Текст книги "Марк Аврелий"

Автор книги: Франсуа Фонтен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)

Неравный брак

С его точки зрения, это был блестящий брак, рассчитанный психологически и благоразумный политически. Встреча с Помпеяном была великой удачей его царствования. Как бы превосходны ни были другие друзья, именно Помпеян приходился под стать Империи на любом месте, на которое его ставили. В случае чего из него получился бы регент, о котором можно только мечтать. То, что он был тридцатью годами старше Луциллы, отца ничуть не смущало – даже напротив. Ведь выбрал же Август в мужья своей честолюбивой и легкомысленной дочери Юлии Агриппу, который был намного старше, и это решение окупилось бы, не умри несколько человек преждевременно. Наконец, Марку Аврелию очень нравилось, что этот выдающийся ум, всегда желавший служить ему и больше ничего, всегда будет поблизости.

У Фаустины и Луциллы было много причин для обоюдной вражды: равная гордыня и потребность кружить головы, конкуренция в вопросах дворцового этикета. Но уж, отстаивая свою независимость, они явно были сообщницами. Помпеян в их глазах имел четыре неискоренимых порока: недостаточно знатен, слишком стар, некрасив и предан Марку. И они были правы. Брак с сыном антиохийского торговца был мезальянсом. Теперь он стал сенатором, но это не меняло его происхождения, не говоря уж о том, что он был сириец. К тому же этот старый семит действительно был дурен собой. Человек с морщинистым лбом и крючковатым носом, несколько раз изображенный рядом с Марком Аврелием на колонне с Марсова поля, наверняка и есть Помпеян. В Риме не наблюдалось серьезных расовых проблем. Император многих сирийцев сделал сенаторами, а среди слуг на Палатине их было еще больше. Не пройдет и двадцати лет, как в течение трех поколений будет править афро-сирийская династия. Но в жилах Антонинов еще текла испано-латинская кровь. Фаустина и Луцилла были ее хранительницами, без этого власть становилась нелегитимной. «Этот брак был так же противен Фаустине, как и нареченной».

Но Марк Аврелий не сдался: свадьба состоялась. Мы ничего не услышим о раздорах этой неравной четы, пока двенадцать лет спустя не случится драматическая развязка. Теперь же императорскую фамилию посетило горькое испытание. В сентябре маленький Анний Вер простудил ухо, в результате чего образовался нарыв. Его пришлось оперировать, однако малыш умер. Он мог бы изменить ход истории, но отныне она принадлежала только оставшемуся в живых – Коммоду. Родители горевали, стараясь как можно меньше омрачить своим горем римлян: тогда проходили игры в честь Юпитера Капитолийского. Всего пять дней на Палатине носили траур. Император «самолично утешил врачей и вернулся к государственным делам». Под грузом этих дел стала прогрессировать болезнь желудка, перешедшая в хроническую форму. Все чаще Марк Аврелий прибегает к чудесному средству фериак, составленному Галеном. Гален как раз только что приехал в Рим, приняв приглашение императора, а вернее явившись по призыву.

Гален на просторе

«Побывав в первый раз в Риме и вернувшись на родину тридцати семи лет от роду, я снова занялся врачеванием. Но вскоре из Аквилеи пришло письмо от императоров, призывавших меня к себе. По окончании зимы они решили идти войной на германцев. Впрочем, я надеялся избежать их вызова. Я слышал, что один из императоров – старший – человек покладистый, благодушный, миролюбивый и спокойный…» Сам Гален всегда был резок, вспыльчив и возбужден. Характером он вышел в мать, хотя не любил ее и плохо уживался с ней в родном пергамском доме. Зато от отца, архитектора Никона, он унаследовал ясный ум, страсть к культуре и большое состояние. В этом роду азиатских греков всегда занимались точными науками, и, может быть, диагностическим гением Гален обязан больше геометрии, чем философии, больше рациональному наблюдению, чем отвлеченному умозрению. Между тем знаменитая пергамская медицинская школа, где он учился, находилась под мистическим покровительством Асклепия [45]45
  Асклепий (лат.Эскулап) был богом, покровителем всех врачей. Его храмы – асклепейоны – были в то же время лечебницами. – Прим, науч. ред.


[Закрыть]. В храме этого бога лечили, как правило, водами, хотя уже тогда было известно много современных медицинских специальностей. Во II веке существовали и офтальмологи, и гастроэнтерологи, и невропатологи, и хирурги. Различные хирургические инструменты, найденные в Помпеях, позволяют без всяких сомнений установить характер проводившихся ими операций.

Но стоит ли удивляться, что наряду с этой прогрессивной техникой по-прежнему существовали самые примитивные терапевтические методы – например, гадание во сне (больным велели остаться на ночь в храме и во сне получить предписание от Бога)? Есть ли у нас право скептически относиться к этим иррациональным способам лечения, многие из которых ныне вновь включены в перечень официально допустимых? Гален не любил применять их к пациентам, но в его собственной биографии нечто подобное было. Следуя сну, который увидел его отец, он стал заниматься медициной, а чтобы избавиться от службы на войне при Марке Аврелии, он, как мы увидим, ссылался на повеление Эскулапа. Мы не знаем, наивность это или хитрость. Лучше обратим внимание на то, что молодой Гален изучал строение человеческого тела в гладиаторском госпитале в Пергаме, куда сам напросился на практику. Потом он учился в Александрии – передовом научном центре того времени, плавал вокруг Средиземного моря, собирая тысячелетние рецепты. Приехав в Рим, тридцатитрехлетний Гален вскоре прославился несколькими особенно замечательными диагнозами и исцелениями. Это было в 162 году. Своими успехами и заносчивостью он восстановил против себя весь медицинский мир. Против него интриговали. Гален заподозрил, что его хотят убить, и в один прекрасный день, через четыре года после приезда, куда-то исчез.

Его нашли в Пергаме, где он уже начал писать свой монументальный труд. Это сочинение выходит за рамки учения всех традиционных медицинских школ: не только эмпириков, не искавших глубинных причин болезней, а опиравшихся на опыт состоявшихся излечений (подход, не лишенный здравого смысла, но рискованный), но и рационалистов. Последние, не удовлетворяясь внешними симптомами, которые часто связаны с иллюзиями или случайностью, рассматривали также причины болезней – как очевидные, так и недоступные чувствам. Исследовательская мощь Галена, его дар обобщения и независимый ум на десять столетий поставили его вне и выше всей античной медицины. Он был мастером экспериментального метода и вместе с тем скрупулезнейшим анатомом и физиологом, а кроме того, и талантливым популяризатором. В Риме образованная публика рвалась на его лекции; даже у женщин вошло в моду ходить на его анатомические уроки, которые он проводил на животных, поскольку не имел права препарировать трупы.

«Когда я приехал в Аквилею, чума разбушевалась как никогда, а потому императоры с некоторыми воинами тотчас вернулись в Рим, а большей части, то есть нам, долго еще с трудом приходилось выживать: большинство из нас умерло не только из-за чумы, но и потому, что она случилась зимою». Следовательно, речь идет о начале 169 года. «По дороге в Рим Луций оставил мир живых. Марк Аврелий доставил его тело в Город и провел его апофеоз [46]46
  Апофеоз – обожествление. – Прим. науч. ред.


[Закрыть], а потом занялся походом против германцев. Он всяческими способами старался забрать меня с собой, но, узнав от меня, что Асклепий, Бог отцов моих, запрещает мне ехать, убедился и оставил меня. Я объявил себя служителем этого Бога с того дня, как он спас меня от начинавшегося воспаления, которое могло стать роковым. Итак, император благочестиво покорился Богу и попросил меня дождаться его возвращения, ибо полагал, что война вскоре благополучно закончится. Сам он отбыл, а в Риме оставил сына своего Коммода, тогда еще малолетнего. Он поручил воспитателям мальчика следить за его здоровьем, а если он заболеет, незамедлительно позвать меня».

Этот текст подтверждает принятую хронологию: по крайней мере до сих пор она точна. Кроме того, он говорит о покладистости Марка Аврелия. Можно было бы назвать ее даже слабостью, но причина может быть в другом. Лукавил Гален или нет, ссылаясь на повеление Асклепия, но государь не мог не почтить воли бога врачевателей: ведь и сам император радовался, что ему «в сновидениях была… дарована поддержка» богов (I, 17). Кроме того, знаменитый житель вольного города Пергама на том же основании, что и прославленный ритор, обладал личной неприкосновенностью. Наконец, в другом месте Гален говорит: «Я убедил его оставить меня в Риме, потому что он надеялся вскоре возвратиться». Главное же, будущее показало, что с этого времени Марк Аврелий больше заботился о здоровье Коммода, чем о собственном. Галена часто упрекали за «дезертирство». Но он не был военным врачом, а император в Аквилее в таких не испытывал недостатка: при каждом легионе в медицинской службе состояло двадцать четыре хирурга. Для человечества было полезней даже то, что Гален мог усовершенствовать свою панацею – фериак, благодаря которому автор «Размышлений» мог сносно себя чувствовать. Ему это понадобилось очень скоро.

Марк Аврелий в строю

Мы знаем, что Марк Аврелий около месяца провел в поместье Пренеста, в холмах к востоку от Рима: может быть, желая уберечь себя и своих близких от чумы, может быть, чтобы заботиться о тяжелобольном малыше Аннии Вере. Но семейную обстановку он уже разлюбил или силился разлюбить. Он слишком хорошо понимал, какие новые места ему предстоит увидеть. Поэтому теперь становится понятнее, что с помощью диалектических ухищрений он отныне привыкал к неизбежному. «Приучайся» – эта «мысль для самого себя» одна из ключевых в сочинении, которое он станет писать, чтобы отразить напор своего окружения. Как раз пришла пора вспомнить: «Что здесь, что там, все одно и то же: в полях ли, на горах…» Мы думали, что это оправдание, почему он пятьдесят лет не выезжал из Римской Кампаньи. Но ведь тем же принципом тождества можно оправдать и зимовки в горах Норика, куда он удалился с берегов благодатного Тибра провести остаток дней у ледяного Дуная. Ему было довольно счесть безразличным все, относящееся к внешнему миру.

Вероятно, не случайно начало работы над «Размышлениями» совпало с началом германской войны, которая обернулась для Марка Аврелия тяжелым разрывом со всеми привычками и прежним опытом. Можно остановиться на поверхностном уровне толкования его поучений, конечно же имеющих всеобщую нравственную ценность, но в первую очередь это, пожалуй, опыты самовнушения, предпринятые человеком, который не имел особого дара к изменению, однако ему пришлось много взять на себя. «Считай безразличным, зябко тебе или жарко, если ты делаешь, что подобает; и выспался ли ты при этом или клонится твоя голова, бранят тебя или же славят, умираешь ты или занят иным образом…» (VI, 2). Кажется, все это обычные стоические правила, на самом же деле – глубоко личные: «А я делаю, что надлежит, прочее же меня не трогает…» (VI, 22). Начиная с этой декларации, логика рассуждения Марка Аврелия становится более жесткой, образы собираются в более четкие сочетания, из-под лика бесстрастного государя на нас смотрит истинное лицо измученного человека.

Его решимость была соразмерна угрозе. «Все народы, – пишет Капитолин, – восстали на него: маркоманы, наристы, гермундуры, квады, свебы, сарматы, лакринги и буры, а также иные, как то: сосибы, строболы, роксоланы, бастарны, аланы и костобоки, соединившиеся с виктуалами…» Как и на каких основах создалась подобная коалиция, мы никогда не узнаем за неимением хотя бы малейших сведений. Можно представить себе, что военный клич передавался от племени к племени, но их не связывали почти никакие обязательства: ведь даже каждый клан сражался сам по себе. Только у квадов и маркоманов общество было достаточно организованно, чтобы управлять ими. Нет ни малейших следов общей стратегии, но, несомненно, соседние племена время от времени держали совет. Шаг за шагом народности, всегда готовые к переселению, во главе которых стояли воины, не выпускавшие оружия из рук, продвигались к югу по долинам притоков Дуная, альпийскими и карпатскими ущельями. В ходе войны некоторым вождям, например королям Балломару и Фуртию, удавалось согласовывать действия между собой, а затем и с сарматами. Возможно, они замышляли крупные операции, но общие планы все время нарушались дикими набегами нетерпеливых подданных и союзников.

Неизвестная война

Итак, заканчивался 169 год, отмеченный смертью Луция (январь) и маленького Анния (август – сентябрь), а также браком Луциллы и Помпеяна. К осени того же года относят и отъезд императора в лагерь на Дунае – вероятно, Карнунт (Петронелл, восточнее Вены). Но начиная с этого времени фазы войны, хотя ее основные эпизоды нам известны, невозможно точно расположить во времени: даже самые основательные предположения дают погрешность не меньше года. Неопределенность здесь вполне естественна; лучше принять ее как есть, чем пытаться прояснить положения, которые ясно не видел никто.

Ставке верховного командования пришла пора перебраться в Центральную Европу. На границе, которая от края до края оказывалась все более уязвимой, постоянно появлялись новые угрозы. На Рейне, в Верхней Германии, проснулись катты – очень агрессивный и достаточно организованный народ. Однако в истории ему не повезло – он вскоре исчез из нее. Против них император послал еще одного своего друга, Дидия Юлиана – племянника знаменитого юриста. Юлиану пришлось отражать и хавков – морских разбойников, явившихся в устье Рейна. Он оставил свое имя в истории, но всего лишь как ничтожный император, двадцать пять лет спустя продержавшийся только несколько дней.

Больше всего мы знаем о нападении, случившемся в 170 году. Люди из племени костобоков жили на южном склоне Карпат, севернее Дакии. Неизвестно, под каким давлением или по каким побуждениям они устремились на юг, опрокинув заставы, только что восстановленные Клавдием Фронтоном. Сам он был убит, тщетно пытаясь оборонить их. Агрессоры, за которыми пошли другие германские народы, а там и сарматы-роксоланы, вступили в Македонию и Фракию, опустошая все на своем пути. Некоторые добрались до Ахайи, подошли к предместьям Афин и разграбили Элевсин, уничтожив храм, где проходили мистерии Деметры, построенный еще при Перикле. Но они слишком оторвались от своих баз, и Корнелий Климент, сменивший в Дакии Клавдия Фронтона, в конце концов одолел их. Набег на Элевсин и гибель святилища, на которое много веков никто не посягал, были зловещим предзнаменованием.

Возможно, одновременно с набегом на дакские рубежи на востоке состоялось контрнаступление в центре, подготовленное императором в 170 году в Карнунте. Оно началось с того, что пять легионов и несколько отдельных подразделений перешли Дунай. По некоторым признакам, наступление проводилось плохо и его неудача сопровождалась тяжелыми потерями. Более того, оно привело к обратному результату: воспользовавшись концентрацией легионов к северу от Дуная, маркоманы проникли в долины Норика, выводившие в Италию, и чуть не овладели Аквилеей. Они разрушили Опитергий, их видели в окрестностях Вероны. Трудно объяснить, почему так изменилась ситуация, откуда столь грубые стратегические ошибки: римляне уже очутились в Богемии, а варвары между тем грабили Венецию и Аттику. Как Помпеян вышел из положения, мы не знаем.

Уже к 171 году относится надпись, в которой упоминается императорское воззвание за номером шесть, а Марк Аврелий именуется «Император Германик». А ведь именно такие источники да еще надписи на монетах дают самые надежные хронологические привязки. В героические моменты империи монетные эмиссии были самым эффективным средством пропаганды: они разносили во все концы света и основные сведения, и лозунги, которые мы теперь можем истолковать во всех тонкостях: «Возвращенная Фортуна», «Испытанная верность», «Безопасность», «Восстановитель Италии», конечно, «Победа» и «Германик». Эти намеки подкрепляются случайными находками – военными дипломами и эпитафиями; особого рода документ – изображения на Аврелиевой колонне, обессмертившие самые драматические эпизоды войны. Многие из них поддаются локализации, но весьма немногие – датировке. Что касается сочинений историков того времени, можно лишь сожалеть об их утрате.

Прочие враги

Так что лучше ограничиться общим обзором этой изнурительной войны. Силы противников были принципиально различны по организации, вооружению и тактике, но на протяжении десяти лет кровопролитных боев они оказались равны. Первая великая война в Европе закончится, оставив измотанных противников на исходных позициях, но это будет только передышкой. Колониальная война? Да, если угодно: ведь столкнулись неравные цивилизации. Но колонизатором была не господствующая империя, сама считавшая, что достигла максимального размера, а, наоборот, пробуждавшийся третий мир, который вторгался в поисках жизненного пространства, не умея благоустроить его у себя.

Новый мир спустился от холодных морей и из морозных степей в теплые края и уже не мог вернуться назад. Ему были нужны благоприятные климатические и географические условия, которые его устраивали, а также богатства этих стран, которые он полагал вполне естественными. Колонизаторство в нем было рефлекторным. На памяти людской он не видел ничего, кроме малонаселенных, невозделанных пространств. Двести лет тому назад его авангард остановился перед лицом оседлого и благоустроенного старого мира. У нового мира было время посмотреть на старый, оценить его обороноспособность, найти слабые места. Но он не принял ни его покровительства, ни его нравов, а заключил временное соглашение и стал ждать, что будет.

Теперь для ожидания будущего времени не оставалось: авангард почувствовал мощный натиск с тыла. Мы уже говорили о его отдаленных причинах. Но значение первоначального повода не стоит преувеличивать. Племена, начавшие переселение – готы и бургунды, – по оценкам нашего времени, насчитывали не более десятка тысяч человек в каждом. Но полагают также, что всего лишь несколько лет засухи или поздних заморозков могли вынудить эти племена, не знавшие интенсивного земледелия, вторгнуться на территорию соседей, которые и сами не умели увеличить плодородие своих земель. Гипотеза демографического взрыва мало объясняет, если рассчитать возможные многообразные следствия подобного толчка в маргинальных зонах. И вообще, на берегах Дуная столкнулись не слишком значительные силы. Десять римских легионов насчитывали не больше восьмидесяти тысяч человек из общего числа вооруженных сил в 350 тысяч человек, дислоцированных вдоль границы протяженностью 10 тысяч километров.

Тем тяжелее оказываются потери римлян. «Многие знаменитые граждане погибли на этой войне». Мы уже говорили о гибели префекта претория Фурия Викторина и командующего дакскими легионами Клавдия Фронтона. В 170 году в ходе неудачного наступления был убит командир гвардии Макриний Виндекс. Насколько кровопролитны были бои, можно себе представить, внимательно изучив изображения Аврелиевой колонны или вспомнив потрясающие рассказы Тацита, перечитав хотя бы историю разгрома Вара и походов Германика. Да и сами мы своими глазами видели колониальные войны, в которых превосходно вооруженные армии под командованием дипломированных стратегов оказывались биты плохо вооруженным и организованным противником. В Юго-Восточной Азии, в Магрибе, в Афганистане экспедиционные корпуса великих держав оказывались под угрозой полного уничтожения, подобно римлянам в Германии, но кому приходило в голову сравнивать эти факты, извлекать из прошлого уроки? Для легионера, закованного в сталь, бой становится неравным, как только он оказывается на территории противника, среди его гор и лесов. Наемный десантник не может одолеть население племени, ведущее бой без правил.

Тогда наступающая сторона стала приспосабливаться. Она тоже начала формировать мобильные легкие отряды, вспомогательные войска из мавров, фракийцев и даже германцев под началом специально обученных центурионов. Легионы же удалялись от постоянных или походных лагерей лишь для того, чтобы обжить уже зачищенную территорию или жечь жилища и урожаи германцев. Сила их была в единстве и в походном порядке, а прежде всего в саперной службе, прокладывающей дороги и мосты. Все, что легиону не было нужды разрушать, он приводил в порядок. Но по дороге он неизбежно проходил через крутые перевалы и узкие ущелья, где он опять оказывался уязвимым. Ведь теперь не только он обладал метательными орудиями – противник их тоже захватывал и копировал. Чем дальше войска продвигались в святая святых врага, тем чаще встречали постоянные укрепления: стены и частоколы. Тогда стали использовать деревянные осадные башни, которые умели делать римские инженеры.