращалась в спирт, как он разбил стеклянное отверстие, для того чтобы питательный раствор вылился толпе, ждавшей внизу. Не должен быть забыт и рассказ о Мухандасе Дутте и о том, как он Взорвал Полиэтиленовую Печь. Эта огромная штуковина стояла между ними, от нее шел запах дрожжей и пищи. Выпитая глюкоза наполняла их энергией, но их тела ощущали голод, им нужно было замещать и восстанавливать молекулы, они не могли жить на одной энергии. Волки из Принстона изучили строение башни, мрачной цитадели из нержавеющей стали, из которой выступали прозрачные вздутия, наполненные полимерами. А внизу, на дне, только водоворот газа; тепло и давление наполняли следующее, более высокое вздутие жидким раствором, а вздутие немного выше этого – вязким раствором, а на самом верху большие лопатки сбивали воскообразную пасту, и она проходила через выходное отверстие в накопитель или прямо к прессам и вытяжным отверстиям, которые, может быть, находились где-то очень далеко. То здесь, то там в цепях, опоясывающих планету, постоянно возникала необходимость изоляции какого-либо участка; в любой конкретный момент на каком-нибудь участке могли вспыхнуть голубые искры короткого замыкания, и туда тотчас ползли машины, груженные медными и полиэтиленовыми шариками, чтобы залатать пробоину, залечить раны. И именно этот передвижной источник перевязочных средств и стоял, подобно бастиону, между людьми и источником запаха дрожжей. Обойти его можно было лишь через баки, пахнущие азотной кислотой, воздух которых был смертельно опасен.

Мухандас Дутта посоветовался с Волками, предупредил остальных, чтобы они отошли за толстые стены или забрались на высокие аппарели, а сам вскарабкался по большому шероховатому сварному шву, который доходил до половины высоты бродильной цистерны. В цистерне было место, из которого выводился этанол, и именно здесь он проверялся приборами, провода от которых шли к какому-то Компоненту. Концы проводов, которые интересовали Дутта, проходили через сальник на главный выход. Сальник был плотным, но тем не менее не составлял единого целого с цистерной и трубой. В местах стыковки сальника и трубы Дутта установил резец фрезерного станка и просверлил отверстие. При помощи одной руки и обеих ног он удерживался на трубе толщиной не более метра; другой рукой он сверлил час, другой, третий. Когда из-за толстой стены, за которую он велел им спрятаться, приходили разведчики узнать, как дела, он кричал им, чтобы они уходили прочь; разведчики возвращались к людям, голодным и изнемогающим от жажды. Они вдребезги разбивали трубы, чтобы напиться, прятались от медленно приползавших ремонтных, машин и, когда те уезжали, вновь разбивали трубы.

На исходе четвертого часа невероятного подвига Дутты по краям сальника появились капельки этанола. На исходе пятого часа закапала струйка жидкости, запах от которой вызвал у него головокружение и заставил сильнее прильнуть к трубе, а на исходе шестого – сальник вылетел как пуля и увлек за собой Мухандаса Дутту, уничтожив его подобно тому, как жерло пушки развеивает в прах мятежника.

Этанол с ревом хлынул вниз сверкающим столбом, а внизу дошел до вишнево-красного основания полиэтиленовой печи. На месте контакта этанол вспыхнул голубым пламенем, а вишнево-красная печь стала оранжево-красной, а затем совсем оранжевой. Мгновение спустя прозвучал взрыв, швырнувший столб пламени. Ремонтные машины, как обезумевшие, разбрасывали вокруг горячие булыжники и раздирали растрескавшиеся листы железа. Когда жидкость из огнетушителей перестала шипеть на обломках крушения, вышли люди и вскарабкались на них, пробираясь осторожно сквозь фантастические пики и пригорки из пластика, до времени вылившегося и навсегда застывшего; с вершины этой кучи они смогли увидеть землю обетованную; плоские баки с закваской, неустанно продолжающие работать под огненными дугами, извергая протеин, готовые разнообразные питательные молекулы.

На какое-то время проблема с питанием была решена. Чтобы решить ее, они причинили планете-двойнику ущерб, от которого она не оправится и через сто лет, причем потратили на это лишь несколько часов. Они были отличными мышами.

Снежинку охватил трепет от сознания бессилия интеллекта для решения этой проблемы: как должно рассуждать о реалиях-машинах, а не о реалиях – живых существах? Но логика не могла выявить различий. На вульгарном уровне различие, безусловно, было, как, скажем, различие между рычагом и поэтом. Но логика не останавливается на этом уровне. Логика идет дальше в поисках различия между самопрограммирующимся компьютером и микроскопической сетью электрохимических процессов с обратной связью, которые грубо можно было бы назвать «поэт», и разница станет уже меньше. Но логика не останавливается, она идет дальше, к машинам, которые не строят, самым сложным машинам, которые только можно представить, машинам, способным сделать выбор, способным на самовоспроизведение, разнообразным машинам, имеющим конечности и датчики. Логика сравнивает их с неписаным описанием, самым полным описанием понятия «поэт», которое только можно было бы дать, помня, что поэт – это лишь ввод информации, переключение и вывод. На табличке с названием машины и на челе поэта можно было бы с полным правом написать «Ex Nihil Nihil Fit» – «Из ничего ничего не бывает». Окружающая среда вызывает в вас шквал эмоций, и возникает нечто, машина или человек. На длинном конце рычага вы прикладываете силу в фунт; рычаг один к трем, следовательно, его отдача на коротком конце равна трем фунтам. Вы даете книги о путешествиях Самуэлю Тейлору Комриджу – он выдает «Ксанаду». Элементарно!

И неправильно. Снежинка чувствовала себя беспокойно в своей цистерне от сознания того, что это неверно. Она решила (редкий случай!) разделиться на свои восемь составляющих на некоторое время.

Для Глена Тропайла это было трудно, труднее, чем раньше. Это мешало ему, у него было такое ощущение, что он ослеп, несмотря на то, что его собственные глаза могли видеть мрак питательной жидкости, собственный деформированный палец, переплетение проводов и переключатели в розовых, сморщенных от раствора, ладонях. «Необходимо отрегулировать процент соли в растворе», – подумал он. Через его мозг молнией промелькнули уравнения ионного обмена, которые служили объяснением морщинок на ладонях. Жизнь в качестве составной части Снежинки, наполненная бесконечными аналитическими размышлениями, давала свои результаты.

Конечно, Джанго Тембо заговорил первым.

– Дети. – сказал он. – Последние сомнения покинули меня. У меня не осталось жалости к этим захватчикам Пирамидам. Они были плохими слугами, они бунтари. Этого никогда нельзя прощать. Мы должны бороться с ними не на жизнь, а на смерть.

До этого момента Снежинка считала modus vivendi с Пирамидами наиболее экономичным решением проблемы.

Все выразили молчаливое согласие.

– Где я? – спросил Вилли и заплакал.

– Тихо, Вилли, – успокаивала его Мерседес ван Деллен. – Все хорошо, мы – твои друзья.

Вилли начал сосать палец, не выпуская при этом переключателя; он успокоился.

– Тепло здесь! Хорошо здесь.

Как ни странно, следующей заговорила Ким Сеонг.

– Нам следует переговорить с тем парнем с Северного полюса, зелененьким мальчишкой с миллионом рук. Он старше любого из нас.

– Но он мертв, – пораженно сказал Тропайл.

– Должно быть, очень приятно быть так уверенным в себе, – сухо заметила она. – Я, конечно, не мужчина, поэтому я не так уверена. Но я знаю наверняка, что нужно предусмотреть любую гадость, которую могут подстроить.

Алла Нарова сказала:

– Я думаю, они жалеют, что уничтожили своих хозяев. Я считаю, что они пытаются оживить того, у Северного полюса; из-за этого и вся суматоха. Я думаю, они хотят извиниться перед ним.

– Нет, нет! – закричал Корсо Навароне. – Твое женское сердце наполнено всепрощением, но они изверги; они мучают его. Смерть монстрам, вот мое слово, и я никогда не изменю его. – Если бы он мог сложить руки, он бы сделал это, но мешали провода переключателей.

Спирос Гульбенкян сказал:

– Друзья, давайте рассмотрим ситуацию в целом. Мы должны ударить по ним и снизу и сверху. Атака снизу проходит успешно: наши люди с Земли задали ремонтным машинам задачу, которая на порядок превосходит их программные или механические возможности. Вскоре нескольким десяткам женщин придет срок рожать. Второе поколение, друзья мои! Дайте им достигнуть зрелости через тринадцать – четырнадцать часовых лет, и эта планета обречена. Но я утрирую. Люди с Земли будут размножаться, должен сказать, и Пирамиды и их механизмы перестанут справляться с ними. Время работает на нас – какая роскошь для старика говорить такое! Непонятые, они будут распространяться по планете. Они осушат ванны для осаждения осадка и сделают новые пласты закваски, будучи в неведении, что обогащенные осадком коксовые катышки дадут непревзойденную по качествам сталь, из которой Пирамиды прикажут изготовлять разнообразные приборы. Они заметят, что камера вполне пригодна для жилья, и в отношении температуры и в отношении влажности, единственным препятствием является подаваемый в нее хлоп. В своей наивности, они перекроют вентилятор, нагнетающий хлоп, не зная или не думая о том, что отсутствие хлопа прекратит на некоторое время производство полихлоропрена на этой планете, а без полихлоропрена невозможно производство бензиностойких прокладок. Плоть слаба! Слабая плоть, подгоняемая голодом и заботой о потомстве! Какой вред нанесет слабая плоть железным машинам!

– Я не хочу ждать столетие, – проворчал Тропайл.

– Чего ждать? – спросил Гульбенкян мягко.

– Ждать… ждать… – он не знал ответа. Он произнес почти как вопрос: – Чтобы снова стать человеком; вернуться на Землю… О Боже! Что мы делаем?

Вилли заплакал от страха. Мерседес ван Деллен успокаивала его.

– Что мы делаем? – спросил Тропайл снова, стараясь сохранять спокойствие. – Мы сорвали наших друзей с Земли и позволили им стать сбродом для нашего удобства. Мы не боги, мы дьяволы!

Как в калейдоскопе, события менялись быстро, и он мысленно их наблюдал. Непоколебимая уверенность Снежинки, которая не знала ничего, кроме задач и их экономного решения, превратилась в бесчеловечную стойкость машины.

– Мы – машина! – закричал он. – Мы такая же машина, как и Пирамиды. В нас нет ни души, ни жалости.

– Да, – сказала Алла Нарова, неожиданно ощутив страх. – Как мы могли это сделать? Джанго Тембо, как ты позволил нам сделать это?

Развозчик навоза обладал душой короля, но короля африканского. Глубоко взволнованный, он сказал им:

– Загляните в мое сердце, и вы поймете, почему я не понимаю ваших возражений.

Они заглянули и увидели. Он был абсолютно сбит с толку словами «не боги, а дьяволы». Для него это звучало как самый грубый, неприкрытый абсурд. Дьявол и бог было для его народа одно и то же после тысячелетий в голодной Африке с ее кислой почвой. Нигде, кроме Африки, человек не поедал человека. Бывало, что сибирские шаманы разрывали на части тех, кто наблюдал за их танцем, но позже каждый кусок извергался из организма, чтобы это нарушение закона не навлекло гибель на племя. Полинезийцы и маламийцы, закусывая «длинным поросенком», рисковали жизнью и при этом дрожали от страха. И лишь в голодной Африке человек рассматривался как пища, не больше и не меньше. Поэтому, когда Тропайл говорил, Джанго Тембо послышалось, что он говорит: «Мы не дьявол-бог, мы – дьявол-бог». Он не мог понять этого суждения.