Текст книги "Марк Аврелий"

Автор книги: Франсуа Фонтен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

Ставка главнокомандующего на Палатине

Все эти более или менее лукавые домыслы не противоречат логике, которой руководствовался Марк Аврелий. С тех пор как его допустили к делам, он мог как следует оценить реальные возможности власти, прочность ее инфраструктуры и оптимальные условия ее эффективности. Все сходилось на вершине Палатинского холма, в нескольких сотнях метров от Золотой мили на Старом Форуме, к которому вели все главные дороги Империи. Конечно, можно было ездить по ним туда и обратно, таская с собой огромный штат бюрократов и множество бумаг. Так, собственно, и поступали великие императоры, чтобы наполнить свою жизнь или просто ради дорогого удовольствия. Но Антонин и его воспитанник считали правильным работать именно там, где скапливалась масса тщательно обработанной информации, на равном удалении от всех проблем, которые следовало решить.

Руководить войсками на поле боя было делом военных, но чтобы эти войска мобилизовывать, содержать и обеспечивать тыл, не ломая жизни десятков миллионов штатских, необходимо было находиться именно в центре принятия решений. Марк Аврелий считал, что так же, как и его полководцы, участвует в войне. Позже он скажет, что именно он издалека вел и выиграл эту войну на Востоке. Траян, который сам отправился туда во главе своих легионов, вскоре оторвался от своих опорных баз. Он чуть не попал в западню в пустыне, а Рим был важнее пустыни. Правда состоит в том, что Марк Аврелий все время находился с Империей в весьма необычных отношениях: он очень добросовестно управлял ею, во все вникал, решал все ее насущные проблемы, но не трогался с места. Как он представлял себе мрачные герцинские леса, анатолийские нагорья, аравийские пустыни, какие образы видел за донесениями легатов из Британии и Палестины, докладами эдилов из Смирны, жалобами колонистов из Магриба, которые читал до рези в глазах? И неужели ему не хотелось самому все это увидеть?

А между тем, как мы знаем, большому домоседу, самому нелюбопытному из всех императоров (даже Антонин побывал проконсулом Азии) потом пришлось на долгие годы покинуть Рим. Он познакомился с дунайскими холодами и нильской жарой. За эти отлучки его, правда, упрекали, и они оказали дурную услугу его царствованию. Вопрос, почему он так резко изменил свои привычки, мы обсудим ниже. Пока же, как видим, он уступил славу более представительному коллеге. Можно восхищаться его самоотверженностью, но можно и задаться вопросом о политических мотивах. Несомненно, решение оставаться в Риме в начале царствования, когда следовало утвердить авторитет нового принцепса, было благоразумным. Луций таким принцепсом быть не мог, зато мог стать идеальным императором для войск, руководимых одаренными полководцами: для этой показной роли достаточно было представительной внешности, а сирийских жителей он явно должен был очаровать. Итак, в тот момент Марк Аврелий правильно рассчитал разделение полномочий. Но у его рискованного решения была более глубокая причина, связанная с просчетом: он недооценивал значимость парфянского вопроса.

По-настоящему Восток его не интересовал. Для него это был источник множества бесчинств и тайных опасностей. Легенда об Александре, пленявшая воображение Помпея, Цезаря и Траяна, для Марка Аврелия была просто риторическим упражнением, а парфянские войны, которые он изучал по книгам, представлялись упражнениями стратегическими: одни наступают, другие отступают, после чего все возвращаются на свои места и нет ни победителей, ни побежденных. Единственная цель, которой можно достичь, – восстановление статус-кво. Надо только найти для этого средства – вот задача правительства вместе с сенатом. Мы уже знаем, что Марк Аврелий не собирался ничего делать ради того, «что считается почестями». Самой большой уступкой проформе было то, что он доехал с Луцием по дороге в Брундизиум – большой порт, откуда плыли на Восток, – до станции в Капуе. Римляне и италики насладились великолепным бесплатным зрелищем конных преторианцев, окружавших двух людей в пурпуре – императоров – на Священной, а потом на Аппиевой дороге. Возвращалась великая эпоха колониальных войн, славы без риска.

Сады на Оронте

Луций не торопился – очевидно, потому, что войска в Сирии еще не собрались. В конце лета он задержался в Коринфе; в Афинах его принял старый учитель Герод Аттик, который, будучи гиерофантом, посвятил его в Элевсинские мистерии. Луций удостоился этой чести вслед за Адрианом, с которым у него вообще было немало общих черт – может быть, и наследственных. Но люди предпочитали сравнивать его с Нероном, с которым он и родился в один день – восемнадцатый до январских календ [31]31
  Календы – первое число месяца. – Прим. науч. ред.


[Закрыть](15 декабря): настолько закрепилась за ним репутация неисправимого тщеславного развратника. Эта репутация сопутствовала ему и в истории; вероятно, она преувеличена и создана ради антитезы, чтобы сильнее высветить величие души Марка Аврелия. Луций был создан для удовольствий, но был не таким эстетом, как Адриан, и не так разнуздан, как Нерон. Если бы у него были дурные инстинкты, ничто бы не помешало ему удовлетворять их в обществе своих подозрительных вольноотпущенников, которые, как потом оказалось, были способны на самое худшее. Так что в сущности он был нормальным человеком, а в его время и в его сословии это значило, что в молодости надо жить весело. Так почему он вместе со своим штабом и небольшим двором должен был отказывать себе в удовольствиях знаменитых заведений известного рода в Эфесе, Пергаме и Смирне? Приятностями зимы Луций наслаждался в Лаодикии и только в начале 163 года, через год после отъезда из Рима, добрался до Антиохии, где уже нечего было бояться.

Там серьезные люди уже несколько месяцев как взяли положение в свои руки. Понтий Лелиан сразу по прибытии занялся серьезной задачей реорганизовать потрепанные и деморализованные сирийские легионы и восстановить в них дисциплину. Помощником ему стал блестящий офицер, которого он отыскал на месте. Отличное знание местности и ее жителей сделали этого человека главным действующим лицом парфянской войны. Его звали Авидий Кассий, ему было сорок лет и родился он в Кирре, в материковой части Сирии, где находились значительные владения его родителей. Знаменитый ритор, Гелиодор, отец Кассия, друживший с Адрианом и ставший начальником его греческой канцелярии, принадлежал к сословию всадников и завершил карьеру в должности префекта Египта. Сам Авидий Кассий получил сенаторский сан, затем консульство и командовал одним из сирийских легионов (3-м Галльским), где имел репутацию весьма энергичного начальника. Его считали даже жестоким – он, не колеблясь, отрубал ноги дезертирам, – но мы не знаем, по природе или по необходимости он был таким. Точно одно: в сирийских войсках издавна царила вольница. Фронтон оставил ее смехотворную картину: солдаты ходили из таверны в таверну с цветком за ухом, размякшие после бань, неспособные сесть на лошадь; командиры наслаждались жизнью вместе с богатыми клиентами Дафны – изысканного горного курорта в нескольких часах езды от Антиохии.

Дафна, своим происхождением связанная с мифом (именно там Аполлон преследовал нимфу, которая, спасаясь от него, превратилась в лавр), для римлян была легендарным символом восточной роскоши и изнеженности. С прелестями ее климата, дававшего отдохнуть от изнуряющей жары долины Оронта, познакомились, конечно, и Помпей, и Антоний, и многие другие. Но в скандальную хронику она попала именно благодаря Луцию Веру: справедливо или нет, но считается, что летом его штаб-квартира находилась именно там, а зимой переезжала в другое знаменитое злачное место – Лаодикию. Он подражал жизни Антония и Клеопатры. Правда, царственной в его подруге была только красота, если верить восторженному портрету, оставленному Лукианом, да и то она сама возразила, что этот портрет ей льстит. Звали ее Пантея [32]32
  Лукиан называет эту красавицу даже «супругой Цезаря». Марк Аврелий после смерти Вера напишет с горькой иронией: «Сидят ли поныне Пантея и Пергам у гробницы Вера?.. Уже самый вопрос смешон». VIII, 37. Пер. С. М. Роговина. (Пергам – вольноотпущенник Вера). – Прим. науч. ред.


[Закрыть]; Луций встретил ее в Смирне, и она имела над ним такую власть, что ради нее он даже сбрил свою Юпитерову бороду. Сделав скидку на преувеличения биографов-моралистов и писателей-сатириков, можно предположить, что Луций в течение войны, которая могла перевернуть ход истории, действительно жил без особых забот. Но разве ему было место между верховным командованием, находившимся в Риме, и боевыми полководцами? Ему хватило благоразумия и благонамеренности не пытаться исполнять обязанности, к которым он был не готов. Зато обладал великолепным даром себя преподносить, и тут он в глазах легковерных, но насмешливых сирийцев играл свою роль лучше, чем мог бы Марк Аврелий, хотя парфяне едва ли трепетали при его имени.

Заставить их трепетать было обязанностью полководцев, чей талант все и решал. Стаций Приск вернул господство над Арменией. Говорили, что легенда о непобедимости легата шла впереди него и гром ее сокрушал противника. Однако новое завоевание заняло гораздо больше времени, чем прежний разгром. В этой стране с очень сложным рельефом, где редкие проходы были защищены феодальными крепостями, пехотинцу-легионеру трудно было тягаться с парфянским лучником. Зато и главная ударная сила противника – всадники в железных латах – на горных тропах была не так эффективна, как на равнине. В общем, об этой войне, точно такой же, как все прежние войны Рима на этой территории, известно только, чем она кончилась: Приск взял Артаксату – столицу, расположенную в суровой северо-восточной части страны, – и разрушил ее. Затем он заложил новую, названную Койнеполис (Новый город) [33]33
  Общий город.


[Закрыть], и посадил там привезенного с собой в обозе старого царя. Царь Сохем из династии подчиненного Риму княжества Эдесса имел сан римского сенатора и уже потому был крайне подозрителен для местной знати и жречества. Эта история повторялась неоднократно: в очередной и не в последний раз римский протеже держался во главе Армении до тех пор, пока поблизости стояли римские легионы, а парфяне держали оборону.

Трон Дария

А в конце 163 года именно так оно и было. История уже не раз показывала, что парфяне могут добиваться блестящих успехов, но не умеют их использовать. У этой могучей державы – единственной, которая могла еще казаться римлянам опасной, – были свои внутренние тормоза, сдерживавшие ее экспансию. Август извлек уроки из опытов Помпея, Красса и Антония и первым определил надлежащую меру в отношениях с ними: если не трогать парфянских святынь, священной границей которой на Западе считался Евфрат, они всегда будут согласны на более или менее болезненные для их самолюбия компромиссы. По крайней мере так было все время, пока царствовали Аршакиды, которым никогда не удавалось достигнуть такого единства и административной централизации, как в Римской империи. С учетом того, что Царь Царей не имел собственных вооруженных сил, ему приходилось использовать те, что доставляли вассалы – князья огромных сатрапий. Эта сила, начальство над которой и вся наступательная мощь которой были сосредоточены в привилегированной кавалерии, не могла действовать круглый год. Пешее войско было составлено из жалких крестьян, которых приходилось отсылать домой для сбора урожая.

Эта ситуация в общем-то банальна: с ней мы сталкиваемся во всех больших монархиях, которые вплоть до нового времени неверно именовали нациями. То, что называют Парфянским царством, было просто надстройкой над феодальными правами лиц, связанных общей племенной принадлежностью и обретавших единство только перед лицом общей опасности. Но вот тут политика римлян, которую они сами считали оборонительной, а парфяне – агрессивной, – не раз и не два способствовала пробуждению патриотических чувств у этих так называемых наследников Ксеркса и Дария. Золотой трон все еще находился в Риме. Насколько же далеко на сей раз могли зайти недоверие, политические амбиции, стратегические расчеты и просто материальные возможности противников? Мы недостаточно знаем об этой войне – многие рассказы о ней утрачены. Но можно себе представить, что осенью 163 года выдохшиеся парфянские всадники уже покинули пустынные места, отделявшие их от провинции Сирия. Реорганизация десяти легионов, от Каппадокии до Аравии служивших оплотом римского присутствия на так называемом Ближнем Востоке, была завершена: их энергично укрепляли Кассий с Лелианом. Дипломатия была делом государя и его кабинета. Очевидно, пришла пора пустить ее в действие: ведь цели войны – контроль над Арменией и Сирией – были достигнуты.

Есть ли обратный путь?

Вер отправил Вологезу предложения о мире. Вологез не мог не считаться с количеством сил, поставленных под оружие против него – не менее сорока восьми тысяч превосходно подготовленных воинов. В чем состояли римские требования, неизвестно. Можно предположить, что они были достаточно разумными: ведь восстановление статус-кво смывало оскорбление и позволяло Веру, которому сенат дал почетное прозвище Армянского, триумфатором вернуться в Рим, а Марк Аврелий вовсе не был расположен ради престижа пускаться на авантюру в духе Траяна. И все-таки римский император не мог отмахнуться от одного серьезного аргумента: правильно ли было бы возвращать домой большое войско, собранное для противостояния неожиданному нападению, которое, правда, было отражено, но по-прежнему представляло угрозу? Не следует ли воспользоваться этим экстраординарным сосредоточением сил, чтобы разгромить противника на его же базах? Дальнейшее показало, что это мнение разделяли многие командиры в легионах, задействованных в Сирии, а также деловые круги Антиохии и Рима, желавшие сокрушить торговую монополию парфян.

Эта дилемма – с какого момента не остается обратного пути – возникала при всех мобилизациях разных времен и стояла в начале множества нескончаемых войн. Расчеты парфян, очевидно, были примерно такими же: ведь Вологез наверняка терял лицо в глазах своих воинов и вассалов, если при первой же угрозе вновь соглашался на позорный компромисс по Армении. В общем, переговоры были трудными, о чем можно судить по письму, в котором Луций Вер извиняется перед Фронтоном за долгое молчание: «Поистине мне не удалось ничего такого, чтобы я мог просить тебя разделить мою радость, которой тебе желаю, и не хочу, чтобы ты входил в заботы, день и ночь весьма беспокоящие меня и приводящие почти в отчаяние. Впрочем, как описать подробно планы, которые меняются со дня на день». Вологез отклонил предложения Вера. Луций не мог потребовать меньше, чем освободить правый берег Евфрата и дорогу из Пальмиры в Дура-Европос – место переправы через реку, – оставить месопотамские крепости и дать обязательства относительно свободы внешней торговли. Это означало ограничение парфянского суверенитета и сокращение сверхдоходов от невероятных пошлин и сборов в гаванях теплых морей. От Басры до Пальмиры цена корицы возрастала в десять раз.

Призрак третьей державы

Было бы недальновидно усматривать в восточном вопросе только наследственную вражду между парфянами и римлянами – двумя древними цивилизациями, двумя направлениями военно-экономического империализма. Это действительно было главной темой циклотимической эпопеи, регулярно портившей мирный лик легендарного Эдема финикиян и вавилонян. Но не следует забывать, что в региональное равновесие вмешивались и другие силы, что обе господствующие державы сами испытывали внешнее и внутреннее давление. Такое положение, несомненно, входило в расчеты тех и других, поскольку по караванным и морским путям передавались сведения об этом, а перебежчики сообщали полезнейшие разведывательные данные. Эти секретные или не слишком точные сведения о пограничных стычках, дальних потрясениях, военных действиях на второстепенных театрах дошли до нас крайне отрывочно. Но они достаточно хорошо показывают, какие опасности грозили на периферии двум державам, укрепившимся к западу и к востоку от Средиземного моря. Как ни парадоксально, эти опасности были общими.

Их описание вышло бы далеко за рамки биографии императора, в расцвете лет имевшего несчастье оказаться в точке схождения мощнейших сейсмических волн от дальних и непредсказуемых толчков. Как бы ни был Марк Аврелий убежден в единстве всего мира, он, наверное, так и не понял, что на племена, нападавшие на Рим, тоже нападали их старые и новые соседи. Мы еще мало знаем о Кушанской империи на стыке Ирана, Индии и Монголии, но по мере того, как она выходит из мрака безвестности, в котором из-за отдаленности своей пребывала для римлян, становится все понятней, что она была самым настоящим арбитром отношений между континентами. Во второй половине II века Кушаном правил великий индо-скифский завоеватель Канишка, зимняя столица которого находилась в Пешаваре, а летняя возле Кабула. Ее границы плохо известны; предполагают, что она простиралась от Мерва, Самарканда и Ташкента на севере до устья Инда на юге и до Индии на востоке. Становой хребет этого царства – Гиндукуш – отделял старые эллинистические провинции Бактрианы от долины Инда, современный Афганистан от настоящего Пакистана. На западной границе Кушан соприкасался с иранскими провинциями Парфянского царства и с индийскими княжествами непонятного статуса. Еще хуже известно, кто соседствовал с ним к северу от реки Оксус, в прикаспийских и приаральских степях. Там, в современных Туркестане и Узбекистане, жили скифские и монгольские племена, номинально подчинявшиеся Ханьской империи.

Канишка называл сам себя и магараджей, и шахиншахом, и даже Сыном Неба – это выражает неоднозначность природы его индопарфянской державы на перекрестке великих цивилизаций Азии. Он более чем кто бы то ни было контролировал Шелковый путь. Хотя его больше влекли богатства Индии, чем персидские пустыни, Кушан все время оставался опасностью и для Парфии – до нас дошли сведения о кампании, которую Вологезу III пришлось вести против своего восточного соседа. Не поможет ли современная ситуация в этом регионе, где под пристальным взором великих держав с трудом уживаются иранцы, афганцы и пакистанцы, понять соотношение сил, существовавшее в те времена? Может быть. В той мере, в какой скудость этих мест и суровый климат всегда накладывали печать на сменявшие там друг друга народности. Все-таки удивительно, как устойчиво сохраняются исконные черты у населения местности, через которую в течение столетий прошло столько цивилизационных влияний. Правда, во II веке н. э. там еще можно было отыскать следы эпопеи Александра Великого, разыгравшейся за пятьсот лет до этого. Нетрудно представить, как выглядел бы мир, если бы македонский завоеватель прожил подольше и мощной рукой преобразовал бы его. Он стремительно промчался по странам, где, казалось бы, уже по природе не могло быть ничего западного, и этого оказалось достаточно, чтобы окрасить их в эллинские цвета. Там, где он являлся, возникали эллинистические царства. Марк Аврелий еще мог поддерживать кое-какие связи с греческими государями Бактрианы, говорившими и писавшими на языке Платона. Но это был уже только мираж. Неумолимое наступление скифских племен положило конец этому первому и, несомненно, уникальному опыту синтеза мировых культур.

Парфяне – Аршакиды, изгнавшие последних наследников македонских Селевкидов, предшествовали и вместе с тем препятствовали великому переселению своих дальних родичей – кочевников Средней Азии. Гунны были где-то недалеко, а скифы, на которых, возможно, уже надвигались гунны, – повсюду: за Карпатами, на Кавказе, в Казахстане. Рим также сдерживал их – на своих северных европейских границах и на Среднем Востоке. Было ли ошибкой при Нероне отказаться от предложения парфян вместе напасть на кавказских аланов? Нет – Рим умно и терпеливо вел свою собственную политику. Ее проявления видны при Траяне, который, прежде чем завоевать Армению, не преминул установить протекторат над маленькими кавказскими государствами Албанией, Колхидой и Иберией. Адриан и Антонин замкнули кольцо оборонительного союза вокруг Черного моря, наполовину окруженного скифами-сарматами, которых сдерживали только местные царьки, купленные римской дипломатией. Об этом следует прочесть в отчете, по приказу Адриана написанном каппадокийским легатом Аррианом – тем самым, который собрал знаменитые «Беседы» Эпиктета, прочитанные Марком Аврелием благодаря Рустику. Этот отчет, озаглавленный «Период Евксинского [34]34
  Евксинское море – Черное море.


[Закрыть]моря», описывает великолепную позицию римлян от Трапезунта до Севастополя – ряд укрепленных пунктов, охраняемых небольшими гарнизонами. Но главное – перечень встреченных по дороге народностей, говорящий нам о том, с какими невероятными по сложности этническими факторами приходилось считаться римлянам.

«Жители Трапезунта, – докладывал Арриан, – как и сообщает Ксенофонт, соседствуют с колхидянами. Что касается весьма воинственного и враждебного требизондцам народа, который он называет дриллами, то я думаю, что это савны. Они живут в укрепленных поселениях и не имеют царя. Прежде они платили дань Риму, ныне же предались разбою и перестали платить. Впредь, клянусь богами, мы возьмем с них дань или истребим их. За ними живут махелоны и гариохийцы, у которых царем Анхиал. Далее зидриты, подданные фарсаманцев. Далее лазы, у которых царем Маласс, получивший власть от тебя, и апсилы, которым царя Юлиана дал Траян. Их соседи – абаски, которым ты дал в цари Ресмага, и еще саниги, над которыми ты посадил Сападака в Севастополе. От Гиппа до Диоскурии мы видели Кавказские горы, высотой равные Альпам. Нам показывали вершину по имени Стробил, где, как гласит предание, Вулкан по приказу Юпитера приковал Прометея».

Эта по счастью сохранившаяся часть отчета – лишь один из примеров той поистине прометеевской энергии, с которой римская администрация действовала по всей Империи и в ее ближайших окрестностях. Адриану приходилось в Бесарабии отражать набег язигов и роксоланов. Вспомним еще, что Антонин и Марк Аврелий оказывали помощь жителям Ольвии против таврических аланов. Говорить по всем этим поводам о римском империализме значило бы буквально противоречить истине: единственной целью этих титанических усилий была защита Средиземноморья от бурного натиска неведомых племен. Для греко-римского мира было жизненно важно возвести против скифов-сарматов, уже овладевших древним Персидским царством до самого Персидского залива и Туркестаном до Индийского океана, такую преграду, чтобы они не могли с Кавказских гор и от устья Дуная хлынуть к Mare Nostrum [35]35
  Наше море – римское название Средиземного моря.


[Закрыть]. Такой преградой были провинция Дакия (нынешняя Румыния) и вассальная Армения (Восточная Турция и Азербайджан). Завоевания, в которых упрекают Траяна, имели стратегический смысл. Они были опорными пунктами обороны Малой Азии и Сирии – в конечном счете законного эллинистического наследия. Но стоило ли ради этого вторгаться в Месопотамию? Это был тот же самый вопрос, что в начале 164 года стоял перед Марком Аврелием и на деле уже был решен.