Текст книги "Опасная граница: Повести"

Автор книги: Франтишек Фрида

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

Ложбина кончилась. Дорога повернула влево. Она стала тверже, шире, и он смог включить вторую скорость, а через минуту въехал в лес. Он очень сожалел, что не смог преподнести орднерам сюрприз. Можно было бы ударить по ним сзади. Но тогда он не выполнил бы важного задания. Ведь Пашек ждал подкрепления, поэтому ему нужно было попасть в Румбурк как можно скорее.

Теперь все внимание он сосредоточил на дороге, разбитой колесами телег, возивших лес на шлукновскую лесопилку. Он ехал на второй скорости по глубоким лужам, грязь летела во все стороны. «Не доеду», – в отчаянии подумал он, включая первую передачу. Машина шла по грязи с трудом, мотор ревел изо всех сил и мог просто перегреться.

Наконец он выбрался на более твердую почву. Здесь дорога раздваивалась: правая колея взбиралась на пологий холм, левая – поворачивала обратно к шоссе, откуда все еще доносились выстрелы. Не раздумывая, Франек свернул направо. Его снова занесло. «Черт возьми, так и не доедешь!» – в ярости подумал он. Дорога здесь оказалась особенно скользкой.

Франек никогда в этих местах не был и дороги этой не знал. Знал только направление, в котором должен ехать. Он остановился отдохнуть на минутку. Сапоги у него были в грязи, да и весь он был забрызган грязью с ног до головы. Черт бы побрал все это! Однако нельзя терять времени, нужно ехать дальше. Дорога стала каменистой, и можно было ехать быстрее. Он знал, что где-то здесь проходит удобная дорога из Карлов-Удоли. Потом бы он выехал на дорогу, ведущую из Микулашовице. Но все равно это был бы не самый короткий путь в Румбурк. Менее чем через пять минут он добрался до перекрестка. Свернул влево. Теперь изредка можно было включать третью скорость. А время бежало неумолимо. Лучше бы он рискнул и попытался проскочить на скорости мимо орднеров. Пока те опомнились бы, он был бы уже в Вальдеке. А вдруг они заняли станцию и закрыли шлагбаум?..

«Черт возьми! Пропади пропадом такая служба!» – ругался Франек. Он злился на командира за то, что тот дал ему это проклятое задание. Старый перестраховщик! Не хочет принимать самостоятельно никаких решений. На все ему нужен приказ командира роты. Может, стоило поехать из лагеря по направлению к Харту, а потом на Йиржиков. Но орднеры наверняка выставили посты на всех важных дорогах. Нет, лесные пути сейчас надежнее. Возникает, правда, опасность другого рода – он может угробить здесь свою красивую машину, которой так гордился. Несколько лет копил он на нее деньги, экономил на всем, в то время как его товарищи гуляли напропалую.

Лес неожиданно кончился, и впереди, на лугу, показались постройки лесничества. Дорога пошла гораздо лучше, и Франек хотел уже вскрикнуть от радости, что наконец-то преодолел это проклятое бездорожье, как у низкого деревянного домика, над входом в который красовались могучие оленьи рога, появилась фигура в черном плаще. Выйдя навстречу приближавшемуся мотоциклисту, человек поднял Руку:

– Стой!

Франек притормозил, заднее колесо немного занесло, и ему пришлось крепче стиснуть руль, чтобы не упасть.

– Стой!

– Ах ты, образина! – гневно крикнул Франек и прибавил газу. – Хочешь, чтобы я остановился? Не дождешься!

Он услышал сзади взволнованные голоса, потом выстрел, пригнулся к рулю и свернул на широкую дорогу, ведущую на север.

Черт побери, он, наверное, так и не попадет в этот проклятый Румбурк! Придется попытать счастье в другом месте. Неужели орднеры перекрыли все дороги? Видимо, надо было рискнуть. Пока бы этот идиот опомнился, он бы уже подъезжал к Румбурку. Теперь же возвращаться туда не стоило. Кто знает, сколько их уже понабежало. Проклятие, а это кто такие?

Посреди дороги он заметил группу мужчин. Форма на них была зеленого и серого цвета.

– Наши! – радостно воскликнул Франек.

Он подъехал к стоявшим и заглушил мотоцикл. У одного из мужчин в зеленой форме петлицы были окантованы золотом – значит, инспектор.

– Пан инспектор, вахмистр Франек из Кенигсвальда. Направляюсь за помощью в Румбурк. На нас напали. Пришлось... Там, у лесничества, орднеры!

Теперь он многих узнал. Это были ребята из Микулашовице и Зайдлера. Среди них были и вооруженные люди в штатском – чехи, присоединившиеся к отряду.

– В Румбурке тебе не помогут, – сказал инспектор. – У них и своих забот полно. Мы пытались дозвониться туда, по связь нарушена. Нам тоже пришлось отступить, но орднеры дорого заплатили за это. В Зайдлере еще долго будет траур.

– Да, задали мы им жару!

– Долго они нас не забудут!

– И все-таки нам пришлось отойти, потому что их было впятеро больше.

Голоса звучали взволнованно и радостно. И Франек вдруг осознал, что настроение у этих людей совсем не такое, как в Кенигсвальде. Они вступили в бой с противником и нанесли ему ощутимые потери, а теперь отходят, сохранив боеспособность отряда. Вахмистр вспомнил удрученного Пашека, который готов был сразу капитулировать или отступить без боя.

– Я поеду с вами! – решил Франек.

– А тебе ничего другого и не остается, вернуться ты уже все равно не сможешь. Будешь нашим мотосвязным. Так, значит, у лесничества ты видел вооруженных орднеров?

– Когда я поворачивал, они по мне выстрелили.

– Ладно, сейчас мы их навестим, – решил инспектор. – Карасек и Черны – в разведку! Пулеметчик, ко мне! А ты медленно поедешь за нами, – повернулся он к Франеку. – Возьми на заднее сиденье вахмистра Грбека, его ранило в ногу. Особо не спеши, чтобы твоя машина не выдала нас раньше времени.

– А как же наши? – не успокаивался Франек.

– Ничего, встретишься с ними в укреплениях.

Раненый уселся на заднее сиденье. Он чувствовал себя счастливым оттого, что больше не будет обузой для товарищей.

Подразделение подошло к краю вырубки. Разведчики, продвигавшиеся впереди, остановились и знаком подозвали к себе командира. Перед лесничеством толпилась кучка вооруженных генлейновцев. На другой стороне дороги тарахтела «Татра». Рослый мужчина, с большим животом, в немецкой каске и коричневой рубашке, что-то говорил собравшимся, и его каркающий голос долетал до леса. Наверное, он воодушевлял своих соплеменников.

Пулеметчик залег за толстый пень и начал целиться, остальные укрылись за деревьями.

– Давай, ребята! – скомандовал инспектор и первым выбежал на луг с пистолетом в руке.

Один из орднеров увидел его и вскрикнул, а потом указал на цепь, приближавшуюся к лесничеству. Раздался выстрел, но пуля никого не зацепила.

– Огонь! – отдал команду инспектор.

Пулеметчик выпустил по орднерам несколько коротких очередей. Те сразу залегли в кювете. Немец с большим животом торопливо втиснулся в кабину «Татры», и шофер тронул с места.

– Встать! – приказал инспектор, подбежав к орднерам. – А ну, руки вверх!

Те покорно поднялись, облепленные грязью и опавшей листвой. Лица их побледнели от страха. На земле валялись брошенные винтовки. Из здания лесничества вышел огорченный лесник и на ломаном чешском стал объяснять, что ни в чем не виноват, что эти парни самовольно заняли его дом, клялся, что в доме больше никого нет, только его жена и дочь.

Бойцы отряда местной охраны вошли внутрь и убедились, что лесник говорил правду. Единственным их трофеем оказался новый флаг со свастикой, прикрепленный к длинному древку.

– Я ничего... я ниче... – заикался лесник.

Вахмистр вынес флаг из дома и наступил на него – раздался треск разрываемой материи. Шесть орднеров, в грязной одежде, с испачканными лицами, тупо наблюдали за посрамлением их символа, никто даже с места не сдвинулся. Потом бойцы госпогранохраны вытащили из их старых «манлихеров» затворы и забросили подальше в лес.

– Убирайтесь вон! – скомандовал инспектор и указал в сторону Зайдлера.

Орднеры посмотрели на него с недоверием. Один из них, рыжий парень с длинным носом и бельмом на глазу, стал бормотать, что у него дома семья, куча детей, что он ни в чем не виноват.

– Марш! Марш! – прикрикнул инспектор.

Орднеры потрусили в указанном направлении, все время оглядываясь, вероятно боялись выстрелов в спину. Кто-то выстрелил в воздух, и немцы побежали со всех ног, петляя и сталкиваясь друг с другом. Рыжий свалился в грязь, но тут же вскочил и стремглав бросился за остальными. Бойцы дружно захохотали.

– Видели, как толстяк влезал в «Татру?»

– У него, по-моему, еще ноги волочились, когда машина поехала.

– Ничего себе брюхо он отрастил.

– Ну и зрелище было!

– Позаботьтесь об убитом! – сказал инспектор леснику и дал команду трогаться.

Отряд местной охраны двинулся по дороге. Следом за ним медленно ехала «Ява-350».

* * *

Маковец слышал, как пули щелкают по штукатурке, ударяются о крышу. Одна пуля влетела в окно и глухо ударилась в стену над часами.

– Боже мой! – испуганно вскрикнула Стейскалова.

– Ничего страшного, мама, – успокоила ее Ганка. Она хотела быть мужественной, хотя сердце ее сжималось от страха.

– Пить, – прошептал Маковец пересохшими губами. Он тут же спохватился, сообразив, что, для того чтобы выполнить его просьбу, женщинам придется пройти мимо окна, хотел было сказать, чтобы они никуда не ходили, но Стейскалова уже подошла с кружкой воды и наклонилась к нему. Маковец совсем близко увидел ее лицо. Сегодня он впервые заметил, сколько мелких морщинок оставили годы вокруг ее больших карих глаз. Он попытался улыбнуться. Ее ладонь мягко опустилась на его лоб:

– У вас нет температуры?

– Не знаю.

– Больно?

– Временами.

Она смотрела на него, и губы у нее слегка дрожали, выдавая сочувствие и жалость.

– Ничего, все будет хорошо, – как можно спокойнее оказал раненый.

Он хотел хоть немного разогнать страх, который был написан на ее лице. У нее было достаточно забот. Зачем же добавлять своих? Боль иногда усиливалась. Видимо, пуля, пробив бок, раздробила несколько ребер. «Чистая сквозная рана, – сказал Стейскал. – Скоро опять будете молодцом». По лицу железнодорожника Маковец понял, что так оно и есть, что от него ничего не скрывают, но ведь Стейскал не врач, откуда же ему знать, что может наделать пуля старого «манлихера» в человеческом теле? А Маковец временами чувствовал, что в ране у него будто кусок раскаленного железа ворочается.

В комнату вбежал Юречка. Фуражка у него сбилась набок, непокорная прядь волос, как обычно, упала на лоб. Он подошел к кровати и склонился к раненому:

– Вот увидишь, скоро их поставят на место. А потом мы отвезем тебя к доктору.

Маковец взглянул на лицо юноши с мелкими веснушками вокруг вздернутого носа и вдруг почувствовал облегчение. Хорошо иметь рядом такого товарища.

С улицы вошел Стейскал. В руках он держал карабин, темный ореховый приклад которого был отполирован, словно зеркало. Маковец узнал бы этот карабин из сотни других, хотя ничего особенного в нем не было. Просто это его оружие.

– Как вы себя чувствуете? – спросил железнодорожник.

Все время один и тот же вопрос. Как на него отвечать?

– Ничего, – солгал Маковец.

– Через пару дней будете молодцом.

«Успокаивает», – подумал Маковец. Никогда он так не хотел поправиться, как сейчас, когда стране нужен каждый боец. Кроме того, его огорчало, что он осложнил жизнь Стейскаловым. Не появись он, они могли бы уже уйти отсюда, раствориться в сумерках. Маковец догадывался, что они остались здесь только из-за него. Что же теперь будет? Юречка надеется, что скоро орднерам дадут по зубам и они подожмут хвосты.

Жаль, что у него не оказалось в нужный момент спичек. Мост был бы уже взорван, а теперь его захватили эти гады. Маковеца охватило беспокойство. Мост они отдала противнику, Пивонька убит, сам он тяжело ранен. Плохи дела.

Бедняга Пивонька! Маковец вспомнил, как он лежал под дорожной насыпью, а красный ручеек струился у него изо рта и исчезал в траве. Какой же он был добряк, этот ребенок с синими бесхитростными глазами! Если бы этот проклятый патруль пришел на пять минут раньше...

Нет, он не хочет ни в чем упрекать Юречку. Ведь парню самому все это неприятно и чувство вины, вероятно, будет преследовать его очень долго. Того, что случилось, назад не вернешь.

– Больно? – спросила Ганка, видимо, просто для того, чтобы нарушить молчание.

Он ничего не ответил ей: нельзя же все время лгать, И так видно, каково ему. Девушка подошла к нему и села на корточки, а потом перешла на диван, опасаясь, что в окно снова влетит пуля. Она была не похожа на мать. Кожа у нее была не такая белая, а глаза не такие карие. Только вот рот был такой же, как у матери, – немного широковатый, но красиво очерченный. Ганка поправила раненому подушку, одеяло. Он смотрел на ее тонкие руки и радовался тому, что рядом с ним сидит эта красивая заботливая девушка и хоть несколько минут он не будет думать о событиях последних часов. Но Ганка была слишком взволнована и не могла усидеть на месте. И вскоре он опять остался наедине со своими безутешными мыслями. Вновь и вновь он ругал себя за допущенные промахи. Проклятые спички!

Где-то в лесу послышались выстрелы. В комнату вбежал Юречка:

– Наверное, это наши отступают и столкнулись с орднерами! Это недалеко. Значит, они придут сюда, к нам. Так что приготовьтесь к дороге, чтобы потом не задерживаться. Маковеца мы понесем на носилках.

– Да мы давно готовы, – заверила его Стейскалова и снова посмотрела на чемоданы. Их было слишком много, С таким багажом вряд ли дойдешь до Красна-Липы. Правда ,у них есть маленькая тележка, можно будет погрузить все в нее. Но как везти ее по бездорожью? По шоссе ведь наверняка сейчас не пройдешь.

– Ты думаешь, они пойдут мимо нас? – спросил Маковец.

– Через Вальдек проходит маршрут нашего отхода. Не забывай, что к укреплениям пойдут и другие отряды – из Шлукнова, из Фукова... Если мятеж вспыхнул во всем районе, они будут отступать так же, как и мы. Просто нужно следить за дорогой и опушкой леса, чтобы они не обошли станцию.

Стрельба утихла. Юречка опять вышел и стал ходить по платформе. Крупный песок скрипел под его ботинками. Маковец немного приподнялся, хотел посмотреть в окно, но Стейскалова мягко прижала его к подушке:

– Лежите спокойно, прошу вас.

– Я не так плох, я бы мог... – заговорил он, но неожиданно накатившийся приступ боли заставил его замолчать и плотно сжать губы. Он едва сдержал стон.

Однако Стейскалова и так все поняла.

– Вот видите! – сказала она укоризненно. – Вам нужно лежать спокойно.

– Если придется туго... – начал было он. Пот выступил у него на лбу. Он ощущал безмерную усталость. Но он же все-таки мужчина и простреленный бок ему не помеха. Он не трус, у которого душа ушла в пятки. Он еще может стрелять из парабеллума. Только бы его удержать!

– Нужно немного подождать... – сказала Стейскалова.

– Чего? – выдохнул он.

– Может, кто-нибудь придет нам на помощь. Солдаты, жандармы, кто-нибудь... А потом мы отвезем вас в больницу.

Она говорила спокойным тихим голосом, будто рассказывала ему сказку перед сном. Если бы не боль, он бы закрыл глаза и слушал, слушал... Ему было хорошо подле этой женщины, к которой он всегда испытывал какое-то особое чувство.

Юречка что-то доказывал Стейскалу, и голос его проникал даже в комнату. Маковец представил, как он, должно быть, жестикулирует сейчас, то и дело проводит рукой по непослушным волосам. Лучше бы уж они спрятались, не подвергали себя опасности.

Юречка сожалел, что не был на холме с остальными, что ему не пришлось пострелять. Голос его прерывался от волнения. И все же Маковец уловил в его тоне тревожные нотки. Наверное, волнуется за девушку.

Стейскалова суетилась у печи, готовя ужин. Стемнело. В печи потрескивал огонь, на стене тикали ходики. Все это напомнило Маковецу дом. Мама ходила так же бесшумно, чтобы не потревожить его, особенно когда он поздно возвращался...

Однако сейчас не время для воспоминаний. Мама, дом – все это страшно далеко. Убит Пивонька, похожий на грибок с каской на голове, с носом-пуговкой на широком добродушном лице, с вечно удивленным взглядом. А правда ли, что в каждом человеке есть что-то от далеких предков? Может, поэтому к людям иногда приходят мысли, совершенно им не свойственные? Голос предков, так сказать. А что останется после него? Горькая правда состояла в том, что, несмотря на свои многочисленные любовные приключения, он так и остался одиноким. Через двадцать-тридцать лет никто и не вспомнит, что в этом домике умер Мирослав Маковец. Ни памятника, ни мемориальной доски ему не поставят, ведь памятники ставят героям...

Юречка снова вбежал в комнату. Беспокойство не покидало его. Обстановка оказалась сложнее, чем он предполагал. Подразделения местной охраны, очевидно, окружены или взяты в плен. Вечерний сумрак опускался на землю. Скоро совсем стемнеет. Их никто не увидит, даже если пройдет совсем рядом. Где же встать, чтобы его заметили? И как узнать, что идут свои?

– Вот влипли, черт возьми! – произнес он вслух.

Ему никто не ответил. Он повернулся к Ганке и долго смотрел на нее, но было темно и она на это никак не отреагировала.

– Все лето мы хвастались, что нам никто не страшен, – начал тихо Маковец. – И вдруг приходит какой-то грязный сапожник, с ним пара бездельников и горлопанов, и мы готовы. А я даже не сумел поджечь этот бикфордов шнур. Хотел подождать, когда они подойдут поближе, чтобы и их хорошенько тряхнуло, и надо же... У меня не оказалось спичек. Проклятие!

Комната потонула во тьме, только пламя из печи отбрасывало на потолок и стены яркие отблески. Юречка не переставал вертеться на стуле. Ему хотелось успокоить Ганку, как-то утешить ее. Он сознавал, что она ужасно испугана, недаром так нервно ходит от окна к окну, и страх се передавался и ему. Но он так и не смог выжать из себя ни одного подходящего слова.

Потом он неожиданно вскочил и через мгновение уже разговаривал на улице со Стейскалом. Они стояли под навесом, откуда хорошо просматривалось шоссе. Их самих скрывала темнота, однако каждое их слово Маковец слышал довольно отчетливо.

– Сколько из-за нас неприятностей! – вздохнул Юречка.

– Неприятности начались до вас. Ваш приход ничего не изменил. Нам следовало уехать гораздо раньше.

– Знаете что? Берите все необходимое и уходите. Утром вы уже будете в безопасности.

– Ты думаешь, я оставлю тебя здесь?

– У вас семья, подумайте о ней. А к нам пришлете солдат.

– Ты говорил, что мимо станции пройдут ваши отряды. Мы подождем еще немного. Может, кто-нибудь здесь и объявится. А если нас станет больше...

– Может, они уже прошли, а нас не заметили или просто обошли станцию стороной. Они же не знают, что мы их ждем.

– И все-таки я верю...

– Во что?

– Что завтра все изменится. Сюда должны прийти войска и навести порядок.

– А я уже ни во что не верю, – грустно проговорил Юречка.

– Подождем все-таки.

– Скоро совсем стемнеет. А если придут не наши, а немцы?

Стейскал промолчал. Его тоже мучила мысль о том, что будет, если придут немцы. Маковец понимал, что за внешним спокойствием железнодорожника скрывается страх. Господи, какие же они оба глупые! Зачем-то притворяются друг перед другом, что не боятся. А еще Юречка думает о девушке – как бы ее спасти.

– Пан Стейскал, я дам вам две гранаты. Умеете с ними обращаться?

– Еще бы! Я когда-то тоже служил в армии.

– Мы должны охранять станцию с двух сторон. Черт, почему сегодня так темно?

– В это время я обычно зажигаю на платформе два фонаря.

– А почему сегодня не зажгли?

– Думаешь, они не будут стрелять?

– Может, они ушли. Наверное, станция их не очень интересует.

Маковец хотел крикнуть, чтобы они не сходили с ума, что зажигать свет на платформе равносильно самоубийству, но в сенях уже раздался звон металлической канистры, скрип половиц и голос Юречки:

– Зажгите фонари, а я их повешу.

– Возьми лестницу, столбы очень высокие.

– Где она?

– Возле сарая.

Под их сапогами заскрипел песок. Стейскал учил парня, как вытягивать фитиль, чтобы фонарь хорошо горел и не чадил. Комнату залил желтый свет.

– Сумасшедшие! – проговорил Маковец.

– Вот видите, никто не стреляет. Они, наверное, и правда ушли, – сказал Юречка,

– Тогда зажжем и второй.

Ганка подошла к окну и выглянула наружу. Маковец закрыл глаза, им овладела страшная усталость. Он в отчаянии думал, что все их усилия напрасны, что это конец. Он умрет здесь. Никто не придет им на помощь, никто их не освободит, никто... От жалости к самому себе на глаза навернулись слезы, и одновременно его охватила злость. Ведь районным властям известно, что Стейскал чех, что у него семья. Неужели нельзя было оказать помощь? Господи, где же войска?

– Вам что-нибудь нужно? – спросила Стейскалова, услышав, как раненый тяжело вздохнул.

Она склонилась над Маковецем. Он смотрел на нее снизу. Лица ее почти не было видно, только глаза блестели, отражая свет, большие карие глаза, которые так ему нравились.

– Нет, ничего... – еле слышно проговорил он и подумал, что если бы был здоров, то непременно протянул бы руки и прижал к себе эту женщину, склонившуюся над ним. Хоть на миг. Он так давно мечтал об этом, теперь же, когда она была рядом, он боялся сделать это. Может, она и простила бы его, поняла бы, что в его объятии говорит по столько страсть, сколько страх. Как ему хотелось, чтобы рядом кто-нибудь был, шептал слова утешения, облегчал его страдания! И он решился: – Посидите со мной.

Она послушно села, положив руки на колени. Сколько ей лет? Сорок? Ганке восемнадцатый, значит, она вышла замуж совсем молодой.

– Несколько дней назад мимо нас шли танки, – тихо начала она. – Так ревели, что станция дрожала. И жандармы то и дело проезжали. А сегодня – никого. За целый день ни одной машины. Как будто о нас совсем забыли.

В ее тихом голосе звучала усталость. День выдался беспокойный. Сначала приготовления к отъезду, потом эти страшные события, мгновенно все изменившие,

– Мама, что же нам делать? – уже в который раз спрашивала Ганка. Она сидела возле печи, и красные отблески освещали ее лицо.

– Не знаю, – равнодушно ответила Стейскалова.

Маковец подумал, что на многое сейчас они не смогут ответить. Куда, например, подевался гарнизон Румбурка? Где находится отряд жандармов, который должен был действовать, на самых опасных участках? Что это – предательство или преступная беспечность отдельных лиц, отвечающих за безопасность страны? Ясно, что не обошлось без «пятой колонны», которая этим летом значительно активизировалась.

Гитлеровцы еще не перешли границу. Еще не показались серые колонны, о которых столько говорят. Но здесь вдруг появились хорошо вооруженные банды «корпуса свободы». Это серьезная сила, с которой нельзя было не считаться. В чем же ошибка? В близорукости руководителей? В незнании нацистской тактики? А ведь господа наверху могли бы учесть горький опыт Австрии.

В комнату вошел Юречка и сразу направился к раненому.

– Как ты? – спросил он заботливо.

Маковец не ответил. Он не хотел обманывать пария. Зачем ему знать, что у него, очевидно, раздроблены ребра и каждое движение причиняет ему адскую боль?

– Слушай, может, сходить за доктором?

– Ты спятил! Забыл, где находишься? – громко начал Маковец, но боль заставила его замолчать.

– Извини, – виновато проговорил Юречка, – я думал, что...

– А если позвонить в больницу? – предложила Ганка.

– Интересно, каким образом? Вы же слышали, что вокзал в Румбурке занят генлейновцами. Думаете, они побегут искать врача? Не сходите с ума. Я как-нибудь потерплю, а завтра наверняка придет помощь.

Завтра! Он не представлял, как переживет эту ночь. И почему он решил, что завтра все изменится? Сколько же могут длиться его страдания?

На улице совсем стемнело. Фонари отбрасывали на платформу тусклый свет. В комнату вошел Стейскал. Какое-то время они обсуждали, что нужно предпринять, но в конце концов пришли к неприятному выводу, что им не осталось ничего другого, кроме ожидания.

– Я бы мог сходить к Патейдлу, – предложил Стейскал. – Это не так далеко. Что-нибудь да узнаю.

– Что вы хотите узнать? – раздраженно спросил Маковец. – Что на нас наплевали? Так об этом я вам скажу. И ходить никуда не надо.

– Патейдл не поможет, – отозвалась Стейскалова. – Ты же его знаешь. Не очень-то он любезен. До сих пор не пришел к нам, даже не позвонил. Может, он уже подался к немцам. Жена у него немка, и дети по-чешски не говорят...

Все умолкли. Казалось, положение действительно безвыходное. Уйти без раненого они не могут. Нести его на носилках? На станции были носилки, тяжелые, но вместительные. Однако когда Стейскал вышел в сени, где они висели на стене, то обнаружил, что полотно сгнило. Да, носилки никуда не годятся. Правда, можно воспользоваться одеялом.

Стейскал в задумчивости вернулся в комнату.

– Я попробую поговорить с ними, – сказал он. – Они меня знают. Я живу здесь шестнадцать лет и всегда был с ними в хороших отношениях.

– Вы думаете, они не ушли? – спросил Юречка.

– Нет, не ушли. Я слышал шаги на шоссе. Там кто-то ходит. Наверное, патруль.

– Вам нужен еще один покойник? – прошептал раненый, тяжело дыша.

Все замолчали. Самым ужасным было ожидание. Бесконечное ожидание и надежда, что все это лишь страшный сон, который развеется с рассветом. Но события последних часов – не сон, это суровая, беспощадная действительность. Зачем лгать самим себе?

Юречка нервно шагал по комнате, и пол противно скрипел под его ногами.

– Мы ведем себя по-идиотски, – сказал он резко. – Сами усложняем себе жизнь. Проще простого уложить чемоданы на тележку и двинуться в сторону Красна-Липы. И на шоссе выходить не придется: из Вальдека туда ведет лесная тропа. Там наверняка никого нет. А если немцы и остановят вас, как-нибудь отговоритесь: мол, поезда не ходят, вот и. вынуждены пешком...

– Нет, мы вас не оставим, – ответил Стейскал.

– Почему вы должны рисковать из-за нас? Ведь у вас жена, Ганка...

– Попробуй все-таки поговорить с ними, – подала вдруг голос Стейскалова.

– Хорошо! – решился Стейскал и вышел из дома.

Железная дорога была пуста. Тусклый свет керосиновых фонарей освещал лишь небольшую часть платформы. Стейскал шел медленно, временами останавливался и прислушивался. Из леса доносился крик ночной птицы. Он оглянулся. Здание станции слабо светилось на фоне темного леса. Он двинулся дальше. Прошел шагов двадцать и снова остановился.

– Эй! – крикнул он в темноту. – Есть здесь кто-нибудь?

Не дождавшись ответа, он вновь зашагал по мокрому асфальту. На лицо ему упал влажный лист. Стволы деревьев по обочинам шоссе напоминали темные колонны.

– Эй!

Неожиданно рядом раздались шаги и в глаза Стейскалу ударил свет ручного фонарика. Он остановился. Кто-то подошел к нему. Стейскал не видел кто: яркий свет заставил его зажмуриться.

– Выключи фонарь! – попросил он по-немецки.

– Чего надо? – рявкнули в ответ. Голос был Стейскалу незнаком. Скорее всего, его обладатель не из Кенигсвальда.

– На станции тяжелораненый, нужен врач или санитарная машина.

– Кто он?

– Таможенник.

– Пусть подыхает, – с ненавистью произнес незнакомец.

– Я не хочу, чтобы он умер.

– А зачем его спасать? Одним чехом будет меньше.

– Он такой же человек, как ты и я. На фронте раненым всегда оказывали помощь.

– Если это один из тех, кто был у моста, пусть мучается. И вот что я тебе скажу, Стейскал: Гелбих и Янеке убиты, четверо в больнице, а ты хочешь, чтобы мы помогали таможеннику, повинному в этом...

– Они же защищались! И ты хорошо это знаешь, черт возьми! Вы сами напали на них. Что же им оставалось делать? Они выполняли приказ, и вы исполняли чье-то приказание. Вы захватили мост, чехи отступили. Чего же вам еще надо?

– Ты хорошо знаешь, чего мы хотим. Собирай свое барахло и сматывайся.

– В последней войне мы не убивали раненых. Ты был на фронте?

– У нас свой приказ, – ушел от ответа незнакомец. – Ликвидировать всех вооруженных чехов... Шел бы ты отсюда, Стейскал. Не влезай в дела, которые тебя не касаются, иначе плохо будет.

– Пришлите за ним санитарную машину, – попросил Стейскал миролюбиво, хотя внутри у него все кипело. С каким бы удовольствием он проломил эту тупую башку!

Парень на шоссе засмеялся:

– Как ты думаешь, что с ним сделают наши, если он попадет в их руки?

– Черт возьми, разве сейчас война? – гневно спросил железнодорожник.

– Да, война. Мы ведем ее против чехов. И мы освободим свой фатерланд без посторонней помощи.

– Без посторонней помощи? Расскажи кому-нибудь другому!

– Знаешь, Стейскал, не будем об этом. Исчезни и больше здесь не появляйся.

– Пропустите меня в деревню. Я найму повозку, и утром на станции не будет ни души.

– Никто тебя не повезет. Ты пришел сюда с пустыми руками, с пустыми руками и уйдешь.

Стейскал понял, что ничего у него не получится. Он так и не узнал пария. Если бы он сейчас нашел телегу, можно было бы отвезти Маковеца в Красна-Липу.

– Значит, не хочешь мне помочь?

– Не хочу и не могу. Я поставлен здесь часовым. Если кто увидит, что я болтаю с тобой, мне достанется...

– У меня нет оружия, и я не враг вам.

– Уходи отсюда! И скажи спасибо, что я тебя не подстрелил.

Фонарик погас, шаги удалились. Стейскал еще постоял, прислушиваясь, но все было тихо. Ему стало холодно: он вышел из дома раздетый, в одной рубашке. Со стороны луга дул холодный ветер. Опять пошел мелкий дождь. Стейскал медленно брел обратно, страстно желая, чтобы из тьмы неожиданно вынырнули солдаты в касках, с винтовками и пулеметами, чтобы его остановил офицер и спросил, что здесь происходит...

Свет от фонарей на платформе напоминал мерцающие светлячки. Стейскал обдумывал, как предотвратить внезапный визит на станцию незваных гостей. Свет в комнатах нажигать не следует. Платформа посыпана толстым слоем песка, так что шаги они наверняка услышат. А он еще злился, что не привезли песок помельче: мол, люди будут портить обувь. С другой стороны они не нападут: продолжительные дожди превратили луг в непроходимое болото да и дом стоял на высоком фундаменте.

В конце платформы для поездов в сторону Румбурка были свалены старые шпалы. Свет фонарей до них едва доставал. Но при первых же выстрелах фонари наверняка будут разбиты. А что дальше? Обороняться? Или сдаваться? Самое разумное, пока есть время, бежать отсюда. Но как быть с Маковецем? Хотя генлейновцы и отошли, они оставили на шоссе часового да и сами могут в любой момент вернуться. Может, он зря сказал, что в доме раненый? От этой мысли Стейскала в жар бросило. Они же придут отомстить за своих. Только сейчас он понял, что натворил. Но ведь все с ним согласились. И потом, он хотел помочь раненому...

Они могли бы переправить Маковеца к пани Германовой. Впрочем, что это ему взбрело в голову, ведь ее сын – один из тех фанатиков, что с оружием в руках нападают сейчас на чехов. Идти к кому-нибудь другому? Поселок Вальдек состоит всего из нескольких домов. Нет там ни одного надежного человека. Стейскал лихорадочно думал, но выхода не находил. Единственным приличным человеком был лесник Сейдл, но до его дома добрых пять километров. Идти темным лесом с раненым на носилках... А если его вообще нельзя трогать? Господи, как бежит время! Пока все спокойно. Если бы не Маковец... Если бы! Это проклятое «если бы»!