Текст книги "Опасная граница: Повести"

Автор книги: Франтишек Фрида

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

10

Кучера проснулся около полудня. Он слышал, как фрау Хаан шаркала в коридоре и гремела посудой в кухне. Умывшись холодной водой, он прогнал последние остатки сна. Фрау Хаан, услышав, что он наконец-то встал, принесла завтрак. Кучера поел и вышел на улицу.

Багряное солнце висело низко над горизонтом. На кустах и деревьях искрился иней. Дым из труб поднимался вертикально, растворяясь в небесной сини. Деревня притихла, лишь в теплых хлевах позвякивали цепями коровы. Внезапно Кучера остановился. Зачем он вышел на улицу? В трактир идти ему не хотелось: обедать слишком рано, а у Ирмы сейчас полно работы на кухне. Раньше ему хотелось хоть на мгновение увидеть эту черноволосую девчонку, улыбнуться ей, теперь же это желание совсем пропало. Уж не потому ли, что вчера они наконец встретились? Господи, что это была за ночь! Ирма, ночное дежурство, нарушители, Марихен и ее спокойный голос: «Ты что, совсем спятил? Зачем стреляешь?» Да, он, вероятно, спятил. Звездная морозная ночь, темные фигуры на лесной дороге, крики, нарушившие величественную тишину леса. Его восхитило спокойствие девушки. Она вела себя так, словно они встретились не на контрабандистской тропе, а где-то в парке.

Рыженькая! Рыжая, рыжая, рыжая...

Ему хотелось выкрикнуть это слово в тишину, воцарившуюся в занесенной снегом деревне, чтобы все слышали, чтобы, чтобы, чтобы... Он усмехнулся, потому что и впрямь показался самому себе сумасшедшим. Да, эта ночь надолго останется в его памяти.

Кучера бесцельно побрел по деревне, но потом вспомнил, что можно зайти к Павлику, рассказать о том, что произошло, как они с Карбаном поймали нарушителей границы с беженцами.

Комната Павлика походила на автомастерскую. Посередине стоял разобранный мотоцикл, на столе лежали различные инструменты и детали двигателя. Павлик был в спецовке, его прыщавое лицо – все в грязи. На столе среди бесчисленных деталей в большой кружке дымился черный кофе. Радио, висевшее на стенке, было включено на полную громкость.

– Хочешь кофе? – выкрикнул Павлик. – Возьми чашку и налей себе. Зажигание, черт побери, не работает! Никак не могу выяснить, где собака зарыта. Я уж и конденсатор поменял, а двигатель все не заводится. Наверное, катушка барахлит, а новой у меня нет. Просто зло берет. В этой дыре ничего не достанешь. Надо отпроситься у старика на денек и съездить куда-нибудь. Ну, что ты стоишь, как изваяние? Налей кофе и сядь. Видишь, у меня руки грязные. Утром я говорил со стариком, он мне все рассказал. Мне кажется, этот инженер прихватил кое-что с собой, наверняка в его портфеле лежало какое-нибудь изобретение, которое он не хотел отдавать фашистам. И баба у него, говорят, красивая. Нордический тип – это в моем вкусе!

Павлик не давал Кучере слово вставить. Едва закончив свою тираду, он начал рассказывать неприличный анекдот. Рассказывал долго, нудно, и Кучера как-то непроизвольно опять углубился в свои мысли, а когда Павлик закончил, он неестественно рассмеялся, даже сам не зная в связи с чем. Выпив кофе, он собрался уходить.

– Ты уже обедать? – спросил Павлик, пытаясь перекричать радио.

Кучера посмотрел на часы. Было половина двенадцатого.

– Я дежурю с четырнадцати часов с Непомуцкий. Вот не повезло!

– Действительно, не повезло. С этим ни минуты не отдохнешь.

– Да и с Карбаном тоже.

– Подожди, вот придет лето, старик растянется на мху, заведет будильник, который носит в сумке, и проснется от его звонка в нужное время.

– Ну, привет!

– Будь здоров!

Мороз не ослабел и после полудня. По дороге ехал грузовик, гремя целями, укрепленными на колесах. Из его радиатора вырывались клубы пара. Кучера, задумавшись, шел по деревне и не заметил, как очутился возле дома Кречмера. Любопытство заставило его заглянуть через забор. Двери сарайчика были открыты, оттуда доносились удары топора: кто-то колол дрова. Неслышно ступая, к Кучере подбежала черная кошка. Уставившись на него желтыми зрачками, она замяукала.

– Ты чего хочешь, кисонька? – спросил он.

Кошка дала себя погладить, выгнув спину под его рукой, потом перепрыгнула через забор и лениво направилась к сарайчику. Он позвал ее, но она даже не обернулась.

Маленькая калитка в заборе была приоткрыта. Кучера прошел в нее, подошел к сарайчику и заглянул внутрь. Марихен стояла у колоды и колола дрова. Лицо ее раскраснелось, волосы широким огненным водопадом закрывали лицо и плечи. Он тихо поздоровался. Девушка испугалась и на мгновение заколебалась, словно не зная, что делать.

– Это ваша кошка? – спросил он.

– Нет, не наша, но она часто ходит к нам, потому что я всегда ее чем-нибудь угощаю.

Кучера наклонился к черной кошке и снова погладил се. Та прижалась к его ноге. Марихен колола дрова, плотно сжав губы и зажмуривая глаза при каждом ударе топора. Он стоял и смотрел на ее правильное, красивое лицо. Девушка время от времени косила на него глазом, но молчала. Молчал и Кучера, не зная, что сказать. Он злился на свою неловкость, на то, что вообще зашел сюда. Теперь он искал предлог, чтобы быстро и незаметно удалиться. Конечно, ему хотелось увидеть девушку, поэтому он и шел мимо их дома, хотелось увидеть хотя бы на мгновение, хотя бы издали. И вот Марихен рядом, прекрасная, высокая и стройная, как молодая лиственница, а он не знает, что сказать.

– Я случайно проходил...

Она молчала, наверное, сердилась на него.

– Ну, я пойду, – помедлив, сказал он и вздохнул.

– Подожди, – остановила его дочь контрабандиста.

Всадив топор в колоду, она начала собирать наколотые дрова в корзину. Таможенник помогал ей. Собрав дрова, она улыбнулась и сказала:

– Уж если пришел, помоги мне донести корзину, она тяжелая.

Они понесли дрова в дом. Перед дверью он в нерешительности остановился.

– Не бойся, папы дома нет, – улыбнулась она и ногой приоткрыла дверь в сени.

Корзину они поставили в кухне. Марихен разложила дрова в маленькой нише рядом с печью. Сначала Кучера наблюдал за ее спокойными движениями, потом, принялся оглядываться. Комната сияла чистотой. Стол был накрыт скатертью, а посередине стояла вазочка с искусственным цветком. От печи исходило приятное тепло, а от кастрюли распространялся аромат супа.

– Марихен!

– Если уж ты пришел в гости, то присаживайся, – опять улыбнулась девушка. Она вытащила из-под стола табурет и показала на него рукой.

Кучера сел. Марихен принесла ликер и две рюмки, Он с восхищением смотрел на ее тонкие пальцы.

– Ты откуда родом? – спросила она.

– Из Праги.

– Я бывала в Праге, у тети. С удовольствием вспоминаю об этих поездках. Мы бродили вдоль берега Влтавы, купались на реке у Императорского луга, иногда ходили в театр. Как мне там было хорошо! С тех пор прошло много времени, я ведь тогда еще в школу ходила. В Прагу я каждые летние каникулы ездила и ждала их весь год с нетерпением. Но потом тетя умерла... – Девушка замолчала, и тень печали пробежала по ее лицу. – Я бы с удовольствием съездила туда еще раз.

– Ты обязательно съездишь...

Она дружески взяла его за руку и открыла дверь в другую комнату. Там, у стены, стоял старинный, прекрасной работы, книжный шкаф из полированного дерева, который никак не гармонировал с остальной мебелью. Он пробежал глазами по корешкам книг – все на чешском. Тршебизский, Ирасек, Дюма, Жюль Верн, Чапек, Врба...

– Тетя оставила мне эту библиотеку. Книг на немецком языке у меня нет, так я на чешском читаю.

Они вернулись в кухню. Девушка подошла к печи, стала хлопотать возле нее и вдруг вспомнила:

– Боже мой, мы же еще не выпили!

Она подняла рюмку с ликером.

– За что выпьем, Марихен? – спросил Кучера.

– Давай за добрую дружбу.

– Хорошо, за добрую дружбу!

Отпивая ликер маленькими глотками, Марихен закрыла глаза, а когда открыла, ему вдруг показалось, что в них отражаются зеленые огоньки.

– Мне надо готовить обед, а то папа будет сердиться, – проговорила она, намекая, что ему пора уходить.

Кучере уходить не хотелось.

– Давай съездим вместе в Прагу, – предложил он.

– Отец меня не пустит, – ответила она, – он даже на работу меня не пустил. Я нашла место продавщицы в книжном магазине. Мне бы там понравилось, я люблю книжки. Но папа не разрешил. Он с меня глаз не спускает.

– Со мной бы отпустил, – самоуверенно заявил Кучера.

– Как раз с тобой бы и не отпустил, – улыбнулась она.

– Почему?

– Он заметил, как мы смотрели друг на друга. От него ничего не скроешь, у него глаза, как у рыси. Наверное, почуял, что мы с тобой... – Девушка осеклась и растерялась.

– Договаривай, – попросил он.

Марихен покачала головой, и огненные волосы затрепетали на ее плечах.

– Тебе уже нужно идти, – сказала она. – Я тебя не гоню, но...

– Отца боишься?

– Он неплохой, ты не думай, но, кроме меня, у него никого нет, Вот он и следит за мной, как дракон за принцессой, – рассмеялась она.

Крышка над кастрюлей приподнялась, суп полился на плиту. Девушка быстро передвинула кастрюлю на край. Кучеру охватило мучительное желание обнять ее стройное тело и зарыться лицом в ее рыжие волосы. Она как раз стояла, повернувшись к нему спиной. Он порывисто обнял ее, прижал к себе и возбужденно выдохнул:

– Марихен!

Она резко обернулась:

– Так вот зачем ты пришел? И это ты называешь дружбой? Уходи! Видеть тебя не хочу! Все вы одинаковые, думаете только об одном! Уходи!

– Марушка!

– Иди-иди, не мешай работать!

Он хотел сказать что-то в свое оправдание, извиниться за неожиданный порыв, с которым не смог справиться, но взгляд ее был холоден и враждебен. Беспомощно опустив плечи, Кучера вышел на улицу.

Весна

1

В начале марта резко потеплело. Подул южный ветер, по склонам холмов, прокладывая в снегу глубокие канавы, зажурчали ручьи. Ветер и солнце расправлялись с остатками снега на полях, обнажая черную, вспаханную осенью землю.

Потепление благотворно повлияло на Ганса. Свежий ветер будто влил ему в вены новую кровь. Ни с того ни с сего он вдруг принялся ремонтировать свой дом. Побелил стены, покрасил оконные рамы и двери, отциклевал полы и покрыл их олифой. Предварительно он выбросил из дома весь хлам. В это же время у него появился новый костюм – контрабандист совсем не жалел заработанных тяжелым трудом денег.

– Ганс, я вас не узнаю, вы стали совсем другим человеком, – говорила ему Марихен.

Он ходил к Кречмерам почти каждый вечер, приносил то кусок колбасы, то фаршированную рыбу, и девушка сердилась, что он зря тратит деньги.

– Для кого мне экономить? У меня никого нет, только ты и твой отец. А жизнь коротка... – смеялся Ганс. Ему очень нравилось бывать у Кречмера, есть, пить и болтать о разной чепухе.

– Марихен, Ганс, наверное, жениться собрался, – добродушно подтрунивал над ним Кречмер. – Ты обратила внимание, какой порядок навел он в своем доме? На свадьбу-то нас пригласишь? А кто же, интересно, твоя избранница?

– Мне и одному неплохо, – отмахивался Ганс.

– Просто не хочешь признаться, что тебе не хватает женщины.

– Может, женщины мне и не хватает. Только такую, какую бы я хотел, все равно не найдешь.

– Небось молодую хочешь подцепить да красивую. Сорокалетняя тебя, конечно, не устраивает.

– А где найти сорокалетнюю красавицу? – улыбнулся Ганс.

– Дайте объявление, – предложила Марихен.

– И заполучишь бабу, от которой потом до смерти не избавишься?

– Вы сейчас в самой поре, – сказала девушка, и он понял, что она не шутит. – Жизнь ваша приобретет сразу иной смысл.

– Да, совершенно иной, – усмехнулся Кречмер. – Станешь каждый день ругаться с болтливой бабой, которая будет попрекать тебя самой маленькой рюмкой водки, ссориться из-за каждого гроша, препираться по любой мелочи. Женщина – это все равно, что собака в овечьей шкуре. С виду добрая, незлобивая, она все время крутится рядом, рычит и кусает, чтобы не уходил слишком далеко, не засматривался на других...

– Папа, ну о чем ты говоришь! – рассердилась девушка. – Ведь Ганс обидеться может.

– Йозеф прав. Тут как-то подошла ко мне в лавке Вернерова, все крутится около да говорит, мол, выгляжу теперь хорошо, словно помолодел. А мне, как увидел ее крючковатый нос да злые глаза, даже нехорошо стало.

– Вернерова не так уж некрасива, Ганс, – вступилась за женщину Марихен. – Она тоже одинокая, дети выросли...

– Ее старший с нацистами якшается. Когда они у Рендла проводили свое собрание, он еще с одним молокососом стоял возле дверей. Сапоги начищены, на голове фуражка с лакированным козырьком, на поясе ремень с пряжкой, а на ней надпись: «С нами бог». Страшный как сто чертей! Чтобы такой жил в моем доме...

– Сегодня выбирать не приходится, это как чума. Я не удивлюсь, если и нас начнут агитировать подать заявление.

– Пусть приходят, я их быстро вышвырну.

– Что они вам сделали? Почему вы их так не любите? – спросила Марихен.

– Послушай, девочка, я же старый социал-демократ.

– Какой вы социал-демократ, если и собрания-то редко посещали...

– Это правда, но на фабрике я некоторое время был партийным активистом... Мы честно относились к людям, старались им помочь, а эти крикуны и хвастуны...

– И сколько вас, социал-демократов, осталось? – с легкой усмешкой поинтересовался Кречмер.

– Да, нас осталось немного. Видимо, мы были недостаточно решительны и активны. Думали, люди нам всегда будут верить...

– А что вы для них сделали? Ничего. А в конце концов Мюллер всех вас выгнал на улицу.

– Ты нрав, но из-за этого я не стану менять свои убеждения, – с печалью в голосе сказал Ганс и сменил тему разговора.

* * *

Лес превратился в сплошное хлюпающее болото, мох и хвоя пропитались водой, словно губка. Кое-где снег еще не сошел, в основном на северном склоне Вальдберга, но уже напоминал кашу. А по ночам слегка подмораживало – зима все еще не сдавалась, хотя от деревьев пахло весной. На опушках появились косули и олени, выискивавшие молодую поросль. Они настороженно поворачивали свои увенчанные коронами головы при каждом звуке, даже самом слабом.

Контрабандисты опять принялись за работу. Ходили они через день. Изредка на германской стороне их поджидала Марихен и переводила через границу. Для нее это были прогулки, которых она всегда ожидала с нетерпением. Она не боялась ночных переходов, так как была знакома с чешскими таможенниками и с германской пограничной охраной. Иногда она останавливалась с патрульными у пограничных камней, разговаривала, смеялась, в то время как Кречмер и Ганс пересекали границу в другом месте, километром дальше. Только Кучеру Марихен избегала. Правда, она отвечала на его приветствия, когда они встречались в деревне, но довольно сдержанно, будто это был совсем чужой человек.

– Что я тебе сделал? – спросил он ее однажды, когда девушка выходила из магазина Кубичека.

– Ничего. – И она грустно посмотрела куда-то мимо него.

Кучера теперь страдал от одиночества больше, чем когда-либо. Он скучал без рыжеволосой дочери контрабандиста, она все время стояла у него перед глазами. Конечно, он в любое время мог утешиться с Ирмой, она бы с радостью согласилась, но всеми его помыслами владела эта рыжеволосая гордячка с карими глазами, в которых порой сверкали зеленые огоньки.

– Почему ты на меня сердишься, Марихен? – спросил он ее в другой раз, когда они опять встретились в деревне.

– За что мне на тебя сердиться?

– Ты какая-то странная, – сказал он упавшим голосом.

– Зато вы все одинаковые! – взорвалась она. – В каждой девушке видите только...

– Что видим?

Она не ответила.

– Продолжай, продолжай, – настаивал он, – говори, какие мы, если ты знаешь наперед, что каждый из нас представляет собой в действительности. По-твоему, все парни негодяи и думают только о том, как бы уложить девушку в постель?

Марихен опять ничего не ответила и пошла к дому. Он догнал ее, и с минуту они молча шли рядом. Она несла тяжелую сумку с покупками. Кучера хотел было помочь ей, но она отказалась.

– Люди говорят, что ты гордячка, нос задираешь, ждешь принца на белом коне.

– Это все, что ты обо мне знаешь? – холодно спросила она.

– Марихен... – с несчастным видом произнес он, и вся его злость мигом улетучилась. – Почему ты так холодна со мной?..

– Наверное, потому, что я гордячка.

– Нет, ты не гордячка, ты просто сама не знаешь, чего хочешь.

Она остановилась и посмотрела ему в глаза. Кучере показалось, что на губах у нее мелькнула улыбка, но он не был в этом уверен.

– Спасибо, что проводил, но дальше я пойду одна, не обязательно, чтобы вся деревня видела...

– Что видела? – прервал он ее.

– Я не хочу, чтобы говорили...

– Что говорили?

– Противный, все время к словам цепляешься! – взорвалась она.

– Да я просто не знаю, как с тобой разговаривать.

– Видимо, ты не с той стороны начинаешь, – сухо сказала Марихен и пошла вперед.

Он смотрел ей вслед, пока она не исчезла за домами, потом тяжело вздохнул. Куда теперь идти? Домой? Искать утешения в книгах? Или пойти к кому-нибудь из сослуживцев? Еще никогда он не чувствовал себя таким одиноким. Конечно, можно пойти в трактир, посидеть за кружкой пива и понаблюдать, как Ирма снует меж столов, улыбнуться ей, а затем подождать ее в коридоре, чтобы она снова жадно впилась ему в губы. Надо бы заранее спланировать так, чтобы провести с ней целую ночь. Он не слишком скучал по ней, он только хотел убить в себе эти навязчивые мысли о рыжеволосой девчонке, заносчивой и недоступной... Нет, он не будет назойлив. Она, быть может, подсмеивается над ним, дураком, просто играет. Павлик, говорят, тоже за ней увивался. Она пришла к нему на свидание, но на этом все и кончилось. Причем вел он себя с ней, как сам признавался, вполне пристойно. Почему же она так поступает? Встречаясь в лесу с таможенниками, она улыбалась, казалась милой и меновой, но стоило кому-нибудь из них остаться с ней наедине, как она напускала на себя строгий, неприступный вид.

Тропинки при каждом шаге сочились влагой. На березах побелела кора, словно они только что приняли душ и теперь грелись под теплым весенним солнцем. На ивовых ветках появились белые головки сережек. Тонкие ветки оживали, становились коричневыми. В последние дни воздух был настолько прозрачный, что казалось, будто до дальних холмов рукой подать.

Кучера еще раз встретил Марихен в эти первые весенние дни. Он и Карбан столкнулись с ней прямо у пограничных камней.

– Где ты была, Марихен?

– У подружки в Зальцберге.

– Почему ты не придумаешь какое-нибудь другое объяснение?

– А чем плохо это?

– Ты одна идешь или с отцом?

– Я всегда хожу одна, пан начальник. Вы хорошо знаете, что я никому не нужна. – Она с легкой усмешкой посмотрела на Кучеру.

Тот отвернулся и стал поддевать ногой камешки, чувствуя на себе ее взгляд. Что ей нужно? Еще раз позлить его?

– Если ты не перестанешь болтаться по моему участку, я отберу у тебя разрешение на переход границы.

– Да ведь вам без меня скучно будет, – улыбнулась девушка.

Кучера вновь почувствовал на себе ее взгляд. «Провоцирует», – с горечью подумал он.

– Я прикажу тебя арестовать! – строго заговорил Карбан.

– Для этого у вас нет оснований, и вы об этом знаете так же хорошо, как и я.

– Мы отведем тебя в контору, составим протокол, может быть, даже устроим личный досмотр. Например, по подозрению, что ты под платьем проносишь контрабандные кружева. Я думаю, мой коллега согласится лично обыскать тебя... – подтрунивал над девушкой старший таможенник.

– Зачем же вести в контору? – поддержал его Кучера. – Обыск можно произвести прямо здесь, на месте. – И, направив на девушку карабин, он сказал: – А ну, милейшая, быстренько руки вверх!

– Каким ты был сумасшедшим, таким и остался! – неожиданно взорвалась Марихен, потом резко повернулась и исчезла в лесу.

Кучера рассмеялся, по смех его звучал совсем не весело.

– Что между вами произошло? – спросил Карбан.

– Да ну ее к черту! Ненормальная какая-то, – зло ответил Кучера.

– Это потому, что она не легла к тебе в постель?

– Пан начальник, неужели вы думаете, что я...

– Подожди, не перебивай, – прервал его Карбан. – Марихен хорошая девушка. Кречмер не разрешит ей увлечься парнем, у которого нет серьезных намерений. Я знаю ее с детства, она еще ни с кем по-настоящему не встречалась.

– Рыжая, а нос задирает, словно королева.

– Если она тебе не нравится, оставь ее в покое, а себе найди другую... Вон сколько девушек вокруг...

К утру ветер сменил направление. Пошел снег. Сначала он падал робко, нерешительно, а потом повалил большими хлопьями. Ветер усилился, и разыгралась настоящая вьюга, которая бушевала весь день и всю ночь. Она ломала сухие сучья на деревьях, жутко выла в печных трубах, бросала снег в окна.

Кучера лежал в постели с Ирмой. Дочь трактирщика уже спала, ее длинные черные волосы разметались по подушке. Завывавший на улице ветер нагонял на молодого таможенника грустные мысли.