Текст книги "Клуб Алиби "

Автор книги: Франсин Мэтьюз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Глава двадцать четвертая

Тем вечером никому не хотелось есть: ни Жолио, ни молодому Моро, бледному от волнения и с тенью усталости на лице, ни фон Галбану, ни огромному русскому, которого они называли Леу (произносится как Лев). Они стояли под светом лабораторных огней вокруг карты, которую Жак Альер расстелил на столе для экспериментов.

Альер принес свежего хлеба и пару кусков хорошего сыра из магазина рядом с министерством. Еще он принес несколько бутылок белого бургундского и привел с собой двух военных полицейских с оружием, которые внимательно разглядывали физиков, пока он говорил.

– Вы, месье Моро, знаете Оверн, я так понимаю?

– Когда я был маленьким, у дедушки с бабушкой был там дом.

Моро был моложе остальных. С торчащим подбородком и растрепанными волосами он казался крайне взволнованным, на грани истерики.

– Дороги, я боюсь, лучше не стали, – продолжил Альер. – Следуйте по основным магистралям. Сначала через Орлеанские ворота – в Орлеан, а там поворачивайте на Бурже и Лимож. Из провинции Лимузен вы сможете проехать на восток к Клермон-Ферран. Тогда вы доберетесь до Центрального массива к рассвету.

– Мой папа обычно пользовался дорогой на Дижон, – возразил Моро. – Дальше на Лион и потом на запад…

– Но при той мощи, с которой немецкая армия продвигается в этой части страны, – мягко сказал Жолио, – разумнее будет сделать так, как говорит Альер.

– Мы не вернемся? – Коварски с вызовом посмотрел на них из-под своих густых черных бровей.

– Это риторический вопрос, мой дорогой Леу, или вы действительно хотите это знать? – спросил фон Галбан с иронией.

Русский пожал плечами.

– Как хочешь. Я лично уверен, что чертовы немцы не остановятся, пока не доберутся до Атлантики. Раз дейтерий в Оверне, найдем ли мы хорошее место для временного жилища? Найдем ли место для диффузионной камеры Жолио?

Альер с облегчением протер очки. Он боялся какой-нибудь сцены – что Коварски начнет беспокоиться о безопасности своей семьи, поднимет вопрос об интернировании; что Коварски и фон Галбан откажутся подчиняться. По поводу судьбы этих иностранцев решение еще не было принято – министр был очень обеспокоен наступлением танков и настойчивой рекомендацией Рейно поберечь свои драгоценные самолеты на случай более мощного наступления немцев. У него не было времени на этих двух ученых. Однако Альер подозревал измену.

– Министр Дотри разрешил арендовать подходящую виллу, где вы можете разместить свой персонал и оборудование, – ответил он. – Временно, конечно. Как только обоснуетесь на месте, можете привозить свои семьи. Но сначала вода. Филиал Банка Франции, подвал которого мы собираемся использовать, находится здесь, на Рю Грегуар де Тур, – он указала ручкой на карту Клермон-Ферран. – Управляющий – месье Бойе. Вы должны обозначить воду как Продукт Z. Бойе понятия не имеет о том, что это на самом деле.

– Я беру свою собаку, – вдруг сказал Коварски. – Борзую. Он горло порвет любому немцу, который приблизится к грузовику. Вы любите собак, Моро?

– Если ты его вымоешь.

– А вы, Жолио? – Коварски повернулся к нему. – Что вы будете делать, пока мы с риском для жизни будем пробираться по сельским дорогам?

– Я буду упаковывать лабораторные приборы, – ответил Жолио. – Выбирать, что оставить, а что отправить.

– Циклотрон?

– Это невозможно.

Коварски смачно выругался. Он любил циклотрон Жолио так же, как кто-то любит женщин или машины.

– Вы и месье Моро большую часть пути проделаете сегодня вечером, – взгляд карих глаз Альера был сосредоточен на лице русского. – Будете подменять друг друга за рулем. Жоффрой и Мелез, – он кивком указал на вооруженных охранников – поедут в кузове грузовика вместе с канистрами с водой. У них есть приказ убивать каждого, кто попытается украсть их. Если врагов будет больше, они уничтожат канистры.

– У меня тоже будет персональная защита? – спросил фон Галбан банкира.

– Насчет этого существует небольшое разногласие.

– Я сказал лейтенанту Альеру, что не могу нести ответственность за вредное воздействие радиации, – сказал Жолио мягко. – Ты знаешь, Ганс, что мы, работающие с ураном каждый день, – уже мертвецы, но эту цену мы платим во имя науки. Но можем ли мы просить невинных солдат, таких, как эти, – театральным жестом он указал на Жоффроя и Мелеза, – разделить нашу участь? Провести ночь по соседству с ядомв замкнутом пространстве? Взять на себя ответственность уничтожить его, и как, ради бога, они будут это делать без смертельного ущерба для своего здоровья, в случае захвата нацистами? Я не хочу пачкать кровью свои руки. И не хочу взваливать это бремя на тебя, Ганс. И это все, что я сказал лейтенанту.

Он был искренен, несмотря на жесты и возвышенность слов, и он хотел, чтобы бедный Ганс смог увидеть за искусственностью его речи желание защитить его. Желание полного доверия. Ради Ганса и его права ехать одному на юг, делать все, что он считает нужным с ураном, Жолио был готов на все. Он не мог бы оказать фон Галбану большего доверия, даже если бы вверил его заботам своего сына, позволил бы ему отправить Пьера одного на корабле из Марселя. Он хотел, чтобы фон Галбан знал это, сегодня, стоя в окружении незнакомых людей. На случай, если, как сказал Коварски, никто из них не вернется назад.

– Сколько урана нужно перевезти? – спросил банкир.

Они уставились на него в удивлении, думая, что он знает.

– Четыреста килограммов. Мы приобрели его около шести месяцев назад в Америке.

– Не природныйуран?

– Металл, – поправил фон Галбан. – Это относительно новый процесс – производство высокоплотной формы, что означает, что нейтроны перемещаются по меньшей траектории.

– А они перемещаются?

– По цепной реакции, – Жолио смотрел на фон Галбана, а не на банкира. – Тебе понадобится еще один грузовик. Альер достанет.

– Конечно, – банкир взял свой портфель и вынул оттуда конверт. – Министр согласился, чтобы вы отвезли этот опасный металл один, герр фон Галбан, потому что на этом настоял le prefesseur [81]81
  Профессор (фр.).


[Закрыть]Жолио-Кюри. Но мы оставляем за собой право, vous-voyez [82]82
  Вы видите (фр.).


[Закрыть], руководить вашими перемещениями. Прочитайте то, что находится внутри конверта, и затем сожгите его. Никто, кроме вас, не должен видеть этих инструкций.

Фон Галбан пристукнул каблуками и кивнул головой – на манер австрийского аристократа – и слишком поздно понял, что он вполне мог крикнуть «Хайль, Гитлер!».

– Ганс, – сказал Жолио несколько минут спустя, когда фон Галбан уже собирался уходить: собрать вещи, поцеловать жену на прощание, прочитать и сжечь министерское письмо, – неважно, что говорят люди Дотри, у тебя только одна миссия. Спрячь его где-нибудь в безопасном месте, где никто не сможет его украсть и он никому не сможет навредить. И не говори мне, где он, пока война не закончится.

Жолио засиделся в лаборатории до темноты, боясь, что когда он выйдет из Коллеж де Франс, его ноги сами понесут его сквозь сумрак в отель «Крийон». Он не хотел искать Нелл и услышать ее отказ, он не хотел узнать, что ее там уже нет.

Он взял табуретку и установил ее в дверном проеме комнаты, в которой находился его циклотрон – огромная машина, первая в Восточной Европе, От своих друзей из Германии он знал, что нацистское правительство хотело достать такой. Они вторглись во Францию, чтобы заполучить его. Он генерировал потоки дейтронов мощностью до семи мегаэлектронвольт – мощность, которую превышала только машина из Беркли, где Лоуренс изобрел циклотрон. Ученый по фамилии Пакстон – коллега Лоуренса – приезжал во Францию, чтобы помочь Жолио соорудить излучатель. Магнит был изготовлен в Швейцарии на заводе «Оерликон». Это была выдающаяся машина, достойная нобелевского лауреата и его жены. Жолио ненавидел мысль о том, что его разберут на части и отправят куда-нибудь в Далем или Берлин.

– И какую проблему ты решал, гуляя всю ночь? – вдруг раздался голос за его спиной.

Он обернулся, увидел ее бледное лицо, расплывчатое в приглушенном свете: тяжелую копну ее черных волос, ее немигающий взгляд. Во время эксперимента Ирен могла смотреть, не моргая, очень долго: его жена могла убедить в существовании любой природной аномалии и тут же выдать теорию ее существования. Он не мог даже сказать, понимает ли она, что такое любовь.

– Я думал, как защитить от нацистов самое важное.

– Твой циклотрон?

Он покачал головой:

– Тебя. Элен. Пьера.

– Но разве люди так уж критически важны, Фред? Одиночки по сравнению с массами?

У нее получился научный каламбур – критическая масса. Когда-то его забавляли подобные вещи, ему нравилось подмечать ее наблюдательность. Но сегодня вечером он чувствовал себя слишком уставшим и одиноким, чтобы искать спасения в чем-то интеллектуальном.

– Мы все умираем, – продолжила она резонно. – Только наши открытия переживут нас. Наука будет жить, после того как убьет нас всех.

Ирен была больна гораздо больше, чем он сам, ее анемия и хронический туберкулез были постоянными причинами для беспокойства, она соблюдала строгую диету, и ее физическая активность была ограничена. Это была Ирен, которая считала изучение смерти более полезным, чем изучение любви.

– И каково твое заключение? – сказала она резко. – После долгих прогулок в ночи?

– Вопрос состоит в том, оставаться или уехать, Ирен, – сказал он просто. – Остаться означает столкнуться с последствиями жизни под немецким правлением в надежде, что Франция выживет, или уехать. И предложить наши способности другим.

– Я никогда не уеду из Франции. Я не хочу быть похороненной в чужой земле.

Она отвернулась и пошла к двери. Решительная и непоколебимая, как смерть, которая уже держала ее за руку.

– Где дети? – спросил он ей вслед.

– В Арквесте. С Татин. Пока все не прояснится… здесь.

Татин была их няня. Он вспомнил маленькие лица своих детей, Элен и Пьера, с букетами блестящих желтых лютиков.

– Это мудро, – сказал он.

Она обернулась и посмотрела на него еще раз.

– Графиня Луденн в Париже, – сказала она. – Ты знал?

Глава двадцать пятая

Когда Спатц позвонил в дверь, фон Галбан собирался: несколько свежевыстиранных рубашек, аскотский галстук, на всякий официальный случай, два костюма и лабораторный халат, который он всегда надевал во время работы. Он бросил в оставшуюся у него после окончания швейцарской школы-пансиона сумку «Природа, отчеты»(из Академии наук) и последний выпуск «Физического журнала», в котором была и его небольшая статья – «Mise en evidence d'une reaction nucleaire en chaine au sien d'une masse uranifere» [83]83
  Об особенностях ядерной реакции в цепочке атомов урана (фр.).


[Закрыть]– в соавторстве с Коварски и Жолио. Но на самом деле он не об этом. Его жена стояла в дверях, глядя на него изучающе. Он чувствовал себя, как ночной вор.

– Ты возьмешь саксофон? – спросила Анник.

«Это был символ всего легкомысленного и обычного, что могло бы быть уничтожено войной, – подумал фон Галбан, – блестящий медный инструмент, который он очень любил. В часы досуга, когда дети спали, он играл на нем, наполняя лестничную клетку причудливыми мелодиями. Он был слишком чопорным, чтобы играть джаз, слишком старомодным и формальным, человек методов и классификаций, немецкая эмоциональность, всегда собранный, с поднятой головой, поэт жесткой формы. Почему он вообще занялся музыкой, почему она рассказывала ему о том, чего с ним никогда не произойдет?» Ответ крылся в его крови. Не австрийской, не европейской, а той, что была гораздо старше. Эта кровь напоминала ему о солнце пустыни, бурном восточном базаре, торговцах верблюдами, женских бедрах, плавно двигающихся в свете масляных ламп. Его еврейская кровь играла в нем в часы его импровизаций.

– Там, куда я еду, саксофон не понадобится, – ответил он.

– А куда ты едешь?

Он бросил в сумку пакет с нижним бельем.

– Я расторгла наш договор аренды сегодня утром, – сказала Анник торжествующе. – Я уведомила мадам Жанн. Мы уедем прежде, чем эти чертовы немцы уничтожат Париж, прежде, чем начнут падать бомбы. Слава богу, мои родители могут позаботиться обо мне, тогда как мой муж полуариец отказывается это делать.

– Анник…

Но она отвернулась от него и вышла из комнаты. В тишине раздался тревожный звук дверного звонка, где-то засмеялась дочь.

Он присел на край кровати. У него не было ответов на вопросы жены, он не знал, сколько пробудет там и когда вернется. Не мог посоветовать ей, как поступить: остаться ли в Париже? Бежать ли в Понтуаз? Если бы не Жолио, не Министерство вооруженных сил, не уран, ждавший перевозки через море, – он бы собрал свою семью и отправился бы в Англию или Америку на любом маленьком самолете: куда-нибудь, куда немцы еще не добрались. Он не мог сказать этого Анник: у него не было самолета, и он должен был подчиняться Жолио. Ни единой возможности. У него была приличная зарплата в лаборатории, но ее едва хватало на то, чтобы одевать Анник в том стиле, который парижанка считала для себя пристойным. Он аккуратно вел ежемесячные счета, редко позволял себе излишества, но они всегда были в долгах. Ни одного запаса, ни одного резерва, ни одного свободного места на последних кораблях, уходящих из французских портов.

– Ганс, – произнесла она вдруг, стоя в дверном проходе.

Он поднял глаза и увидел ее раздувающиеся от гнева ноздри, она была в такой ярости, что ей было даже сложно дышать.

– К тебе посетители.

– Кто?

– Тот немец с нашей свадьбы. Может быть, он хочет завербовать тебя. И такаяженщина…

Он подумал о кузене. Может, какое-то сообщение от Жолио. Он быстро встал, слишком быстро для Анник, которая презрительно фыркнула. Но рядом со Спатцем в гостиной стояла не графиня Луденн.

– Бог мой, – сказал он удивленно, уставившись на Мемфис: дорожный костюм из вышитого шелка, перчатки из страусиной кожи, туфли из кожи змеи. Она выглядела великолепно, как богиня, спустившаяся с горы в их скромное жилище – убогую обстановку из хромированных трубок и черной кожи. Она улыбнулась, и все его мысли были о той ночи, когда он увидел ее в «Фоли-Бержер»: танцующую с обнаженной грудью и поясом из бананов вокруг талии.

– Добрый вечер, фон Галбан, – произнес стоявший рядом с ней Спатц. – Прости меня за то, что напугал твою прекрасную жену. Ты собираешься уезжать, я вижу? По работе?

– Что-то в этом роде.

– И куда ты едешь?

«Ты проедешь прямо в Марсель по западной дороге через Тур, как только окажешься к югу от Оверна повернешь на восток, а в Марселе немедленно сядешь на миноносец «Фудроянт» под командованием капитана Бедойе. Отдашь свой груз капитану и немедленно возвращайся в Париж…»

Он сжег письмо из министерства, как ему и было приказано.

– Я не могу сказать тебе, Спатц.

– Ах. А вы,  ma belle [84]84
  Моя дорогая (фр.).


[Закрыть]?

Яркая светлая шевелюра и блестящие птичьи глаза теперь были направлены на Анник.

– Вы едете с ним?

– Моя жена уже обещала своим родителям, – сказал фон Галбан жестко.

– Понятно.

Спатц с мгновение рассматривал Ганса, как обычно четко отслеживая подводные течения и то, чего не было сказано.

– Времени мало, дружище, я не буду злоупотреблять твоей добротой и терять его. У меня есть предложение – для тебя и твоей жены, я должен сказать…

Анник громко вдохнула.

– Для меня? Вы и меня хотите завербовать? Ну, это уже слишком!

– Я совсем позабыл о вежливости, – с сожалением сказал немец. – Мадмуазель Мемфис Джонс – Анник фон Галбан. Доктор фон Галбан.

Мемфис элегантно театральным жестом отставила назад ногу, и фон Галбан проговорил быстро:

– Конечно. Очень приятно. Большая честь…

Анник тактично кивнула.

– Мадмуазель Джонс должна уехать из Парижа, – продолжил Спатц. – У нее, как и у вас, мадам фон Галбан, совершенно нет желания развлекать немцев. Необходимо, чтобы она добралась до Марселя как можно скорее. И я подумал о тебе, мой дорогой.

Фон Галбан нахмурился.

– У мадмуазель Джонс есть машина, но нет водителя. Она никогда не училась вождению. Кстати, бензина у нее тоже нет. Конечно, для того, кто путешествует по государственнымделам… Ты, как я полагаю, направляешься на юг?

– Как ты узнал?

– Моя кузина рассказала мне, что Жолио перевозит лабораторию, – ответил Спатц равнодушно. – Никому из вас нет смысла ехать на север или на восток…

– Поэтому ты решил, что на юг.

Спатц улыбнулся.

– Когда ты поедешь сегодня вечером, ты не возьмешь с собой мадмуазель Джонс?

Вопрос был настолько неожиданным, что фон Галбан поперхнулся. Открыв рот, он уставился на своего друга.

– Ее компания может оказаться полезной, – мягко сказал Спатц. – Вернее, ее машина. Твой официальный автомобиль – ты ведь едешь один, я прав? – привлечет ненужное внимание. Но если ты поедешь на юг на машине мадмуазель Джонс… в качестве сопровождающего лица знаменитой певицы… никто не будет задавать тебе вопросов. Ты намерен развлечься в подходящей компании, зачем еще ехать в Марсель в это время года?

Анник издала нетерпеливый звук, наполовину отвращения, наполовину ревности.

– Решительно, это слишком! Я никогда не участвовала в твоих гулянках,  mon cher [85]85
  Мой дорогой (фр.).


[Закрыть], в тех местах на Монмартре, где ты бываешь, но если ты собираешься ехать с этой девицей, если ты подкупил этого человека, чтобы обмануть меня в моем собственном доме…

Фон Галбан бросился к ней: взгляд его карих глаз в отчаянии умолял ее, но Спатц опередил его. Со своей природной грацией он сунул руку в карман пиджака и достал пачку таких банкнот, каких фон Галбан никогда не видел, и предложил деньги Анник, как если бы он был паж, а она – королева.

– Я знаю, что такая семья, как ваша, где маленькие дети, а отца отсылают по делам, которые слишком опасны для того, чтобы говорить о них вслух, может оказаться в большом затруднении. Как знать, вдруг все банки закроются? Вдруг окажется слишком поздно покидать Париж? Пожалуйста, мадам фон Галбан. Примите это скромное выражение моего уважения, – у него хватило смелости погладить ее по плечу, – ради ваших девочек.

Фон Галбан видел, как она попыталась посчитать сумму в толстой пачке, понимал, что она прикидывала в уме возможности, которые могут дать ей эти деньги и какие ужасы ждут ее, если их не будет. Потом ее рука, подобно атаке змеи, резко выхватила банкноты из руки Спатца.

– Ради девочек, – сказала она натянуто. И ушла в спальню к детям.

Втроем они стояли в тишине, пока дверь за ней не захлопнулась.

Фон Галбан понял, что вспотел, его сердце учащенно билось. Он ни на что не соглашался, но все уже случилось! Он брал с собой эту незнакомую женщину – этот объект мужских желаний, эту сирену – с собой в Марсель сегодня ночью. Он должен был вести ее машину. Он должен был вступить в тайный сговор и обмануть министра вооруженных сил, Рауля Дотри, и спустить под откос свой официальный автомобиль где-нибудь за пределами Парижа. Ничего не было сказано, но все уже было решено. Он услышал свой собственный голос, как он начал составлять план, почувствовал головокружительную силу обмана, работу системы, которая загонит его в ловушку, вряд ли дав ему шанс.

– Машина… она где? – услышал он свой собственный вопрос.

– На Рю де Труа Фрер, – это была первая фраза, которую произнесла Мемфис Джонс. Ее хриплый голос завораживал, шелест акцента, напоминал о сигаретном дыме и пении.

– Встретимся на вокзале Монпарнас, – сказал он Спатцу. – В полночь. Для меня будет редким удовольствием сопровождать твою подругу на юг.

БРИТАНСКАЯ ОПЕРАТИВНОСТЬ.
Четверг, 16 мая 1940 г. – Вторник, 18 июня 1940 г.

Глава двадцать шестая

Медок, где Нелл жила большую часть последнего десятилетия, находился к северу от Бордо. Это песчаный, продуваемый всеми ветрами участок земли, на западе граничащий с лесами Ланд, а на востоке – с рекой Жиронд. Вдали за полосой хвойных лесов и лентами дюн виднелся Атлантический океан. Главная дорога, прямая и узкая, проходила через обедневшие маленькие деревушки и вела к морскому порту Ле-Вердон-сюр-Мер. Это было место, полное тихих пляжей и соленых лагун, одиноких птиц на диком побережье, мест для кэмпинга, которые заполнялись летом и пустовали все остальное время. Ходили слухи о появлявшихся здесь контрабандистах, о пересечениях Ла-Манша при свете луны, о том, как люди выживают, борясь со штормами и занимаясь рыбной ловлей. Самая легендарная земля в истории виноделия Франции лежала на юге Медока, там, где имения Марго, Лафит, Латур и Мутон-Ротшильд производили свое знаменитое вино. Но имение Луденн находилось строго на севере, почти вплотную примыкая к Жиронд, и качество производимых там вин было удостоено лишь базового апелласьона [86]86
  Апелласьон – название участка земли, где производится то или иное вино определенного качества.


[Закрыть]Медок. Эти вина называли cru bourgeois [87]87
  «Крю буржуа» – подкатегория «гран крю», категории, означающей высшее качество почв и виноградной лозы.


[Закрыть]– вина среднего класса – и их качество из-за земли, на которой они производились, никогда не поднималось выше.

Муж Нелл, Бертран, который унаследовал замок с прекрасными стенами розового цвета и сорока восемью гектарами виноградников, не любил Луденн. Он был слишком захудалый, слишком далекий и в нем напрочь отсутствовал всякий шик. По соседству находились поля, нашпигованные оставшимися со времен войны снарядами, когда Ле Вердон использовался для высадки американских десантников и постоянно обстреливался немцами. Речные доки прогнили и провисли. Он пытался продать поместье, пока не приехала Нелл со свежими идеями и энтузиазмом после замужества. Это место напоминало ей о болотистой местности, где она выросла, с заливными пастбищами и чайками. Она сразу же поняла, что Бертран ненавидит его и что это место может стать поводом для ссоры между ними. Нелл была непримирима: она остается со своими разношерстными работниками и виноградниками, кишевшими филлоксерой. Когда Бертран дарил ей драгоценности, она продавала их и вкладывала деньги в виноградник. В теплицах рядом с замком она скрещивала старые французские сорта и выносливые американские саженцы. Она научилась удобрять почву виноградников медным купоросом. Она провела электричество, восстановила полуразрушенные винный склад и бродильню – постройки, где производилось вино. И установила настоящую английскую ванную в доме. Бертран, любивший Париж, джин и «Век Джаза» даже после Великой депрессии не считал подобные вещи неуместными, дарил украшения другим женщинам и все реже приходил домой. Но для Нелл Луденн стал королевством. Он разливал по бутылкам одиночество класса «гран крю» [88]88
  «Гран крю» – вина высшей категории.


[Закрыть].

Она уже тосковала по нему, когда громыхающий грузовик вез ее по окраинам Бордо. Они ехали уже шестнадцать часов и покрыли расстояние более четырехсот миль из Парижа через Шартр, Тур и наконец Пуатье, и дальше в Ангулем. Максимальная скорость грузовика была около тридцати миль в час. В темноте ночи Нелл и ее водитель, Анри, наткнулись на нескольких беженцев и не видели ни одного намека на присутствие немцев. Как будто здесь почти не было войны. Только Анри постоянно боялся, что кончится бензин. Он запасал бензин в жестяных канистрах задолго до поездки и не понимал, почему Нелл настаивала на том, чтобы ехать окраинами. По шоссе было бы быстрее, дорога там лучше и ровнее. Он вел грузовик в состоянии крайней тревоги, большую часть ночи постоянно переводя взгляд со счетчика топлива на быстро пустевшие канистры.

Нелл подумала, что у Жолио-Кюри был доступ к бензину через Министерство вооруженных сил. Но она не хотела спрашивать его об этом. Она была зла на Рикки – он потревожил ее одиночество, и этого она не могла ему простить. Когда она вызвала его из прошлого, в тот день на бульваре Сен-Мишель, это была ее прихоть: проверка ее власти над ним. Она сделала это, потому что ее попросил Спатц. Она думала приручить Рикки и снова бросить его, как раньше, и рассказать Спатцу все, что тому было нужно. В отличие от Рикки и Бернарда, немец ничего ей не обещал, никогда не просил ее о верности, он предавал ее с той же частотой, с какой она предавала его. Она понимала Спатца: он был энергичным и одиноким, как и она.

Она никогда не понимала Рикки. Ее желание владеть им и иметь над ним власть – обладать жгучим взглядом его глаз, огнем его прикосновений – было, как рана, которую она постоянно бередила. Он отдал ей стеклянные емкости с водой. Второй шанс на отношения, обещание. Она не стала просить его о топливе.

– Мадам графиня не хотела бы остановиться и выпить кофе? – Жан-Люк заглянул в пространство между двумя передними сиденьями, почти уперевшись подбородком в колени, на его плече мирно спала горничная Нелл. Нелл оставила свою прекрасную машину Спатцу и теперь везла пожилого шофера домой. Жан-Люк был слишком стар, чтобы идти на фронт, слишком стар, чтобы искать другую работу, и она хотела, чтобы он находился в безопасности. Но для поездки на юг на двух автомобилях бензина было недостаточно, поэтому надобность во втором шофере отпала. Немцы заберут все, что на колесах, даже велосипеды, когда войдут в Париж. Пусть лучше Спатц поедет на ее любимом автомобиле с двумя сиденьями.

– Я бы убила за чашку кофе, – ответила она. – Но нам нужно как можно быстрее попасть домой. Так ведь, Анри?

Старик только пробурчал. Слова, как и бензин, лучше было не тратить зря.

Они ехали по окраине Бордо, томившемся под весенним солнцем и соленым ветром с моря. Они ехали все время на север по каменистым возвышенностям Марго, пересекая реки Пойяка и холмистое плато Сен-Эстеф, и, когда они повернули к Жиронд, сердце Нелл учащенно забилось. Неважно, что осенний урожай был худшим из всех, что она помнила, что у нее не было никакой надежды улучшить качество вин, потому что все рабочие ушли на фронт. Она была дома.

Однако она с удивлением обнаружила, что на посыпанной гравием подъездной аллее ее уже ожидает несколько машин.

Если говорить точно, то машин было три. Один грохочущий черный «даймлер» непонятно какой модели, аккуратный маленький спортивный автомобиль синего цвета и серебристый «Роллс-Ройс» с водителем в униформе.

Последний автомобиль принадлежал даме, возглавлявшей эту небольшую группу. Она была стройной и высокой, ее губы были строго поджаты, на руках – перчатки. Светловолосая, с ясным взглядом, в коротком приталенном пиджаке и бриджах для верховой езды, казалось, она намеревалась этим утром прокатиться верхом, а не ехать по раздолбанным дорогам на север к малознакомым людям. Эта женщина жила в пятидесяти милях от Мутон-Ротшильд, и у нее не было привычки менять свой распорядок дня ради кого бы то ни было. Она настолько не любила перемены, что даже не взяла фамилию своего мужа, барона Филиппа де Ротшильда, ее титул позволял это. Для своих друзей она и после свадьбы оставалась прежней виконтессой Элизабет де Шамбур.

На нескольких аристократических приемах во времена, когда Бертран относился к Луденну более серьезно, Нелл перекинулась с ней лишь парой слов. Элизабет де Шамбур де Ротшильд не принадлежала ее кругу. И поэтому Нелл рассердилась еще до того, как грузовик остановился, и сразу же начала напряженно думать, что от нее нужно виконтессе.

Рядом с группой находилось двое детей, может, четырех и шести лет, игравших на гравии вокруг высохшего фонтана, и девушка, которая, похоже, присматривала за ними. За виконтессой Элизабет стояло трое мужчин: темноволосые, элегантные, утонченные, похожи на иностранцев. Их взгляды следили за грузовиком, пока Анри вел его по разбитой подъездной аллее. Никто из троих не пошевелился, когда Жан-Люк выпрыгнул из кабины и придержал дверь для своей хозяйки.

Нелл не сразу вышла из грузовика, несмотря на то, что хозяйка поместья Мутон-Ротшильд продолжала ждать ее на полуденном солнцепеке. Вместо этого она сказала Анри:

– Отгони грузовик к винному складу. Я хочу, чтобы дубовые бочки поставили в помещение первого года, понятно? Кувшины с водой, которые мы привезли из Парижа, нужно поставить в погреб вниз. Подальше, хорошо? Загородите их ненужными бутылками с вином плохого качества, которые никто не возьмет. Comprends? [89]89
  Понимаешь? (фр.).


[Закрыть]

– Oui, – буркнул Анри.

Нелл вышла из кабины, и грузовик тут же тронулся и медленно, невыносимо медленно, поехал прочь, увозя свой секретный груз.

– Мадам виконтесса, – Нелл произносила слова по-французски с присущей ей грацией, хотя все ее тело болело от долгой поездки, и она мечтала о ванне. – Мои извинения. Мой дворецкий не должен был оставлять вас на улице.

– Так захотели дети, – равнодушно отрезала Элизабет де Шамбур. – На самом деле мы думали, что вас нет дома, и уже собирались уходить. Могу я представить вас своим друзьям? Графиня де Луденн – Джулиан де Кайпер, из Голландии.

Один из мужчин, самый старший, как показалось Нелл, протянул ей руку:

– Enchante [90]90
  Очень приятно (фр.).


[Закрыть].

– …и его двоюродные братья – Мойзес и Эли Лёвен.

Эти двое просто кивнули. Никто из них не подошел к ней.

– Мистер де Кайпер приехал со своей семьей. Он и Лёвены прибыли на корабле два дня тому назад в порт Ле-Вердон, сбежав из Амстердама от немецкой армии.

– Значит, им повезло, – сказала Нелл.

– Джулиан и Мойзес старинные друзья моего мужа, – неожиданно Элизабет де Шамбур перешла с французского на английский. – Я не могла не принять их, когда они объявились на пороге моего дома. Но я привезла их к вам, Нелл, потому что мне нужна ваша помощь. Не буду скрывать, я – на грани отчаяния.

– Понимаю, – Нелл изучала лицо виконтессы. – Они… евреи?

Виконтесса кивнула. Всем было известно, что она, в отличие от своего мужа, происходила из благородного французского рода и была христианкой.

– Банкиры самого высшего уровня. У барона большое количество сделок с ними.

Барон.Нелл почувствовала озноб – следствие бессонной ночи или, может быть, сила воспоминания: когда она видела его в последний раз, барон Филипп де Ротшильд гонял на «Бугатти» с предельной скоростью на гонках в Ле-Мане, руки на руле, на губах сардоническая улыбка. Он был совершенно бесшабашным, очаровательным интеллектуалом, любителем собак и женщин, который шагал по созданному им поместью в плаще рыцаря. Он был вторым сыном в семье известных английских банкиров, и Нелл однажды видела его мельком на скачках в Эскоте. Но она не была знакома с ним лично и не была вхожа в круг его приближенных. И хотя ей было безразлична Элизабет де Шамбур, она многое бы дала за возможность уделить Филиппу де Ротшильду пару часов. Ни один человек в этом мире – хоть через триста лет – не мог сравниться с бароном.

– Где сейчас ваш муж?

– В Париже. Он предложил свою помощь Рейно. Они не позволят ему уехать теперь, когда наступает немецкая армия… А ваш муж? Граф?

– На фронте, – Нелл ответила медленно. – Барон знает, что вы здесь? Препоручаете его друзей заботам малознакомого человека?

Взгляд Элизабет де Шамбур стал надменным, как будто ее обидел ответ Нелл, и она собиралась немедленно уехать на своем «Роллс-Ройсе», но затем она покачала головой.

– Он думает, что я оставлю их в Мутоне. А там моя дочь, она еще так молода! Если нацисты захватят Париж, они захватят и Мутон. Вы знаете, что они это сделают. Они забирают все, что принадлежит… евреям.