Текст книги "Клуб Алиби "

Автор книги: Франсин Мэтьюз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

– И если вы будете укрывать беженцев, вам не поздоровится, – медленно произнесла Нелл. – А в Луденне их никто искать не будет. Это не такая добыча, как Мутон-Ротшильд. Да к тому же река – рядом, если ваши друзья задумают бежать.

– Вы все понимаете! – воскликнула женщина и схватила Нелл за руку. – Я знала, что вы поймете.

– Неужели? – она посмотрела на молчаливую группку мужчин: по выражению их лиц она поняла, что они прекрасно знают английский и сообразили, что их продают. – У меня есть цена. За мою помощь.

– Что же это?

– Рабочие. Мутон и другие поместья – Латур, ваши родственники в Лафит, Майлы в Лаланд – разобрали оставшихся рабочих и никого нам не оставили. В этом проклятом месте я не могу найти ни души. Коммуна Сен-Изанс опустела.

– Но до урожая еще далеко!

– Мне нужно сцедить вина. Улучшить их. У меня масса работы в бродильне, а занимаемся ей только я и еще трое.

Женщины смотрели друг на друга, ни одна не желала уступать. Элизабет де Шамбур поджала губы.

– Вы, англичане, – сказала она жестко, – ничего не делаете бескорыстно.

– Как и банкиры, – Нелл улыбнулась троим мужчинам, дети бросали камушки в ее осушенный фонтан. – Принимайте мои условия, виконтесса, или мы не договоримся.

Глава двадцать седьмая

На ней был серый шерстяной костюм, который подарил ей Мейнбохер [91]91
  Мейнбохер (Мэйн Руссо Бохер) – американский модельер.


[Закрыть]после своего последнего показа прошлой осенью. Костюм не очень соответствовал майской погоде, но он был шикарный и, по мнению Салли, очень подходил для того, чтобы следовать за катафалком.

Она стояла на тротуаре перед парижским моргом, пристально глядя на длинную черную машину с квадратной задней частью и тонированными стеклами, на ее странный груз – куполообразный саркофаг, похожий на громадную сигару – там лежал Филипп, нашпигованный в морге всевозможными химикатами, бесстрастный, с закрытыми глазами. Она представила, каким он был вечером того понедельника – с застывшим взглядом, полным ужаса от спектакля, который устроила ему Смерть. Или она представляла Филиппа в этом сигароподобном ящике: руки сложены на груди, словно в молитве, отсутствующее выражение на лице. Оба воспоминания были одинаково далекими и некстати. Душа Филиппа оставила тело, словно пару старых брюк, и уплыла.

Ночью (с понедельника она редко спала по ночам, всего час или два) она ощущала его шепот, назойливый, словно комар.

Салли. Салли. Обрати внимание, Салли.

– На что? – смогла она пробормотать и проснулась в незнакомой спальне, в темноте с осознанием того, что Филиппа больше нет.

Эта война, которая была всего лишь слухом в ту ночь, когда он умер, вдруг разверзлась, словно бездна и поглотила его. Хотя насильственная смерть одного человека в сущности пустяк, когда миллионы были вынуждены бросить свои дома и бежать от войны по дорогам Бельгии и Франции, подставляя под пули собственных детей. Но страшная смерть Филиппа всегда будет довлеть над Салли, ее жестокость не померкнет никогда. Правосудие должно свершиться, и она была готова помочь. Может быть, тогда он перестанет тревожить ее сон.

К обочине подъехала вторая машина, тоже черная и внушительная, с шофером с благодушным лицом и в униформе. Именно в эту машину она должна была сесть вместе с пожилой консьержкой мадам Блум, и именно эта машина должна была отвезти их обеих в Шербур.

Водитель катафалка курил, прислонившись к двери машины. Он обменялся парой любезностей с водителем лимузина, что-то насчет погоды и чертовых немцев, Салли точно не слышала. Один из шоферов был не очень старым, непонятно, как он избежал отправки на фронт, но Салли заметила, что он держит правую руку у груди, словно она плохо двигалась, и Салли представила, как рана, полученная им в двадцатые годы, привела к тому, что теперь он вынужден возить умерших.

Мадам Блум опаздывала. Водитель лимузина уже дважды посмотрел на свои часы. Салли стояла в позе манекена, отставив ногу и сжимая в руках сумку. Чемодан стоял у ее ног. Она со скучающим видом смотрела в ту сторону, откуда должна была появиться мадам Блум. Это была красивая женщина, чья вялость объяснялась переменой настроения. И никаких забот.

Ее равнодушный покой нарушил Джо Херст, появившийся из недр морга с консульскими бумагами в руках. Его долговязая фигура двигалась с безотчетной грацией, как будто, когда его никто не видит, он танцует под мотив, который только он умеет насвистывать. Его лицо, однако, было мертвенно бледным и под глазами были фиолетово-серые тени. Такое лицо, подумала Салли, будет у него до самого конца войны – лицо вечно ответственного за то, что он не смог спасти. Как и она.

Бросившая его женщина за многое несла ответственность.

Она внезапно почувствовала приступ вины: слишком уж ее интересовали превратности судьбы Джо Херста, учитывая, что совсем недавно она потеряла жениха. Осознание своей жизни и новый прилив энергии, когда в десяти футах от нее – разлагающееся тело Филиппа, заставили ее щеки вспыхнуть.

– Мадам Блум еще нет, Джо.

– Может быть, она нашла еще с десяток вещей, которые ей необходимы в Байонне, – быстро произнес он, – и пытается засунуть их в чемодан. Новости с фронта не очень хорошие. Трудно точно определить, куда направляются немцы: на юг на Париж или на запад, к морю. Возможно, что и туда, и туда. В любом случае, вам нужно сесть на этот корабль в Шербуре сегодня. Это может оказаться вашей последней возможностью уехать.

– Нет, – сказала она.

– Я уезжаю из Парижа через сорок минут. Шуп и все сотрудники «Салливан и Кромвелл» уже на пути в Бордо. Уже через неделю у любого эмигранта-американца не будет шансов выбраться из Парижа. Вы будете пытаться уехать без машины и бензина, а деньги будут постепенно заканчиваться. Не глупите. Садитесь на тот корабль вместе с телом Филиппа. Езжайте домой.

У нее слезы навернулись на глаза, все ее тело горело, горло сжалось, как у капризного ребенка.

– Сколько вы прожили в Париже, Джо?

Его застали врасплох.

– Полтора года.

– Я прожила здесь четыре года. Это шестая часть моей жизни. Это самая прекрасная жизнь, которая у меня была. В Париже я могла стать Золушкой или злой мачехой, если бы захотела, я могла стать принцессой любого королевства. Я никогда не уеду обратно.Туда, где я всего лишь чья-то дочь. Всего лишь Салли Кинг.

– Вы сможете вернуться, когда закончится война, – Херст обнял ее за плечи, от этого прикосновения она почувствовала непривычное замешательство.

– К тому времени я уже выйду замуж за какого-нибудь болвана, – сказала она, – и буду весить фунтов на сто больше.

– Садитесь на корабль, – он отпустил ее. – Мне нужно, чтобы документы Филиппа Стилвелла были перевезены в Нью-Йорк, Салли. Это единственный способ доставить их туда.

– То, что мы читали прошлой ночью? Думаете, они имеют какую-то важность?

– Из-за них кто-то убил Филиппа.

Слова повисли в воздухе. Салли невольно посмотрела на катафалк.

– Мне нужно, чтобы вы доставили их Аллену Даллсу в нью-йоркский офис «Салливан и Кромвелл». Он выяснит, что они значат. Ваш корабль дойдет до Манхэттена быстрее, чем любая почта.

Он уже все за нее решил: как она пересечет Атлантический океан со своими пустыми мечтами и доставит для него эту посылку. Но все же она заметила боль в его голосе. Ему это тоже чего-то стоило.

– Доставка документов, возможно, все, что вы можете сейчас сделать для Стилвелла, – мягко сказал он. – Единственный способ восстановить справедливость.

– Дайте мне их, – сказала она и направилась к похоронной машине.

Наконец, появилась Леони Блум, задыхаясь от тяжести чемодана, который ей пришлось везти на метро. Руки Леони покрывала испарина. Херст усадил ее во вместительный лимузин, услышал слова сочувствия, которые она говорила Салли, которая прилагала все усилия, чтобы пожилая женщина чувствовала себя уютно. Салли не смотрела на Херста, но когда он прощался с ней, то под вежливостью он ощутил безжизненность, лихорадочность отчаяния. Ему было все равно, будет ли она плакать всю дорогу через океан, главное, что она уехала.

Он стоял на тротуаре, провожая взглядом обе уезжавшие машины – ему казалось, что они двигались очень медленно, – и проклинал тот день, когда Салли ступила на порог посольства.

– Вот это взгляд, – мечтательно сказал Пети, стоя у капота «бьюика». – Симпатичная маленькая штучка, босс.

– Она не маленькая, – отрезал Херст, – и любит покойного.

Только он взялся за хромированную ручку двери машины, как услышал, что кто-то окликнул его по имени. Он обернулся к моргу, вглядываясь в поток идущих по тротуару людей. Вдруг снова раздалось: Херст.

Незаметная фигура, почти неразличимая среди толпы и серых фасадов: серая шляпа, такая же, как и у остальных. Внимание привлекали только глаза Макса Шупа, заставляя Херста замереть на месте. Они горели яростью и злобой.

– Она уехала?

– Салли? Несколько минут назад.

Юрист неожиданно и грубо выругался.

«Он знает, что бумаги у нее,– подумал Херст. – Он знает».

– Вы не могли предупредить ее?

– О чем?

– Эмери Моррис, – Шуп подошел к краю тротуара и, прикрывая глаза, посмотрел на запад. – Он в бегах. Разыскивается за убийство.

Глава двадцать восьмая

Утром того дня, когда война ступила на землю Франции, Мемфис проснулась в маленькой комнате с покрытыми белой штукатуркой стенами под самой крышей гостиницы в Алис-Сте-Рен. Она подумала, что это странное название для деревни, затерянной между холмами – Алис Святая Королева, когда никто из ныне живущих даже не мог точно припомнить, кто это. Деревня насчитывала примерно пятьсот человек прежде, чем большинство мужчин были отправлены на фронт. Обычная фермерская деревушка неподалеку от Дижона, знаменитая своей огромной бронзовой статуей Версингеторикса на центральной площади. Ганс рассказал ей, что Версингеторикс – это старый хрыч, который погиб в сражении против Цезаря, казалось, что любая статуя во Франции служит напоминанием какой-нибудь забытой и кровавой истории.

Солнечный свет проник сквозь ставни, и ветер принес аромат роз. Но не свет и не запах разбудили ее. Это был звук мотора – ревущего где-то высоко, повторяющиеся звуки выстрелов, и голоса людей, доносившихся через открытое окно. Она встала, быстро подошла к окну и выглянула.

Жиль Мартен стоял напротив гостиницы вместе со своим сыном-подростком, который не смотря на возраст уже работал в баре. Прошлым вечером хозяин гостиницы молча рассматривал ее, словно думал, что она упала с неба, может быть, с Марса, глядя на ее сияющую кофейную кожу и парижскую одежду. Его жена тут же поинтересовалась, а не пришел ли фон Галбан вместе с немецкой армией, но получив отрицательный ответ, она внимательно изучила его французские документы и пробормотала что-то насчет Пятой Колонны и того, что о нем нужно сообщить в жандармерию. Ганс спокойно объяснил, что он гражданин Франции, житель Парижа, что он везет мисс Джонс в Марсель, где она должна выступать, и по взгляду владельцев гостиницы он понял, что они решили, что это будет что-то вроде стриптиза, с голой грудью, как на парижских плакатах двадцатых годов. Жена решительно положила руку на плечо Рене – это был сын – и увела его на кухню. Сначала Жиль убеждал, что свободных комнат нет, что гостиница переполнена, хотя Мемфис знала, что город опустел из-за войны, ведь Седан был всего в нескольких сотнях миль на север. Ганс достал немного денег Спатца и вручил их французу. Тема была закрыта. Нашлось даже не одна, а две комнаты.

На некотором расстоянии позади Жиля и Рене стоял Ганс, словно он только что вышел из гостиницы после завтрака. Он щурил глаза от солнца, а на его лице было то выражение предосторожности, которое Мемфис уже научилась распознавать. Он шел по жизни с осторожностью, словно каждый день был огромным холодным прудом, куда он был вынужден сначала осторожно опустить палец и проверить, не укусит ли его какое-нибудь отвратительное чудовище. Она начинала привыкать к нему после стольких дней в его машине, или скорее, ее машине, набитой чемоданами, картонками и парой сумок, а Ганс аккуратно рулил, преодолевая плотное движение. Они были в дороге почти три дня после той торопливой встречи в среду ночью дома у Ганса: тот беспорядочный отъезд из ее пустого дома на Рю де Тру а Фрер. Спатц молча курил, а все ее костюмы, боа из перьев, украшенные блестками бюсты и шляпы были кое-как уложены в чемодан фирмы «Виттон», оставалось еще слишком много пар туфель, а также нужны были сумки для ее музыкальной коллекции.

– Откуда у тебя эти деньги? – с недоверием спросил ее Спатц, когда она пересчитывала наличные, взятые в офисе «Американ Экспресс».

– У одного из своих друзей, – спокойно ответила она. – Ты его не знаешь.

Вряд ли она рассказала бы ему, что речь идет о юристе по имени Шуп. Воспоминания о том ужасном ночном разговоре в комнате Жако и отблеск смерти во взгляде Шупа до сих пор заставляли ее вздрагивать. Но она спокойно обналичила чек.

– Ты используешь всех и каждого, не так ли, детка?

– Так же, как и ты используешь меня, – ответила она. – Думаешь, я не знаю, что ты заставляешь того парня, Ганса, ехать на моей машине ради своих интересов? За кем ты следишь, Спатц? За мной или за немцем?

– Ганс – австриец. И он будет присматривать за тобой. Я хочу, чтобы ты благополучно уехала из Парижа.

Он подошел и встал у нее за спиной, когда она швыряла украшения в сумочку. Она подняла голову и встретилась глазами с отражением его горящего птичьего взгляда в зеркале. Он погладил ее по плечу. У нее побежали мурашки.

– И пока будешь в пути, моя дорогая, – сказал он, – я хочу, чтобы ты была со мной на связи. Звони мне отовсюду, где есть общественный телефон. Говори мне точно, где ты находишься. Просто на случай, если мне придется… спасать тебя.

Больше всего за долгие часы путешествия Мемфис удивило спокойствие Ганса фон Галбана. Австриец, возможно, и воспринимал мир как нечто, готовое поглотить его в любую минуту, но за рулем ее машины он чувствовал себя вполне комфортно: редко говорил, деликатно молчал, никогда не надоедал. Большую часть своей жизни она все время кого-то развлекала: она развлекала своих братьев и сестер, когда ей было три года, и в тринадцать, когда в первый раз вышла замуж, в Лондоне и на Манхэттене, и на Елисейских полях. Она пришла к мысли, что мужчины – идиоты с вечно открытыми ртами, жаждущие, чтобы какая-нибудь женщина покачала перед ними своей грудью. Ганс был другим. Он разговаривал с ней как с человеком, у которого в голове есть мозги. Для нее это было открытием.

– Как вы стали друзьями со Спатцем? – спросила она его в тот первый вечер, когда они повернули в противоположном направлении от того, которое предписывало ему министерство, и двинулись строго на восток, прямо в лапы наступающей немецкой армии. В общих чертах его план заключался в том, чтобы проехать кратчайшим путем до Марселя и побыстрее вернуться домой к своей жене и детям, а быстрее всего это можно было сделать, двигаясь на восток и на юг. Он принимал во внимание тот факт, что даже закованные в броню дивизионы не смогут преодолеть столько миль за два дня, да к тому же ходили слухи, что немцы направлялись в сторону Ла-Манша. Он ехал по окраине Шампани, поворачивая на Труа и Дижон, но не рассчитывал, что вся французская армия рассыпалась, словно гонимые ветром листья, к югу от Арденн, а контрнаступление в Труа и остальных городах Шампани было провалено: все дороги были забиты изможденными людьми, джипами и деревенскими жителями, пробиравшимися в Париж. В среду в ночной темноте Гансу удалось проехать немного вперед, под конец они поехали по обочине и наблюдали с трудом передвигавшиеся колонны ослабевших солдат. Стволы ружей блестели в лунном свете. Мемфис открыла бутылку коньяка, которую она взяла с собой в дорогу, и они передавали ее друг другу, обтирая горлышко бутылки одной из ее перчаток.

– Я стал другом Спатца в тот день, когда понял, что никогда не смогу стать французом, – сказал он. – Гражданства и жены-француженки не достаточно. Когда твое одиночество невосполнимо, когда большинство людей тебя просто не замечают, даже от звука родного языка слезы наворачиваются на глаза. Думаю, вы тоже это испытали, мисс Джонс?

Они говорили по-французски, потому что он плохо знал английский, а она совсем не говорила по-немецки, но когда она услышала его слова, у нее все внутри сжалось. Она сказала, что ей все равно, вернется она когда-нибудь в Теннеси или останется в Париже до конца своих дней, но временами ей хотелось только одного: сидеть за столом своей матери влажным июльским утром, уперевшись локтями в мятый бумажный пакет, и лущить горох в большую миску. Ей нравилась та еда, которую умела готовить только ее мать, она хотела услышать певучий местный говор ее пыльной захолустной улочки – речь, которая лишила ее детства, заставила ее уехать из своего города и звучала в самых страшных ночных кошмарах. Она слишком хорошо понимала, что имел в виду Ганс фон Галбан: иногда даже враг бывает спасением, если он зовет тебя по имени.

Враг стоял на площади прямо перед гостиницей Жиля Мартена, в сорок три минуты восьмого утра, в субботу, восемнадцатого мая. Трое солдат в форме, которую Спатц называл feldgrau [92]92
  Униформа солдат-пехотинцев защитного цвета.


[Закрыть]: серые шерстяные мундиры и блестящие черные ботинки до середины икры. На головах у них были шлемы и защитные очки, а на руках – толстые черные перчатки. Они приехали на трех мотоциклах – юный Рене открыто восхищался этими сложными механизмами немецких машин. Глядя из окна, Мемфис понимала, что эта троица являлась авангардом огромной силы. Они были слишком самоуверенны: эти трое уже завоевали город, просто войдя в него. Там, откуда они пришли, таких было много.

Один из них, их командир, как показалось Мемфис, говорил по-французски, и довольно громко, словно компенсируя этим свой ужасный акцент. Она поняла, что он настаивал, чтобы все оставшееся население Алис-Сте-Рен собралось и ушло из города до того, как прибудет немецкая армия. Также ему нужен был бензин для мотоциклов. С этим точно была проблема: Ганс и Мемфис уже выяснили, что в Алис-Сте-Рен совсем не было топлива. По правде говоря, во всей деревне была всего одна машина. Ганс стащил немного топлива глубокой ночью со склада в окрестностях Труа, но это было позавчера, и Мемфис уже начинала волноваться по поводу предстоящей дороги: подъем через гористую местность Гренобля.

Жиль попросил Ганса перевести, и с уже знакомой Мемфис осторожностью Ганс сделал шаг вперед и заговорил по-немецки. В этот момент откуда-то из глубины площади раздался выстрел: одиночный резкий ружейный выстрел. Один из немецких мотоциклистов рухнул на землю.

Офицер посмотрел на упавшего человека – кровь хлестала из раны на его шее, второй солдат склонился над распростертым телом, качая головой, а потом недолго думая неожиданно схватил Ганса, Жиля и Рене и вытащил их на середину площади, построив таким образом стену из людских тел между ними и неизвестным снайпером. Мемфис видела, как немец что-то пробормотал Гансу, который в свою очередь перевел это Жилю Мартену. Хозяин гостиницы закричал по-французски, высоко и отчаянно.

– Прекратите огонь! Выходите и сдайте оружие! Если не сделаете этого, будут последствия!

Тишина воцарилась над Алис-Сте-Рен. Мемфис смотрела на маленькую группу людей, стоявших под солнцем, словно статуи. Птица села на голову Версингеториксу и лениво расправила крылья.

Немецкий офицер достал нож из кармана и перерезал Рене горло от уха до уха.

Жиля убили выстрелом в голову.

Глава двадцать девятая

Было сложно решить, что сжечь, а что оставить. Альер велел ему начать сортировку исследовательских отчетов, которые он составлял для министерства, сохранить точные данные в папках и ящиках, но уничтожить сами отчеты с их грузом ответственности. Именно это и должен был делать Жолио. Он даже соорудил в лаборатории подальше от опасных химикатов идеальную комнату поджигателя: стальной барабан, в котором раньше, должно быть, хранилось нечто важное, а теперь, пригодный только для огня и пепла. Он привык делать адские машины. Каждый физик был отчасти механиком, привыкшим возиться с игрушками, и Жолио не был исключением. Он построил собственную диффузионную камеру. Установил свой электрометр Хоффмана. Выдувал и резал стекло. Собрал циклотрон. Все это примеры его терпеливой способности в пустую тратить время – теперь все это нужно прекратить. Сознавая тщетность собственной жизни, он стоял теперь на коленях перед столом, окруженный бумагами и неспособный решить, что бросить в огонь. Может быть, его Нобелевскую речь?

Там и нашел его Сумасшедший Джек.

Жолио никогда не встречался с Сумасшедшим Джеком. Обычно лоцманом графа Саффолка был Альер – его пропуск в Коллеж де Франс. Уничтожив однажды бумаги «Салливан и Кромвелл», граф очень быстро нашел Жака Альера благодаря своим контактам в британском посольстве и нескольких французских министерствах. Сумасшедший Джек знал, что у французских парней будут планы на такую звезду, как Фредерик Жолио-Кюри, не говоря уже о его жене, и было жизненно необходимо расстроить их замыслы.

– Графу Саффолку можно доверять, – вполголоса сказал Альер Жолио, когда Сумасшедший Джек поднимал трубки и заглядывал в мензурки, счастливый, как моллюск во время прилива. – У меня приказ от министерства содействовать ему во всем, вы понимаете?

Была суббота, конец дня. Ирен не пришла в лабораторию: она отдыхала дома в Антони. Жолио было неловко перед ней, и он был исключительно вежливым. Он боялся любых попыток начать разговор, который мог бы волей-неволей заставить его выдать свою любовь к другой женщине. Она больше не говорила о Нелл после того самого первого вечера, как будто все, что должно было быть сказано, они уже и так поняли. Она могла ощущать терзавшее его чувство вины, так же, как она отчетливо представляла любую научную теорию прежде, чем приступить к ее доказательству. Вот почему она оставила детей в Бретани. Она не хотела отравлять им жизнь. Он стал внезапно и навечно радиоактивен.

– Я так понимаю, что тяжелую воду удалось вывезти из города? – спросил граф.

Жолио раздраженно посмотрел на Альера. Банкир утвердительно кивнул. Это была правда. Прошлым утром в семь часов Моро разбудил Жолио телефонным звонком, сообщив, что он и Коварски находятся в Клермон-Ферран; продукт Z был извлечен из банковской ячейки Банка Франции, сам Моро был на пути в Париж, а Коварски подыскивал подходящее место для временной лаборатории в Оверне, но это была уже закрытая информация. Не просто конфетти, которым можно осыпать любого гипотетического незнакомца. Несмотря даже на то, что канистры Моро былиловушкой.

– Очень хорошо, что вы учитываете запасы «ГидроНорск», – заключил Сумасшедший Джек, – Очень проницательно. Дальновидно. Мы были бесконечно рады, когда Альер приехал в Лондон и сообщил нам об этом. Мы бы сами не могли сделать лучше. А потом, когда немцы волной захлестнули Норвегию…

– Зачем вы пришли? – прервал его Жолио.

Англичанин оперся о металлическую табуретку и достал из кармана своего твидового пиджака кусок салями. Держа в руке маленький ножичек, он сосредоточил на колбасе все свое внимание.

– Я приглашаю вас в Кембридж, старина. Лаборатория Кавендиша идеально подходит для человека вашего уровня и вашей репутации. Я могу предложить вам любую помощь в профессиональном плане, жилье и переезд к вам жены и детишек, а также уважение и сотрудничество с лучшими умами Англии. А вы сможете считать, что боретесь с джерри [93]93
  Фашистская Германия, фашисты. – Примеч. ред.


[Закрыть]вместо того, чтобы идти прямо в немецкий капкан.

– Бесспорно, немцы добьются своего, – Жолио взглянул на Альера, но его лицо было бесстрастно. – Это может быть очень долгая война.

Граф покачал головой.

– Уважаю ваши чувства. Это демонстрирует искренность и все такое. Но к чему отчаяние? Ваш человек Рейно сказал в четверг нашему премьер-министру, что его армия сдалась. У него не было другого выбора, как покинуть корабль. Практически сделал Черчиллю выговор за то, что тот не послал больше самолетов! Я никогда не видел «старика» в таком раздражении. Я бы не сказал, что он ограничился только руганью.

Жолио положил бумаги, которые он держал, и подошел к окну лаборатории.

– И у вас все еще есть этот план насчет бомбы, – задумчиво произнес граф. – На то, чтобы получить на нее патент. Я думаю, мы все согласны, что не можем допустить, чтобы хоть частичка – ха! это не каламбур – оказалась бы в руках Джерри.

– Рейно никогда не сдаст Париж, – сказал Жолио.

– Но он дал инструкции нашему министерству, vous-voyez [94]94
  Понимаете (фр.).


[Закрыть], готовиться к отправке в Тур, – вставил Альер. – Отсюда я могу сделать вывод, что каждая ветвь французского правительства имеет свои планы на эвакуацию. У нас есть люди, которые до сих пор жгут бумаги в Министерстве вооруженных сил. Вы должны быть готовы, Жолио.

– Я согласен ехать в Клермон-Ферран.

– Этого может быть недостаточно. Вы понимаете, что вы сами – ваши мозги – представляют для Франции большую опасность, чем ваша тяжелая вода и ваш циклотрон? Если вы попадете в руки немцам? Мы не можем гарантировать вам безопасность,  mon ami [95]95
  Друг мой (фр.).


[Закрыть]. Или безопасность Ирен и детей. Мы даже не можем гарантировать, что вывезем вас. Но граф делает все возможное.

Жолио обернулся и посмотрел на банкира.

– Возьмите моих мальчиков, – сказал он. – Возьмите фон Галбана и Коварски. Они первоклассные ученые, и им нужна работа. Немцы их просто убьют.

– Не сомневайтесь, они так и сделают, – согласился Сумасшедший Джек. – Только не думайте, что они не убьют и вас, Жолио, как только выяснят все, что им нужно знать. Эти немцы невероятно рациональны. Чертовски рациональны.

Он закончил нарезать колбасу и предложил Жолио кусочек. Возможно, граф и смахивал на Берти Вустера, но Жолио понял вдруг, что англичанин не был опереточным персонажем, не был дураком.

– Сколько у меня времени на то, чтобы принять решение? – его взгляд задержался на графе и его татуированной руке, державшей блестящее лезвие ножа.

– Я дам вам день-два, – заявил Сумасшедший Джек. – Если джерри не явятся сюда первыми.