Текст книги "Клуб Алиби "

Автор книги: Франсин Мэтьюз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

– Может быть, – предположил Спатц, – мы могли бы защитить друг друга.

– Как?

– Объединив наши усилия, – он остановился на мгновение, сосредоточив взгляд на кончике своей сигареты. – У меня есть деньги. Допуск к транспорту. Я могу вывезти Анник и твоих девочек. А у тебя…

– …есть информация, – закончил Ганс. У него перехватило горло так, что он едва мог говорить. – Информация, за которую определенные люди готовы заплатить. Ты ведь это планировал, Спатц. Да?

Воробей сунул свою золоченую зажигалку в карман.

– С той самой ночи, когда твои люди украли мою воду в Норвегии, – ответил он.

Глава четырнадцатая

Джо Херст уставился на конверт, лежавший у него на столе, массивные углы конверта из манильской бумаги были слегка изогнуты от неаккуратного обращения и слишком долгого путешествия. Он не знал, как поступить с этим конвертом, посланным два дня назад человеком, который теперь уже мертв. Он попытался разгадать намерения Стилвелла: взял у Леони Блум конверт и поехал в главный офис банка Парижа и Нидерландов, где спросил Жака Альера. Но ему сказали, что месье больше не работает в этом банке.

Конец истории, больше никакой информации.

Потом он подумал о Салли Кинг, возможно, теперь это письмо принадлежало ей так же, как и этому таинственному Альеру, и он позвонил в больницу для иностранцев.

– Она уехала, – сказала медсестра, – Ей позвонил джентльмен. Он оплатил ее счет.

Один в своем кабинете в консульстве, борясь с приступами ревности, Херст приступил к решению проблемы недоставленного письма.

«Джентльмены не читают чужих писем»,– думал он, глядя на небрежный почерк. Генри Стимсон, дипломат, который придумал это высказывание, не признавал шпионства ни в каком виде. Стимсон сжег бы письмо Стилвелла и больше бы о нем не вспоминал.

Херст достал украшенный гравировкой нож для писем и вставил серебряное лезвие под клапан конверта.

Тут раздался стук в дверь: мягкий, сдержанный, как поцелуй в ухо. «Стучит женщина,– подумал он с надеждой. – Салли?»Он быстро убрал конверт Стилвелла в ящик.

– Войдите.

В дверном проеме появилась голова.

– Мистер Херст, полагаю?

Он вежливо поднялся и кивнул.

– А вы?

– Эмери Моррис. Из юридической фирмы «Салливан и Кромвелл», – он был коренастый, ухоженный, но чересчур чопорный. – Боб Мерфи сказал, я могу войти…

– Пожалуйста, – Херст пододвинул стул, – Вы знаете Боба?

– Думаю, всезнают Боба, – заключил Моррис. Он нагнулся и втащил в дверь большую картонную коробку. – Я как-то работална него по одному пустяковомуделу.

– Вы по поводу Филиппа Стилвелла, не так ли? Морг согласился выдать его тело. Ваша фирма должна решить, хотите ли вы заказать место на корабле для его останков, и если так, то вам понадобится помощь нашего консульства. Конечно, нужно нанять сотрудника похоронного бюро и купить гроб…

Моррис посмотрел на него из-за своей коробки; его ноздри над щетинистыми усами подергивались.

– Передайтеэто управляющему партнеру, мистеру Максу Шупу. Я не спешу возвращаться в офис «Салливан и Кромвелл».

– Да? – Херст посмотрел на него с любопытством.

– А что касается останков молодого Стилвелла, то мне наплеватьна это, сэр.

– Понятно, – он не пригласил его снова сесть. – Чем могу быть полезен?

Моррис улыбнулся.

– Нет, нет, мистер Херст. Вопрос в том, что я могу сделать, чтобы помочь вам.

– Прошу прощения?

– В этой коробке, – юрист слегка подтолкнул ее ботинком, – лежат документы из кабинета Филиппа Стилвелла, которые скопились там за последние несколько месяцев. Я выкралих прошлой ночью, взял на себя эту ответственность, потому что, если бы нея, то Шуп сделал быэто. И Шуп, мистер Херст никогдабы не отдал их вам. Он бы их сжег. Эти документы уничтожатМакса Шупа.

– Каким образом? – Херст опустился на свой стул.

– В них записано, со всеми подробностями, как Шуп систематически нарушал Акт об американской нейтралитете, содействуяи подстрекаяфранцузское правительство в нынешней войне.

Херст разразился смехом. Они все поддерживали и подстрекали французское правительство, но не афишировали этого.

– И вы принесли эти документы мне?

– Американскому посольству следует знать, – резко сказал Моррис, – что Стилвелл был орудиемв руках Шупа. На дружеской ноге с французами. Такое сотрудничество в условиях войнывряд ли укладывается в рамки политики«Салливан и Кромвелл». Мистер Фостер Даллс закрылпарижский филиал в прошлом сентябреименно для того, чтобы избежатьтакого рода инцидентов. Шуп вралДаллсу. Использовал собственные симпатии и интересы для прямого давленияна американский закон. Стилвеллбыл его орудием.

– Почему вы не пошли с этим к Фостеру Даллсу?

– О, я еще сделаюэто, – уверил его Моррис. – Карьере Шупа в «С. и К.» пришел конец. Но жизнь в Париже такая нестабильная, после того как немцы перешли Мез, все разбегаются отсюда на все четыре стороны. Думаю, что консульство – лучшее место для хранения доказательств. В случае если Шуп задумает бежать. Не дожидаясь, пока его осудят.

– За что? За нарушение Акта о нейтралитете?

– Нет, нет, мистер Херст, – быстро улыбнулся Моррис. – За убийствоФилиппа Стилвелла.

В коробке оказалось восемь папок, по одной на каждый месяц войны, в них лежал довольно странный набор документов, какой только мог себе вообразить Херст: бумаги, исписанные Стивеллом от руки, имеющие смысл только для их автора, статьи, вырезанные, кажется, из научных журналов, короткие сообщения, подписанные М. Ш., похоже, были от Макса Шупа; письма, адресованные в Банк Парижа и Нидерландов.

Все сводилось к списку дат, который Херст нашел в последней папке и был написан Стилвеллом от руки.

Март, 1939 год

Богемия и Моравия присоединены к Германии. Пометка: этот регион является единственным источником урана в Европе, теперь он под немецким контролем.

Жолио и коллеги показывают, что расщепление атома урана одним нейтроном приводит к эмиссии больше нейтронов, чем один. Возможна цепная реакция, можно использовать как источник энергии… или взрыва.

1 апреля 1939 года:Жолио получает телеграмму от своего американского коллеги, который просит его прекратить публикации результатов экспериментов из-за начала войны в Германии.

1 мая 1939 года:Жолио получает 5 патентов на строительство и использование ядерных реакторов. Ассистенты фон Галбан и Коварски.

Июнь, 1939 год:Более пятидесяти статей опубликовано по всему миру о расщеплении атома. Эксперименты становятся опасными.

Сентябрь, 1939 год:Я приезжаю в Париж. Франция и Британия объявляют войну Германии.

Ноябрь, 1939 год.

Жолио забрали на военную службу. Капитан, Первая группа, Научное исследование.

Министр французского правительства Дотри закупает 400 кг урана у компании «Метал Гидрид Инк.», Клифтон, штат Массачусетс (клиент «Салливан и Кромвелл»). Также скуплен весь запас тяжелой воды, хранящийся на складе «ГидроНорск» в Норвегии.(65 процентов «ГидроНорск» принадлежит Банку Парижа и Нидерландов. Клиент «Салливан и Кромвелл»).

Клиенты просят совета «С. и К.». Шуп передает дело мне.

Выясняется, что тяжелая вода уже выставлена на продажу вторым акционером «ГидроНорск», «Ай Джи Фарбениндастри» (25 процентов акций, клиент «Салливан и Кромвелл». См. документы Роже Ламона).

Март, 1940 год:банковский служащий успешно проводит переговоры по ссуде акций «ГидроНорск» Франции.

Апрель, 1940 год:

Немцы захватывают Норвегию и оборудование «ГидроНорск».

Май, 1940 год

Война начинается на линии Мажино.

Предупредить Жолио об опасности его циклотрона.

На этом список обрывался.

Херст продолжал сидеть за столом молча, в руках у него были записи Стилвелла. Он почти ничего не понимал в физике, но помнил только, что как-то не так давно Буллит рассказывал об Альберте Эйнштейне. Этого человека выгнали из Принстона, и он был козлом отпущения во всех смыслах. Несмотря ни на что, он написал письмо прямо Рузвельту, предупредив его о том, что немцы работают над созданием атомной бомбы. Фунт или два этого взрывчатого вещества могли уничтожить такой город, как Нью-Йорк.

Как сказал Буллит, Рузвельт не знал, стоит ли серьезно относиться к заявлению Эйнштейна. Большинство ученых, с которыми консультировался президент, сказали, что способа создания такой бомбы не существует.

Пока Филипп Стилвелл и французы не нашли его.

– Макс Шуп способен на убийство, – спокойно сказал Буллит, когда Херст поймал его у него в кабинете. – Думаешь, в заявлениях Морриса есть доля правды?

– Пока ничего, что можно было бы доказать. Но документы полны записей об исследованиях атома. Французскихисследованиях.

– Это, должно быть, Жолио-Кюри? – Буллит налил себе стакан воды. Он весь день уничтожал ненужные документы, выбрасывая их в мусорную корзину, так что у него двоилось в глазах.

– Вы его знаете?

– Немного, по-моему, он получил Нобелевскую премию за свое обаяние. Симпатизирует чертовым коммунистам. У него в лаборатории работает русский.

– И собирается сделать бомбу, – сказал Херст, – которая в состоянии сравнять с землей Берлин. Или Нью-Йорк.

– Это невозможно, – Буллит поставил стакан на стол. – Мы проверяли.

– Жолио-Кюри не согласился бы. И поскольку немцы на пути в Париж…

Кабинет посла был полон сигаретного дыма, и Херст мог едва различать Буллита сквозь густой туман: куполообразная голова, безупречный костюм, ухоженные пальцы и ногти, Буллит не был дураком, но его запросы были бесконечны. Он не спал целыми сутками, так что его нельзя было обвинять, думал Херст, в невежестве в области науки, такой абстрактной, что в ней разбирались человек десять.

– Немцы уже захватили Чехословакию – главный источник урана в Европе, – продолжил он. – Норвегия тоже в их руках, а это единственное место в мире по добыче тяжелой воды. Теперь они идут на Париж. У Жолио имеется единственный циклотрон на всем континенте, и только его мозги могут создать бомбу. Думаю, нам стоит побеспокоиться, сэр. Думаю, нам нужно сообщить президенту.

Буллит вновь наполнил стакан.

– Расскажи это британцам, Джо. Мы даже не участвуем в войне.

– Полагаешь, Рузвельт видит это в таком же свете?

– Рузвельт больше обеспокоен отступлением союзных войск на реке Мез, – ответил посол, – и тем фактом, что Уинстон Кровавый Черчилль прилетает в Париж на конференцию в четверг. Он думает, что сможет снова отправить французов сражаться. Он еще не знает, что на границе дыра шириной в сто километров, и немцы просачиваются через нее, как дерьмо в канализацию. Никто их не остановит.

– Французское контрнаступление…

– Это полная ерунда, – Буллит достал пачку писем и бросил их в огонь. – Я видел премьер-министра Рейно час назад. Он уже почти сдался. Завтра я отсылаю весь персонал и семью в Бордо. Оттуда ты сможешь заказать билеты в Англию, даже в Нью-Йорк.

Херст ожидал этого.

– Я могу заказать билет, сэр?

– Я хочу, чтобы ты был в Бордо, Джо, – рявкнул Буллит. – Здесь мне будут нужны Кармел Оффи и Мерфи, а также пара охранников и телеграфистов. А ты, Стив Тарноу и остальные должны уехать. Бессмысленно погибать тут.

– Но мы даже точно не знаем, является ли Париж целью немцев? – взорвался Херст. – С фронта нет точных отчетов. Танки могут двигаться на запад, в сторону Ла-Манша.

– У меня нет времени ждать новостей, которые могут и не прийти, – Буллит глубоко закашлялся, как заядлый курильщик. – Рейно ищет пути отступления для правительства, куда-нибудь в Оверн, и если он эвакуирует своих людей, то и я должен это сделать.

– Оверн?

– Виши, если быть точным. Премьер-министр уверен в том, что немецкие танки не смогут преодолеть горы Центрального Массива.

– А как же защита города, улица за улицей, как он заявлял?

– Это работа для армии, а не для чиновников, – глаза посла, плоские и твердые, как стекло, посмотрели на Херста. – Найди Пети. Возьмите консульские машины и организуйте сопровождение по дороге на Бордо. Уезжайте не позже завтрашнего вечера, самое позднее – в четверг утром. Защитите женщин и детей, если сможете. Дорога займет много времени.

Херст прикинул в уме. Ему придется заботиться о почти пятидесяти женщинах и детях, плюс большое количество надоедливых помощников, каждый из которых будет пререкаться насчет вещей и привилегий и того, какойкорабль будет ждать их в Бордо. Им будет нужна еда. Перерывы на то, чтобы умыться. Бензин, которого сейчас в Париже не найти.

– А что с Филиппом Стилвеллом? – спросил он. – Он все еще лежит в парижском морге.

Буллит неопределенно махнул рукой.

– Шуп забронировал место для его тела на корабле, который уходит из Шербура в четверг. Он сказал мне это сегодня днем.

– Господи Иисусе, – пробормотал он, – А Салли?

– Почему бы тебе не пригласить ее в романтическую поездку? – предложил посол. – Я слышал, винный край прекрасен в это время года.

Он взял «бьюик» и поехал прямо на Рю Сент-Жак, надеясь застать ее дома. Но консьержка уже легла спать, и когда он бросил камешком в первое попавшееся окно, это оказалась Таси, соседка, которая появилась в передней.

– Салли так и не вернулась из больницы, – сказала она, щуря сонные глаза.

– Ее выписали сегодня днем.

– Тогда она, может быть, уехала из города.

– Без вещей?

Таси пожала плечами, ее утомляла назойливость этого мужчины.

– На нее напали, месье. Она напугана. И потом, pauvre Philippe [41]41
  Бедный Филипп (фр.).


[Закрыть], его фото было во всех газетах…

– Она не сказала ни слова?

Таси положила свою тонкую руку ему на плечо и поежилась.

– Так холодно на улице, месье, хоть и весна. Хотите зайти? Я приготовлю вам настоящий русский чай…

– Вы знаете кого-нибудь из друзей Салли? Женщин или… мужчин, например, у кого она может находиться?

– Ее единственным другом был Филипп, понимаете? Peut-etre [42]42
  Может быть (фр.).


[Закрыть], она поехала в отель.

– У нее нет денег, – сказал он резко, его раздражение росло.

Чего жеищут эти глупые женщины, убегая одни и без защиты? Дейзи сделала то же самое – выпорхнула из двери со смехом, дрожавшим на губах. Никакого поцелуя на прощание, ни адреса для писем. Его вина, конечно, его тяжкий грех, что его жена сбежала в пропасть жестокости, без надежд на спасение. Он потерял ее. И он терял Салли. Расстроенную, напуганную, раненую Салли…

Тогда, в больнице для иностранцев, по ее щекам текли слезы. Человек, который схватил ее за шею…

Херст оставил Таси записку и триста франков. Но у него не было уверенности, что Салли их получит.

Глава пятнадцатая

Когда Жолио поймал ее взгляд в Люксембургском саду где-то около пяти вечера, она резко повернула на дорожку, ведущую к бульвару Сен-Мишель. Он подумал, что увидел привидение – или, скорее, злой дух: воплощение всех его желаний.

Это не могла быть Нелл. Нелл во плоти, в Париже…

Он остановился на мгновение, прищурил глаза, следя за ней, пока она шла под сводами молодых вязов. Ее талия, тонкая и изящная, могла принадлежать любой женщине, как и ноги; но две детали словно прокричали ее имя сквозь годы разлуки и недоверия: шейные позвонки, такие хрупкие под широкополой шляпой, и та решительность, с которой она шагала по тротуару. Ее каблуки стучали в такт: свет, тень, свет, тень. Из фонтана струилась вода, и все мысли вылетели у него из головы в ту секунду, когда он узнал ее.

Он позвал ее. Нелл.

Шаги не замедлились, ее голова была опущена, она задумалась. Она определенно шла к бульвару. Может быть, у нее была там встреча. Но вдруг ему пришло в голову, что она тоже его увидела; причем раньше, чем он ее; и намеренно зашагала своим английским шагом как можно быстрее, стараясь убежать.

Он побежал, его бумаги шелестели на ветру, карандаш, который он держал за ухом на случай заметок, упал на землю. Он снова позвал ее, и стайка голубей разлетелась из-под его ног.

Она повернула голову, одна рука инстинктивно схватилась за ремешок сумочки. Она замерла, ожидая его.

– Рикки.

Это было ееимя; никто больше не звал его так. Для всего мира он был Жолио, для коллег – Фредерик. Фред для матери и жены. Le professeur Joliot-Curie [43]43
  Профессор Жолио-Кюри (фр.).


[Закрыть]для студентов, которые слушали его лекции в Коллеж де Франс в четырех кварталах отсюда. Рикки было имя, которое она дала ему пятнадцать лет назад в Берлине, опьяненная джином и недосыпом, прислонившись спиной к стене клуба, в который они пошли по ее настоянию, когда все уже ложились спать. «Рикки,– сказала она, – мне нужна твоя зажигалка. Мне нужно прикурить сигарету».

Тем вечером 1925 года она была одета, как мужчина, в хороший английский костюм, одолженный у брата: благородная Нелл Брейскорт, дочь графа, шлялась по задворкам Берлина в компании фриков-полиглотов. Для нее это было нетипично – разговоры о радии и модели Бора и квантовых скачках – и Жолио чувствовал ее скуку, которая, словно кошка, легла между ними. Всего двадцать один год, а уже такая усталость от жизни. Она заставила его почувствовать, как неуместен и как невозможно стар он был на самом деле.

– Что ты тут делаешь? – спросил он, задыхаясь.

– А что, Люксембургский сад твой? Никому больше нельзя и шагу сюда ступить?

– Нелл…

Улыбка заиграла на ее губах, в ней было что-то ядовитое.

– Ты так и не изменился, Рикки. Вечно эта импульсивность. Как будто я оскорбляю общественную нравственность, прогуливаясь здесь.

– Ты знаешь, что это неправда, – он говорил с ней по-английски, хотя давно уже этого не делал, и языком он владел неуверенно. Он был удивлен, а потому подыскивал слова и спотыкался.

– Так прекрасно снова видеть тебя, Нелл. Ты выглядишь… очень хорошо.

Она постарела, этого он не мог отрицать: безупречное очарование юности покинуло ее, оставив только подтянутую кожу, подчеркивавшую красоту ее щек и бровей и ложбинки над голубыми глазами. Ей должно было быть чуть больше тридцати пяти, подумал он. Ее фигура не изменилась: легкая, подтянутая, она была в отличной форме, – фигура примерной спортсменки. Как ей это удавалось, он никогда не понимал: Нелл редко сдерживала себя или подчиняла дисциплине.

– Спасибо, – решительно сказала она. – Я не демонстрирую свои проблемы окружающим. У тебя, похоже, все хорошо, я угадала? Все еще корпишь над своими атомами или чем-нибудь еще в этом роде?

– Да, – этот вопрос вернул его к реальности: лаборатория, дела, которые его ждали, война. На секунду его охватило желание все ей рассказать: дать словам вылиться, рассказать о напряжении в его жизни в последнее время, как угроза немецкого вторжения заставила его сделать выбор под слепящим светом лампы следователя, словно тень, спроецированная на белый экран. Но были две вещи, ради которых стоило перенести все сожаления и компромиссы, – безупречность его работы и его дети.

Он рассеянно кивнул, глядя поверх ее плеча. Он не осознавал, что она хмурится, ищет глазами его лицо, пока она не заговорила.

– Давай, я куплю тебе выпить, Рикки. На бульваре. Мы сможем там поговорить.

Если бы он сам заказал себе коньяк, он непременно оказался бы мерзким, и он едва ли заметил бы то, что обожгло ему горло. Даже владельцы кафе отправляли все содержимое своих кладовых подальше от города для сохранности. Но Нелл требовала хорошего качества: ее domaine [44]44
  Поместье (фр.).


[Закрыть]в Бордо снабжало торговцев винами, и она знала каждого в радиусе двадцати миль от Сены, от старого Эдуарда из Собора и Элоизы из кафе Флор до легендарного Андре Терраиля из Серебряной Башни. Она точно знала, что было запасено в погребеу них под ногами, и уверенно сделала заказ, причем ее французский акцент был где-то даже лучше, чем его английский.

– Ты в Париже на отдыхе? – спросил он, когда остались одни за столом, сидя точно напротив входа в Сорбонну, и на виду у его коллег, которые могли бы удивиться, почему нобелевский лауреат пьет днем с женщиной, которая не является его женой. – Приехала походить по магазинам? Или к друзьям?

– В разгар немецкого нападения? – она зажгла сигарету. Руки Нелл.Тонкие, художественные и изнеженные. Руки его жены покрывали ожоги от радия.

Она посмотрела на него сквозь сигаретный дым.

– Я должна привезти обратно в Бордо партию бочек вина прежде, чем нацисты их конфискуют. Очень дорогих, из неверского дуба. Двадцать из них уже в нанятой машине. Ты, наверное, думаешь, что от меня нет никакой пользы, что я из тех красивых паразитов, которых ты привык ненавидеть, Рикки. Но нельзя руководить виноградником только благодаря привилегиям и приятной внешности.

– Бертран…

– Мой муж на фронте, – эти простые слова встали, как щит перед ее лицом: Мне не нужно твое сочувствие.

– Я не знал.

– Конечно, нет. Мы же не переписывались, – она погасила сигарету, хотя только что зажгла ее. – Бертран не писал уже несколько недель. Думаю, ему не разрешают. Что, без сомнения, означает, то место, где он сейчас, просто ужасно.

– Ты все еще так его любишь?

– Бог мой, нет. Я просто не люблю, когда меня игнорируют, Рикки, и ты это знаешь. А разве тыбросил меня не поэтому – не потому что это больно?

Рука Нелл потянулась к пепельнице, и свет майского солнца осветил ее каштановые волосы. Все их отношения ожили: ревность, предательство и страдание. Он хотел обхватить ее шею своими пальцами и сказать ей, раз и навсегда, что она больше не будет принадлежать никому другому. Неважно, сколько времени прошло. Неважно, с кем они спали и жили.

– Ты заметил, что в этих проклятых местах остались одни старики? – сказала она непринужденно и перевела взгляд с улицы на приближающегося официанта. – В Бордо то же самое. Ни одного дееспособного рабочего, чтобы производить вино. А будет еще хуже. Salut [45]45
  За здоровье (фр.).


[Закрыть].

Она сделала это так, как он запомнил: янтарная жидкость была выпита в одно мгновение. Затем она поставила бокал – ничего, кроме капли остатка на дне – и спросила:

– Как Ирен?

Это была уловка. Вспомнить о жене и застыдить его. Но верность никогда не была егопроблемой: Нелл первой его оставила, пятнадцать лет назад, на платформе поезда с собранным чемоданом и билетом, который он методично кромсал об рельсы, пока не поранил руку. О ее замужестве он прочитал в газетах.

– Ирен нездоровится. Она уехала в Бретань на лечение. С детьми.

– Ты меня изумляешь.

Ирен пугала многих людей. Держала их на расстоянии вытянутой руки своей репутацией гения. Молчаливостью и самодостаточностью. Ужасной одеждой.

Он думал, что Нелл считала ее занудой.

– Она бежит не от войны, – объяснил он. – Это наша… большая проблема. Лейкемия. Ее мать умерла от этого. Ирен тоже этим страдает.

– А ты?

Он пожал плечами.

– Я слишком занят, чтобы болеть. Меня тоже призвали в прошлом сентябре. Как Бертрана.

– Только тыв безопасности в Париже.

– Ненадолго. Мой фронт в лаборатории.

– Бог мой, – пробормотала она. – Не та ли это бомба, о которой я слышала? Расщепление атома?

Конечно, Нелл знала. Она была непохожа на других. Она выросла среди физиков, ее брат был главным из них – благородный Ян Брейскорт, который учился вместе с Резерфордом в Кембридже. Ян послал поздравительную телеграмму, когда в 1935 году Жолио-Кюри получил Нобелевскую премию. Но слова Нелл вернули его к осознанию того, какую жизнь он сейчас вел. Безнадежная секретность. Патенты, которые он потерял. Немцы на границе и вещи, о которых он не мог рассказать даже своей жене.

– Атомной бомбы не существует, – шепнул он.

Нелл запрокинула голову и рассмеялась.

Он отставил бокал с коньяком и поднял руку, подзывая официанта.

– Я могу сделать для тебя что-нибудь, пока ты в Париже? Я знаком с Раулем Дотри – министром. Он может узнать вести о Бертране.

– Останься со мной, – неожиданно сказала она. – В этот раз я не убегу, обещаю тебе.

Он посмотрел на нее.

Слова были произнесены так тихо, будто не были сказаны вовсе. В ее осторожном выражении лица уже было возражение. Она была готова к тому, что он не обратит внимания на ее слова.

А если бы она не убежала столько лет назад – к Бертрану и его титулу и замку в Бордо – что тогда? Сошел бы он с ума, желая и ненавидя ее одновременно, пока смерть не освободила бы его от себя самого? Он был одержим. Одержим.Ее капризами и ее очарованием, ее отказом от малейших уступок, ее сладким и притягательным запахом. Он мог бы съесть ее целиком в той кровати на Рю Мартан.

«Иди в лабораторию, Жолио. Там все белое и стерильное, не то что эта хрупкая шея под твоими зубами».

Он слишком много заплатил за коньяк.

Нелл исчезла сразу же, как только они вышли из кафе. Они разлетелись, как листья по тенистому саду.