Текст книги "Клуб Алиби "

Автор книги: Франсин Мэтьюз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Она остановилась на секунду и внимательно посмотрела на него, зажав в руке бутылку коньяка.

– Вы знаете, как он умер?

– Я знаю, каким его нашли.

– Ужасно, – она покачала головой. – Я видела. Когда тот адвокат позвал меня – месье Шуп. Он трясся, как лист на ветру. Бледный, как гусиное перо. И неудивительно! Я до сих пор не могу в это поверить.

– Вы не знали, что мистер Стилвелл был…

– Pede [34]34
  Гомосексуалист (фр.).


[Закрыть]? Нет. Он любил ту девушку, красивую, которая показывает одежду. А потом такое зрелище и в моем доме! Это неправда. Я не верю в то, что случилось с бедным Филиппом.

– Я тоже, мадам Блум. Поэтому я здесь.

Она налила Херсту немного коньяка и предложила ему черный, как нефть, кофе. Из вежливости он попробовал и то, и другое. И был приятно удивлен качеством напитков.

– Они опечатали ее, – сказала она, – квартиру Филиппа. Только я могу провести вас туда.

Если это был намек на взятку, то Херст его проигнорировал.

– Полиция возвращалась?

– Нет, – под ее взглядом Херст сделал еще глоток коньяку. – Вы говорили, что не из консульского отдела, но, может быть, вы там кого-нибудь знаете?

– Конечно, – ответил он.

– И без сомнения, вы точно знаете, где сейчас немцы, и когда отходят последние поезда в Шербурский порт?

Херст засмеялся.

– Я знаю о продвижении немцев не больше вашего, мадам Блум. Но я могу представить, что вы уже выучили расписание.

– Мой брат живет в Мюнхене, месье. Ему семьдесят восемь лет. Я уже два года ничего о нем не слышала. Говорят, что он в трудовом лагере. В трудовом лагере!Что он может там делать, я вас спрашиваю, в семьдесят восемь лет? Копать канавы? – она вдруг схватила его за рукав. – Я должна уехать из Франции. Никто мне не поможет, месье. Но я должна уехатьиз Франции, вы меня понимаете? Моя племянница…

– Где живет ваша племянница, мадам?

– Это место называется Байонн, – она произнесла название на французский манер; оно было похоже на французское, подумал Херст.

Он достал из кармана записную книжку и открыл ее на чистой странице.

– Напишите ее имя и адрес. Я попробую узнать насчет визы для вас.

Мадам Блум пристально посмотрела на него. Херст понял, что она ему не доверяет. Возможно, ей слишком много раз обещали помочь и забывали об этом в ту же секунду. Он подумал, что если Филипп Стилвелл ей что-то обещал, он уже не может это исполнить.

– Напишите, – сказал он, – даю вам свое слово.

Она налила себе еще и залпом выпила.

Через десять минут он стоял в светлой комнате с высоким потолком, которую так любил Стилвелл, невольно думая о том, как смотрелась Салли на фоне этих стен.

В комнате царил беспорядок, мебель сдвинута по углам, чтобы можно было пронести носилки, ковер истоптан чужими ногами. Полиция убрала оба тела и сделала их фотографии, произвела нужные измерения, а все остальное оставила нетронутым. Подразумевалось, что кто-нибудь из юридической конторы или Салли соберут вещи Филиппа и отправят их домой.

Он прошел через гостиную, сознательно избегая пространства под люстрой, где был повешен человек с Монмартра, и занялся изучением стеклянных бокалов.

– Вы всегда сидите за своим столом на входе, мадам Блум? – спросил он консьержку.

– Я сижу там с девяти утра до ужина, – сказала она, стоя в дверях, – что обычно бывает в шесть часов. Я слушаю радио – оно помогает мне убить время.

– Вы видели мистера Стилвелла вчера?

– Он ушел чуть позже девяти – он был такой веселый, всегда здоровался со мной – затем я видела, как он вернулся где-то около трех часов. Это было странно. Он пришел слишком рано.

Херст достал белый носовой платок из кармана и аккуратно поднял один из бокалов. На дне осталось немного сиропа карамельного цвета. Во втором бокале было то же самое. Он повернулся и поискал мусорную корзину, которую описала Салли – это должно было быть нечто перевернутое на ковре, содержимое разбросано по полу. Он ничего не нашел. Возможно, полиция все забрала.

– И вы видели, как пришел Макс Шуп?

– Адвокат? Он пришел сразу после того, как я решила пойти поужинать.

– Где-то в шесть, – предположил Херст.

– Примерно без пяти минут.

– Не в половине пятого?

Она подняла брови.

– Нет, месье. Я сказала, перед ужином.

Но их встреча была назначена на четыре тридцать. Странно.

– Когда приехал второй человек?

– Какой?

– Парень, который умер вместе со Стилвеллом.

Она опустила глаза.

– Я не знаю. Полиция спрашивала то же самое. Это, должно быть, произошло где-то между тремя и шестью часами, когда появился мистер Шуп, да? Я же не всегда сижу за столом. Может быть, меня отвлек торговец, он принес посылку для мадам Ле Камьер, на третий этаж, у которой недавно родился ребенок. Все эти шаги! Он торопился, и я согласилась отнести цветы мадам и остановилась на минутку полюбоваться ребенком…

В квартиру Филиппа Стилвелла могло войти сколько угодно людей, подумал Херст, и спокойно убить его. Даже Шуп мог это сделать. И вернуться в шесть, чтобы обеспечить себе алиби.

В раздражении он прошел в спальню и уставился на разобранную кровать. Он то представлял голову Салли на подушке, то туманный образ Стилвелла, связанного и лежавшего на кровати с эрекцией, как у слона. Но страха он не чувствовал. Даже если Стилвелл превратился в привидение, то здесь его все равно нет.

Он повернулся к мадам Блум.

– Мне нужно взять с собой эти стеклянные бокалы в гостиной. Не могли бы вы принести мне сумку?

Она нехотя сделала ему это одолжение. В ее отсутствие он снова принялся бродить по квартире. На этот раз он думал о том, как ответить на утреннюю телеграмму, которую он нашел на своем стуле после обеда.

ФИЛИПП СТИЛВЕЛЛ ЗАНИМАЛСЯ ФИНАНСОВЫМИ СДЕЛКАМИ: БАНКОВСКИМИ, ЦЕННЫМИ БУМАГАМИ. ТОЧКА. НЕ ЗНАЮ МИСТЕРА ЛАМОНА ЛИЧНО, НО УВЕРЕН, ЧТО ОН СТОЯЩИЙ ЧЕЛОВЕК. ТОЧКА. ПАРИЖСКИЙ ОФИС НАДО ЗАКРЫТЬ КАК МОЖНО СКОРЕЕ И ЭВАКУИРОВАТЬ ПЕРСОНАЛ. ТОЧКА. ИЗБЕГАЙТЕ ПОСРЕДНИКОВ И ОБРАЩАЙТЕСЬ ЛИЧНО КО МНЕ. АЛЛЕН ДАЛЛС

Херст нашел мусорную корзину за креслом в дальнем углу гостиной. Она была абсолютно пуста.

Он опустился на колени, пошарил по ковру и, когда порезался осколками стекла, то не смог сдержать торжествующего крика. Вырвав страницу из записной книжки, он сложил ее пополам и собрал мелкие осколки. Затем он скрутил бумагу и положил в карман.

– Месье, – Леони Блум появилась в дверном проеме с хозяйственной сумкой в руках, – Вы спросите про мою визу?

– Конечно.

– Тогда я вам кое-что расскажу, – она облизала губы, обнажив ровные, как у лошади искусственные зубы. – Это пришло. С утренней почтой.

Она достала конверт из манильской бумаги.

– Месье Стилвелл отправил это письмо два дня назад. Сегодня оно вернулось. Его не смогли доставить по адресу.

Конверт был тяжелый и толстый, как будто в нем было много документов. Херст посмотрел на адрес.

– Месье Жак Альер, – прочитал он вслух. – Банк Парижа и Нидерландов.

ФРАНЦУЗСКАЯ ИНТРИГА.
Вторник, 14 мая 1940 г. – среда, 15 мая 1940 г.

Глава двенадцатая

Жак Альер больше не работал в Банке Парижа и Нидерландов. Ему выдали униформу и на время войны перевели в неудобный тесный офис на цокольном этаже Министерства вооруженных сил. Окна, находившиеся на уровне земли, были заклеены черной бумагой и обложены мешками с песком, по цвету и форме напоминавшими сосиски. В комнате была плохая вентиляция, и воздух был наполнен сигаретным дымом и запахами других людей. Все это сильно напоминало ему траншею, где он провел большую часть 1917 года.

Альер все еще страдал клаустрофобией после прошлой войны, и теперь он вспотел, прочитав утреннее письмо, которое было отложено и забыто в суматохе дня. Потный, с сигаретой, догоревшей до его пальцев, он прилагал усилия, чтобы сохранить нормальное выражение своего лица с мягкими чертами.

Для тех, кто должен был нести дежурство на случай наступления немцев, были установлены походные кровати, хотя было всего четыре часа дня, и ходили слухи о начале контрнаступления французов. Альер надеялся, что отпустят домой, даже если ему придется возвращаться во время воздушной атаки. Он бы закричал, если бы его заставили находиться в этой душной комнате с печатными машинками, стучавшими, как пулеметные выстрелы.

– Танки уже пробились через наши укрепления, – говорил кому-то Дотри за дверью. – Пробили бетон, как стекло, и заодно всех наших лучших людей. Мы отступаем. Нам нечем защитить Париж, кроме двух миллионов тел.

Тоже мне контрнаступление.

Альер не отрывал глаз от газеты, сидя за утренним кофе в своем любимом кафе. А другие в тот момент кричали, погибая под колесами немецких танков.

Пепел сигареты обжег ему кожу. Вздрогнув, он сложил бумажку вчетверо и бросил в мусорное ведро. Заголовок на последней странице внезапно привлек его внимание.

– Альер, – министр в нетерпении хлопнул дверью его кельи. – Моп Dieu [35]35
  Бог мой (фр.).


[Закрыть], только вы можете читать новости, когда весь мир рушится!

– Тот американец, – он сунул заголовок под нос Дотри. – Его нашли мертвым в своей квартире. Это же не несчастный случай? Как и исчезновение моего прикрытия по пути в Норвегию?

Темные глаза Дотри пробежали строчки и безобидную фотографию Филиппа Стилвелла.

– Немцы напали на твой след. У нас есть осведомитель, peut-etre [36]36
  Может быть (фр.).


[Закрыть], даже не один. Что означает, что ты и вся лаборатория Жолио будете на пути из Парижа уже на рассвете, понимаешь?

Альер кивнул, облегчение прохладной волной растеклось по его телу. «Все, что угодно, лишь бы уехать отсюда».Тут он понял, что широко улыбается Дотри, как идиот, и его внутренний крик перешел в истерический хохот.

Он шел прямо в лабораторию «Коллеж де Франс»: ряд комнат, где Фредерик Жолио-Кюри возился со своим странным аппаратом и своими чудаковатыми друзьями. Альер никогда раньше не интересовался физикой, пока восемь месяцев назад молодой американец, лежавший теперь в парижском морге, не пришел к нему в Банк Парижа и Нидерландов. Он постучал в его дверь со странной улыбкой на лице и пачкой документов под мышкой. «Извините, месье Альер, но мне сказали, что вы являетесь менеджером по инвестициям, который отвечает за «ГидроНорск». Если у вас есть минутка, я хотел бы поговорить…»

Затем последовала краткая лекция о достижениях в области физики, скорость и количество возникновений которых можно было сравнить с продвижением немецких самолетов за последние месяцы. Об открытии немца по имени Отто Хан, что атом урана может распадаться надвое. Предположение датского ученого Нильса Бора на лекции в старом колледже Стилвелла о том, что когда такой атом распадается, он запускает цепочку, обладающую гигантской силой и мощнейшей энергией. Слово «бомба».

– «ГидроНорск» производит тяжелую воду, – терпеливо объяснял молодой Стилвелл, – Вы знаете, что это очень сложное производство, и очень недолговечный продукт, так что некоторые люди – и один из них ваш нобелевский лауреат, Жолио-Кюри – полагают, что эта вода может снизить скорость частиц. Контролировать их. И этой цепной реакцией можно управлять…

Альер занялся делом «ГидроНорск» для того, чтобы наточить зубы в банковских делах. Это была небольшая компания, расположенная на берегу отдаленного залива где-то на севере, не проявлявшая интереса ни к кому, кроме ученых, которые производили их тяжелую воду. Банк Парижа и Нидерландов владел 65 процентами их акций.

– Пусть Альер возьмет «ГидроНорск»,– сказали банковские менеджеры, уверенные в его невежественности. – Вряд ли он это осилит.

Он осилит, но для Филиппа Стилвелла.

Газеты сообщали о том, что американец был просто «найден мертвым», ничего об убийстве или даже насилии, но Альер задумался, энергично шагая на окраину Сен-Жермен, подвергся ли Филипп насилию перед своей смертью.

Если бы он заговорил, если он выдал хотя бы одну десятую того, что было у него в голове, всем им уже грозила бы опасность. Возможно, решение Дотри о переезде пришло ему в голову слишком поздно.

«Кто был осведомителем? Кто? Кто?Кто-нибудь из министерства, один из иностранцев в лаборатории Жолио, или сам Жолио…?»

Альер зашагал быстрым шагом, не обращая внимания на любопытные взгляды прохожих или на то впечатление, которое он производил: ищущий чего-то худой человек, безобидный, в испарине.

Неподалеку от входа в Люксембургский сад он вдруг остановился, словно у него под ногами взорвался патрон.

Навстречу ему, опустив голову, шел Фредерик Жолио-Кюри с выражением невероятной сосредоточенности на волевом лице. Он шел по одной из тропинок сада, словно в мире ничего больше не существовало, кроме уравнения, которое он мысленно решал.

Перед тем как окликнуть физика по имени, Альер заколебался. Он бросил взгляд на часы. Уже час или два как стемнело.

Он пошел вслед за ним.

Ее выписали из больницы для иностранцев, так как она настаивала, что чувствует себя хорошо, и доктор согласился, что двоение у нее в глазах прошло. В любом случае, больница нуждалась в еще одном свободном месте. Он слышала истории об обстрелянных поездах, как их оттаскивали на обочину по пути из Бельгии во Францию, выбрасывая убитых и раненых, растерянных и плачущих детей. Она ловила обрывки фраз на французском, неуверенно шагая по комнате в халате, за ней наблюдали фламандка и голландка. Большинство из тех, у кого были менее серьезные травмы, сидели на стульях около ординаторской, и Салли поняла, что они провели там весь день. Если бы ее не привезли до рассвета, с ней бы не стали столько возиться.

Она мельком взглянула на бланк, который ей дали подписать, в висках стучало. Ее отправили в больницу без одежды и противогазной сумки, что означало, что при ней не было ни документов, ни денег, но она поняла, что в больнице действовала гибкая система; сколько беженцев находилось в подобном положении?

– Вы отправите мне счет? – спросила она, стараясь говорить с достоинством.

– Он уже оплачен, – ответил медсестра, – джентльменом, который позвонил и сказал, что заберет вас домой.

Херст, подумала Салли, ее сердце екнуло, и она оглянулась, но увидела суровую фигуру Макса Шупа, который проходил через двойные двери коридора.

Она постаралась придать лицу невозмутимое выражение, хотя ее сердце забилось быстрее. Шуп был одет в темное пальто и аккуратно завязанный белый шелковый шарф, и на секунду она снова пережила то мгновение, когда стояла в дверном проеме своей квартиры, а к ее горлу тянулась пара рук.

– Салли, дорогая, – он протянул ей руку, она была сухая и прохладная на ощупь. – Я так сожалею о случившемся. Одетт очень зла на меня. Я ни за что не должен был отпускать вас той ночью одну домой.

– Но что вы могли сделать? – резонно ответила Салли.

– Да, – он надул губы. – Я понимаю, вы не поехали сразу к себе домой. Вы заехали… в посольство.

– Да, – Салли вспыхнула, впервые осознав, как воспринял Макс Шуп ее импульсивный визит в резиденцию посла – хотя она и не доверяла Шупу и подозревала в убийстве каждого работника «С. и К.». Но кем он ее считает: маленьким ребенком, которого надо контролировать и выговаривать за то, что она не послушалась папочку? Ее смущение переросло в гнев. Мужчины, они всегда пытаются руководить моей жизнью…

– Тем вечером, увидев Филиппа, мне стало так одиноко, – четко произнесла она. – Все эти французские полицейские, они выгнали меня из комнаты, даже не ответив на вопросы… Мне нужно было поговорить с кем-нибудь из американцев. Беспристрастный слушатель.

– Я понимаю, – взгляд Шупа равнодушно блуждал по изгибам ее шеи, как будто он разглядывал барельефы в Лувре. – Не очень умно оставаться одной. Я пообещал Одетт привезти вас прямо к нам, чтобы вы могли нормально поесть и выспаться на удобной кровати. Вы взяли с собой свои вещи?

– Я лучше поеду домой, – ей было стыдно за свою грубость, – я очень устала, Макс. Сегодня из меня плохая компания, и из вещей у меня только этот халат.

– Глупости, – его холодные пальцы схватили ее за локоть. – Одетт не будет со мной разговаривать, если я приеду без вас. Она одолжит вам какую-нибудь одежду.

В ее душе появилась тень сомнения. От него невозможно было отделаться, тем более он оплатил больничный счет. Конечно, все из-за Филиппа: Шуп хотел помочь невесте Филиппа, если не смог предотвратить убийство.

– Меня не убедили, – сказала она быстро, когда они спускались по лестнице, – факты насчет смерти Филиппа. В гостиной были бокалы…

– Обо всем этом уже позаботились, – прервал ее Шуп, – я говорил с полицией сегодня утром. Они признали это несчастным случаем. Они готовы вернуть останки.

– Но…

Он холодно посмотрел на нее.

– Скандала не будет, Салли. Я забронировал тебе билет до Нью-Йорка на торговом корабле «Клотильда», который отходит из Шербура. Вы отплывете вместе с телом Филиппа на борту в четверг днем.

– В четверг?Я не готова уехать из Франции всего через два дня. А как же моя работа… и все мои вещи…

– Я отправлю кого-нибудь к вам на квартиру, чтобы все собрать, – сказал Шуп. – Вы останетесь с нами до отъезда.

– Но мне нужно домой!

– Зачем? – его взгляд пронзил ее, так что она невольно отступила назад, схватившись рукой за стену.

– Вы что-нибудь оставили там? Что-нибудь важное?

В ее голове, словно предупреждение, зазвучал голос Джо Херста.

«Филипп что-нибудь оставлял вам на хранение, мисс Кинг?»

– Документы и паспорт, – сказала она Шупу. – Они были у меня в противогазной сумке. И мне нужна одежда…

Лицо адвоката расслабилось.

– Насколько я понимаю, вашу сумочку украли. Вы не найдете документы. Но Одетт будет рада походить с вами по магазинам.

В конце концов, она молча пошла с ним. И сразу же начала думать о побеге.

Глава тринадцатая

Графиня Луденн так и не попросила горничную распаковать вещи. Она не стала обсуждать с поваром меню, но, когда она, держа в одной руке сигарету, села со своим двоюродным братом обедать, из ее уст не вылетело ни одного резкого слова. Она наклонила голову, когда черная богиня уходила в своем бархатном вечернем платье, но ничего не сказала, обнаружив Мемфис в своей кровати. Фон Динкладж проводил девушку до двери.

– Давай уедем из Парижа, – быстро проговорила Мемфис, когда он поцеловал ее в щеку. – Найди машину, Спатц. Увези меня отсюда. Никто тебя не тронет, ты же немец.

– Встретимся в клубе сегодня вечером, дорогая.

Она схватила его за ворот пиджака. Но больше не смогла произнести ни слова. Она вдруг поняла, что, похоже, ее власть имеет свои пределы, и она растерялась, осознав это. Как ребенок, который слишком долго просидел на утомительной вечеринке.

– Я буду там около полуночи.

Он мягко подтолкнул ее к выходу, поправил галстук, глядя в декоративное настенное зеркало, которое занимало почти всю стену, и вернулся к графине.

– Ты, определенно, устроился, как дома, – раздраженно произнесла она.

– Разве она не прекрасна?

Он задрал свою птицеподобную голову, блестя напомаженной золотой головой.

– Она джазовая artiste [37]37
  Певица, артистка (фр.).


[Закрыть].

– Понятно, – она затушила сигарету о край своей чашки и уставилась на пепел. – Я надеялась, что у тебя хватит ума уехать отсюда, Спатц. До моего возвращения. Слуги не любят этого, ты же понимаешь – немец в доме, а хозяин на фронте.

Он засмеялся, в возбуждении подошел к подоконнику и оперся на него.

– Тебя никогда не заботило мнение слуг.

– Нет, – их глаза встретились. – Хорошо, в таком случае, мне это не нравится. Немец в доме, когда хозяин на фронте.

– Скоро весь Париж будет заполнен немцами.

– И ты мне это говоришь? У тебя еще хватает наглостинаходиться в моем доме.

– Это не наглость, – поправил он ее. – Это шарм. В любом случае, мы всегда говорили друг другу правду…

Она позволила ему взять ее за подбородок и заглянуть в свои глаза, Спатцу, который всегда заботился только о себе.

– Это не значит, что мне нравится, когда повсюду – немцы, – сказал он резонно. – Я не просил их приходить. Так в чем же дело? Ты не обижена на мой… маленький спектакль?

– Я напугана, и все, – резко сказала она, стоя на расстоянии от него в центре гостиной. – Джек в Париже, ты знаешь?

«Джеком» мог быть любой из сотни разных людей, неважно какого социального уровня, или из какой страны, но для графини и Спатца это имя означало только одного человека, и это был Чарльз Генри Джордж Говард, двадцатый граф Саффолка, который как-то играл в поло со Спатцем в Довилле.

– Сумасшедший граф? Это имеет какое-то отношение к британскому правительству, полагаю.

– К Британскому директорату научных и промышленных исследований. Он, быть может, и дикий, абсолютносумасшедший, – но он предупредил меня держаться от тебя подальше, Спатц. И сказал, что ты замарал руки.

– Нелл, он думает только о паре револьверов, которую он называет «Оскар» и «Женевьева», – его голос был необычно легким, – и пьет шампанское с утра до вечера…

– Джек сказал, что ты в опасности.

Беззаботное выражение на его лице испарилось.

– Слава Богу, нет.

– Тогда какого черта ты тут делаешь, когда нацисты наступают? Что ты собираешься делать, Спатц? Скоро бежать будет уже некуда. И ты не сможешь работать на них. Не сможешь.

– Тогда, возможно, я договорюсь с Джеком, – предположил он.

Она была предельно спокойна.

– Что ты имеешь в виду? Ты будешь помогать… британцам?

Он пожал плечами, словно крыльями.

– Если будет такая возможность. Если будет, что продать.

Она скривила рот.

– Бог мой, какие же у тебя иногда бывают грязные мысли. Для тебя нет ничего и никого святого?

– Ты, например, Нану, – это было ее детское прозвище, как напоминание о далеком прошлом.

– О, прекрати.

– Ты могла бы мне помочь.

– Я? – она повернулась к нему с недоверием. – Как я могу помочь? Джек помешан на науке!

– Ты знаешь людей, – он обнял ее за плечи и развернул к себе, – Ты могла бы достать мне кое-что для продажи.

– Так вот почему ты еще здесь, да? Чтобы использовать меня, – она сделала долгую паузу. – Хорошо. Говори, что я должна делать.

В конце концов она отправила Жан-Люка за машиной и уехала ночевать в отель.

Человек по имени Ганс фон Галбан видел, как она стояла на тротуаре перед открытой дверью машины, с отсутствующим выражением лица. Графиня его не знала, одежда была слишком велика для его худого тела, его карие глаза-буравчики постоянно блуждали. Она не узнала его и даже не посмотрела в его сторону. Он был сражен ее темными, блестящими волосами, обрамлявшими подбородок, и ее изящным профилем. Но затем со ступенек спустился немец и поцеловал ее в щеку, и тогда фон Галбан с некоторым отчаянием подумал: «Ах!». Спатц всегда умел очаровывать самых красивых женщин.

Эти двое мужчин встречались пятью годами ранее, когда они оба приехали в Париж, как беженцы едут в лучшие места, туда, где можно говорить по-немецки, не произнося: «Хайль, Гитлер». Спатц отлично говорил по-французски, а фон Галбан вечно чувствовал себя чужаком. У них было одно и то же имя, и одна и та же любовь к джазу. И пристрастие к прогулкам по Монмартру. Они встретились в клубе «Алиби», задолго до появления там Мемфис Джонс, во время перерыва между выступлениями, когда особенная радость говорить на родном языке разбудила в них простую и внезапную симпатию. Но если бы фон Галбан знал, что в действительности представляет из себя Ганс Гюнтер фон Динкладж, он бы вряд ли стал с ним дружить. Несколько анекдотов, пара историй. Этот мир спекуляций и инсинуаций, в котором Спатц чувствовал себя, как рыба в воде, был знаком и ему, но он никогда к нему не принадлежал.

Теперь фон Галбан стоял на тротуаре со шляпой в руке и болезненной бледностью на лице, удивляясь, зачем он пришел. Его французский всегда подводил его в моменты смущения.

– Ганс, – Спатц перешел через дорогу и протянул руку. Нацистское приветствие не для него.

– Я… надеюсь, я тебя не побеспокоил.

– Нет. Я хотел пойти выпить. Присоединишься?

– С удовольствием, – он беззвучно повернул голову в сторону незнакомой женщины, которая скользнула в машину, махнула на прощание рукой и выехала на улицу.

– Моя двоюродная сестра, – пояснил Спатц, – Графиня Луденн. Я жил у нее, пока она была в Бордо, но она неожиданно вернулась сегодня утром.

– А теперь снова уезжает?

– Она беспокоится о своем муже. Он на фронте.

– Ах, – выдавил фон Галбан. Он слышал о сестре Спатца. Но не знал о существовании мужа.

– Ты выглядишь болезненно, Ганс, – Спатц запрокинул свою светловолосую голову. – Жолио-Кюри слишком уж загружает тебя в этой лаборатории.

– Если бы только это!

Он растерянно посмотрел на широкий бульвар, удивляясь тому, что улица была совершенно безлюдной. Остальная часть города целый день была заполнена толпами людей, беженцев с севера с бледными лицами и усталой походкой, пробиравшихся вместе с детьми, собаками на поводках, одеждой и всем их нехитрым скарбом на тележках. Тележки!Для Ганса это было невероятно и удивительно, но он был парализован своей нерешительностью: остаться и поддерживать Жолио до последнего или бежать, как об этом просила его жена. Анник все равно бы уехала без него, прямо сейчас она должна была отвозить девочек к родителям за город, она сказала, что он сможет приехать к ним, когда найдет способ обеспечить им безопасность. Он не знал, как рассказать об этом Спатцу, Спатцу, который смотрел на него так, словно никто и ничто не могли потревожить его внутреннего покоя. Он был прекрасно одет и искал место, где бы выпить, как будто вся его жизнь была одним сплошным праздником.

Спокойствие квартала Пасси было нарушено внезапным шумом мощного мотора. Длинная и блестящая машина двигалась на юг по Рю де Лонгшамп.

– Бельгийцы, – заключил Спатц, – завтра они будут в Испании. У них всегда много денег, и они уезжают от проблем на своих быстрых машинах. У тебя есть машина, Ганс?

Фон Галбан покачал головой, страх сдавил ему горло.

Они шли, не произнося ни слова, по красивым и ухоженным улицам шестнадцатого округа, по Рю де Белль-Фейль, по проспекту Виктора Гюго. Площадь Трокадеро кишела автомобилями, фундамент дворца Шайо был завален мешками с песком. Спатц остановился, сунув руки в карманы брюк, и уставился на массивное здание. Оно было построено всего несколько лет назад и относилось к фашистскому стилю в архитектуре.

– В Испании о физике и говорить нечего, – сказал фон Галбан, заканчивая диалог, который был начат некоторое время назад.

– Скоро ее и здесь не останется, – Спатц отбросил окурок, – все к этому идет. Ты уезжаешь, потому что путь к славе лежит где-то еще, а ты тщеславен. Мы оба это понимаем, Ганс. Твоя жена не хочет, чтобы ты остался и работал на Гиммлера и его людей.

Генрих Гиммлер, как они оба знали, командовал СС – элитным и криминальным подразделением нацистской партии. Несколько месяцев тому назад Гиммлер и СС вынесли такой жестокий обвинительный приговор еврейским физикам, что даже Вернер Гейнзенберг – не еврей и самая большая надежда Германии по части атомной бомбы – думал, что его карьера кончена. В мире под командованием Гиммлера для Ганса фон Галбана будущего не было.

Казалось, что Спатц уже знает все самое важное, и Ганса это не удивляло. Уже несколько лет молва связывала праздного повесу Воробья с адмиралом Вильгельмом Канарисом, главой абвера – сети немецкой разведки. Спатц был шпионом. Как еще ему так легко удалось бы попасть в немецкое посольство в Париже? Как еще он мог приезжать и уезжать, словно наследник королевского трона, свободный от конвенций и ожиданий, и от нужды зарабатывать себе на жизнь? Перелетная птица. Именно поэтому они стояли на перекрестке, уставившись на громаду образца фашистской архитектуры, потому что Спатцу нужно было знать то, о чем знал Ганс.

– Ты хороший физик, Ганс, – сказал Спатц задумчиво. – Один из лучших, когда-либо рождавшихся в Европе. Конечно, ты австриец, но аншлюс сделал различие незначительным. Теперь мы все счастливые братья, живущие в Рейхе, да? На самом деле проблема в том, что твоя мать еврейка, и поэтому ни одно немецкое или австрийское учреждение не сможет нанять тебя, не нарушив закона. Verboten [38]38
  Запрещено (нем.).


[Закрыть]. Ценой жизни.

Он не стал дожидаться согласия фон Галбана.

– Так что твое решение стать полностью французским гражданином и жениться здесь, возможно, было правильным. Или было бы таковым, если бы французы не решили возобновить последнюю войну вместо Гитлера. Ты знаешь, что у армии Альянса нет танков? Что они противостоят самой большой танковой армии, которую когда-либо видел мир? Ты Знаешь, что самолеты люфтваффе превосходят французские в соотношении десять к одному?

– Черчилль пошлет британские самолеты.

– Черчилль бережет каждый самолет. Они нужны ему, чтобы предотвратить вторжение в Британию. Если Франция сдастся.

Фон Галбан облизал губы.

– За границей ходит слишком много слухов. Не знаешь, чему верить.

– Пока кто-то не прочитает телеграммы, – сказал Спатц безжалостно. – Немецкое посольство закрыто, как мы оба знаем, и поверь мне, в этом городе действует подпольная немецкая сеть. Я каждый день с ними общаюсь.

– Твоя верность родине может быть под подозрением, – сказал фон Галбан в ответ. – Бог знает, что ты имеешь в виду под словом… подпольная.

– Ложь. Правда, – Спатц нетерпеливо пожал плечами, словно крыльями. – Зависит от дня. Годами я жил, опустив голову и держа свою задницу подальше от Берлина, Ганс. Но теперь Берлин стоит у меня на пороге, и, думаешь, мне это нравится? Думаешь, я хочу видеть мальчиков в форме feldgrau [39]39
  Защитного цвета (нем.).


[Закрыть], марширующих по Елисейским полям?

– Но, – он подыскивал слова, его голова всегда была занята числами, – ты только что сказал…

– Что я покупаю время. Да. Если они поймут, что я сотрудничаю с ними, они, возможно, оставят меня в покое на достаточно долгое время, чтобы я успел сделать свои дела. Моя двоюродная сестра знает людей из британской дипломатической миссии.

Быть немцем – плохая шутка, подумал фон Галбан. Вот Спатц: типичный ариец, с подтянутой фигурой и золотой головой. Но мать Спатца была британкой, его бывшая жена была еврейкой, и, как и у самого Ганса, у Спатца была благородная приставка фон в фамилии. Любой намек на аристократическое происхождение, и ты становился зерном для мельницы Гитлера. Против Ганса фон Динкладжа существовало три компрометирующих факта, и любой из них мог быть известен в Рейхе.

Фон Галбан двинулся дальше, бесцельно, словно его ноги могли спасти его.

– Gott in Himmel [40]40
  Боже мой (нем.).


[Закрыть], что же мне делать, Спатц?

– Решить свое будущее. Потому что полжизни уже прошло, и я думаю, что люди задумаются об этом через пару дней. К тому времени ты должен быть уже где-нибудь в другом месте.

– Но у меня нет денег. Нет машины. Только жена и двое детей.

– Канарис тебя не защитит? – спросил он.

Босс Спатца ненавидел Гитлера, как и все в абвере.

Спатц посмотрел на фон Галбана.

– А министр Дотри тебя защитит?

Фон Галбан кротко вздохнул. Спатц знал даже об этом: что работа Ганса в лаборатории Жолио была под защитой Рауля Дотри и Министерства вооруженных сил. Непроизвольно лицо Жолио, худое и скуластое, возникло у него перед глазами: глаза Жолио, пронзительные, как у Бога. «Ни слова,– говорил великий человек, – ни слова о том, что мы делаем, не должно выйти за пределы этой комнаты».