Текст книги "Клуб Алиби "

Автор книги: Франсин Мэтьюз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Глава тридцать шестая

Фон Галбан мчался через Авиньон, словно это был ад, и все демоны собрались в ревущих колесах его машины, он ехал по тихим улицам Сен-Реми, мимо Арля и вниз, вдоль Роны к болотам Камарг. Все поселки или одинокие беленые хижины, руины построек, принадлежавших еще римлянам, были скрыты светомаскировкой под чернильным небом Кот д'Азура.

Он знал, что там, в водах, бурливших внизу, под этой скалистой дорогой, могли оставаться немецкие военные корабли, немецкие подлодки. Он ехал с закрашенными фарами, от которых шел дьявольский синий свет, встречных машин не было, ни одного грузовика, ни даже велосипеда, и только когда на часах высветилось двадцать три минуты шестого утра, он увидел одиноко шагавшую по обочине женщину, которая погрозила кулаком вслед его мчавшемуся на Марсель автомобилю.

Мемфис закуталась в одну из своих вечерних накидок, первую, которая попалась ей под руку, просторную, из черного бархата. Сначала Ганс думал, что она спит, но, потом почувствовал, что она дрожит, ее челюсти плотно сжаты, а лицо неподвижно.

Краусс догнал ее в двенадцати футах от костра, и к тому времени, как фон Галбан забрал оружие у мертвого капрала, немца было уже не оттащить от тела Мемфис. Он уткнул ее лицом в землю и насиловал. Мемфис орала, как резаная, фон Галбан криками пытался отвлечь Краусса, но тот не обращал на него внимания. В конце концов, Ганс поднял револьвер и в упор выстрелил в основание его черепа.

Краусс всей тяжестью навалился на Мемфис, его пенис так и остался в ее теле. Фон Галбану стоило усилий оттащить его мускулистое тело от нее, его собственные руки отказывались работать, пальцы скользили по телу немца. Мемфис отползла в сторону, как подбитая птица, с усилием поднялась на ноги и, спотыкаясь, пошла в лес, словно боялась, что фон Галбан может и ее убить. Когда он подошел к ней, он не произнес ни слова. Он даже не пытался притронуться к ней.

Она свернулась калачиком. Ей казалось, что, обнимая свое тело, она снова почувствует себя хорошо, станет чьей-то любимой малышкой, а не будет просто куском мяса. Словно окаменев, они просидели в темноте ночи почти час, вокруг них пахло кровью.

– Марсель, – сказал он, когда в море показался остров, где находился замок-тюрьма Иф. – Там они нас не найдут.

Возможно, немецкие солдаты, взявшие их машину, были мертвы, но немецкая армия была где-то у них за спиной, и ни Мемфис, ни фон Галбан не чувствовали себя в безопасности.

– Выпусти меня из машины, – прошептала она. – Мне нужно выйти из этой машины.

Он думал об одной проблеме, пока был за рулем. Ее муж должен был находиться в гостинице «Англетер», но прошло столько времени, что фон Галбан подозревал, что он уже уехал в Северную Африку. С другой стороны у него был приказ найти «Фудроян» и передать уран капитану Бедойе. Но никакое поручение не казалось ему важнее той женщины, которая дрожала сейчас на заднем сиденье автомобиля.

– Думаю, вам нужен доктор.

Она с яростью затрясла головой.

– Со мной ничего страшного. Горячая ванна и чашка кофе вылечат меня.

– Мисс Джонс, – он замедлил ход и остановил машину на узком уступе над утесами; под ними, алое от первых лучей утреннего солнца, простиралось греко-романское поселение Массилия. – Будет лучше, если я найду вашего мужа, не так ли?

– К черту Рауля.

– Или мы позвоним Спатцу. Вы же хотели позвонить Спатцу.

– Его тоже к черту, – замерзшими пальцами она расстегнула воротник своей бархатной накидки. – Если у Германии такие планы на Францию, я в этом не участвую, ясно?

Он молча кивнул. Ее кожа, там, где ее было видно из-под накидки, сияла. Ее профиль был такой же античный и вечный, как и тот старый город, который лежал внизу, как профиль Клеопатры.

– Что вы хотите, чтобы я сделал?

– То, зачем вы приехали на юг, мистер, – ответила она. – У меня своя дорога.

Пока занимался рассвет, он молчал. Она перестала дрожать, но продолжала лежать, свернувшись калачиком и укутавшись в свою бархатную накидку. В конце концов она посмотрит на него, осознает все, что произошло, что он стал свидетелем ее изнасилования и убил ее обидчика, он, кто не испытывал подобной жестокости, спокойно застрелил человека насмерть. Со временем она поймет, что он тоже был напуган до смерти.

Мемфис спросила:

– Что у вас в том чемодане, про который вы сказали, что он мой?

– Четыреста килограммов урана, замурованного в свинце.

Она отвернулась. Мемфис была слишком усталой, ей было больно, да к тому же она и понятия не имела, что такое уран.

– Они убили бы нас обоих, если бы узнали, что мы везем, – сказал он. – Это стоит этой чертовой войны, мисс Джонс.

Она поднесла руку ко рту и принялась грызть ногти.

Он смотрел в сторону, на море.

– Я бы ни за что не спас бы его без вас. Я бы не добрался до Марселя живым. Но если бы я мог освободить вас от этого ужаса, мисс Джонс, смерть или бесчестие были бы ничем по сравнению с этим.

На деньги Спатца она получила ванну и кофе в отеле, который был, конечно, не «Англетер», а местечко потише, на Рю де Оливье. Фон Галбан подошел к стойке регистрации с беззаботной уверенностью человека, который убил врага в ближнем бою, агент и представитель знаменитости, укутанной в черный бархат, не обращая внимания на комментарии из-за стойки по поводу его испачканной кровью одежды.

– Мисс Джонс желает сесть на корабль до Северной Африки. Но она хочет отдохнуть перед путешествием. Два номера, пожалуйста.

В итоге вид багажа и дорогого авто у входа убедили управляющего отеля найти для Мемфис свободный номер. Фон Галбану они выделили номер на первом этаже, который обычно резервировался для слуг.

– Есть корабли в порту? – спросил он.

Маленькие черные глазки служащего скользнули по нему, отмечая предательский акцент, и пожал плечами:

– Французскийфлот, месье, снялся с якоря три дня назад. Но вашиподлодки все еще в водах Ла-Манша.

«Не мои подлодки», – хотел он сказать, но у него уже не было сил на объяснения. Он не был немцем, но чувствовал себя соучастником. Он стоял рядом и смотрел, как насилуют женщину.

Мемфис проспала девять часов. Она заказала обед в номер. Фон Галбан провел это время, прогуливаясь по докам в тщетных поисках «Фудрояна» и думая, что же ему теперь делать. Он не мог сидеть и ждать, пока придут немцы, и не мог вернуться в Париж с этим опасным грузом. Его пугала даже мысль о том, чтобы сесть в Марселе на корабль и навсегда потерять свою семью.

Перед сном он получил записку от Мемфис, которая просила его зайти.

– Что вы собираетесь делать с этим чемоданом? – спросила она. Она была одета в шелк и сидела на диване. – Вы не можете вернуть его обратно в Париж.

– Может быть, я выброшу его в море.

– Я еду в Касабланку. Месье Этьенн, что сидит за стойкой администратора, сам купил мне билет, в четыре раза дороже. Это сделка военного времени. Думаю, он боитсявашего акцента.

– Вы сообразительная, мисс Джонс. Знаете, как выжить.

Она посмотрела на него.

– Я должна была умереть. Мы оба это знаем. Я так и не сказала вам спасибо. Так и не сказала, так что говорю это сейчас: едем со мной.

– В Касабланку?

– Вы можете взять и свой чемодан. Отвезти его куда следует.

– Мисс Джонс…

– Я не жду ответа сегодня. Но нам нужно как можно быстрее заплатить тому человеку, если нам нужен билет, понимаете?

Он подумал об Анник и своих дочерях. О Жолио-Кюри той последней ночью в лаборатории: «Спрячь его где-нибудь в надежном месте, где никто не сможет украсть его и где он никому не сможет повредить».

– Спасибо, – сказал он ей. – Я подумаю, что нам делать.

Глава тридцать седьмая

Лицо агента корабельной компании за последние несколько дней еще больше похудело и выглядело более усталым, и Херст заранее знал, что скажет в ответ.

– Нет кораблей? – спрашивал он.

– Non et non et non [103]103
  Нет и нет, и нет (фр.).


[Закрыть], – отвечал тот. – Вы же не идиот, мистер американец. Откуда будут корабли в Бордо, если все европейские суда в Данкирке? Уже пять дней как маленькие рыболовные лодки и частные суда курсируют туда-сюда между Англией и Францией, но на берегу еще остаются сотни тысяч людей. Все они французы, их оставили здесь, потому что, кто бы сомневался, судами управляют англичане, и в первую очередь они вывозят своих. Это так по-английски, да? Развязывают эту войну с немцами, а потом бегут…

Он на секунду остановился, выражение его лица изменилось.

– Bonjour [104]104
  Добрый день (фр.).


[Закрыть], мадам графиня.

Для поездки в Бордо Нелл надела один из своих приталенных парижских костюмов и шляпу, поля которой ниспадали, словно пальмовый лист. Это была не та женщина, которую Херст видел шагавшей по своим виноградникам на прошлой неделе, останавливающейся поболтать с посольскими детишками или странными голландскими беженцами, парируя предположения Мимс Тарноу ироничным движением бровей. Мимс была уверена, что ее пригласят в замок на чай или, может быть, позволят принять настоящую ванну, но Нелл так же была уверена, что не сделает этого.

– Bonjour, месье Вантен, – оживленно произнесла она. – Я, как видите, не сбежала.

– Конечно, графиня. Я не вас имел в виду…

– Может быть, вы будете столь любезны и отправите телеграмму в Лондон или Нью-Йорк о тех трансатлантических судах, которые ожидаются здесь через несколько недель? Мы через час проверим, узнали ли вы что-нибудь, хорошо?

– Oui, с'est bien [105]105
  Да, хорошо (фр.).


[Закрыть], – ответил он, его лицо горело. – Мадам, меня так огорчила новость о пленении графа. Мы все очень сожалеем…

– Спасибо, месье.

Она произнесла эти слова уверенно, но когда они вышли из маленького кабинета, Херст заметил, что губы ее сжались.

– Вы останетесь здесь? – спросил он, когда они шли к набережной. – Даже если скоро всему здесь придет конец?

– Куда мне еще ехать? Луденн – мой дом.

– Я думал, ваша семья в Англии.

Она пожала плечами.

– Они не в большей безопасности, чем мы здесь. И я никогда не уеду, не узнав ничего о Бертране и Роже.

– Вашем муже и…

– Внуке Анри. Анри присматривает за всем виноградником, но живет он только ради Роже. Я чувствую себя такой виноватой, – ее лицо перекосила гримаса внезапной, острой боли. – Мальчику всего девятнадцать. Он присоединился к армии Бертрана сразу, как только началась война. Бог знает, что могло случиться с ним в руках этих людей. Мы даже не знаем, убит ли он или…

Они дошли до городской набережной, шумной и торговой, с выстроившимися вдоль нее красивыми городскими домами. Река в этом месте была настолько узкой, что казалось, до противоположного берега можно добросить камнем, спокойный водный поток, совершенно не похожий на широкую, стремительную и глубокую реку, каким был Жиронд на севере.

– Я кое-чем обязана Анри, – продолжила она. – Он много лет присматривал за Луденном, даже когда Бертран… он для меня не просто наемный рабочий. Он и Роже моя семья.

Херсту показалось, что ее больше заботит maitre de chai [106]106
  Управляющем виноградником (фр.).


[Закрыть], чем муж. Нелл выросла в крупном поместье, где отношения между землевладельцем и наемными рабочими были вечными и крепкими. Она видела себя в центре этой группы людей, которые провели в Луденне всю свою жизнь. Нелл несла ответственность. Она не могла сбежать.

– Для вас все по-другому, – сказала она. – Это не ваша война. Вы должны ехать домой как можно скорее.

– Именно это я и сказал Салли Кинг, – сказал он, глядя на реку. – Но она хотела остаться. Как и я, она знала, что ее дом здесь. Я не должен был…

Он опустил слова «вмешиваться в ее жизнь». Он рассказал Нелл о «Клотильде»: об ударе торпед, об объятой пламенем палубе. Он представлял как Салли тонет в волнах…

– Вы вините себя, – заключила Нелл.

– Конечно, я виню себя!

– У нее была необычная внешность. Я часто видела ее фотографии в журналах.

– Салли была не просто девушкой с хорошеньким личиком.

– Вы были в нее влюблены?

Он нервно засмеялся.

– Я ни разу не позволил себе задать этот вопрос. Не было времени, да и это казалось эгоистичным во время немецкого вторжения.

– Но когда весь мир на краю гибели, – настаивала она, – самое главное – правда. Ответьте на мой вопрос, Джо. Просто для себя. Даже если она умерла.

Он уловил страсть в ее голосе и удивился. Было ли это из-за Бертрана? Или из-за кого-то еще?

– Слышите, – сказала она, вдруг взяв его за руку, – на той рыбацкой лодке. В конце набережной. Они просят о помощи.

– Должно быть, из Данкирка. У них носилки на борту. Но почему они привезли беженцев сюда? Они должны везти их в Англию.

– Может быть, они французы, – сказала Нелл и побежала.

Херст побежал за ней. Он знал, что она подумала о муже или, может быть, о Роже, надеясь, что сообщения лгут, что армия не сдалась и что их отвезли на берег, как и многих других. У него защемило сердце из-за того, как она боролась за надежду, когда та, казалось, уже умерла. И тут он остановился.

Рыбаки несли носилки: на них была худощавая фигура в промокшем платье, глаза закрыты, лицо бледное, как смерть.

– Салли, – прошептал он.

Прежде, чем в переполненном коридоре госпиталя Бордо появился доктор, прошло три часа, но Нелл настояла на том, чтобы ждать вместе с Херстом. Нелл заставила рыбаков все рассказать, как они спускали на берег остальных пострадавших, подобранных в последнем плавании у берегов Бретани: взвод заблудившихся французских солдат, которых немцы загнали далеко на юг Данкирка и троих людей, которых выбросило на берег в разных районах. Одной из них была Салли. В сумерках течение Ла-Манша отнесло ее на юг и выбросило на берег где-то в районе Кот д'Альбатр в Нормандии, где она ударилась о скалы.

Солнечным воскресным утром ее нашел мальчик, который отправился искать солдат на берегу, она, словно мертвая, лежала, уткнувшись лицом в прохладный песок, омываемая холодным весенним прибоем. Херст слушал историю, которую рассказывал рыбак с тяжелым акцентом жителя Медока, и представлял себе девушку в морге, как волосы каскадом рассыпаются по ее тонкой шее и лебединый изгиб лопаток под тонким хлопковым платьем.

Она не умерла. Однако она находилась без сознания с того времени, как ее привезли в деревню Фекамп четыре дня назад. Это все из-за скал, сказал рыболов, из-за известняковых утесов на побережье. Это также объясняет и то, что ее рука сломана.

Ее левая рука, распухшая и покрытая синяками, была неестественно изогнута, словно она пыталась дотянуться и уцепиться или оттолкнуться от скал, и за это они ее сбросили. На ее лице и ногах тоже были раны и кровь. Долгое пребывание в холодной морской воде вызвало воспаление легких, и ее лихорадило, дыхание было хриплым и болезненным. Херст хотел посидеть рядом с ней, но, видя, как под дрожащими от мучающих ее кошмаров веками дико вращаются ее глаза, он вставал и шагал, пропихивая свое длинное худощавое тело через толпу ожидающих раненых.

– Вам нужно найти Ноакса, – быстро сказал ему Нелл. – Он должен связаться с ее семьей. Сообщить им, что она жива. Они, наверное, слышали о «Клотильде». Они будут наводить справки.

Теперь он знал, что ему нужно делать, к тому же это помогло ему занять еще час времени. Когда он вернулся из американского консульства, Салли еще не пришла в себя. И он шагал взад-вперед, борясь с желанием позвать доктора.

То рыболовецкое судно встало на рейде на севере, у берегов Дьеппа, чтобы забрать группу отчаявшихся солдат, экипаж транспортной колонны, который бросил машины и припасы, оставив себе только оружие и ящик вина для моральной поддержки. Их путь на берег лежал через Фекамп, где они узнали, что в больнице находится женщина в критическом положении. Немецкая армия была уже рядом с Дьеппом, так что рыбаки решили забрать и Салли.

– Состояние тяжелое, – сказал им доктор. – Плюс пневмония. Мы зафиксируем руку. Но вряд ли мы сможем сделать что-либо еще.

– Она будет жить? – спросил Херст.

– Послушайте, месье, – сказал доктор резко, – Я перестал брать на себя роль Бога с тех пор, как пришли немцы.

Глава тридцать восьмая

Спатц был зол, шагая по берегу Марселя в поисках Мемфис и фон Галбана, но не подавал вида. Никакого раздражения в гениальной улыбке «воробья», открытый и обаятельный взгляд.

Он считал себя знатоком человеческих характеров, но в последние несколько дней проницательность его сильно подвела. Нелл соблазнила Жолио-Кюри, но отказалась предать его, и когда Спатц напомнил ей, что ему нужна информация, если он собирается продаться англичанам, она сказала, что их старый друг, Сумасшедший Джек, уже все знает о французской бомбе.

Это здорово пошатнуло его положение.

Нелл знала больше, чем говорила, но она была одержима своими евреями и ей наскучила физика. Она утаивала любовь, как скрывают болезнь, думал Спатц. Ему нужно было подумать, как контролировать ее. Предметом шантажа могла стать свобода Жолио или Бертрана.

К этой пятнице, тридцать первого мая, он приехал в Марсель в поисках Мемфис. Сначала он увидел ее машину.

Блестящий седан стоял за охраной, отделявшей марокканский корабль от толпы провожающих и безумствующих людей, желавших взобраться на борт. Фон Галбан стоял, прислонившись к переднему крылу машины, спиной к напиравшей толпе беженцев. Он, наверное, думал о людском море позади него, об оскорбительных выкриках и мольбах на семи разных языках; выражение его лица было горделивым, даже слишком. В машине оставался всего один чемодан, и Спатц понял, что этот чемодан принадлежит фон Галбану, он помогал ему загрузить его той ночью, когда они уезжали из Парижа. Там внутри должен быть уран. Значит, фон Галбану не удалось. Он не доставил его.

Настроение поднялось, и Спатц, поправив шляпу, начал пробираться сквозь толпу. Ему нужно было всего лишь пробормотать что-нибудь по-немецки, зная о пугающей силе этого языка, и он мог раздвинуть толпу, словно Моисей – Красное море.

Фон Галбан достал из нагрудного кармана билеты. Шум на набережной изводил его: портовые грузчики и матросы, пассажиры и их друзья, которые пришли попрощаться, тычки в спину. Беженцы.И он понял, что теперь он был одним из них, у него нет возможности ни выполнить поручение, ни вернуться домой. Он ощутил головокружение, будто стоял на подоконнике открытого окна, и у него не было другого выбора, кроме как прыгнуть. Ему нужно было преодолеть расстояние в восемь футов от причала до судна и взойти на борт. Возвращаться назад было безумием. Его депортируют в трудовой лагерь, как только он попадет в Париж.

– Привет, старик, – сказал Спатц.

Кордон впустил его так же легко, как распахивались перед ним двери клуба «Алиби». Он улыбался Гансу, но фон Галбан почувствовал, как в воздухе пахнуло опасностью, такой резкий пороховой запах.

– Как ты нас нашел?

Спатц пожал плечами.

– По кровавому следу.

Фон Галбан был поражен тем, как беспечно это было им сказано. Он подумал о двух убитых немцах и слабо кивнул.

– Где она?

– Осматривает свою каюту. Мисс Джонс очень беспокоится о своем багаже.

– Это точно, – он достал сигарету и предложил одну Гансу. – Но твой багаж остался, – заключил он. – Ты не едешь с ней?

– Как Анник? – спросил фон Галбан. – Как мои девочки?

– Хорошо.

– Они уже добрались до родителей?

Спатц не ответил. Их взгляды встретились. В глазах Спатца была какая-то насмешка, это напоминало то, как смотрит кошка, когда играет с мышкой.

– Чемодан, – продолжил Спатц, – когда я помогал тебе грузить его в Париже той ночью, то я подумал, что он тяжелый, как свинец. Я прав?

Он почувствовал шум в ушах, и понял, что слишком устал, чтобы бороться, чтобы продолжать притворяться.

– Спатц, зачем ты сделал женщину своим личным шпионом? Почему ты сам не сел позади меня в машину, если хотел узнать, что я везу?

– Потому что ты ни за что бы не согласился взять меня, – резонно ответил немец, – и не открылся бы мне так, как Мемфис. Я знал, что так будет. Я всегда этим пользовался.

В одну секунду вся картина предстала перед мысленным взглядом фон Галбана: женщина, ранимая, страдающая, несмотря на свое неповиновение, его вину и сожаление. Свою наивность, когда он полагал, что разделить опасность – значит разделить и правду. Он переложил уран из своего чемодана в ее, потому что считал, что это единственный шанс вывезти его из Франции. Он доверил джазовой певичке будущее французской науки. Чтобы отдать его в руки ее любовнику при первой возможности.

Она спускалась к ним по трапу, лучезарно улыбаясь, словно Спатц – единственный мужчина в мире, которого она когда-либо желала, словно весь этот день можно было считать прожитым не зря только потому, что он приехал. Фон Галбан наблюдал за происходящим, и ему показалось, что даже недовольные крики отчаявшихся людей за его спиной стихли на мгновение, словно в животном преклонении перед внешностью Мемфис, дурманящей дикостью ее взгляда, который мог заставить замолчать даже войну.

– Привет, малыш, – нежно сказала она и обняла Спатца, – Моей кровати хватит и для двоих.