Текст книги "Марк Аврелий"

Автор книги: Франсуа Фонтен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)

Путешествие на Восток

Легионы, готовые двинуться на Восток, вернулись в лагеря; что они при этом думали, не говорится. Век тому назад римляне, казалось бы, избавились от кошмара гражданской войны, но она могла вспыхнуть вновь в конце любого царствования. При таких перспективах быстрое возвышение Коммода казалось мудрой предосторожностью, и только зная будущее, мы можем обвинять Марка Аврелия в недальновидности. Понятно, что германцы были недовольны: если бы имперские силы находились в затруднении, германцам легче было бы договариваться. Некоторые племена даже просились идти сражаться с Кассием вместе с легионерами (это доказывает, что политика клиентских отношений и сотрудничества возобновлялась). Им отказали: свои неприятные счеты римляне должны были сводить сами. Вообще же их позиция в отношении своих вчерашних противников, каждый из которых теперь крепко ввязался в переговоры о сепаратном мире, были прочными. Язиги дали слишком большие залоги, чтобы теперь вновь начать вилять. Им продиктовали более суровые условия, нежели германцам: запрещенная для них полоса вдоль Дуная была вдвое шире, они обязались вернуть сто тысяч пленных и дать восемь тысяч своих всадников, тотчас же записанных во вспомогательные войска и отправленных в Британию. Разом ослаблялся военный потенциал агрессивных сарматов из пушты и усиливались вечно неспокойные каледонские легионы. Марк Аврелий согласился принять титул Сарматского.

Он мог бы вернуться в Рим, где его ждал триумф, но представился удобный случай и было даже необходимо наконец-то посетить восточную часть Империи. Военный поход, который чуть не пришлось возглавить императору, превратился в увеселительную поездку для него с семьей и друзьями – да они уже и находились на полпути от страны чудес. Для Марка Аврелия удовольствие было испорчено: повсюду на пути он видел едва прикрытые следы измены, едва гримированные лица изменников. Ему приходилось холодно отвечать на неискренние и уж точно ненадежные изъявления восторга. Все это ему не нравилось. Но показать Восточному Средиземноморью, что у него есть император, восстановить пошатнувшийся престиж, вернуть доверие растерявшимся легионам, реорганизовать администрацию было нужно срочно. Римский народ мог подождать; управление Империей не прерывалось: Императорский совет и главные канцелярии ехали вместе с императором. Процессия была громадная, но, за исключением преторианцев и германской гвардии, вполне штатская и мирная. Доспехи наконец уступили место тоге. С императором ехали зятья Помпеян и Клавдий Север, а также Бассей Руф, Пертинакс и статс-секретари по греческим и по латинским делам Александр Пелопатон и Таррутений Патерн. Последний – военный юрист – начинал ошеломительную карьеру.

У нас нет путевого журнала этого путешествия, длившегося с августа 175-го по сентябрь 176 года, но есть кое-какие сведения о нем. Император со свитой проехал по суше через соединенные провинции Мёзия и Фракия до Византии, потом по одной из крупнейших стратегических дорог, соединявших Средиземное море с Черным через Киликийские ворота в Малую Азию, наконец из Тавра в Никополь и Антиохию (здесь его, видимо, и поджидал Кассий). Мы знаем, что он миновал Кирру – родовой удел узурпатора – и объехал стороной Антиохию, к великому огорчению жителей, желавших молить его об отмене осадного положения и, прежде всего, запрета на конские бега. Они слишком много ждали от его легендарной доброты или слабости, во всяком случае, слишком рано. Наоборот: император несколько уменьшил территорию провинции Сирия и сократил полномочия, неосторожно доверенные ее наместнику. По тому же случаю он издал указ, запрещавший легатам командовать войсками в своей родной провинции.

Марка Аврелия явно привлекала не Сирия и даже не роскошная долина Оронта, по которой он как через сад проехал дальше. Видел ли он ослепительно белые стены Апамеи, остановился ли в темно-коричневой Эмессе, встречался ли там с великим жрецом Ваала Вассианом, маленьким дочерям которого Юлии Домне и Юлии Месе гороскопы, говорят, предсказывали царство? Посетил ли знаменитую юридическую школу в Бейруте, где старый Гай писал бессмертные «Институции»? По преданию, сохраненному историком следующего столетия Аммианом Марцеллином, проезжая по Иудее, император воскликнул: «О квады, маркоманы, сарматы, наконец-то я встретил людей, которые упрямее вас!» Если он имел в виду еврейский народ, вернее, то, что оставалось от него на родной земле после отчаянных восстаний, вчистую раздавленных Титом, Траяном и, наконец, Адрианом, то его можно понять. Упрямство этих людей преодолевало все запреты, и римское начальство не знало, что с ними делать. Вопреки намекам, кем-то якобы вычитанным в Талмуде, Марк Аврелий вряд ли спорил там с равви Иегудой о еще более догматической, сектантской и антиобщественной, чем возмущавшее императора христианство, религии. На самом деле он понимал только релятивистскую философию и ничего не смыслил в догматизме религий откровения.

Марк Аврелий не отправлялся по следам Адриана в поездку ради престижа или инспекции. Он не оставил на своем пути памятников, подобно Траяну. За ним ехал Помпеян и переналаживал механизмы, которые то изобретались, то портились волнениями народов, по привычке изобретательных, порывами же мятежных. Императору коммерческая лихорадка была так же чужда, как страсть к игре, а тем более мистический бред, пожиравший Ближний Восток. Он торопился к цели – Египту. Там его тоже влек не призрак славы и роскоши, не блеск богатств, за которыми столько других стремились в страну Осириса, а наоборот: зрелище неподвижно-беспредельного пространства, где спит История. Его телу и духу после многих лет непрерывного напряжения было нужно раствориться в метафизических просторах недвижной земли.

Ослепительный Египет

По правде говоря, образ Египта, укрепившийся в античном сознании со времен Геродота, уже не соответствовал действительности. Аспид Клеопатры породил прекрасную легенду веков, но зато положил конец угасавшему мифу древней всемирной державы. Египет наконец обрел свое истинное назначение торговой державы, житницы Рима и сортировочной станции средиземноморских торговых путей. У него появилась огромная голова: Александрия, второй город Римской империи. Где-где, а там Марк Аврелий никак не нашел уединения и тишины вечности. Метрополия не давала никакого представления о Египте. Там хорошо ли, худо ли уживались восемьсот тысяч греков, евреев, сирийцев, римлян, арабов и африканцев, которые, когда не резали друг друга, наперебой способствовали общему процветанию. «Сплошное легкомыслие, непостоянство, капризы, нос по ветру… Это люди мятежные, неосмотрительные и наглые». Такими их видел Адриан, если можно доверять письму, которое ему приписывают. По крайней мере, вот что похоже на правду: «Город богатый, промышленный; никто в нем не сидит праздным: одни выдувают стекло, другие делают папирус, иные льняные ткани и полотна, и даже расслабленные и слепые находят себе дело…» Это скопище людей делилось по этническому признаку на пять кварталов, разграниченных большими бульварами, главный из которых – Канопа – имел двадцать два метра в ширину и пять километров в длину. Один из этих кварталов представлял собой огромный сад, в котором возвышались дворец Птолемеев, государственные архивы, гробница Александра, Мусейон и Библиотека – легендарные места, где с предельной силой явили себя фантазия, власть и наука. Там и поселился Марк Аврелий со свитой. Их глазам открывался крупнейший порт Империи, в котором грузились сотни кораблей, плывших на свет Фаросского маяка – одного из семи чудес света.

Для римлянина первая встреча с другим историческим полюсом его мировой державы была испытанием, иногда возбуждавшим, а иногда умерявшим его гордыню. Душевное равновесие Цезаря, как считают, его не выдержало. Октавий, напротив, душой укрепился. Каракалла чуть позже просто сошел с ума. Марку Аврелию там предстали новые резоны, чтобы критически посмотреть на традиционные представления об императорской власти. И действительно, с точки зрения здравомыслящего консерватора, от священной ценности пресловутой модели абсолютной монархии, восточной теократии, якобы осквернившей дух старого республиканского Рима, почти ничего не осталось. В то же время можно было констатировать: насколько Египет потерял в политическом весе, настолько же и выиграл в экономическом и умственном влиянии. Но для древних, возможно, эта связь была не так очевидна, как для нас. Достаточно ли ясно видел Марк Аврелий, как торговое процветание Александрии – космополитического города, открытого всем морским течениям, – соотносится с интеллектуальным богатством этой столицы, которая стала центром передовых научных исследований и технологий, замечательной лабораторией идей и верований? [56]56
  Автор ошибается. Таким центром Александрия стала еще в III веке до н. э. Там учился знаменитый Архимед, была создана первая гелиоцентрическая модель мира и т. д. – Прим. науч. ред.


[Закрыть]В то время, конечно, не могли связать столь несхожие с виду идеи, как свободу торговли и творческую свободу духа. В лучшем случае император-философ мог бы вписать в свои «Размышления» самую прекрасную мысль – о взаимозависимости разных видов человеческой деятельности.

Эта мировоззренческая преграда и тормозила развитие античного общества. Из-за того, что понимание природы вещей и постижение вещей в природе шли непересекающимися путями, не оплодотворяя друг друга, они и продвигались медленно. Посетив Александрийский Мусейон, Марк Аврелий мог увидеть два блестящих примера тому, но никак не мог их осмыслить. Здесь он мог на досуге познакомиться с грандиозным трудом Клавдия Птолемея, за десять лет до того прерванным его смертью. Великий математик, астроном и географ, остававшийся незыблемым авторитетом еще больше тысячелетия, составил карту неба и земли на основе не простых эмпирических наблюдений, а тригонометрических расчетов. Не выходя из кабинета, он алгебраически вывел теорию движения планет и точно вычислил земной меридиан. Так чего же он не мог бы сделать одной силой своего ума? Но Марк Аврелий – властелин мира и философ космоса – не видел, каким образом знание законов, управляющих вещами, может дать человеку власть над вещами. Древние, правда, имели представление о машинах, увеличивающих силу человека, но их изобретали и ими пользовались только архитекторы и военные инженеры. Кроме того, существовали разве что плоды бесполезных фантазий вроде аппаратов, которые можно было видеть в другом зале Мусейона. Александрийцы очень ценили их изобретателя, некоего Герона, также современника Марка Аврелия. Ведь Герон придумал для их развлечения шарики, перемещаемые силой пара, водяные краники с бронзовыми задвижками, каретные рессоры, автоматы и театральные декорации, приводимые в движение невидимыми механизмами. Он и его ученики были изобретателями, но не были Прометеями.

«Марк Аврелий у египтян в их собраниях, храмах и повсюду вел себя как гражданин и философ», – сообщает Капитолин. Мы не знаем, путешествовал ли он по стране (некоторые полагают, будто следы его пребывания сохранились в Долине Царей). Если несколько месяцев назад его действительно считали при смерти, то туристическая поездка, безусловно, вернула императора к жизни. Он уехал из Александрии в апреле 176 года, оставив там свою четвертую дочь Корнифицию, выданную замуж за Петрония Суру Мамертина, сына бывшего префекта претория и префекта Египта, вернувшегося в свою бывшую провинцию. Корнифиции было шестнадцать лет, она шла в семью всаднического сословия. На этом неравном браке лежит отпечаток уже составленного плана передачи наследства. Хотя Мамертину предстояла блестящая сенаторская карьера (шесть лет спустя он стал консулом), положение его семьи не позволяло ему выдвинуться в первые ряды в борьбе за империю. Даже Помпеян, начавший с еще более низких ступеней, но зато достигший высшей степени влияния, женатый на Августе, в этом соревновании уже не участвовал. В сознании Марка Аврелия он в крайнем случае мог стать разве что регентом при первых шагах Коммода. Но никаких соперников у наследника внутри династии отныне не должно было быть.

Возвышение Коммода

Явление Коммода в истории можно назвать катастрофическим. Заговор на Востоке подтолкнул его к власти гораздо раньше, чем предполагалось, причем Фаустина, участвовала она или нет в предприятии Кассия, на этом выиграла: законная власть отныне становилась неотъемлемым достоянием фамилии Антонинов. Правда, наследник должен был быть презентабелен, но Коммод именно таким, бесспорно, и был – оставалось лишь подождать несколько месяцев. В пятнадцать лет мальчик был хорош собой и физически развит. Лицо его уже вполне определилось: глаза немного навыкате, светлые кудри; все предвещало, что он будет сильным и очень контактным – полная противоположность отцу, хотя некоторые черты его внешности (особенно глаза) он унаследовал. Было известно, что он отличается в физических упражнениях и без ума от цирковых зрелищ. Его биограф в «Жизнеописаниях Августов» сообщает, что он любил петь, плясать, свистать и лепить горшки – все это считалось неблагородным занятием. А вот уроки лучших преподавателей прошли для него даром. Известны имена двух его школьных учителей и профессора риторики – весьма уважаемого Тита Аия Санкта.

Об умственных способностях и характере Коммода нельзя судить по историкам того времени: все они были еще под впечатлением ужаса и отвращения. Но и пренебрегать этими субъективными оценками не следует. Катастрофический итог его правления очевиден – немногие в наши дни пытаются его оправдать (да и Нерона кое-кому приходит в голову оправдывать). Нельзя ли и у Коммода, как и у Нерона, предположить некое извращение или недоразвитость с детства? Это небезразлично, чтобы исследовать степень его ответственности. Дальше мы увидим, была она связана с ответственностью отца и матери или независима от нее. Предание как раз утверждает, что Цезарь с малых лет был порочен и туп. Рассказывают, будто одиннадцати лет он потребовал бросить истопника в печку за то, что баня была недостаточно жарко натоплена. В этом капризе можно видеть нечто пророческое лишь потому, что мы знаем о безумствах взрослого Коммода. Гораздо важнее, что сделал его наставник: велел спалить баранью шкуру, чтобы мальчик подумал, что его приказание выполнено. Если это правда, тут-то и видно, откуда пошла порча.

Родители – тому множество свидетельств – всегда опекали Коммода. Любовь Марка Аврелия к своим «цыпляткам» не была напускной. Он предпочел сам лишиться помощи Галена, но оставить его при Коммоде. Репутация Фаустины как нежной, страстной, честолюбивой матери тоже отнюдь не выдумана. Она ничего не сделала, чтобы избежать как минимум дюжины беременностей; ей удалось сохранить жизнь пяти детям – это доказательство сильного материнского инстинкта. О ее тревогах сохранили память трогательные храмовые таблички: «Когда Коммод здоров, Фаустина счастлива». Дело в том, что сын унаследовал от отца слабое горло (очевидно, хронический тонзилит). Шесть лет отрочества, с 169 по 175 год, Коммод прожил в разлуке с Марком Аврелием, под крылом матери, у которой еще не зажила рана от смерти маленького Вера, скончавшегося от нарыва во внутреннем ухе. Любовь родителей к первому от начала империи «порфирородному отроку» была несоразмерна его политическим достоинствам. Между прочим, в его окружении наряду с воспитателем Фитолеем появился Аврелий Клеандр, из слуг императорского дома. Было бы очень любопытно узнать, как и когда этот субъект тоже стал официальным воспитателем царевича: вскоре эта ошибка имела колоссальные следствия.

В 176 году Клеандр безотлучно находился при Коммоде; его должность именовалась «нутритор», то есть, буквально, «кормилец». На деле это был надзиратель и телохранитель, ответственный за безопасность и доброе здравие Цезаря. Его умственным и нравственным образованием до шестнадцати лет занимались «литераторы» и «грамматики», а позже «ритор». Частные дела повседневной жизни были в ведении специального камер-лакея, так называемого «комнатного слуги». Эта должность, которую занимал некий Саотер, считалась очень важной: ведь он днем и ночью имел доступ к наследнику. Но на такую же привилегию имел право и нутритор. Клеандр был фригиец родом, раб, купленный на торгах как носильщик, вероятно, служащими при Луции Вере. Потом он выполнял для них разные поручения на сирийских базарах. Попав на Палатин, он как-то проник в императорское окружение. Такая карьера примечательна: ведь в Риме фригийские рабы всегда считались людьми низшего сорта. Саотер был вифинец родом из Никомидии, палатинский отпущенник, возможно, воспитанник Педагогия – училища, где, не выходя из дворца, воспитывали детей прислуги императорского дома. По социальному положению и должности он стоял выше Клеандра, но никто не мог не считаться с особыми личными отношениями Клеандра и Коммода. «Жизнеописания Августов» повествуют, что когда от мальчика попытались удалить недостойных людей, он заболел. Отсюда понятно, что и его родители во многом виноваты.

Апофеоз Фаустины

Обратный путь начался в апреле 176 года. Из Александрии до Селевкии Антиохийской, возможно, плыли морем. На этот раз Марк Аврелий заехал в сирийскую столицу, объявил всеобщую амнистию и устроил игры. Дальше его маршрут пролегал по суше через Малую Азию. Императорский караван прошел через Киликийские ворота у подножия Тавра, а сотней километров севернее, в деревушке под названием Галала, умерла Фаустина. С первого взгляда, умерла совершенно неожиданно: ведь больную императрицу неразумно было бы везти в глухие места, когда в прибрежных городах было куда больше возможностей для медицинской помощи. Но если она, как передает Дион Кассий, страдала суставным ревматизмом, супруги, возможно, направлялись на горячие воды в горах или торопились поскорее в Пергам, наравне с Александрией прославленный своей медицинской школой. Впрочем, Дион прибавляет: «или иной болезнью», а затем еще намек, по поводу которого пролито очень много чернил: «и так со смертью избавилась от позора и скорби за то, что знала о заговоре Авидия Кассия». Неясный текст можно понять так, что она покончила с собой или велела убить себя.

Поскольку историки много веков строят догадки вокруг этой тайны и некоторые из них (например Ренан) прямо-таки грезили оклеветанной красавицей императрицей, а другие считали ее равной Мессалине, то и мы взглянем на нее поближе, прежде чем навсегда с ней расстаться. Нет ничего невероятного, что между безвременной смертью Фаустины (ей было всего сорок восемь – не забудем, однако, что мать ее и до этих лет не дожила) и делом Кассия, случившимся годом раньше, была какая-то связь. Если она по соображениям высокой политики действительно запятналась участием в этой истории, ее, несомненно, не оставляло мучительное раскаяние. При всех великодушных заявлениях Марка Аврелия, дело не было закрыто; к тому же где-то скитался Манилий со своей перепиской. Император не мог помешать своей тайной полиции идти по следу; Помпеян мог не дать делу ход, но кто же остановит молву? Вполне возможно, что эти страхи подорвали здоровье женщины, столь упивавшейся своим достоинством. А вот то, что такая властолюбивая мать добровольно лишила себя жизни в тот самый момент, когда ее единственный сын наконец поднялся на ступень, ведущую к трону, маловероятно. Конечно, каждый волен выбрать свое толкование этого эпизода.

«Марк Аврелий был очень огорчен смертью супруги», – пишет Дион Кассий. Его можно понять. Он мог жить вдали от нее, мог жаловаться на ее характер, но она была его женой и, без сомнения, его единственной женщиной в течение тридцати лет супружества. Ясно, что его жизнь дала трещину. Единство фамилии, управление императорским домом и двором лежало на ней, и он был не готов взять на себя эти заботы. Семейные происшествия, ссоры между детьми, растущая неприязнь между Луциллой и Коммодом наверняка угнетали его, и, чтобы их рассудить, он всегда полагался на Фаустину: она была главой августейшей семьи. Он не привык общаться с Коммодом, совершенно не знал окружавших его вольноотпущенников, составлявших настоящую клику. Эта клика соперничала с аристократическим двором молодой вдовы Луция Вера, которая по протоколу осталась единственной императрицей. Стоицизм не знал средства против таких ситуаций – разве что равнодушно удалиться. Но в тот момент, когда процесс передачи наследства вошел в решающую стадию, императорская фамилия должна была казаться как никогда сильной и внушающей доверие.

На месте деревушки Галала Марк Аврелий решил заложить новый город, поселить в нем ветеранов и римских колонистов, назвать его Фаустинополем. Теперь это опять деревушка под названием Башмакчи. К сенату император обратился с просьбой об апофеозе Фаустины: таким образом, мать Коммода становилась божественной.Сенат принял все решения, какие от него требовались, а вдобавок постановил воздвигнуть алтарь, на который молодожены должны были приносить жертву перед бракосочетанием, и основать девичью коллегию фаустинианок. Наконец, в театре, на том месте, где императрица восседала рядом с мужем, ей воздвигли золотую статую. Но слух о ее неверности уже осел в скандальной хронике.

Капитолин, который здесь, как предполагают, пересказывает Мария Максима, приводит подробности. «Марка Аврелия упрекали, что он давал разные высокие должности любовникам своей жены: Тертуллу, Утилию и некоторым другим. Тертулла он однажды застал с ней за завтраком, а в некоем миме про ее похождения говорилось вслух перед самим императором. Некий глупый муж будто бы спрашивал раба, как зовут любовника его жены, и никак не мог расслышать. Раб отвечал: „Тулл“, а когда муж переспросил в третий раз, в ответе звучало „Тертулл“». Действительно, на консульских должностях было несколько человек с таким именем, в том числе один консул. Семь лет спустя уже Коммода осудят за то, что он даст второе консульство Утилию. Капитолин продолжает: «В народе ходило много слухов на этот счет, и большинство порицало снисходительность Марка Аврелия».

Но когда Капитолин хочет доказать слишком много, верить ему едва ли стоит. В самом деле, дурное поведение Фаустины казалось современникам самым простым и убедительным объяснением безобразий Коммода. Сумасброд не мог быть сыном Марка Аврелия – и вот уже наготове версия о его незаконном рождении. В сплетнях приходилось заходить далеко. Капитолин не утруждает себя церемониями: «Некоторые писатели утверждают, и это достаточно вероятно, что Коммод родился не от Марка Аврелия, а от прелюбодеяния, и вот как об этом обычно рассказывают: однажды Фаустина после парада гладиаторов воспылала к одному из них самой жаркой страстью и, надолго заболев от этой страсти, призналась в ней супругу. Тот обратился к халдеям, которые посоветовали убить гладиатора, а Фаустине искупаться в его крови и затем возлечь с мужем. Сделали по их совету, и страсть императрицы действительно утихла, но зато она родила Коммода, больше похожего на гладиатора, чем на императора. Подтверждало этот слух то, что сын столь добродетельного отца соединил в себе столько пороков, сколько не сыщешь даже у паяца или у прислужника на арене». Здесь автор говорит не от себя, а только передает слух. Но следует новый выпад: «Как бы то ни было, общее мнение, что этот принцепс действительно родился от прелюбодеяния, и действительно известно, что Фаустина брала себе любовников в Гаэте среди гладиаторов и моряков». Аврелий Виктор в «Кратких жизнеописаниях Цезарей» злобно уточняет: «…моряков, которые обычно работают нагими».

Поскольку это все не серьезно, обычно не придают значения и такому выразительному анекдоту, переданному Капитолином: «Марк Аврелий, которому советовали развестись с женой, пока она не покусилась на его жизнь, ответил: „Если я отпущу жену, мне следует вернуть и приданое“. Он имел в виду Империю, которую получил от тестя». Было такое признание или нет, но оно приоткрывает тайну императорской власти с одной малоизвестной стороны. Редко замечали, что императоры, лучше всего распоряжавшиеся властью, хранили или хотя бы делали вид, что хранили, прочные брачные узы. Чего только не перенесли Август от властной Ливии, Траян от скупой Плотины, Адриан от занудной Сабины, Антонин и Марк Аврелий от высокомерных Фаустин? А чего не вытерпели эти женщины? Но все эти правители, которых называли «восстановителями», до конца оставались высочайшей четой, как позже сохранился и брак Септимия Севера с Юлией Домной, несмотря на ее распутство. Лишь сочинители придворных хроник знали о прегрешениях образцовых супругов и с чрезмерным, пожалуй, удовольствием сообщили нам о них. Народы видели только внушающие уверенность изображения божественных семейств, двуполые символы отеческой власти. Фаустина Младшая для истории царствования Марка Аврелия не была второстепенным, проходным персонажем. Ответственность супругов перед историей солидарна и нераздельна.