Текст книги "Незримые узы"
Автор книги: Фреда Брайт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)
Интуитивно Ким поняла, что он прав. Она подчинилась его просьбе, потом закрыла глаза и, ощутив какое-то странное томление, отдалась на волю его фотокамеры. Змея согревала ее своим теплом.
Когда сеанс закончился, ассистент помог Джимми упаковать Бориса, который уже начал подавать признаки жизни, обратно в коробку, и Ким оделась. В воздухе студии витало предчувствие триумфа.
Плакат с питоном был – даже трудно подобрать точное определение – возмутительным, смешным, сексуальным, остроумным, неприличным, бесстыдным, великолепным. Контраст между невинным, безмятежным, доверчивым как у самой Мадонны лицом Ким и пышными формами ее прекрасного тела, словно дышащего чувственностью, поражал воображение. Плакат получил название «Сон девственницы» и произвел впечатление столь же двойственное, что и картина-прототип. Ким хотелось думать, что Дуаньер Руссо отнесся бы к нему с одобрением.
– То ли красотка трахает змею, то ли наоборот, – заметил один оптовик, оформляя заказ на плакат. – Я возьму три тысячи и, может, даже оставлю парочку для себя.
В масштабах страны было продано несколько сотен тысяч экземпляров «Сна девственницы», но Ким с этого ничего не имела, так как подписала документ об отказе от получения процентов с продажи, и ей был заплачен лишь единовременный гонорар. Зато Ким получила нечто, может, даже более ценное – известность.
О ней написали в «Пиплз Мэгэзин», напечатали пасквиль в «Гарвардской сатире», ее пригласили на передачу «С добрым утром, Америка!», иногда узнавали на улице. Она появлялась на открытиях новых торговых центров, автошоу и съездах виноторговцев. Для одних она была объектом шуток, для других – секс-символом. Казалось, до настоящей славы осталось лишь руку протянуть…
Иногда ей платили за то, что она делала, но чаще Ким получала в награду все более широкую известность. К чему это ее приведет, Ким не представляла. Продолжать болтаться по городу на всякие презентации и торжественные и неторжественные мероприятия? Подцепить богатого мужа? Хорошо хоть Бетт пока казалась умиротворенной: ее дочь наконец-то стала настоящей мини-знаменитостью.
Ее благодушие способствовало тому, что Ким стала чаще выезжать в свет, умело разыгрывая роль классической «загадочной блондинки». Не будучи актрисой в полном смысле этого слова, который вкладывают в него представители актерской гильдии, она не знала себе равных в искусстве лицедейства. Живя бок о бок с Бетт, она научилась склонять голову в случае необходимости, располагать людей в свою пользу, сглаживать конфликтные ситуации, выглядеть счастливой по заказу. Имея дело с незнакомыми людьми, могла быстро подстраиваться под их настроение и мимикой и жестами показывать, что разделяет его: если она выслушивала грустную историю, ее глаза увлажнялись, если веселую – она с удовольствием смеялась; ее обычная улыбка как бы говорила: «Какой вы замечательный человек!», и улыбка эта была полна обещания. Репортеры обожали Ким.
Да, она не умела ни петь, ни танцевать. Но она умела делать приятное людям – это было ее профессией.
У Ким появился даже официальный «личный эскорт» – всем известный холостяк, тоже своего рода мини-знаменитость ее уровня. Они познакомились на открытии нового стадиона.
Его звали Пьер Воксмэн, его отец владел сетью розничных магазинов, и Пьер обладал приличным состоянием. Это был толстенький коротышка с пухлой нижней губой, несколько отставший в половом развитии и потому безобидный как муха. По-настоящему он увлекался лишь спортом (его коллекция бейсбольных мячей оценивалась знатоками довольно высоко) и хотел только, чтобы его считали настоящим мужчиной.
– Ты будешь вроде Мэрилин Монро, а я – вроде Джо Димаджио, – предлагал Пьер, когда они с Ким отправлялись куда-нибудь вместе. Стало быть, ей полагалось надеть свое самое сногсшибательное и сексуальное платье и виснуть на Пьере на глазах у публики в течение всего вечера.
Рядом с такой секс-бомбочкой, как Ким, выказывающей ему обожание и любовь, он чувствовал зависть остальных лиц мужского пола, и этого ему было вполне достаточно. Счастливчик Пьер! Он представлял Ким как свою невесту. На самом деле они даже ни разу не поцеловались наедине. Ким жалела его…
Пьер водил ее по шикарным ресторанам, где она удовлетворяла свое пристрастие к изысканным блюдам. Ким сопровождала его на спортивные мероприятия (которые были в высшей степени скучны) и на представления, которые давались на Бродвее и были одним удовольствием. Их имена часто появлялись в газетных колонках светских новостей. В качестве благодарности за эти услуги Пьер выдавал Бетт ежемесячно деньги на туалеты для Ким, а когда они перебрались в небольшую, но миленькую квартирку в верхней части Ист-Сайда, помогал с платой за ее аренду.
При сложившейся ситуации ходить в «невестах» Пьера было совсем необременительно. Если же Ким хотелось чего-нибудь романтического, она читала Барбару Картлэнд. Ничего страшного, ее время еще обязательно придет!
Кеймбридж
– …я пришел за своей зажигалкой.
С этими словами он вошел в жизнь Аликс и круто изменил ее.
Но Аликс, еще не подозревая об этом, просто постаралась скрыть свое изумление.
– Входи, пожалуйста, – пригласила она молодого человека в линялых джинсах и поношенной кожаной куртке.
Сэм-Хьюстон Мэттьюз переступил порог и прошествовал мимо нее прямо в гостиную. День стоял чудесный, и комната была залита лучами полуденного солнца. Солнечные блики отражались в стекле, скользили по китайскому фарфору, ласкали стол из вишневого дерева, что придавало обстановке комнаты еще большую изысканность.
– Как у тебя красиво! – такого возгласа ждала от неожиданного гостя Аликс. Обычно все, кто приходил к ней в дом, не могли от него удержаться, прежде чем усесться в ожидании, пока хозяйка предложит им что-нибудь выпить.
Но вместо этого, игнорируя присутствие хозяйки, Сэм будто совершал инспекционный осмотр. Аликс наблюдала за ним, ошеломленная его бесцеремонностью, пока он по очереди рассматривал каждый находящийся в комнате предмет, будто иностранный турист на местном базаре. Он прочитал названия книг, просмотрел печатные издания, повертел на свету антикварное пресс-папье, погладил висящие на стене английские часы-ходики, окинул себя взглядом в зеркале, оправленном в серебряную раму с позолотой… Слон в посудной лавке, подумала Аликс, ожидая, что в любой момент ее сокровища могут быть разбиты или поломаны. Но она зря волновалась, потому что передвигался он с кошачьей грацией. И глаза у него были кошачьи – миндалевидные, серо-зеленые с желтыми искорками. Каждую фарфоровую вещицу он брал своими здоровенными лапищами с величайшей осторожностью.
– А это для чего? – поинтересовался он, взяв в руки какой-то предмет.
Аликс взглянула.
– Это декоративные ножны из слоновой кости. Девятнадцатый век, Япония.
– Понятно. – Сэм бросил свою куртку на пол и плюхнулся на плюшевый диван, скорее позабавленный, чем заинтересованный. – Значит, вот как живут богачи… Славно, Брайден. Очень славно.
До этой минуты Аликс с трудом удерживала себя от звонка швейцару, чтобы тот выставил этого наглеца, – насколько она уже знала Сэма, он мог взбунтоваться, если бы она сама попробовала это сделать. Теперь в ней боролись любопытство и негодование. Победило любопытство:
– Как тебе удалось пройти мимо швейцара? Это здание строго охраняется.
– А я мастак проходить всюду незамеченным.
– Другими словами, ты прокрался тайком. Ладно, еще вопрос: откуда ты узнал, где меня найти? Я ведь тогда назвала ненастоящее имя.
– Ты как Румпельстилцкин. [7]7
Злой гном-волшебник из сказок братьев Гримм, заставляющий отгадывать свое имя.
[Закрыть]– Он самодовольно усмехнулся и зажег сигарету. – Тоже мне, большой секрет! Тебя засекла на митинге Марси Хендрикс. Кстати, она была крайне удивлена. Ее буквальные слова: «Нет конца чудесам!»
– А, старина Марси! – Аликс помнила ее по Вэлсли: сексапильная, вычурно одевающаяся блондинка, ничего больше. – И что еще она сказала?
– Что ты была жутко самоуверенной. Прямо-таки нахалкой. Это меня и заинтриговало. Лично для меня нет ничего сексуальнее нахальной женщины… разве что нахальная женщина с потрясающими ножками.
Но Аликс была настроена весьма скептически: если уж она его настолько заинтриговала, почему он так долго выжидал, прежде чем связаться с ней? И решила вытянуть из него побольше.
– Марси такая привлекательная девушка… – покатила она пробный шар. – Очень миленькая. Ты ее хорошо знаешь?
Сэм скрестил на груди руки и ухмыльнулся:
– Она хорошо делает минет.
Аликс вспыхнула:
– Хочешь меня шокировать?
– А что, удалось?
– Нет… да… немного. Это было не слишком галантное замечание.
Сэм фыркнул:
– Галантность! Что за допотопное слово! Оно древнее твоих ходиков. Я не из галантных мужчин, Брайден. Привыкай к этому. Кроме того, мы и живем в совсем не галантное время. Впрочем, если разговор на тему секса тебе неприятен, почему бы тебе не сыграть роль галантной хозяйки и не сварить мне кофе? Черный. Без сахара.
Внезапно Аликс почувствовала себя неловко, стоя перед ним в небрежно накинутом халате и с закрученными в полотенце волосами.
– Конечно, если только ты подождешь, пока я надену что-нибудь…
– Менее удобное?
– …Что-нибудь другое.
Не имело смысла говорить ему нечто вроде «чувствуй себя как дома», потому что гость уже скинул кроссовки и положил ноги на журнальный столик. Она повесила на вешалку его куртку. От нее пахло терпким мужским запахом. Аликс вышла переодеться.
Когда она вернулась – уже в блузке и слаксах, с кофе и бисквитами, – Сэм сидел на полу и перебирал пластинки.
– Что конкретно ты ищешь?
– Ключ к душе Аликс Брайден.
Он рылся в стопке, иногда одобрительно хмыкая, то и дело комментируя свои впечатления:
– Прекрасно!.. Безвкусица!.. Неплохо, но в исполнении Гленна Голда лучше… – Он поднялся с пола, снова плюхнулся на диван и глубоко вздохнул: – Если я правильно понял, ты тяготеешь к Баху и Малеру.
– Это мои любимые композиторы.
– Бах и Малер… – Он скрестил руки. – Склонность к сублимации [8]8
Психический процесс преобразования и переключения энергии аффективных влечений на цели социальной деятельности и культурного творчества.
[Закрыть]и обостренная чувствительность.
– Это следует воспринимать как диагноз?
– Это только наблюдение.
– Мне бы надо возбудить дело о вторжении в частную жизнь…
Он улыбнулся. Несмотря на наглый вид, у него была милая мальчишеская улыбка. «Видишь? – говорила она. – На самом деле я совсем ручной».
Аликс тоже улыбнулась и разлила кофе по чашкам.
Если вначале она и была настороже, ожидая, что он немедленно набросится на нее, то теперь успокоилась, а потом даже почувствовала некоторое разочарование. Потому что в течение последующего часа похоже было, что Сэму-Хьюстону Мэттьюзу куда интереснее разглагольствовать о Жизни с большой буквы, чем пытаться сравнить Аликс с Марси Хендрикс с точки зрения орального секса.
Он перескакивал с одной темы на другую: Никсон, Малер, мексиканская кухня, достоинства и недостатки симфонических оркестров Америки… У него было собственное мнение по любому вопросу, по большей части абсурдное, но всегда интригующее. Ему нравилось рассматривать мир с позиции стороннего наблюдателя, чтобы иметь возможность судить о нем с новой, выгодной для себя точки зрения. И ни разу в его голосе не прозвучала хотя бы нотка сомнения в собственной правоте.
– Ты, разумеется, шутишь! – пыталась смеяться Аликс, когда он лепил нечто совсем уж несусветное: например, утверждал, что кардинал Кашинг занимался растлением малолетних, или пророчествовал, что третья мировая война разыграется между Россией и Китаем.
– Держу пари, твой старик – большой фан Джона Вэйна. Особенно в «Зеленых беретах»! – И Сэм разразился громким клокочущим смехом, идущим из самой глубины его могучей груди.
– Мой отец вообще никогда не ходит в кино, – возразила Аликс.
Она уже начинала подозревать, что эту словесную перепалку Сэм затеял с целью выудить из нее побольше, и это доставляло ей беспокойство: ей было неприятно выворачивать душу наизнанку. Никогда не знаешь, как люди могут воспользоваться твоей откровенностью. Но Сэм не отлипал.
Какой бы темы они ни касались, будь то политика, искусство или положение женщины в обществе, он отстаивал свою точку зрения с упорством, в котором было мало логики, а уж элементарного здравого смысла – и того меньше.
– Я прав! – твердил он. – И ты сама знаешь, что я прав!
Половина из того, что он говорил, была достаточно убедительной, зато другая – полным бредом. И все-таки его даже самые эпатажные умозаключения возбуждали ее своей страстностью. Новизной. И хотя она поеживалась, выслушивая их, ей ужасно нравилось смотреть, как двигаются его губы, глаза, когда он говорит. В нем чувствовались сильное мужское начало и сексуальность.
«Если он сделает первый шаг, – решила Аликс, – я с ним пересплю». Скорее всего, это будет любовник на одну ночь – непохоже, чтобы он отличался постоянством, – но даже в этом случае терять ей нечего.
Она незаметно придвинулась к нему поближе. Ей хотелось, чтобы он дотронулся до нее, обнял за плечи, как тогда, на Гавернмент-сквер… Но ему, казалось, было вполне достаточно простой болтовни. За исключением какого-то одного случайного, чисто театрального жеста, он держал свои замечательные руки при себе.
За разговором Аликс выяснила, что ему двадцать восемь лет, что он сын скорняка и бывший студент Джуллиардской школы в Нью-Йорке, где, по его словам, он был протеже самого Леонарда Бернстайна. Несмотря на свой талант, он решил бросить музыкальную карьеру.
– Слишком много надо было бы выпендриваться, – сказал он. – А мне не хватает хороших манер.
Сэм закурил сигарету с «травкой».
– А ты употребляешь? – спросил он.
– Иногда, – ответила она. – Нечасто. Я ведь учусь на юриста. Мне надо быть осторожной со всем этим.
– Почему? Чтобы не потерять шанс получить место штатного юриста в какой-нибудь корпорации? Ладно, вперед с песнями! Я никому не скажу. – Он протянул ей сигарету. На какое-то мгновение их пальцы соприкоснулись. – Знаешь, Брай…
– Меня зовут Аликс.
– Это мальчишеское имя, и я не собираюсь тебя так называть. Я хотел объяснить, что в тот день, когда мы встретились, заинтересовало меня в тебе: этакая доля безрассудства. Страстность. Способность поддаться настроению типа «будь я проклята, если этого не сделаю!» Думаю, ты и в сексе такая же: дикарка – у меня на таких слюнки текут… И вдруг выясняется, что не такая уж ты и безрассудная в итоге… Не настолько, чтобы назваться своим настоящим именем… – Его кошачьи глаза сузились. – Я много думал о тебе эти несколько недель. Ты бы даже удивилась, как много.
– В каком смысле? – Аликс залихорадило.
– Я пытался представить себе, какая ты в постели, хотя это далеко не все: насчет этого-то я думаю применительно к любой женщине. А вот применительно только к тебе… – Он сделал паузу, собираясь с мыслями. – Я пытался представить, насколько изобретательной ты можешь быть в любви. Насколько пылкой… Как будут изгибаться твои брови в момент возбуждения – как крылья чайки… Но больше всего я думал о том, кто ты: революционерка или дочка богача? Я не понимал, как ты можешь так раздваиваться. И до сих пор не понимаю. У тебя так во всем, да, Брайден? Малер и Бах. Американские горки и маятник ходиков. – Он опять скрестил руки на груди, словно ожидая чего-то. От нее?
В наступившей тишине она слышала только биение своего сердца и чувствовала, как пульсирует кровь в жилах. Последние лучи заходящего солнца просачивались сквозь жалюзи широкими золотыми пластами. Внезапно Аликс поднялась, провела рукой по альбомам с пластинками и, выбрав одну из них, поставила на стереопроигрыватель.
Малер. И не надо ничего объяснять. Сэм узнает музыку – и все поймет. Из динамиков медленно полились звуки Четвертой симфонии – резкие, чувственные, сладострастные… С восхищенной улыбкой Сэм зовуще протянул к Аликс руки.
Она молча скинула кофточку и, присев на пол, положила голову ему на колени, почувствовав щекой его восставшую мужскую плоть.
Сэм запустил пальцы в ее еще влажные волосы.
– Чудесно… – пробормотал он и, приподняв ее голову, впился ей в губы долгим поцелуем. – Чудесно…
От него пахло медом, корицей, абрикосами, ванилью – всеми самыми дивными ароматами на свете, такими же насыщенными, как и звуки музыки, обволакивавшие их. Они медленно раздели друг друга и легли на диван, купаясь в сгущающихся сумерках, переплетясь в бесконечном объятии, познавая друг друга губами и руками.
– К черту эти жемчуга! – сказал он, пытаясь расстегнуть замочек.
– Они остались от моей матери…
– Сними их! Там, куда мы отправляемся, я хочу быть только с тобой. Ты и я, Брайден. Ты и я.
Музыка давно кончилась, и только откуда-то издалека, за пределами обозримого и разумного, доносились вскрики женщины, уносящейся ввысь на волнах блаженства. Аликс никогда раньше не слышала ничего подобного.
А потом она начала смутно осознавать, что это ведь еесобственный голос, это из глубины ееестества рвется наружу еенаслаждение… Она любила его. Любила его тело, его запах, его вкус. Ей нравились слова, которые он шептал ей на ухо, – ласковые ругательства, нежности, непристойности. Для нее все это было непривычно – абсолютно новый любовный лексикон! Никто никогда с ней так не разговаривал. И не любил ее так – неистово, до полного самозабвения.
В объятиях Сэма Мэттьюза она теряла и вновь обретала себя. «Если даже я умру сегодня ночью, – подумала Аликс, закрывая глаза, – это уже не будет иметь значения, потому что я познала рай на земле».
Да, это был рай. И это был ад. Это была любовь, которую Аликс даже не могла себе представить в своих розовых фантазиях о белых рыцарях, принцах, лебедях и так далее, потому что Сэм-Хьюстон Мэттьюз ни в малейшей степени не был Лоэнгрином. Мир должен был перевернуться, прежде чем он подчинился бы основным правилам хорошего тона – например, открыть перед Аликс дверь или подать ей пальто, не говоря уж о более широких жестах.
Если он опаздывал, ему и в голову не приходило позвонить и предупредить об этом. Если она обвиняла его в невнимании, он тут же уличал ее в чрезмерно развитом инстинкте собственника. Они часто спорили, иногда довольно резко, но Сэм всегда все улаживал в постели.
– Ну что, – говорил он, доведя ее до полного изнеможения, – разве это не лучше, чем какие-то слюнявые словесные извинения?
Короче говоря, в его власти было сделать Аликс счастливой, озлобленной, сердитой, ревнивой, оскорбленной… Но самое главное – он давал ей ощущение того, что она любима.
«Брай» – называл он ее, и у него это звучало эротично. Иногда – «Брайди», и невольный брачный [9]9
bride– невеста ( англ.).
[Закрыть]подтекст наводил Аликс на глупые мысли.
И все же, несмотря на потрясающие сексуальные отношения, на то, что они могли говорить друг с другом бесконечно, ей никак не удавалось прибрать его к рукам.
Сэм был непредсказуем, вторгаясь в ее жизнь на несколько часов или дней – в зависимости от настроения – и исчезая, ломая все ее планы. Он врывался как порыв ветра, хлопая дверью, обрушиваясь на Аликс с любовью, поцелуями, страстью, энергией. А затем в мгновение ока уносился на какой-нибудь митинг, оставляя после себя хаос скомканных простыней, переполненных пепельниц, разбросанных журналов, книг и разрозненных носков. Он мог заскочить буквально на минутку или, наоборот, исчезнуть надолго. У него не было телефона, он не считал необходимым отчитываться перед Аликс в том, как проводил время без нее. Разве только мог сообщить, что был ужасно занят «важными делами, малышка, насущными проблемами». У Аликс хватало ума не пытаться обуздать его.
Вначале, когда он буквально закружил ей голову своим бешеным любовным напором, она предполагала, что его сумасбродное поведение объясняется статусом дезертира: после сожжения повестки он находился в бегах. Но однажды ночью он проговорился, что его уже призывали на службу несколько лет назад и медкомиссия дала ему освобождение из-за шумов в сердце.
Аликс и обрадовалась тому, что он не преступник, и почувствовала себя обманутой.
– Значит, то аутодафе на Гавернмент-сквер было просто-напросто представлением? Розыгрышем?
– Это была символическая акция, Брай. А символ всегда может обернуться самой настоящей реальностью.
Но больше всего ее беспокоила убежденность Сэма в том, что сексуальная верность – буржуазный пережиток.
Она восприняла это в том смысле, что он по-прежнему спит с Марси Хендрикс или, по крайней мере, пользуется ее услугами. Эти подозрения перешли в уверенность, когда через месяц после начала их романа она столкнулась с Марси в магазине Бонвита, где та покупала нижнее белье.
– Я слышала, ты встречаешься с Хьюстоном… – сказала Марси, рассматривая на свет нечто воздушное.
– Хьюстоном? – Аликс понадобилось некоторое время, чтобы сообразить, кого та имеет в виду, и вспомнить, что Сэм пользовался разными именами в общении с разными людьми. У него была как минимум дюжина фальшивых удостоверений. Прежде чем Аликс успела ответить, Марси рассмеялась и положила свою покупку на прилавок – это были персиковые шелковые трусики, обильно украшенные оборочками и кружевом.
– И такие же, только черного цвета! – распорядилась Марси, обращаясь к продавцу, а потом с удовлетворенной ухмылкой повернулась к Аликс:
– Полный разврат… Но Хьюстон буквально тащится, когда я надеваю сексуальное нижнее белье! Он говорит, что в них я выгляжу как голливудский вариант первоклассной французской шлюхи.
– Не знала… – сухо отреагировала Аликс.
Когда Сэм заявился к ней в следующий раз, она была в ярости.
– Как ты можешь заниматься любовью и с этой идиоткой, и со мной?! И со сколькими еще, хотела бы я знать?
Сэм рассмеялся:
– Уверяю тебя, ты этого вовсе не хочешь!
Но тем не менее он весь вечер был необыкновенно нежен, почти полон раскаяния. Он признался ей в любви и принялся рассказывать об отношениях Жана-Поля Сартра и Симоны де Бовуар.
– Два совершенных мозга, – разглагольствовал он, – мужчина и женщина, которые наслаждались полной близостью и полной свободой!
Он объяснил Аликс разницу между «необходимой» и «случайной» любовью. Так, несмотря на то, что Аликс ему необходима, он имеет право и на случайные, мимолетные связи.
То, что для мужчин давно уже истина, для женщин не менее важно: люди не могут быть предметом собственности, а личная свобода предполагает, кроме всего прочего, и свободу в обретении разностороннего сексуального опыта.
– Только и всего!
– Чушь собачья! – воскликнула Аликс, заливаясь слезами. – Довольно затейливый способ дать мне понять, что я всего лишь одна из толпы!
– Ну почему женщины субъективны до такой тупости! – застонал он в ответ, на что Аликс с жаром возразила:
– Нет!
Но, как всегда, последнее слово осталось за Сэмом: он заключил ее в свои объятия.
– Не ревнуй, Брай… Я с ума по тебе схожу. Давай лучше определим ситуацию так: с Марси я трахаюсь, а с тобой – занимаюсь любовью. – После чего они трахались – или занимались любовью? – до самого рассвета.
И хотя он и не помышлял пересмотреть свою точку зрения насчет несовместимости радикальных политических взглядов и моногамии, впоследствии он стал чаще оставаться ночевать у Аликс, как бы убеждая ее в том, что Марси в трусиках персикового цвета потерпела полное фиаско.
Однажды он привел Аликс к себе «на хату» – в нелегальную квартиру в старом районе улицы Норт-Энд.
Она пришла в ужас: как он мог так жить?! Закопченные окна, всюду тараканы, вонь от протекающих канализационных труб и остатков протухшей пиццы… В квартире обретались также: страшенного вида «полковник» Армии освобождения Анголы, два студента-недоучки, исключенные из колледжа, метеоролог из Чикаго, несовершеннолетняя беглянка из дому по имени Кэти, которая обычно слонялась по жилью в одной мужской рубашке не по размеру и, по признанию Сэма, могла завалиться в постель с самым распоследним солдатом.
Сэм спал в углу комнаты на брошенном на пол матрасе. В одиночестве, как надеялась Аликс, хотя и не могла уже за это поручиться. Больше она туда не приходила.
На следующий же день она вручила Сэму ключ от своих апартаментов и сказала, что он может приходить и уходить когда пожелает. Что он и делал.
«Отель „Брайден"» – так называл он ее хоромы. Появившись, он тут же отправлялся в ванную и долго блаженствовал под горячим душем, после чего растирался ее пушистыми махровыми полотенцами, которые затем бросал на пол. Для человека радикальных взглядов у него оказались вполне буржуазные замашки…
Аликс предложила ему переехать к ней.
– Все чистые полотенца в твоем распоряжении, – не преминула она поддеть его. Но Сэм, как обычно, перевернул все с ног на голову:
– А почему бы тебе не переехать жить ко мне, Брай? Много комнат… Всегда можно бросить на пол еще один матрас.
Аликс вздохнула:
– С тобой невозможно говорить серьезно.
– Почему же, возможно.
– Но… но… – залепетала она.
– Что «но»? Чем ты боишься там заразиться? Нищетой?
– А что хорошего в нищете? – парировала она. – Ее узнаешь по запаху и в прямом, и в переносном смысле слова! Зачем, объясни мне, жить в дыре, когда можно пользоваться некоторыми удобствами цивилизации – такими, например, как горячая вода и центральное отопление? Я заметила, что это и тебе самому нравится! И ведь ты сам вырос не в трущобах! Речь тут идет о здравом смысле. Если мы с тобой будем жить как бродяги, общество не станет ни на йоту счастливее, а мы только попусту растратим силы. Дорогой, переезжай ко мне! А если это задевает твою гордость, и ты не хочешь жить за счет женщины, что ж – за квартиру уже заплачено!
– Меньше всего меня волнует жизнь за счет женщины.
– Тогда в чем же дело? Ты же не отнимаешь у бедняков последний кусок хлеба!
Сэм фыркнул:
– По-моему, довольно странное замечание, принимая во внимание, откуда взялось все это, – он обвел рукой комнату. – Шелковые простыни, китайский фарфор…
– У меня нет шелковых простыней, – вмешалась было Аликс, но он не обратил на нее внимания.
– … и серебряный чайный поднос – все это подарки Брайдена-бомбардировщика. И каждый милый пустячок оплачен кровью ни в чем не повинных вьетнамцев. Не то чтобы твой отец был хуже любого другого чертова империалиста… Все они одинаковы. Нет такого понятия – чистые деньги.
Когда Аликс возразила, что компания отца производит не только аппаратуру для бомбардировщиков, но и много других полезных вещей, Сэм попросту наорал на нее:
– Знаешь, в чем твоя проблема, Брай? Ты занимаешь позицию стороннего наблюдателя, а не действующего лица! Тебе так легче: ты хочешь произносить правильные речи, придерживаться благородных взглядов, а возвращаться сюда, в дом с привратником, нырять в свою уютную постельку, натянув на себя простыню – шелковую или какую другую – и при этом прекрасно себя чувствовать! Ни в чем себе не отказывать, уж не говоря о том, чтобы познать страдания или бедность… Я не говорю, что в тараканах или испорченном сортире есть что-то возвышенное – все это действительно неэстетично и антисанитарно… Но я, по крайней мере, не веду себя как страус, засунувший голову в песок!
– Лицемер! – Аликс была уязвлена. – Все это туфта, особенно когда об этом говорит тот, кто привык трахаться с девушками из обеспеченных семей: со мной, с Марси Хендрикс в ее импортном нижнем белье…
Они кричали друг на друга до тех пор, пока сосед снизу не начал стучать в потолок, после чего Сэм, схватив пиджак, вылетел из квартиры, хлопнув дверью и бросив ей зловещее: «Увидимся…»
Несколько дней Аликс агонизировала. Она ненавидела Сэма. Тосковала по нему. Желала, чтобы он навсегда убрался к черту… И готова была продать душу тому же черту, чтобы снова почувствовать родные прикосновения. Хотя бы еще разочек! Доходя до абсурда, она представляла, как переезжает к нему, в его дыру: нанимает уборщицу, приглашает водопроводчика, бригаду по уничтожению тараканов – словом, делает его берлогу пригодной для жилья. И только вспоминая во всех деталях свой визит туда, людей, там обитающих, могла подавить в себе этот порыв.
Она никогда не сможет жить в таких условиях! Спать на полу на матрасе! И почему она должна это делать?В конце концов, она Аликс Брайден из Прайдс-Кроссинга!
Прошла неделя. От Сэма не было никаких вестей. Она переживала ужасно. Наконец, отбросив всякую гордость, Аликс подкараулила его на одном из митингов. Уже через час они были у нее в квартире и набросились друг на друга как изголодавшиеся по сексу дикие кошки. Она не спрашивала его, где он был и с кем – важно было лишь то, что они снова вместе. Аликс дала себе слово, что больше они не расстанутся, и она всеми мерами будет удерживать его при себе.
В ту зиму, чтобы доказать, что она не «сторонний наблюдатель», а отзывчивая и страстная женщина, Аликс развила бурную деятельность: распространяла листовки, участвовала в демонстрациях протеста. В начале каждого месяца она жертвовала большую часть своих денежных поступлений на нужды движения за гражданские права. Чего еще мог требовать от нее Сэм?
Но Аликс беспокоило, что ее жизнь стала походить на лоскутное одеяло.
В Гарварде она была хорошей студенткой, членом редколлегии журнала «Юридический обзор». В Прайдс-Кроссинге – почтительной дочерью, раз в неделю наведываясь туда на ужин и партию в шахматы. С Сэмом – любовницей, помощницей, мятежницей.
Ах, если бы! – мрачно размышляла Аликс. Если бы она могла слить все эти образы в один! В одно гармоничное целое…
Но для того, чтобы это произошло, необходима была встреча отца с Сэмом. Аликс с трудом представляла себе эту сцену: оба мужчины придерживались диаметрально противоположных взглядов, они были разными во всем. И так как отца изменить было невозможно, «сдаться» должен был Сэм.
Поначалу она была настроена оптимистично. Почему бы и нет? Сэм умница, легко ориентируется в различных ситуациях и, как хотелось думать Аликс, его можно «укротить». И потом, он обожает ее. Она надеялась, что под ее влиянием он постепенно освободится от наиболее безумных своих идей, будет носить нормальный костюм с галстуком, следить за своей речью, вернется к образу жизни среднего класса, к которому принадлежал по происхождению, и проявит себя достаточно презентабельным для будущего зятя.
Но с течением времени его настрой становился все мрачнее, страннее, а их отношения начали приобретать некий налет клаустрофобии: они редко выходили куда-нибудь вместе, а чаще оставались в постели и либо разговаривали, либо читали, либо занимались любовью.
Если он был в хорошем расположении духа, то становился необыкновенно внимательным к ней. Несмотря на все свои благие намерения «вогнать Сэма в рамки», Аликс буквально таяла от его ласки. Он мог заставить ее почувствовать себя не просто любимой, но и красивой.
Положив голову ей на колени, он читал стихи, а она чувствовала, как мурашки бегут по коже от возвышенности момента. Никто и никогда так не любил ее!
