Текст книги "Опасная граница: Повести"

Автор книги: Франтишек Фрида

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

Едва он вошел в дом, как все повернулись к нему.

– Вы говорили с кем-нибудь? Ну как?

– Я совершил ошибку, – грустно произнес Стейскал. – Сказал им, что здесь лежит раненый таможенник. Теперь они могут отомстить. У них двое убитых и четверо тяжелораненых.

– Ерунда! – воскликнул Юречка. – Они с самого начала знали, что мы отошли на станцию. Они же нас видели. Ничего вы не испортили. А как вас встретили?

– Я разговаривал с часовым. Не знаю, кто это был, но он называл меня по имени. Помочь отказался, даже угрожал.

– А вы чего ожидали? – усмехнулся Маковец. – Что они побегут в Шлукнов за врачом?

– Что же нам делать? – вздохнула Стейскалова.

– Уходить, пока есть время, – резко ответил Юречка.

– Чего вы ждете?! – взорвался Маковец. Он приподнялся, но боль заставила его вновь лечь. – Оставьте меня, – уже спокойнее продолжал он. – Что они могут со мной сделать? Мои часы все равно сочтены.

– Неправда! – выкрикнула Ганка.

Маковец лежал неподвижно, и все слышали, как он часто дышит. Может, у него жар?

– Подождем! – решительно заявил Стейскал.

– Чего, папа? Чего? – спросила Ганка.

Он не ответил. Стейскалова подошла к плите и поставила на нее кофейник. Дрожащее пламя осветило фигуру женщины, ее спокойные, уверенные движения. Вскоре комната наполнилась ароматом кофе.

– И мне дайте, – прошептал Маковец.

Его мучила страшная мысль, что он стал причиной несчастий этой семьи. Один-единственный выстрел, когда дом был совсем рядом... Случайность? И почему именно сегодня опоздали ребята, которые всегда появлялись у моста вовремя? Почему? Судьба? Если это судьба, значит, так тому и быть.

Стейскалова принесла кофе. Наклонившись, она обхватила Маковеца за плечи и чуть приподняла, чтобы он смог пить. Она не забыла, что когда-то он был влюблен в нее. Теперь она обнимала его за плечи, но в прикосновении ее чувствовалось сострадание и нежность, будто мать помогала маленькому сыну. Маковец припомнил, как пытался ухаживать за ней, но все его попытки разбивались о ее застенчивость. О том, что она старше его, он совсем не думал. Он часто поджидал, когда она пойдет в деревню за покупками, и однажды даже помог ей нести тяжелую сумку до самого Вальдека. В дороге она почти все время молчала, на вопросы отвечала односложно, не поднимая глаз, а когда он попробовал взять ее за руку, она так резко вырвала ее, что он ни на что больше не осмелился. Потом ее неприступность надоела, ведь в деревне было полно девчат. Таможенник злился на себя за то, что влюбился в замужнюю женщину, и даже перестал ходить на станцию, хотя до этого бывал там довольно часто. Приятели смеялись над ним. Подумать только – Стейскалова! Эта тихоня, у которой взрослая дочь! Вот если бы он увивался за дочкой, его бы поняли, но за матерью, за женщиной, которой скоро сорок... Да, но он никогда не ощущал разницы в возрасте. Она казалась ому девушкой.

Маковец и представить себе не мог, что будет лежать в ее доме, беспомощный, как ребенок. Он не знал, что она о нем думает, ее сердце было закрыто для него. Она не сердилась на него, он это чувствовал, но и не позволяла приблизиться к себе. Странная какая-то! Маковец всегда пользовался успехом у женщин, однако эта брюнетка с большими карими глазами устояла перед ним. Он знал, что она любит мужа, дочку, дом. Но Стейскал казался ему таким обыкновенным, ничем не примечательным человеком. Конечно, он был рассудительным и надежным, что имело в ее глазах гораздо большую ценность, чем знакомство с таможенником на много лет моложе ее самой.

Маковец допил кофе, поблагодарил. Ему не хотелось, чтобы она уходила. Ее присутствие действовало на него успокаивающе. Он еще слышал биение ее сердца, чувствовал ее упругую грудь. Она отнесла чашку и снова вернулась, поправила ему подушку. Он поймал ее руку и прижал к своей щеке. Она не выдернула ее. Это была грубая и сильная рука женщины, на которой лежало хозяйство. Сейчас она пахла кофе. Он поцеловал ее. Стейскалова мягким движением погладила его по лицу.

– Все будет в порядке, вот увидите, – тихо проговорила она и ушла.

Он почувствовал себя страшно одиноким.

– Ганка, подойди ко мне! – позвал он девушку.

Та мгновенно прибежала:

– Что-нибудь нужно?

– Посиди со мной. Расскажи о чем-нибудь. О школе, например...

– Я ничего не знаю, – вздохнула она грустно. – Я...

– Рассказывай, – подбодрил ее Маковец. – А то у нас здесь как перед кабинетом зубного врача, – попробовал он пошутить.

Ганка не улыбнулась.

– Я... я не могу ничего вспомнить.

Он провел рукой по ее волосам, по лицу. Пальцы его ощутили слезы на щеках.

– Ганка! Ты уже взрослая, будь мужественной.

– Мне... мне так вас жалко!

– Завтра все будет по-другому. Ты помнишь того игрушечного медведя, которого я однажды тебе принес?

– Он был такой страшный и странный! Мама говорила, что он похож на кошку, папа думал, что это собака, а это оказался медведь...

В дрожащих отблесках пламени, вырывавшихся из печи, он видел, как она пытается улыбнуться.

– Какой вы хороший!

«Только для тебя, девочка, – с горечью подумал Маковец. – Для тебя я всегда был другом, который приносил подарки и рассказывал смешные истории». Бывало, он даже злился, что девочка мешает ему остаться наедине с матерью, но теперь понял, что она тем самым спасла его от неверного шага.

– Жалко, что я не купил тебе красивую куклу.

– Нехорошо думать только о прошлом, – раздался голос Стейскаловой.

Что это – напоминание или предупреждение не вспоминать о том, что было? Да, сегодня совсем неподходящая обстановка. Сегодня не до любви.

Мужчины допили кофе, встали из-за стола и вышли из дома. Маковец слышал их голоса, потом они стихли.

– Расскажи мне о школе, – снова попросил он Ганку.

Девушка принялась вспоминать об учителе математики. Это был старый холостяк. По его мнению, у всех девочек были куриные мозги, и на контрольных он очень следил, чтобы они не пользовались шпаргалками, щедро раздавал им двойки, по на экзаменах почти все получили хорошие отметки. Он постоянно называл их гусынями, курицами, индейками, но они понимали, что он человек добрый...

Маковец уже не слушал Ганку, воспоминания перенесли его домой, к матери. Он не писал ей два месяца. Мама! Годы не изменили ее, она совершенно не постарела, всегда была опрятной, аккуратно причесанной, с приветливой улыбкой на лице. Он никогда не видел, чтобы она плакала, хотя жизнь у нее была нелегкой. Отца он помнил плохо. Тот был специалистом по кладке фабричных труб, и однажды под ним рухнули непрочные леса...

– Вы меня не слушаете, – обиделась Ганка.

– Слушаю, слушаю.

– Не слушаете!

– Ганка, прекрати, – укоризненно посмотрела на дочь Стейскалова. Она подошла к ним, снова поправила у Маковеца одеяло и подушку, потрогала ему лоб рукой: – Может, сделать вам компресс?

– У меня жар?

Ее рука опять исчезла в темноте. Тихие шаги удалились к печи.

– Стой! – донесся снаружи голос Юречки. – Кто идет?

Маковец потянулся к пистолету, лежавшему на стуле у изголовья. Резкое движение причинило ему боль, а пальцы лишь коснулись холодного металла.

В сенях протопали чьи-то сапоги и раздался бас Пашека.

– Наши! Наши! – задохнулась от восторга Ганка.

Юречка уже докладывал обстановку, а Пашек задавал ему односложные вопросы. С ним пришел еще один человек, чье присутствие доставило Маковецу особую радость. Это был командир отделения таможенной охраны Марван. Но где же остальные?

– Мирек, как ты себя чувствуешь? – спросил Марван, подойдя к постели и склонившись над раненым.

– Могло быть и хуже, пан командир.

– Но могло быть и лучше.

– Это верно.

– Сейчас посмотрим. Не волнуйся, мы быстро поставим тебя на ноги.

– А что с вами? Где остальные?

Марван только вздохнул и произнес:

– Они здорово нас потрепали.

– Они стерли нас в порошок! – как безумный, выкрикнул Пашек. – Ребята перепугались и разбежались кто куда. Если бы мы были вместе, нам было бы легче.

– Вы что же, даже не защищались?

– Защищались, но...

– Вас же было двадцать человек... И пулемет...

– Нас осталось всего десять, – вздохнул Марван и начал рассказывать, что с ними произошло.

Иногда Пашек перебивал его, спорил, оправдывался, хотя его никто ни в чем не обвинял.

– Здесь, у шоссе, наша группа распалась. Я настаивал, чтобы мы держались вместе, но они не послушались. Вот мы и остались с Пашеком вдвоем, – закончил свой рассказ Марван.

– Господи боже мой! – вздохнула Стейскалова.

В тишине мерно постукивали старые часы. Обстановка становилась все тревожнее.

– Короче, вы бросили все и бежали, как трусы! – закричал Маковец и задохнулся от боли.

– Пожалуйста, прошу вас, – успокаивала его Стейскалова. Она поправила подушку, погладила его по волосам: – Пожалуйста, не волнуйтесь так...

Ее тихий голос действовал на Маковеца умиротворяюще. Ему стало стыдно за свою несдержанность, но мысль о бесславном конце отряда причиняла ему такую же боль, как и рана. Лагерь у деревни, окопы... Как они им гордились! Как хвастались, что отразят нападение любого врага! Двадцать человек с пулеметом и гранатами – это же сила! Люди, которых он знал, не были трусами. Они были готовы сражаться до последнего вздоха. Конечно, они действовали опрометчиво, готовились отразить атаку только со стороны границы. Но какая разница! Все равно они оказались слабаками.

– Нам нужно было сразу сдаться, тогда бы все были живы! – неожиданно сказал Пашек.

Ганка заплакала.

* * *

Ночь тянулась медленно. Мужчины сидели за столом. Ганка слышала их взволнованные голоса. Сама она устроилась на низенькой скамейке возле печи, прислонившись спиной к теплой стенке. Каждую минуту кто-нибудь поднимался, выходил на улицу, снова возвращался, и это беспрестанное хождение мешало ей уснуть. Мешали тихие голоса мужчин, скрип шагов по песку, тяжелое дыхание Маковеца. Марван, который сразу после прихода на станцию осмотрел раненого, только беспомощно развел руками. Постояв задумчиво над постелью, он снова осмотрел рану и сказал Маковецу, что, видимо, у него задеты ребра, поэтому он и ощущает острую боль. Они сменили ему повязку, положили холодный компресс на голову. Что еще предпринять – они не знали, и Ганка это почувствовала.

Ганке нравился Маковец. Раньше он часто приходил на станцию и они устраивали шумные игры. Шумели до тех пор, пока мать не начинала на них покрикивать. Ганка помнила, как несколько лет назад он посадил ее на шлагбаум в тот момент, когда отец стал его поднимать. Земля начала уходить вниз, она закричала, но Маковец вовремя снял ее. Он долго смеялся, вспоминая, с какой силой вцепилась она в полосатое бревно. В лесу они кидались шишками, играли в прятки. Потом Маковец вдруг перестал бывать на станции. Она спросила мать, уж не заболел ли он, но та ничего ей не ответила. Через некоторое время он снова пришел, сидел с родителями, разговаривал, но теперь его взгляд не останавливался так часто на матери. Он смотрел на отца или на Ганку, расспрашивал о школе, о том, что произошло, пока он к ним не приходил. Он остался их другом. Ганка была уверена в этом. Но мать он больше из деревни не провожал и сумок ее не носил. Господи, сделай так, чтобы этот добрый и веселый человек выздоровел!

Она закрыла глаза. От печи веяло приятным теплом. Хорошо бы уснуть и проснуться в своей постели воскресным утром, когда можно понежиться подольше. «Вставай, лентяйка! Проспишь все на свете!» – будила ее обычно мама и начинала ворчать, что в воскресенье-то она могла бы помочь по дому, на кухне, ведь совсем взрослая.

Мысли Ганки начали путаться. И ей уже снилось, что она стреляет из кухонного окна, а рядом стоит Юречка, подает патроны и учит ее целиться. Она стреляла в высокого смеющегося человека с черными волосами. И смех его был настолько пронзителен, что она проснулась и с удивлением оглядела темную комнату, куда еле проникал свет с платформы.

– Что это с тобой? Приснилось что-нибудь? – спросила мать, которая как раз подкладывала в печь буковые поленья.

– Приснилось. Я стреляла во сне.

– Боже мой, и ты туда же! – испугалась мать. – Пойди в спальню, здесь ты не выспишься.

– Я все равно не усну, – зевнула Ганка.

Мать подошла к Маковецу, сменила ему компресс и что-то тихо сказала. Ганка встала, потянулась. Она решила пойти подышать свежим воздухом. В сенях у открытых дверей стояли Юречка и Марван. Керосиновые фонари слабо освещали платформу, тем не менее мужчины старались держаться в тени. Они курили. Огоньки их сигарет то вспыхивали, то угасали. А со стороны луга доносился запах сырости и гнили. Он напоминал Ганке о кладбище, об увядших цветах и навевал тоску. Ей стало холодно.

– Это вы, Ганка? – повернулся к ней Юречка.

– Да, я, – чуть слышно отозвалась она.

Ей уже хотелось вернуться к теплой печи: ведь она даже кофты не прихватила, а здесь было неуютно, моросил дождь и вода с шумом стекала по желобу.

Юречка и Марван вышли на улицу. Ганка выглянула наружу. Капли дождя упали ей на лицо, и она отпрянула назад. Опершись о косяк двери, она всматривалась в ночную тьму. Ночь напоминала ей большого черного зверя, который ждет только подходящего момента, чтобы броситься на свою жертву. На душе у нее стало тревожно: мужчины что-то долго не возвращались. Потом она догадалась, что они, очевидно, зашли в зал ожидания. И правда, вскоре она услышала их приглушенные голоса. Говорили, конечно, о политике. В последнее время другой темы не было. Скорее на кухню, в тепло. Послышались шаги – это возвращались Марван и Юречка. Вот они остановились. В мутном свете фонарей она различила две фигуры. И зачем они так долго стоят с этой стороны дома? А если к ним в темноте кто-нибудь подкрадется?.. Она прислушивалась к шуму дождя. Сердце билось тревожно, словно предчувствуя опасность. Ганке стало страшно. Она пристальнее вгляделась в темноту, обступившую со всех сторон их дом, внимательнее вслушалась в тишину ночи и уловила странный чмокающий звук. Ветер? Нет, там определенно кто-то ходит.

Она побежала к мужчинам:

– По лугу кто-то ходит. Я слышала шаги.

– Ветер, наверное, – попытался успокоить ее Марван.

– Нет, там кто-то есть, – стояла она на своем.

Чмокающий звук снова выдал человека, ступившего в трясину.

– Ганка права, – сказал Юречка.

– Не стреляй! – предостерег Марван, услышав, как тот щелкнул затвором карабина. – Это могут быть наши. Из Фукова или из Шлукнова. Увидели свет на станции и...

Неподалеку высился штабель дубовых шпал, которые Стейскал купил на дрова. Марван осторожно приблизился к сложенным шпалам. Шаги на лугу затихли. На железнодорожном полотне зашуршала щебенка – там тоже кто-то ходил.

– Кто здесь? – окликнул Марван.

Ответа не последовало. Свет фонарей доставал только до штабеля шпал. Дальше темнота казалась непроницаемой.

– Кто здесь? – повторил вопрос Марван. Через мгновение он уловил удаляющиеся шаги. Он еще немного постоял, прислушиваясь, потом вернулся к дому. – Ганка права. Кто-то шел по лугу, а теперь выбрался на железную дорогу.

– Нужно было стрелять!

– Зачем без толку тратить патроны? Все равно не попадешь.

– Они нас караулят. Наверное, выставили вокруг охрану.

– Зачем? – спросил Марван. – Ведь они получили все, что хотели. Почему бы теперь не дать нам уйти?

– А с кем же они будут воевать? Как докажут, что освободили фатерланд своими силами?

– Может, ты и прав, – сказал Марван. – Сейчас важно, чтобы они не узнали, сколько нас здесь. Если они решат, что мы почти в полном составе...

– Думаете, они нас боятся?

– Вполне вероятно. Мне кажется, они Ждут подкрепления.

Ганка задрожала от страха. Она не понимала, как это таможенник может говорить так спокойно, будто речь идет вовсе не об их жизни. А враги окружили их со всех сторон, как эта проклятая темнота.

– Нужно уходить. Это самое разумное решение, – отозвался Юречка.

– Думаешь, Маковеца можно транспортировать?

– Сделаем носилки и понесем его. Нужно поговорить с Пашеком. Мне все время кажется, что мы напрасно теряем время, ожидая чего-то.

– Наверное, ты прав. Чего мы ждем? Чуда?

Марван отправился на кухню. Юречка и Ганка слышали, как он разговаривал со старшим вахмистром. Вскоре оба вышли. Пашек покашлял, зевнул, почесал заросший подбородок. Все ждали, что он скажет. Наконец раздался его недовольный бас:

– Лучше подождем. Посмотрим, что будет дальше. А если они захотят выкурить нас отсюда, Юречка встанет у этого окна с пулеметом, мы с Марваном будем прикрывать ту Сторону, а Стейскал – заднюю часть дома.

– Почему папа должен прикрывать именно ту сторону? – воскликнула Ганка. Ей казалось, что там самое опасное место. Туда не доставал свет фонарей.

– Потому, девочка, – с несвойственной ему любезностью ответил старший вахмистр, – что на той стороне менее опасно. На лугу воды выше колена, и пробраться там сможет только водяной.

– Папа может встать и у окна в спальне, – мужественно возразила Ганка.

– Конечно. Главное, чтобы видеть ту сторону: Я: забыл, что окно вашей спальни Тоже выходит на луг.

«Он смеется надо мной», – обиженно подумала Ганка. Она не любила Пашека. Он казался ей высокомерным и самовлюбленным.

– Пан командир, что, если нам теперь тихо уйти... – предложил Юречка.

– Вы сами говорили, что вокруг часовые. Через луг пройти невозможно. Там вода, она нас выдаст. Шоссе блокировано. Куда ты хочешь идти? Если бы нас было больше, пожалуй, нам удалось бы прорваться, а так... Не забывай, что двоим придется нести носилки. А что смогут сделать остальные двое? Рисковать нельзя: с нами женщины. И потом, я думаю, что транспортировка повредит Маковецу. Не правится он мне, рана у него наверняка опасная.

Юречка понимал, что старший вахмистр во многом прав. Но где же выход?

– А если мы останемся до утра...

– Подожди, не паникуй, – спокойно ответил Пашек. – Утром все изменится. Неужели ты думаешь, что правительство не позаботится о нас?

– Я уже ни во что не верю, – с горечью произнес молодой таможенник.

Ганка нашла в темноте его руку и сжала ее. Он поднес руку девушки к губам и поцеловал. Потом обнял Ганку и притянул к себе. Она испуганно отстранилась.

На повороте шоссе вспыхнул свет – кто-то включил автомобильные фары. Длинный луч дотянулся до шлагбаума и тут же погас.

– Все по местам! – приказал Пашек.

На подоконник открытого окна установили ручной пулемет. Юречка вытащил наполненные магазины, уложил их рядом на стуле, чтобы были под рукой. Он ничего не видел, только слабо освещенную платформу. Куда целиться? В огоньки выстрелов? Имеет ли свет фонарей какое-нибудь значение? Или он на руку нападающим?

Ганка подошла и встала рядом с ним. Она слышала, как отец гремит чем-то в спальне. Потом заскрипели створки открываемого окна и по комнате пронесся сквозняк. Марван был где-то снаружи, наверное в зале ожидания. Пашек стоял у двери. Все затихли, с тревогой ожидая, что же будет.

Как ни странно, Ганке в эти минуты не было страшно. Любопытство ваяло верх, тем более что рядом стоял Юречка. Его присутствие успокаивало ее.

– Что теперь будет? – шепотом спросила она.

– Вам нельзя здесь оставаться, – сказал он твердо.

– Почему вы меня гоните? – возразила она.

– Тише, Ганка, тише, – попросила мать.

– Я останусь здесь, – упрямилась Ганка.

– Ладно,– уступил Юречка, – но если начнется стрельба...

– Не все ли это равно?

Он взял Ганку за руку, крепко сжал ее. Значит, она осталась здесь из-за него. Они держались за руки и молчали.

Свет на шоссе больше не включали. На лугу и на путях воцарилась тишина. Потом Пашек сказал что-то Марвану и они заспорили. Бас старшего вахмистра звучал оглушительно, он не умел разговаривать тихо.

– Пан Юречка, а что было бы... – начала Ганка, но он прервал ее:

– Не называй меня «пан Юречка»!

– А как? – удивилась девушка.

– Иржи.

– Иржи... – медленно повторила она, будто хотела запомнить его навсегда.

Она опиралась о стену, держа его за руку. Он придвинулся к ней ближе. Ганка взглянула на мать. Та наклонилась к печи, щурясь от жара. Юречка потянулся к девушке, чтобы поцеловать ее, но она увернулась, и поцелуй пришелся куда-то за ухо.

– Нет-нет, не надо! – прошептала она.

– Почему?

– Не надо, и все...

Юречка отошел от девушки и прикрыл окно. Марван стоял, прислонившись к штабелю старых шпал. Пашек направился к шлагбауму. Он шел, громко кашляя, и кашель его был слышен далеко вокруг.

Марван устал, ему хотелось, чтобы эта ночь прошла спокойно, без инцидентов. Он не был трусом. Наоборот, в нем сидела какая-то упрямая воинственность, но сейчас все преимущества были на стороне противника. Марван служил на границе со времени образования Чехословакии. Начинал он службу в Словакии, побывал и на польской, и на румынской границе. Молодым его часто перебрасывали с места на место. Женившись, он попросился в Чехию. Да, много он пережил, много трудностей перенес за годы службы таможенником. Однако сегодняшние трудности с теми, прежними, не шли ни в какое сравнение.

С давних пор народы, населявшие пограничные области, жили в мире и согласии. Национальная рознь, возникшая в последнее десятилетие, коренилась в самой социальной природе их общества, основанного на лжи и эксплуатации бедных слоев населения, к которым принадлежали большинство местных жителей. Эту рознь умело подогревала и использовала в своих целях фашистская пропаганда. В результате в настоящее время нацистскими идеями оказались заражены почти все немцы, проживавшие в Чехословакии. Гитлера они провозгласили чуть ли не божеством, его идеологию – своей религией. Гуманистические идеалы оказались попраны и преданы забвению.

В первый день мятежа погибли многие. Еще не было принято решение о передаче Германии пограничных областей с преобладающим немецким населением, а шлукновский выступ уже заняли отряды генлейновцев и группы вооруженных орднеров. «Пятая колонна», хорошо оснащенная и обученная за границей, повела своих соплеменников в наступление.

«Будет ли положен этому конец? – с горечью думал Марван. – Правительство слишком слабо и, скорее всего, пойдет на уступки...»

В темноте кто-то выругался. Раздался подозрительный металлический звук. Марван отскочил за шпалы. На железнодорожном полотне зашуршала щебенка.

– Стой! Кто идет? – крикнул Марван.

Звуки тотчас стихли. Если это свои, они откликнулись бы. Марван опустил руку в сумку, нащупал ребристую поверхность гранаты. Снова раздались шаги, теперь уже медленные и осторожные. Опять звякнул металл.

– Кто идет? – еще раз крикнул Марван. По уставу ом мог пользоваться оружием только после повторного оклика.

Тишина. Капли дождя стекали по лицу Марвана. Рука, сжимавшая гранату, от напряжения начала дрожать. Что же делать? Нет, это не свои, свои бы обязательно отозвались. Порыв ветра донес из темноты слова команды на немецком языке.

Марван метнул гранату в сторону железной дороги и упал за сложенные шпалы. Грохнул взрыв. Марвану заложило уши. Кто-то пронзительно закричал. По щебню торопливо затопали.

– Что случилось? – пророкотал бас Пашека.

Марван промолчал. Он медленно выпрямился, чувствуя на лбу холодный пот.

К нему подскочил старший вахмистр:

– Вы сошли с ума! Что вы натворили? Что за фейерверк тут устроили?

– Что же, по-вашему, следует встречать их с улыбкой и распростертыми объятиями? – разозлился Марван. – Они были уже на путях.

– Нужно было попытаться вступить с ними в переговоры. Поймите же, наконец, необходимо тянуть время, иначе мы не доживем до утра.

– Советую вам вспомнить вчерашних парламентеров.

– Они дали нам пять минут, а мы их условие нарушили. Если бы все было по-моему...

– Тогда бы мы сдались и сейчас сидели в каком-нибудь концлагере. Нет уж, благодарю покорно!

– Скоро мы все тут спятим, – мрачно проговорил Пашек и направился к дому.

Со стороны шоссе раздался выстрел – нуля ударилась в стену. Пашек мгновенно скрылся за дверью. Пули щелкали по стенам, залетали через окна в комнаты. Квартира наполнилась пылью от битой штукатурки.

Юречка прижал пулемет к плечу и выпустил короткую очередь в ту сторону, откуда прозвучали выстрелы.

– Не стрелять! – заорал Пашек.

– Я только дал им понять, что мы не спим, – объяснил Юречка.

– Нужно вступить с ними в переговоры ж выиграть время! – воскликнул старший вахмистр.

– Опять переговоры, – вздохнул Маковец.

– Да, переговоры! – категорично заявил Пашек. – Это единственная возможность обойтись без потерь. Немцы, видно, потому и не атакуют, что опасаются жертв с их стороны. И так сколько людей напрасно перебили...

Ему никто не ответил. Пашек ходил по кухне, пол тяжело скрипел под его ногами. Он был уверен в своей правоте. Да, переговоры! Надо попытаться заключить до : утра перемирие, а там посмотрим. Может, найдется среди немецких. командиров один разумный человек, который пойдет на это. Ведь атака станции им дорого обойдется. Они знают, что у ее защитников есть пулемет и гранаты. Да и само здание расположено довольно выгодно: вокруг луга, топкое болото. Немцы могут напасть только со стороны насыпи, но там негде укрыться. Против гранат они бессильны. Может ОНИ поймут, что лучше просто договориться...

На шоссе послышался шум мотора. Машина медленно двигалась с погашенными фарами. Пашек распахнул окно и выглянул. Автомобиль удалялся.. Вскоре звук мотора затих.

– Уехали, – довольно произнес Юречка.

Пашек что-то проворчал и сел на табурет, Его пальцы выбивали дробь по крышке стола.

– На улице холодно. Не хотите чая с ромом? – спросила Стейскалова.

– Пожалуй, не откажемся...

– Ганка, принеси воды!

Девушка нежно провела рукой по лицу Юречки и отошла к печи. Наполнив кофейник водой, она поставила его на плиту.

– Пойду посмотрю, – сказал Юречка и вышел в сени.

Он намеревался сменить Марвана, который довольно долго пробыл на улице и, наверное, замерз. Он прошел к залу ожидания и остановился.

– Идите погрейтесь, – предложил он Марвану, когда тот подошел.

– Мне не холодно.

– Стейскалова готовит чай с ромом...

– Тогда, пожалуй, пойду. На свету зря не показывайся, больше полагайся на слух.; Если кто появится на платформе, сразу услышишь.

– Идите-идите, в случае чего я дам знать.

Стейскалова раздала всем чашки с чаем – рома она не пожалела. Поставила на стол тарелку с бутербродами:

– Берите, вы же голодные.

Мужчины ели и разговаривали.

– Что же все-таки случилось с остальными отрядами? С фуковским, например? – поинтересовался Марван.

Село Фуков было расположено в пограничной зоне, на узком выступе, глубоко вдававшемся в территорию Германии. На самой границе стоял трактир. Войти в него можно было в Чехии, а вышел – и ты уже в Германии. Отряд местной охраны располагался в лесу, неподалеку от села. Подходы к лагерю были оцеплены колючей проволокой.

– Интересно, как обстоят дела там? Жаль, Что телефонной связи между лагерями не было, господа из Праги на такие расходы не согласились, – проговорил Пашек, откусывая большой кусок хлеба с маслом.

– Если они отступили, то должны быть где-то недалеко от нас.

– Они могли перейти железную дорогу в лесу или у Йиржикова, а оттуда станцию не видно.

– Но стрельбу-то они слышали! – не унимался Марван,

– А кому хочется во что-то ввязываться? – усмехнулся Пашек. – Может, они в отличие от нас сразу сдались и теперь посиживают себе где-нибудь преспокойно.

– Вы хоть представляете, что с нами было бы, если бы мы сдались? – с раздражением спросил Марван. – Вы что, не слышали о разгромленных жандармских участках? О том, как разъяренная толпа добивает раненых? Поймите же вы, наконец, что немцы не желают вести никаких переговоров. Вы сами в этом убедились. Они скорее с нас кожу сдерут, чтобы доказать миру, будто самостоятельно освободили свой фатерланд и что насильственное присоединение к рейху есть самое верное решение судетского вопроса.

Пашек ничего не ответил. Его молчание свидетельствовало о том, что он не согласен с Марваном.

Стейскал в спор не вмешивался, а этот Пашек его просто раздражал. Раньше он считал его решительным и смелым человеком, но теперь... Конечно Марван прав. Тот, кто следил за событиями, понимал, что скрывается за все возрастающими требованиями судетских немцев. И вот наступила кульминация. Наверняка фашистская Германия предпримет решительные действия. Кто же встанет на защиту маленькой Чехословакии? Союзнические обязательства намерен выполнять только СССР.

В дом вбежал Юречка:

– Пан Стейскал, эти шпалы меня беспокоят. Представляете, если с той стороны за них спрячутся немцы! Они же перестреляют нас, как зайцев.

– Хочешь их убрать? Знаешь, какие они тяжелые?

– Убрать не хочу, а поджечь можно. Они бы всю ночь горели.

– Они мокрые. Дождь идет уже несколько дней.

– У вас есть керосин, а в сенях я видел промасленную ветошь.

– К мы у немцев как на ладони, – возразил Стейскал.

– Зато мы будем видеть луг, железную дорогу и шоссе. А при свете они не осмелятся на нас напасть.

– В этом что-то есть, – поддержал парня Марван.

– Сейчас я устрою костер! – воскликнул Юречка, радуясь своей идее.

Ему никто не возражал. Даже Пашек, к всеобщему удивлению, промолчал.

Стейскал вышел в сени, молодой таможенник последовал за ним. В щели между сложенными шпалами они засунули ветошь, облили ее керосином и подожгли. Сначала загорелся маленький огонек, но он быстро набрал силу и вскоре весь штабель был охвачен пламенем. Тьма отступила. Яркий свет залил рельсы, дом и все вокруг. Ветер гнал по платформе едкий дым.

– Вряд ли это разумно, – проговорил Пашек. – Теперь мы и на платформу не сможем выйти, а нас видно со всех сторон.

– Будем дежурить в зале ожидания. Оттуда можно все увидеть, оставаясь незамеченным. Зарево освещает даже подступы сзади. Смотрите! – показал Марван в окно.

Красное зарево разливалось лавиной. Было освещено и шоссе, и деревья по обочине.

– Если бы так горело всю ночь..

Пашек положил голову на руки. Через мгновение все услышали его похрапывание.

Ганка включила старый радиоприемник, стоявший на комоде.

– Что ты хочешь поймать? – спросила Стейскалова. – Да еще ночью! Прагу даже днем не слышно.

– Я давно вам говорила, чтобы купили новый приемник, – бросила девушка.

– Кто будет его слушать? Нас он только раздражает.

– Хотите спрятать голову под крыло? – насмешливо спросила Ганка. – Хоть узнаем, что делается в стране. – Она начала крутить ручку настройки, но на всех волнах звучала только музыка. Наконец она поймала волну, на которой диктор читал сообщение, но по-немецки. Слышно было плохо, и они разбирали лишь отдельные слова.

– Стой! Кто идет? – закричал вдруг снаружи Юречка.

Мужчины вскочили, схватили оружие и выбежали из дома.

– Руки вверх! – послышался голос Юречки.

В красном зареве, освещавшем платформу и железно-дорожные пути, они увидели человека с поднятыми руками.

– Добрый вечер, пан старший вахмистр, – произнес человек на хорошем чешском. Правда, произношение у него было несколько тверже, чем положено.