Текст книги "Опасная граница: Повести"

Автор книги: Франтишек Фрида

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

6

Занавески в ярко освещенной комнате были плотно задернуты, чтобы снаружи никто не мог увидеть, что здесь происходит. А люди говорили так тихо, что никто бы не мог их подслушать даже при желании.

– Кто был этот человек?

– Мой двоюродный брат.

– Не лги!

– Зачем мне лгать?

– Откуда он?

– Из Моста!

– Зачем приезжал сюда?

– Искал работу. Ему сказали, что здесь скоро начнут работать текстильные фабрики.

– Лжешь! Он пробыл у тебя четырнадцать дней и никуда не выходил. Он скрывался, словно преступник.

– Неправда! Утром он уходил в город, а поздно вечером возвращался. Он только ночевал у меня.

– Знаешь, мы ведь пришли спросить тебя, какое ты принял решение, – переменил вдруг тему Зееман. – Хочешь быть с нами?

Ганс отвернулся и закрыл глаза. Он собирал силы для ответа, которого они от него ждали. Он-то давно решил, что им ответит, но не думал, что это произойдет при подобных обстоятельствах. Они напали на него в его собственном доме, привязали к стулу, размахивали у него перед носом кулаками и допрашивали.

– Не спи! – наседал на него Зееман. – У тебя еще будет время выспаться. Может быть, ты уснешь навсегда, если не проявишь благоразумия.

Ганс промолчал.

– Ну, так хочешь или не хочешь?

– Оставьте меня в покое, – устало отбивался он. – Развяжите меня, сядем за стол, я принесу бутылку – вот тогда и поговорим. Разве таким путем вы привлечете на свою сторону людей?

– Скажи правду, и мы тебя развяжем. Когда тот человек вернется?

– Он уже не вернется. Он уехал домой.

– В Мост?

– Разумеется.

– Не трепись! Он же покупал билет до Праги, а вы провожали его.

– Возможно, он поехал сначала в Прагу... Искать работу...

– Врешь! Но мы не дураки! Ты переводишь людей через границу! – взорвался Зееман.

– Я ношу товар для Кубичека.

– Ты переводишь через границу этих проклятых эмигрантов, которые предают фюрера. Оказываешь услугу свиньям, которые спасают свои шкуры. Кто передает тебе их в Зальцберге?

– Никто.

– А парень, которого я видел с вами? – напомнил Зееман.

– Он присоединился к нам на самой границе. Он не эмигрант, я помню...

– Ты знаешь инженера Бюргеля?

– В первый раз слышу эту фамилию.

Парень с продолговатым лицом, похожим на лошадиную морду, стоявший напротив, размахнулся и ударил Ганса. Веревка, которой тот был привязан к стулу, больно врезалась ему в руки. Стул затрещал, во рту у Ганса появился солоноватый привкус крови. Парень с лошадиным лицом смотрел на него ухмыляясь. «Эту морду я запомню на всю жизнь, – подумал Ганс, – и если выживу, то из-под земли достану подонка».

– Начнем все сначала, – проговорил парень. – Инженера Бюргеля знаешь?

Молчание. Последовал еще один удар по лицу. Боль, как острая игла, казалось, проникла в самый мозг. Ганс почувствовал, как по его лицу потекла струйкой кровь.

Нацисты ворвались к нему среди ночи. Здоровенные парни в черных плащах, высоких сапогах и кожаных перчатках схватили его и тут же начали допрос. Знал он только одного из них – Зеемана.

– На кого ты работаешь, свинья? Ты же немец, а якшаешься со всяким сбродом, вознамерившимся выступать против рейха. За еврейские гроши ты продаешь свою честь!

– Я сказал правду, – с трудом вымолвил Ганс. Боль все еще отдавалась в мозгу, губы распухли.

– Кто передал тебе этих евреев? Кубичек из Зальцберга?

Ганс отрицательно покачал головой и снова посмотрел на нацистских молодчиков – хотел запомнить их лица. Зееман усмехнулся, будто намеревался сказать: «Видишь, ведь я предупреждал тебя...»

– Говори, кого ты здесь прятал?

– Это был мой двоюродный брат, – стоял на своем Ганс.

– Ничего, мы заставим тебя говорить, будь уверен. Признаешься во всем, даже в том, что когда-то изнасиловал свою бабушку. У всех развязывались языки, и у тебя развяжется, – заявил Зееман.

Потом нацисты собрались у окна и стали совещаться. Ганс разобрал только, что они говорят о какой-то дороге и о том, что надо было прийти пораньше. Он с радостью подумал о том, что Вернер уехал вовремя, будто знал, что придут эти... Нацисты, конечно, шли по его следам. Но как они узнали о Бюргеле? Кто им рассказал?

Молодчики в черных плащах снова обступили его, и допрос возобновился:

– Нас интересует, кто передал тебе Бюргеля.

– Я не знаю такого человека.

Нацисты замахали у него перед носом какой-то бумагой:

– Это признание твоего приятеля Кречмера. Беглецов тебе передавал Кубичек. Подпиши вот здесь, и мы оставим тебя в покое.

– Черт возьми, зачем же я буду лгать? И Кречмер ничего не знает. Если он и сказал что-нибудь, так это из-за страха быть избитым. Все это выдумал Зееман, потому что однажды я врезал ему по морде! Вот в чем дело!

Он закрыл глаза, ожидая удара в губы, горло. Таких ударов он боялся больше всего, потому что всякий раз после этого чувствовал, что задыхается. Он уже понял, когда допустил ошибку. Однажды вечером, беседуя с Вернером, он заметил, что занавески на окнах задернуты неплотно. И сразу до его слуха донесся подозрительный шорох. Ганс выбежал во двор и увидел, как кто-то перемахнул через низенький забор. Вероятно, этот кто-то и подслушивал под окном. А может, за ним и Кречмером постоянно следили?

– Так ты утверждаешь, что не знаешь Бюргеля?

– Однажды мы встретили в лесу каких-то людей. Кто они – мы не спрашивали. Потом их задержали таможенники.

– Ты эти сказки брось. Мы хотим знать правду, – проговорил один из нацистов. – Кто тебе передал этих евреев?

– Кто тебе за это заплатил? – наседал на Ганса Зееман.

– Сколько вонючих евреев ты перевел через границу?

– Кто передает тебе в Зальцберге коммунистов?

– Давно состоишь в их паршивой организации?

Вопросы сыпались один за другим. Ганс не успевал на них отвечать. Снова начались побои. Боль тысячами игл проникала в мозг, в сердце, в каждый нерв. Но даже в те минуты, когда она казалась нестерпимой, он воображал, как встретит Зеемана где-нибудь в лесу и за все с ним рассчитается.

– Мы абсолютно уверены, что это ты перевел Бюргеля через границу и сейчас переводишь коммунистов. Один из них жил у тебя четырнадцать дней. Мы знаем все. Скажешь, кто тебе передает их в Зальцберге, и мы оставим тебя в покое, да еще дадим три тысячи марок. Ты ведь говорил, что ходишь через границу только за деньги. Так можешь подработать...

Ганс молчал. Он закрыл глаза и сделал вид, будто не в состоянии ни говорить, ни думать. Они снова сгрудились в углу комнаты и стали о чем-то совещаться. Вероятно, они пришли к выводу, что ничего из него не вытянут, и теперь договаривались об обратном пути – кто кого поведет, потому что намеревались прихватить с собой и Кречмера с Марихен. Нацисты полагали, что, стоит им как следует прижать Марихен, и долговязый контрабандист сразу расколется. Ганс насторожился. И хотя он разбирал лишь каждое второе слово, смысл задуманного ими он уловил. С минуту они еще переговаривались, потом снова подступили к нему.

– Кречмер уже признался, но нам бы хотелось услышать все это от тебя.

Ганс знал, что старый контрабандист ночью никому не откроет: он боялся за сберегательные книжки. В столе у него всегда лежал заряженный револьвер. Да и полицейский участок совсем рядом с его домом. Значит, нацисты не отважатся стрелять или брать дом штурмом, в противном случае могла проснуться вся деревня. А в полицейском участке всегда сидит дежурный. Даже издалека видно, как там светится окно ночью. Нацисты лгут, хотят, чтобы он заговорил. Вернер перенес столько жестоких допросов и все равно не предал своих товарищей. «Страшны первые удары, – не раз говорил он, – а потом тупеешь и теряешь чувствительность. Главное, нужно твердить одно – я ничего не знаю, ничего не помню...»

– Я ничего не знаю, – простонал Ганс.

– Ты не немец, а крыса! Ты служишь врагам рейха, поэтому мы осудили тебя на смерть! – бросал ему в лицо нацист.

Молодчик вытащил револьвер. Ганс закрыл глаза, вспомнил о Марихен и Кречмере. Пойдут бандиты к ним или не пойдут? Старый контрабандист расскажет все, лишь бы спасти дочь. Все подпишет. Но этим он не спасет ни себя, ни Марихен.

– В последний раз даем тебе возможность одуматься. Через минуту будет поздно.

– Тебя самого повесят! – выкрикнул Ганс и плюнул в нациста кровавой слюной.

Они набросились на него и стали бить кулаками и ногами. Ганс безжизненно повис на веревках. Кто-то рванул его за волосы, подтащил к свету.

– Хватит с него! – сказал один из нацистов, еще раз ударив его по разбитому, окровавленному лицу.

Ганс сдержался и не закричал, хотя удар был очень сильным. Одновременно он почувствовал, как стул под ним затрещал, рассыпаясь. Он упал на пол и остался лежать без движения. Мысли его сконцентрировались теперь на одном; узнают, что он притворяется потерявшим сознание, или нет?

– Зепп, подожди нас здесь, а мы сходим к долговязому козлу. Потом отправимся домой, – сказал Зееман.

Раздались шаги, стукнула дверь, и все стихло. Ганс лежал на спине, ощущая боль во всем теле. Мысли его постепенно прояснялись. Он приоткрыл распухшие глаза и увидел сквозь узкие щелки сапоги с толстыми подметками. Куда они пойдут? Может, так и будут стоять возле него? Он закрыл глаза, собираясь с силами, и через минуту услышал, как сапоги со скрипом сдвинулись с места и переместились на другую сторону комнаты. Его страж подошел к столу, потом к шкафу. Заскрипели выдвигаемые ящики. Конечно, этот тип украдет все, что ему попадет под руку. Потом распахнулись двери в спальню и Ганс услышал, как зеемановский молодчик начал рыться в его гардеробе. Пусть роется, лишь бы не возвращался.

Ганс освободил левую руку от веревки, которая совсем Ослабла, потом правую, быстро сбросил ее с себя и поднялся, прихватив сломанную ножку стула. Взвесил ее в руке. В следующее мгновение он выключил свет и встал у двери в спальню. Как только она открылась, он с силой ударил вошедшего. Послышался тихий стон и стук тяжело падающего тела. Ганс включил свет. Нацист лежал без движения, в голове у него зияла кровавая рана. Ганс связал ему руки и ноги, вытащил из кармана заряженный пистолет. В другом кармане он обнаружил полную обойму. Открыв кран, он подставил голову под струю холодной воды, и ему стало немного легче, хотя сдержать стон он все равно не смог. Заперев дом на ключ, Ганс побежал по улице. Ночь была теплой. Мозг сверлила одна мысль: он должен опередить бандитов, направлявшихся к Кречмеру. Справа он увидел два освещенных окна. Сейчас они казались ему маяком в ночи. В конторе таможни еще кто-то находился. Ганс взбежал по лестнице на второй этаж и ворвался в помещение. Карбан сидел за столом и что-то писал. Кучера ставил карабин в шкаф для оружия.

– Пан начальник, в деревне гестаповцы. Они пошли к Кречмеру!

Карбан с удивлением посмотрел на контрабандиста, на его лицо, покрытое ссадинами и кровоподтеками:

– Что случилось?

Времени для объяснений не было. Нацистские молодчики, наверное, уже приближались к дому Кречмера. Дорога была каждая секунда.

– Пойдемте быстрее, иначе они убьют его!

Надвинув фуражку, Карбан схватил карабин и сунул в карман коробку с патронами. Кучера тоже взял оружие, и они побежали вслед за Гансом. В деревне было тихо, только где-то на другом конце лаяли собаки.

– Пойдемте через поле – так мы сможем обогнать их! – сказал Ганс и первым свернул на зады.

Если бежать напрямик, то в нижнюю часть деревни можно попасть гораздо быстрее. В том месте, где проселок подходил к деревне, и стоял дом Кречмера. Вот и сад. За деревьями видна крыша дома, покрытая шифером.

Кто-то сильно стучал в дверь, и глухие удары разносились далеко вокруг.

– Это я, Ганс, – уверял человек хриплым голосом.

В доме зажегся свет. Через неплотно занавешенные окна он падал на землю. Слышно было, как сонный Кречмер кашляет и ругается в сенях.

– Кто там? – спросил он нервно.

– Йозеф, это я, Ганс, – сипел чей-то голос за дверью.

– Ганс? – не поверил контрабандист.

– Да, Ганс Гессе.

– Что случилось?

– Открой!

Осторожный Кречмер, очевидно, колебался. Голос за дверью ему явно не нравился. Ганс никогда так не вел себя. Он приходил тихо и легонько стучал в окно. Кречмер хорошо знал его постукивание.

– Давай открывай!

Старый контрабандист собрался было повернуть ключ в замке, но услышал, как кто-то, стоявший за дверью, тихим голосом предлагал другому человеку не стучать так громко, чтобы не всполошить всю деревню. Кречмер быстро вернулся в комнату и погасил свет. В темноте он дошел до стола, выдвинул ящик и с минуту рылся в нем, пока не нашел револьвер. Снаружи послышались выкрики.

Карбан подбежал к дому и громко скомандовал:

– Стой! Пограничный таможенный контроль!

Темная кучка людей перед дверью дома Кречмера сразу распалась на несколько теней, которые растворились в ночи.

– Стой, стрелять буду! Стой!

В темноте сухо щелкнул пистолетный выстрел. Карбан присел на колено и тоже выстрелил. Карабин дернулся у него в руках. Кто-то невидимый разрядил в него магазин пистолета, но все пули прошли мимо. Ганс перебежал через дорогу к соседнему забору и стрелял до тех пор, пока не кончились патроны. С другой стороны двора несколько раз прогромыхал карабин Кучеры.

– Не стрелять! – скомандовал Карбан.

Стрельба разбудила всю деревню. В домах зажигался свет, люди отворяли окна и высовывались наружу, стремясь узнать, что же происходит. Охрипшие от лая собаки рвались с цепей. Слышался чей-то протяжный крик. Люди боялись выходить из домов и переговаривались, стоя у раскрытых окон.

Карбан встал, зарядил карабин и, держа палец на спусковом крючке, направился к дому. Преследовать вдвоем в темноте вооруженную банду, не зная, сколько в ней людей, не имело смысла, а если ждать помощи, то бандиты наверняка успеют скрыться. Карбан остановился, не зная, что делать.

– Я пойду за ними! – сказал, приблизившись к нему, Ганс.

– Сколько их? – спросил Карбан.

– Пятеро.

– Не вздумайте никуда ходить. Что это за люди?

– Четверых не знаю, а пятым был Зееман. Говорили все время о рейхе. Они наверняка с той стороны. Должно быть, гестаповцы.

Карбан недоверчиво хмыкнул:

– Они бы на такое не решились.

– Они хотели увести меня, Кречмера и Марихен в Германию.

Карбан включил фонарик, и свет от него заплясал по темным заборам и деревьям. С другой стороны двора светил Кучера.

– Убежали! – крикнул он Карбану.

Ганс, пошел вдоль забора; но неожиданно остановился и вскрикнул. Карбан с Кучерой подбежали к нему. В самом конце забора на земле лежал человек. Ганс нагнулся и повернул его на спину – застывшие глаза смотрели в темноту, изо рта струйкой текла кровь.

– Зееман! – воскликнул Ганс. – Так это ты, свинья Зееман? Все-таки я отплатил тебе! И другим отплачу! Клянусь!

Люди, жившие по соседству, отважились наконец выйти на улицу и подойти к Кречмеру, стоявшему возле дома. Их взволнованные голоса соперничали с собачьим лаем.

– Молчите, Ганс. Никто не должен вас слышать.

– Пусть меня слышит вся деревня! Я еще рассчитаюсь с ними, вот увидите.

– Не надо, Ганс! Такими ублюдками сейчас наводнена вся Германия.

– Но и я не одинок, ко мне присоединятся все порядочные люди!

Ганс повернулся и пошел прочь. Боль, о которой он было забыл во время перестрелки, снова дала о себе знать, и он застонал.

Осень

1

Вайс протирал носовым платком стволы охотничьего ружья. Делал он это скорее по привычке, потому что на вороненой стали не было ни пылинки. При этом он поглядывал в сторону леса, за которым расстилалась холмистая местность, окутанная легкой туманной дымкой. Кречмер лежал в траве, вытянувшись во всю свою длину, и жевал травинку. Его козлиная борода торчала вверх, травинка, зажатая в зубах, то поднималась,. то опускалась.

– С контрабандой придется кончать, – сказал Ганс.

Он сидел рядом с Кречмером, обняв колени. У его ног валялась матерчатая сумка. Они ходили с Йозефом за грибами, встретили в лесу Вайса, бродившего с ружьем, и вот теперь расположились на поляне и нежились под теплыми лучами осеннего солнца.

– Граница все равно останется, – глубокомысленно изрек Вайс. Его багровый нос с утолщением на конце чем-то напоминал сигнальную лампочку. – Все также будет взиматься таможенная пошлина, ведь товары на одной стороне по-прежнему дешевле, чем на другой.

– Гитлер опутает границу колючей проволокой и превратит Германию в один большой концентрационный лагерь, – усмехнулся Ганс.

– Пока что границу опутывают колючей проволокой чехи. Они строят вдоль нее крепости, возводят вторую линию Мажино, вооружаются, ищут союзников по всей Европе, сговорились даже с большевиками!..

– Ты дурак, Вайс, – спокойно осадил его Ганс. – Разбираешься в политике, как свинья в апельсинах.

– Однако их ничто не спасет, – продолжал упорствовать Вайс. Грубое сравнение Ганса его совсем не тронуло.– В один прекрасный день Германия станет такой сильной, что будет диктовать всему миру свои условия.

– Но хозяйство ее терпит сейчас крах. Ничего хорошего там не достанешь, все эрзац. Вместо масла – маргарин, вместо меда – суррогат, вместо шерсти – бумага. Послушай, Вайс, для войны нужны не только пушки. Нужно мясо, мука, хлеб... Голодная армия – плохая армия. Мы были на фронте в первую мировую войну и знаем, какое настроение у солдат, когда у них в желудке пусто.

Вайс презрительно усмехнулся. Кречмер и Ганс такие недалекие люди, каких свет не видывал. Они смеются надо всем, что должно быть дорого для каждого честного немца. Никто им, наверное, не втолковал этих простых истин. А может, они от рождения тупые? Он стал лихорадочно обдумывать, что бы такое сказать, отчего в их мозгах наступит просветление, но ничего подходящего не придумал. Нет, он не оратор, и ему трудно выразить словами то чувство, которое переполняет его сердце, заставляет его, как и других немцев, бороться за святое дело.

– Послушай, Вайс, а ты, случайно, не был на учебе в Зальцберге?

– У меня ведь дело, и я должен уметь находить общий язык со всеми, – скороговоркой объяснил Вайс, и ему самому почему-то стало стыдно, что он оправдывается.

Конечно, надо было бы гордо заявить о своих убеждениях. Но разве эти дубовые головы поняли бы его? Они бы просто посмеялись над ним. И он умолчал, что уже подал заявление о приеме в СНП. Правда, маленькое давление на него все-таки оказали, однако он и не думал сопротивляться. Партийные активисты пригласили его и заявили, что с сего времени заказы на ремонт обуви будут даваться только честным, хорошим немцам, что они будут поддерживать членов партии. Чего только не сделаешь из-за нескольких паршивых крон! Потом его пригласили на занятия, чтобы «открыть ему глаза». Вайс с гордостью думал о том, что принадлежит к самому мужественному народу, перед которым в будущем содрогнется мир.

– Кое в чем Гитлер прав, – начал он тоном убежденного человека. – Германии нужны колонии и земли на востоке.

– Послушай, сапожник, а что ты будешь делать с колониями? – засмеялся Ганс. – Привезешь сюда негра и заставишь прибивать вместо себя подметки?

Контрабандисты захохотали, а Вайс недовольно нахмурился:

– Мы имеем право на колонии! Мы вложим туда свои капиталы...

– Да, у Гитлера денег предостаточно, – усмехнулся Кречмер. – Забрал у евреев все, что было.

– Для меня еврей – тоже человек, – заговорил быстро Вайс. – Я знал одного, шил ему сапоги, так он мне очень хорошо платил. Но в Германии их очень уж много расплодилось. Они, по сути дела, начали эксплуатировать немецкий народ.

– А из тебя, сапожник, функционер получится что надо! Присвоят тебе как минимум звание оберштурмфюрера и будешь каждую ночь менять негритянку, – хохотал Ганс.

– Не смейтесь! Я говорю о серьезных вещах. Мы, немцы, самый культурный народ в мире, но до сих пор никак себя не проявили. А почему? Потому что у нас была масса политических партий, которые вечно грызлись между собой за. место в правительстве. Теперь у нас только одна партия и во главе ее стоит человек, который всем желает добра. И это действительно так: ведь в Германии нет сейчас безработных.

– Верно, сейчас там нет безработных, – согласился Ганс. – Но откуда же им взяться, если Гитлер миллион человек одел в солдатскую форму? Вайс, ты хочешь идти на войну? Ты был на последней? А вот я был. И чувствовал потом ее в своих костях еще десять лет. Вспомни кучи трупов, калек, окопы, где мы лежали в грязи, как скот, нашу ужасную бедность и страдания. Ты хочешь, чтобы это время вернулось? Ну, это потому, что ты, наверное, всю войну просидел в какой-нибудь мастерской в тылу, ремонтируя сапоги. А я был обычным солдатом и все время провел на фронте. Был ранен в ногу, попал в лазарет, а через две недели меня снова погнали на передовую.

Ты хочешь воевать против какого-нибудь бедняка из Франции? Но он такой же человек, как и мы. Может, тоже был безработным, а может, гнул спину на какого-нибудь сельского богача и копил гроши на собственный домик или на учебу сыну. И вдруг во Францию придет наш сапожник и хладнокровно убьет его. А у убитого останутся больная жена и четверо детей. Почему ты этого хочешь, Вайс? Черт возьми, подумай хоть немного, откуда берется такое свинство. Война нужна только богатым. Фабриканты наживаются на производстве пушек, винтовок, консервов для вермахта. Ты думаешь, что зееманы пойдут в окопы вместе с нами? Дудки. Они будут отсиживаться в тылу, лакать вино и забавляться с девочками, в то время как глупые вайсы пойдут умирать за фюрера. Вот как будет! Стрелять друг в друга – это удел маленьких людей, таких, как мы с тобой, Вайс.

– Гитлер знает, что делает! – заявил сапожник с апломбом.

– Да ты-то не знаешь, что болтаешь! – взорвался Ганс.

Он вдруг понял, что сейчас перед ним сидит совершенно иной Вайс, настоящий, просто он сбросил с себя личину и обнажил свое червивое нутро. Кто же его так напичкал? Покойник Зееман со своей шайкой? Если уж и такая дрянь вступает в их ряды...

– Я ни «за», ни «против», – бросил сапожник. – Я подбиваю обувь, а остальное меня мало интересует.

– Зато меня это интересует куда больше, Вайс! Мне эти коричневые твари разбили лицо, меня пинали ногами, как собаку. Я буду помнить их до самой смерти и постараюсь рассчитаться с каждым из этих подонков. Это говорю тебе я, Вайс. Если хочешь, можешь им донести.

– С какой стати я буду доносить?.. – обиделся Вайс.

– Эх, лучше плюнуть на все! – произнес молчавший до сих пор Кречмер.

– Если бы я плюнул на все, – повернулся к нему Ганс, – они бы вытащили тебя из постели среди ночи, как и меня, разбили бы тебе в кровь морду и неизвестно еще, что бы сделали с Марихен.

Кречмер только вздохнул. Ганс был прав. Сегодня каждый человек должен решить, на какой стороне он собирается сражаться. Сапожник осторожничает, хочет вроде бы показать, что нейтрален, но в каждом его слове сквозит мерзость, которая распространяется по деревне, словно чума. Вайс наверняка снюхался с нацистами, по пока не порывает и с противниками фашизма. Так, на всякий случай. «На какой же стороне стою я?» – спросил себя Кречмер и тут же пришел к выводу, что такой вопрос можно уже не ставить.

– Вот так, Вайс. Я всегда думал, что всякая там борьба партий меня не касается, что любое участие в этой борьбе может только навредить. Но это неправда. Сегодня это касается всех. Я хотел помогать людям, которые нуждались в моей помощи, не по политическим соображениям, а как человек человеку. Понимаешь меня? И что же? Видишь, что я получил за свою доброту? Они напали на меня, как бандиты, изуродовали лицо, так что пришлось отлежать четырнадцать дней в больнице. А за что? Слушай, Вайс, я теперь знаю, по какую сторону баррикад буду стоять. Знаю это твердо.

– Но ты ведь мог случайно попасть в эту историю, а делаешь такие выводы...

– Нацисты, которые меня били, хорошо знали, чего хотят. И после ужаса, который я пережил тогда, что-то во мне пробудилось. Теперь я понимаю что. Ненависть ко всему, что эти гады делают, ненависть к их лозунгам, фразам, ко всему, к чему они прикасаются. Посмотри, что у меня есть, – сказал Ганс и вытащил из кармана пистолет.

– Брось ты все это. Заяви лучше в полицию, пусть она расследует.

– Ничего полиция не сделает, раз закон разрешает само существование фашистской партии. Плевал я на такой закон!

– Я тоже купил коробку патронов, – признался Кречмер. – Вычистил свою старую пушку и смазал. Теперь она как новая. Когда я ее чистил, мне казалось, будто я собираюсь на войну.

– Это и есть война, только для каждого своя.

– Ганс, не сходи с ума! – воскликнул Вайс.

– Они придут ко мне обязательно, потому что я укокошил Зеемана, а он, говорят, был самым крупным фашистским функционером в нашем краю. Но у меня будет чем защищаться. Я всегда был только контрабандистом, ругал Эрика за то, что он носил пистолет. Теперь признаю, что был дураком. На насилие надо отвечать насилием. Поэтому я научился стрелять. Попадаю в пивную кружку с пятидесяти шагов... Я – антифашист!

– Ты не антифашист, а анархист!

– Слушай, сапожник, слова ничего не изменят. Называй меня как хочешь. Я уже все хорошо взвесил. Вот если бы все, весь мир поднялся против фашистов...

– Красная пропаганда! – отрубил Вайс.

– Красная пропаганда меня больше устраивает, чем коричневая.

Кречмер согласно кивнул, вспомнив, что говорил им Вернер. Ганс, конечно, прав. Он повернулся к нему:

– Знаешь, Ганс, я ведь тебя еще не поблагодарил...

– Прошу тебя, Кречмер, не надо...

– За себя и за девочку.

– Мы с тобой старые друзья, это был мой долг. Я люблю Марихен и сделал бы для нее все. Она для меня как дочь.

Местность вокруг них напоминала картину, нарисованную мягкими, пастельными красками. Березы уже пожелтели. Лес одевался в радующий глаз осенний наряд. Между желтыми пятнами жнивья чернели полосы свежей пахоты. Слабенький теплый ветерок носил серебристые паутинки бабьего лета. Тишина и спокойствие осеннего дня благотворно влияли на настроение отдыхающих. Они уже не спорили, будто все, что хотели сообщить друг другу, было ими высказано.

– Если тебе вдруг потребуется помощь... – произнес Кречмер.

– Нет, Йозеф, это мое дело.

– И мое тоже.

– Присматривай лучше за своей рыжей красавицей.

– Не волнуйся, за ней хорошо присматривают.

– Не пускай ее одну в лес. Эти сволочи способны на все.

– Я запретил ей ходить в лес.

Ганс размышлял, что же им теперь делать. В Зальцберг ходить нельзя, опасно. В городе поговаривают, что скоро откроются текстильные фабрики. Кризис вроде бы действительно идет на убыль. Вдоль границы строят укрепления. Он слышал, что ловкие ребята зарабатывают там кучу денег. И здесь, на севере, на склонах Лужицких гор, возводят доты. Надо бы податься из Кирхберга куда-нибудь подработать. А как же быть с тем подонком с лошадиной мордой, который до сих пор пугал его во сне? Нет, надо сначала прикончить эту тварь.

Кречмер, будто прочитав мысли Ганса, стал его отговаривать:

– Давай плюнем на все и найдем себе какую-нибудь нормальную, спокойную работу.

– Я хочу только вернуть должок, а потом уж можно проститься с границей.

– Снова ты за свое, – помрачнел Кречмер. – Что было, то было. Начнем жизнь сначала. Черт возьми, мы же еще не старики!

– Отличный денек, не правда ли? – раздался за их спинами голос Карбана.

Они не слышали, как он к ним подошел. За плечами карабин, фуражка сдвинута на затылок, на лбу капельки пота.

– Здравствуйте! – промычал Кречмер.

Ганс только кивнул, приветствуя таможенника, а Вайс снял свою изрядно засаленную охотничью шляпу с кисточкой из хвоста барсука. Карбан посмотрел на контрабандистов и Вайса. Он знал, что у этих троих нет друг от друга секретов.

– Сегодня утром гестапо арестовало Кубичека из Зальцберга.

– Не может быть! – вырвалось у Ганса.

– Наверное, ты как-нибудь проговорился.

– Пан начальник, ей-богу, из меня им не удалось вытянуть ни единого слова, – оправдывался Ганс.

Карбан понимающе кивнул и присел рядом с контрабандистами. Он снял влажную от пота фуражку и вытер платком лицо и шею.

– Для вас двоих граница теперь закрыта, – сказал он, глядя на контрабандистов.

– Она закрыта для контрабанды, – уточнил Ганс, – но у меня там кое с кем личные счеты...

– Вы в своем уме? Они же вас поймают!

– Живым они меня все равно не возьмут.

– Слушайте, плюньте вы на них.

– Я никому еще не оставался должен.

– Вот вам мой совет, Ганс: забудьте об этом.

– О некоторых вещах нельзя забывать.

– Это все слова. Но если вы кого-нибудь убьете в Зальцберге, то тем самым совершите преступление и наши власти по требованию немцев арестуют вас. Убийство остается убийством, чем бы вы ни руководствовались. Я советую вам как друг: не ходите туда, не делайте глупостей. Мы сейчас хорошо охраняем границу, а скоро получим пополнение, и нас будет в два раза больше. Случай, происшедший с вами, здорово напугал наше начальство. В округе это уже вторая попытка похитить наших людей и увести в Германию.

– Кто вам сказал, что Кубичека забрало гестапо? – спросил Вайс.

– Сегодня об этом знает весь Зальцберг. Такое не утаишь. За ним пришли прямо, в магазин, как раз когда там; было много народу.

– Да и в Кирхберге ничего не утаишь. Об этом Бюргеле всем стало известно, – сказал Вайс.

– Кто тебе это сказал? – обрушился на него Ганс.

– Ну... Зееман, конечно... Зееман, видимо, об этом знал, – заикаясь, проговорил Вайс. Его круглое лицо сразу покраснело.

– Ты, осел, наверное, все выболтал! – со злостью бросил ему Ганс.

Вайс начал объяснять, что он уже и не помнит, о чем, собственно, говорил тогда с Зееманом, он только намекнул, желая проверить, знает что-нибудь об этом Зееман или нет...

– Ладно, Вайс, – сказал Карбан. – Теперь об этом все равно поздно говорить.

– Ну и крыса! – Ганс сердито взглянул на Вайса.

– Клянусь вам! Почему вы мне не верите? Я никого еще не предавал. Люди всегда доверяли мне, – говорил Вайс, но его никто не слушал.

Контрабандисты и Карбан смотрели на немецкую сторону, озаренную солнцем, и в души их закрадывался страх перед коричневой чумой, которая все настойчивее просачивалась сюда. Их беспокойство усугублялось сознанием собственного бессилия. Правительство все время уступало генлейновцам, а стало быть, и Германии, и конца этим уступкам не предвиделось. Как намерено правительство решить национальный вопрос в пограничных районах, где проживают три миллиона немцев? И можно ли вообще его решить? Члены судето-немецкой партии развернули бешенную кампанию против республики, социальные проблемы, которые были самыми злободневными для этого промышленного района, уступили место национальному вопросу. Голоса, утверждавшие, что бедность можно ликвидировать только путем присоединения Судет к Германии, звучали все громче.

– Ребята, посидите некоторое время в деревне. В Зальцберге вам появляться небезопасно. А в лесу избегайте встреч с большими группами, – предупредил контрабандистов Карбан.