Текст книги "Стая"

Автор книги: Франк Шетцинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 54 страниц)

Часть пятая
Контакт

Поиск чужого разума – это всегда поиск своего.

Карл Саган

Сны

Проснись!

Я не сплю.

Почём тебе знать? Кромешная тьма. Ты приближаешься к основе мира. Что ты видишь?

Ничего.

Что ты видишь?

Я вижу зелёные и красные огоньки на приборной панели. Цифры, которые показывают мне давление внутри и снаружи, содержание кислорода в «Дипфлайте», угол наклона, под которым я лечу вниз, резерв топлива, скорость. Датчики замеряют химический состав воды.

Что ещё ты видишь?

Я вижу, как кружатся частицы, словно снежинки в свете фар. Выпадающие в осадок органические частицы. Вода насыщена органикой. Немного мутно. Нет, очень мутно.

Ты видишь даже слишком много. А хочешь увидеть всё?

Всё?

Уивер уже на тысячу метров ниже поверхности моря и даже не успела это осознать. Она не встретила ни косаток, ни Ирр. «Дипфлайт» работает безупречно. Он ввинчивается вниз по эллипсоидной спирали. Время от времени в световой конус попадают несколько рыбок и тут же в испуге шарахаются прочь. В воде висят мелкие рачки, криль. Крошечные частицы отражают свет.

Вот уже десять минут она напряжённо всматривается в грязно-серый конус света и за это время успела утратить чувство верха и низа. Она поглядывает на приборы, потому что взгляд наружу ей ничего не даёт. Можно положиться только на компьютер.

Разумеется, она знает, что ведёт диалог сама с собой. Что-то говорит из неё и одновременно с нею – спрашивает, предлагает, вносит сумятицу.

Что ты видишь?

Мало.

Мало – это даже преувеличение. Только люди могут прийти к абсурдной идее положиться на свой воспринимающий аппарат там, где он бессилен. Световой луч вырезает из пространства лишь узкий сектор. Это тюрьма. А ты освободи свой разум. Хочешь увидеть всё?

Да.

Тогда выключи фары.

Уивер медлит. Она и без того собиралась это сделать, чтобы увидеть в темноте голубое свечение, когда оно появится. Но когда оно появится? Она с удивлением обнаруживает, насколько привязана к этому смехотворному лучику. Как к фонарику под одеялом. Она выключает фары, остаются только лампочки на панели. Снегопад частиц прекратился.

Её окружила плотная чернота.

Полярные воды – голубые. В северной части Атлантического океана мало жизни, содержащей хлорофилл. Верхние слои этой воды чем-то сродни небу. Космонавт в космическом корабле, удаляясь от поверхности Земли, видит, как привычная голубизна становится всё темнее, пока не перейдёт в черноту космоса. Так и батискаф в своём движении в обратном направлении уходит во внутренний космос, полный загадок. В принципе, не играет роли, взлетаешь ты или погружаешься. В обоих случаях привычные восприятия уходят – сперва зрительные, потом связанные с силой тяготения. В отличие от космоса, в море господствуют законы гравитации, но если вы спустились на тысячу метров в полную темноту, то лишь приборы подскажут, вверх вы движетесь или вниз. Ни среднее ухо, ни взгляд наружу вам этого не подскажут.

А теперь она ещё и выключила фары.

Очнись, Карен.

Я не сплю.

Да, ты сосредоточена, но всё равно ты видишь сон, к тому же не тот. Всё человечество грезит о мире, которого нет. Мы воображаем себе космос статистических средних значений, а объективную природу воспринять неспособны. От нашего взгляда ускользает то, что неотделимо вплетено в другое, мы пытаемся это распутать, располагая части одну после другой, одну над другой, а на вершину всего ставим себя. Мы объявляем средние величины действительностью, мы определяем иерархии, искажаем пространство и время. Нам всегда нужно увидеть, чтобы понять, но видящий человек слеп, Карен. Смотри во тьму. Праоснова всего живого – темна.

Тёмное грозно.

Ни в коем случае! Оно отнимает у нас координаты нашего зрительного существования. Но разве это так уж плохо? Природа многообразна! Но сквозь очки предвзятости она обедняется. Разве изображения на наших компьютерах и телеэкранах показывают реальный мир? Разве сумма всех впечатлений отражает многообразие понятий «кошка» или «жёлтый цвет»? Это чудо, как человеческий мозг добивается многообразия вариантов таких усреднённых понятий, это просто фокус – сделать возможным понимание невозможного, но цена этому фокусу – абстракция. В конце стоит идеализированный мир, в котором миллионы женщин пытаются выглядеть, как десяток супермоделей, семья имеет 1,2 детей, а средний китаец имеет возраст 63 года и рост 170 сантиметров. Из-за одержимости нормой мы не видим, что норма – как раз в отклонении от нормы. История статистики – это история непонимания. Она помогла нам получить общие представления, но она отрицает вариации. Она отчуждает от нас мир.

Зато делает нас ближе друг другу.

Ты в самом деле так думаешь?

Разве мы не пытались найти с Ирр путь понимания? И нам это даже удалось! Мы нащупали общую основу – математику.

Осторожно! Это совсем другое. В расчёте пифагорейского квадрата нет никакой свободы действия и никаких вариантов. Скорость света всегда остаётся скоростью света. Математические формулы непоколебимы, пока описывают одно и то же физическое пространство. Математика не допускает оценки. Математическая формула – это не то, что живёт в норе или на дереве, что можно погладить и что может оскалить зубы при попытке подойти к нему слишком близко. Нет усреднённого закона всемирного тяготения, есть просто один закон. Конечно, мы обменялись математическими сведениями, но разве мы поняли друг друга? Разве математика может сблизить людей? Этикет в мире соответствует особенностям истории культуры, и каждый круг культуры видит мир по-своему. Народ инуит не знает общего слова для понятия «снег», но знает сотни слов для разных видов снега. Народ дани в Новой Гвинее не знает обозначения цветов.

Что ты видишь?

Уивер вглядывается во тьму. Батискаф спокойно продолжает свой путь, по-прежнему с наклоном 60 градусов и скоростью 12 узлов. Полторы тысячи метров уже позади. «Дипфлайт» ни разу не скрипнул, не щёлкнул. В соседней кабинке лежит Мик Рубин. Она старается не думать о нём. Всё-таки непривычно лететь сквозь ночь вдвоём с мёртвым.

Мёртвый посланец, на него вся надежда.

Внезапная вспышка.

Ирр?

Нет, что-то другое. Каракатица. Карен попала в их стаю и очутилась посреди подводного Лас-Вегаса. В мире вечной ночи избранницу не удивишь ни ярким нарядом, ни танцами. Если холостяки ищут спутниц, они светятся и мигают – это закодированный подводный крик. Но в случае батискафа речь идёт не об ухаживании – на сей раз вспышки должны отпугнуть врага. Прочь отсюда, говорят они, а поскольку Уивер не уходит, эти организмы включают свои фотофоры на всю катушку. Между ними – более мелкие организмы с красной или синей серёдкой – медузы.

Потом к ним присоединяется нечто, невидимое Уивер, но заметное для эхолота: большая, компактная масса. Какое-то время она думает, что это Ирр, но их коллективы светятся, а эта штука чёрная, как окружающее море. У неё продолговатая форма, массивная на одном конце и суженная на другом. Уивер летит прямиком на неё. Она поднимает «Дипфлайт» повыше, скользит поверх этого существа – и понимает, на кого чуть не налетела.

Киты должны пить. Как ни абсурдно это звучит, опасность погибнуть в океане от жажды – для кита такая же реальность, как для потерпевшего кораблекрушение. Медузы состоят почти целиком из воды, причём пресной, равно как и каракатицы. За этими поставщиками живительной влаги и ныряют кашалоты. Кит опускается вниз – на тысячу, две, а бывает и до трёх тысяч метров – и остаётся там дольше часа, после чего выныривает на поверхность на десять минут подышать.

Уивер встретила кашалота. Неподвижного хищника с добрыми глазами.

Что ты видишь? Чего не видишь?

Вот представь, ты идёшь по тихой улочке. Какой-то мужчина идёт тебе навстречу, женщина выгуливает собаку. Клик, моментальный снимок! Опиши, сколько на улице живых существ и на каком они расстоянии друг от друга.

Нас четверо.

Нет, нас больше. На дереве три птицы, значит, нас семеро. Мужчина на расстоянии восемнадцать метров от меня, женщина – на расстоянии пятнадцать. Собака – тринадцать с половиной, она бежит впереди хозяйки на поводке. А птицы на высоте десять метров, в полуметре друг от друга. Нет! На самом деле на этой улице толкутся миллиарды живых существ. Лишь трое из них – люди. Одна – собака. Помимо тех трёх птиц, в кустах сидят ещё 57, которых я не вижу. Сами деревья – тоже живые существа, в листве и коре которых копошатся мириады насекомых. В оперении птиц селятся клещи, как и в порах нашей кожи. Собака собрала на своей шкуре полсотни блох, четырнадцать клещей, двух комаров, а в кишечнике и желудке у неё живут тысячи крошечных червячков. Её слюна насыщена бактериями. Мы населены так же густо, и расстояние между этими существами практически равно нулю. Споры, бактерии и вирусы парят в воздухе, образуют органические цепочки, частью которых являемся мы, они переплетают нас всех в единый суперорганизм, и точно так же ведёт себя море.

Кто ты, Карен Уивер?

Я единственное человеческое существо на огромном участке пространства, не считая Рубина, который больше не живое существо.

Ты частица.

Частица многообразия. Ты не повторяешь никакого другого человека, как ни одна клетка не повторяет в точности другую. Так ты должна рассматривать мир. Как спектр различий. Разве это не утешительно – рассматривать себя как частицу, занимающую своё единственное, неповторимое место?

Ты частица в пространстве и времени.

Глубиномер вспыхнул. Две тысячи метров.

Ты в пути семнадцать минут.

Так показывают эти часы?

Да.

Чтобы понять мир, ты должна открыть другое время. Тебе бы вспомнить, но ты не можешь. Человек близорук вот уже два миллиона лет. В ходе эволюции Homo sapiens большую часть времени занимался охотой и собирательством. Это сформировало его мозг. Будущим для наших предков было то, что предстояло непосредственно, а всё более отдалённое, равно как и прошлое, было размыто. Мы жили текущим моментом, в первую очередь интересуясь размножением. Ужасные катастрофы забывались или запечатлевались в мифах. Вытеснение было подарком эволюции, но сегодня оно стало нашим проклятьем. Наш дух не охватывает временного горизонта дальше нескольких лет – хоть в прошлое, хоть в будущее. Мы не в состоянии учиться на прошлом, мы неспособны заглянуть в будущее. Люди не умеют видеть целое и своё место в нём. Мы непричастны к воспоминаниям мира.

Чепуха! Память мира – это эзотерическая чушь.

Ты так считаешь? Ирр помнят всё. Они и есть воспоминание.

Уивер стало тревожно.

Она проверила поступление кислорода. Её мысли постепенно начали терять связность. Это погружение походило на галлюциногенный транс.

Где же Ирр?

Они здесь.

Где?

Увидишь.

Ты частица во времени.

Ты опускаешься вниз в тихой тьме с бесчисленным множеством таких же, как ты, – холодная, солёная капля, утомлённая и отяжелевшая после странствия из тропиков в эти неприветливые края, отнимающие тепло, пока вы не собрались здесь – в Гренландском и Норвежском бассейнах – в большой ресурс тяжёлой, ледяной воды. Отсюда ты поплывёшь над подводным хребтом между Гренландией, Исландией и Шотландией в Атлантический бассейн. Над нагромождениями лавы и осадочными отложениями. Вы станете мощным потоком – ты и остальные – и у Ньюфаундленда получите подкрепление в виде водных масс из моря Лабрадор, не таких плотных и холодных. На уровне Бермудских островов к вам приближаются поперёк океана круглые вертящиеся блюдца из Средиземного моря – тёплые, солёные завихрения. Средиземное море, Лабрадор, Гренландия – все эти воды перемешиваются, и вы на больших глубинах устремляетесь дальше на юг.

Ты увидишь, как Земля творит сама себя.

Твой путь проходит вдоль Атлантического хребта, который тянется с севера на юг на 6000 километров, увенчанный множеством активных и потухших вулканов. Его вершины вздымаются со дна океана более чем на 3000 метров, примерно столько же не доставая до поверхности воды, и расщепляют Землю. Магма вываливается там из подземных камер вялыми подушками – под давлением холодных глубин. Лава протискивается в расщелины океанического хребта, раздвигая его склоны с настойчивостью наглых толстых детей – новорождённое морское дно, которому ещё только предстоит найти свою форму. Бесконечно медленно склоны отодвигаются друг от друга. Там, где красная лава извивается по черноте глубоких вод, дно пока горячее. Дальше склоны остывают. Топографию формируют застарелые окаменения – чем дальше от хребта, тем камень старше, холоднее и плотнее. Пока тяжёлая почва не сползёт в бездну, в глубоководную равнину, которая передвигается вдаль, утыканная горами и затянутая слоями рыхлого осадка, – ленточный конвейер прошедших веков, – стремясь на запад к Америке, а на восток к Европе и Африке, – пока не задвинется под массивы материков, чтобы уйти в глубину, в земную мантию и расплавиться там в печи астеносферы, которая миллионы лет спустя снова извергнет их в щель океанического хребта в виде красной раскалённой магмы.

Каков круговорот? Морское дно неутомимо кочует вокруг земного шара – безостановочное давление, растяжение и разрыв, геолитические родовые схватки и церемонии погребения, формирующие лицо Земли. Африка объединится с Европой. Снова объединится! Континенты движутся. Но не как ледокол сквозь хрупкую земную кору, а пассивно волочатся – с тех пор, как в прекембриуме была разорвана Родиния – первый из всех праконтинентов. Происходит не что иное, как стремление её обломков друг к другу – к Гондване и напоследок к Пангее, чтобы потом снова стать разорванной, разбитой семьёй со 165 миллионами лет воспоминаний о последнем совместном пребывании единым массивом в окружении единственного океана. Привязанные к скорости течения жидкого камня мантии, вечно осуждённые искать друг друга на земном шаре.

Ты частица.

Твоя жизнь длится всего лишь один вздох этой истории. Пока атлантическое дно сдвинется на пять сантиметров, ты будешь находиться в странствии уже год. Лава застывает быстро и образует смещения и разрывы. Морская вода просачивается в новое пористое дно на километры, до горячих камер магмы в глубине Земли. Оттуда она вернётся наверх, насыщенная теплом и минералами, смоляно-чёрная от сульфидов, и выстрелит из жерл, разогретая до кипения, но не кипящая. На такой глубине вода не закипает даже при температуре 350 градусов, оно просто течёт и раздаёт своё богатство питательных веществ окружающим водам. В этом странствии по незнакомому миру ты добралась до живых существ, которые не нуждаются в солнечном свете. Вокруг чёрного вулкана селятся черви метровой длины, огромные моллюски, полчища слепых белых крабов и рыб, но в первую очередь – бактерии. Они самообеспечиваются, окисляя сероводород, и живут в симбиозе с червями и моллюсками.

Возможно, древнейшие формы жизни планеты появились не на поверхности, Карен, а здесь, в глубинах, лишённых света, и ты видишь истинный сад Эдем. Наверняка Ирр – старшая из двух разумных рас, одна из которых унаследовала сушу, зато потеряла свою колыбель.

Представь себе, что Ирр – избранный род.

Богоизбранный.

Проверка системы.

Уивер отзывает свои ставшие частицей мысли, которые только что миновали Африку. Она заставляет себя сосредоточиться. В отдалении проплывает призрачное свечение, но это не Ирр, а стая крошечных светящихся креветок.

Две с половиной тысячи метров.

До дна ещё тысяча метров. Эхолот-сонар вдруг начинает учащённо кликать, говоря о приближении чего-то массивного, причём огромной величины. Непроницаемая площадь, которая опускается сверху, прямиком на батискаф. Латентный страх Уивер превращается в панику. Наружный микрофон доносит до неё жестокий грохот, рёв и стон, который становится всё громче. Уивер успевает запастись хорошей дистанцией, но любопытство побеждает.

Она останавливается и с замиранием ждёт. Вот что-то спускается сверху. «Дипфлайт» задрожал в турбуленции.

Турбуленция?

Что может быть таким огромным? Кит? Но тут размеры сотни китов.

Она включает фары.

Вначале Уивер не может определить род и происхождение гладкой поверхности, которая опускается перед нею вниз, пока в свете фары не появляются какие-то прямые и изогнутые линии, зловеще знакомые:

«Незави…»

Она вскрикнула от шока.

Крик оборвался без эха, и она осознала, что запечатана в капсулу, почти совсем лишённую пространства. И что совсем одинока. Ещё более одинока теперь, когда увидела, что корабль затонул.

Леон!

Край взлётной палубы ушёл вниз, и непреодолимая тяга подхватила «Дипфлайт» и потащила его за собой.

Нет!

Она лихорадочно пыталась стабилизировать лодку. Проклятое любопытство! Почему нельзя было переждать на безопасном расстоянии? Системы показывали, что не в порядке абсолютно всё. Уивер включила максимальную мощность. Лодка боролась, раскачиваясь из стороны в сторону, увлекаемая «Независимостью» в её могилу, но потом конструкция аппарата подтвердила своё совершенство, и ей удалось оторваться от тяги и улететь вверх.

Через несколько секунд всё было уже в порядке. Уивер ещё долго слышала, как колотилось сердце. В ушах гремело. Кровь в голове стреляла ружьём. Она выключила фары, осторожно опустила «Дипфлайт» и продолжила свой полёт на дно Гренландского моря.

Через некоторое время – прошли минуты или секунды – она заплакала. Всё сошлось к одному. Она выла, как цепной пёс. Но ведь она знала, что «Независимость» затонет!

Да, но чтобы так скоро! И жив ли Леон? И что с Сигуром?

Она чувствовала себя ужасно одинокой.

Я хочу назад.

Я хочу назад!

– Я хочу назад!

В потоке слёз, с дрожащими губами, она начала сомневаться в смысле своей миссии. Она не встретила Ирр, хотя дно было уже близко. Она посмотрела на приборы. Компьютер её успокоил. Она была в пути всего полчаса и преодолела 2700 метров.

Полчаса. А сколько времени ещё придётся здесь пробыть?

Хочешь увидеть всё?

Что?

Хочешь увидеть всё, маленькая частичка?

Уивер шмыгнула носом. Очень земной звук в чёрной стране чудес её мыслей.

– Папа? – хлюпает она. Тихо. Успокойся.

Частичка не должна спрашивать, что сколько продлится. Она просто движется или стоит, замерев. Она подчиняется ритму творения, послушная служанка целого. Этот извечный человеческий вопрос, что сколько продлится, эта борьба против собственной природы, это расчленение времени жизни. Ирр не интересуются временем. Они носят время в своём геноме испокон клеточного века – когда 200 миллионов лет назад океанические каменные глыбы срослись с континентальной массой, образовав нынешнюю Северную Америку, когда Гренландия 65 миллионов лет назад начала дрейфовать от Европы, когда 36 миллионов лет назад сформировались топографические признаки Атлантики, когда Испания ещё была далеко от Африки, когда подводные пороги опустились настолько, что 20 миллионов лет назад наконец начался водный обмен между Арктикой и Атлантическим океаном, благодаря которому ты теперь странствуешь, частичка, начав своё путешествие в Гренландском бассейне и направляясь мимо Африки к Антарктиде.

Ты на пути к Циркумполярному течению, маневровому вокзалу морских течений, к вечному круговороту.

От одного холода до другого.

Но хоть ты и частица, ты всё же часть общности, равной восьмидесяти Амазонкам. Вы течёте по морскому дну, минуете экватор и попадаете в Южноатлантический морской бассейн – до нижней точки Южной Америки. До этого момента ваше течение было ровным и спокойным. Но дальше мыса Горн вы попадаете в штормовую турбуленцию. Мотаясь во все стороны, ты будешь втянута в нечто подобное дневному транспортному потоку вокруг Триумфальной арки, только бесконечно более могущественное. Антарктическое Циркумполярное течение движется с запада на восток вокруг белого континента – маневровое распределение, в которое втекают и из которого вытекают все моря. Круговое движение никогда не останавливается, никогда не ударяется о берег. Оно бесконечно гонится за самим собой. Оно вбирает в себя 800 Амазонок, всасывает все мировые воды, перемешивает их, стирает их происхождение и идентичность. Непосредственно перед Антарктидой тебя вытолкнуло наверх, в лютый мороз. Тебя погоняло по поверхности и снова медленно опустило вниз, чтобы ты стала частью гигантской Циркумполярной карусели.

Она пронесла тебя немного и вытолкнула.

И ты снова отправилась к северу, на глубине 800 метров. Все моря выталкиваются из кругового Антарктического течения. Некоторые воды попадают назад, на антресоли Атлантики, другие в Индийский океан, а большинство в Тихий, как и ты. Прильнув к западному южноамериканскому склону, ты устремишься к экватору, где тебя подхватит Пассатное течение, разогрев тропической жарой. Ты поднимешься на поверхность, и тебя утянет на запад, в мешанину Индонезии: острова и островки, течения, водовороты, мели и воронки – кажется, отсюда уже никогда не выбраться. Южнее тебя прогонит мимо Филиппин и через Макасарский пролив. Ты могла бы проскочить через пролив Ломбок, но есть обходной путь восточнее Тимора, он приведёт тебя, наконец, в открытый Индийский океан.

Теперь к Африке.

Тёплая мелкота Аравийского моря насытит тебя солью. Вдоль Мозамбика ты отправишься на юг, теперь твоим спутником станет течение мыса Игольного. Ты понесёшься всё стремительнее в предвкушении встречи с родным океаном, ввергнешься в приключение, которое стоило жизни многим морякам, – мыс Доброй Надежды, – и тебя отбросит назад. Слишком много течений сталкивается здесь. Просто какая-то антарктическая площадь Этуаль в пятницу после обеда. Как ни старайся, вперёд не продвинешься. В конце концов ты отделишься от основного потока в водоворот и только так проберёшься в Южную Атлантику. Экваториальное течение пригонит тебя и подобных тебе на запад, колоссальная воронка закружит вас мимо Бразилии и Венесуэлы до Флориды, и там вы разлучитесь.

Ты достигла Карибского моря, места зарождения Гольфстрима. Заряженная тропическим солнцем, ты начинаешь путь наверх, к Ньюфаундленду и дальше в направлении Исландии, ты гордо скользишь по поверхности и щедро отдаёшь своё тепло Европе, как будто у тебя его немерено. Незаметно тебе становится холоднее, а испарившаяся вода Атлантики оставляет тебе бремя соли, которая всё тяжелее нагружает тебя, и вот ты снова оказываешься в Гренландском бассейне, откуда начинался твой путь.

Ты провела в пути тысячу лет.

С тех пор, как Панамский перешеек отделяет Атлантику от Тихого океана, – более трёх миллионов лет, – частицы воды проделывают именно этот путь. С тех пор считается, что только сдвиг континентов мог бы изменить термическую циркуляцию. Считалось! Человек вывел климат из равновесия. И пока специалисты рассуждали, приведёт ли потепление к таянию полярной шапки и к остановке Гольфстрима, он уже остановился, потому что его остановили Ирр. Они остановили странствие частичек, они остановили обогрев Европы, они остановили будущее самозваной человеческой расы. Поскольку они знают точно, что произойдёт, если остановится циркуляция, – в отличие от их врагов, которые никогда не знали, какие последствия вызовут их действия, которые никогда не помнили о будущем, потому что у них нет генетической памяти – знания, как из начала получается конец, а из конца начало земного творения.

Тысяча лет, маленькая частица. Пройдёт больше десяти человеческих веков, а ты лишь раз обежишь вокруг света.

Тысячи таких путешествий – и морское дно полностью обновлено.

Сотни таких обновлений – и моря исчезнут, одни континенты оторвутся друг от друга, а другие срастутся, возникнут новые океаны, лицо Земли преобразится.

Одна секунда твоего путешествия, частица, – и возникнет и прейдёт простейшая жизнь. Наносекунда – и элементарные частицы изменят своё положение. В ещё более короткое время происходят химические реакции.

Где-то посередине – человек.

И над всем – Ирр.

Океан, осознающий себя.

Все живые существа образуют единую ткань, опутывающую Землю. Все нераздельно связаны друг с другом в отношения пропитания. Простое обменивается со сложным, много живого уже исчезло навеки, что-то развивается заново, а некоторые от века были здесь и будут населять Землю, пока она не рухнет на Солнце.

Где-то посередине – человек.

Где-то во всём этом – Ирр.

Что ты видишь?

Уивер чувствует нечеловеческую усталость, будто она уже много лет в пути. Усталая маленькая частица, одинокая и печальная.

– Мама? Папа?

Она заставляет себя взглянуть на контрольную панель.

Давление внутри – о’кей. Кислород – о’кей.

Наклон: нуль.

Нуль?

«Дипфлайт» лежит плашмя. Он лежит на дне. Она внезапно очнулась и ободрилась. Скорость погружения тоже нулевая.

Глубина: 3466 метров.

Вокруг чернота.

Она едва отважилась глянуть на часы, боясь увидеть там что-нибудь ужасное: что миновали часы, что у неё не хватит кислорода на всплытие. Но цифры показывали, что она начала спуск 35 минут тому назад. Нет, она не вышла за пределы. Лишь момент приземления пропустила, хотя всё сделала правильно. Винты остановлены, системы активны. Она могла бы начать подъём хоть сейчас.

И тут вдруг всё началось.

* * *

Коллектив

Сперва Уивер подумала, что это обман зрения. Мерцание, будто кто-то сдул голубую пыль с гипертрофированной ладони, она покружилась и улеглась.

Новое свечение – на сей раз ближе и на большей площади. Оно стягивалось над лодкой, так что Уивер пришлось задрать голову. То, что она увидела, напомнило ей космическое облако. Невозможно сказать, как оно далеко и как велико, но чувство такое, что ты не на дне моря, а на краю далёкой галактики.

Потом голубизна размылась, а облако увеличилось, медленно опускаясь на батискаф.

Она вдруг поняла, что лежать на дне – не лучшая идея, если она хочет выгрузить Рубина.

И для этого сейчас самый подходящий момент. Сейчас или никогда.

Она завела моторы и приподняла «Дипфлайт», взбаламутив осадок. Над чёрным горизонтом задрожали молнии, и Уивер поняла, что слияние состоялось.

Коллектив был большой. «Дипфлайт» висел посреди слившегося облака. Уивер знала, что желе способно сжаться до очень плотной ткани. Ей не хотелось думать о том, что произойдёт с батискафом, если вокруг него сомкнётся мускул из одноклеточных. Примерно так, как могучая пятерня раздавливает сырое яйцо.

Она поднялась метров на десять над дном. Этого будет достаточно. Пора.

Нажать на кнопку – и всё произойдёт. Как бы не открыть от страха собственный колпак, тогда она мгновенно погибнет. На глубине три с половиной километра давление составляет 385 атмосфер. Расплющит в лепёшку.

Крышка колпака второго пилота встала вертикально. Воздух взрывообразно выстрелил в воду и приподнял тело Рубина вверх. Уивер ускорила свой подводный самолёт, хотя с открытым колпаком он был трудноуправляем, и тут же резко бросилась вниз, отчего Рубин окончательно катапультировался. Он парил чёрным силуэтом на фоне голубых молний. Чужое жизненное пространство смяло его ткани и органы, раздавило череп, сокрушило кости и выдавило из него наружу все жидкости.

Всё осветилось.

Желе подхватило тело Рубина и прижало его к улетающему батискафу. Организм приблизился и с другой стороны, со всех сторон разом, сверху и снизу. Он приник к лодке и к Рубину, уплотнился, и Уивер в смертном страхе вскрикнула…

Но тут лодка очутилась на свободе.

Ирр отпрянули почти так же быстро, как сомкнулись. Далеко отпрянули. Если описывать поведение коллектива в этот момент, можно было бы сказать: он ужаснулся.

Уивер услышала собственное поскуливание.

Голубые огни метались в гигантской студенистой массе, окружавшей лодку замкнутой эластичной оболочкой. Расплющенное лицо Рубина, прижатое сбоку к её куполу и слабо освещённое приборами панели, пялилось на неё тёмными глазницами. Потом тело мёртвого медленно отделилось и стало падать, совершая странные движения, будто исполняя неуклюжий ритуальный танец. В других обстоятельствах Уивер стало бы дурно, но здесь на чувствительность не было времени.

Оболочка разомкнулась внизу и стянулась вверх, образуя купол. По краям его пробегали волны. Труп биолога слился с темнотой. Одновременно из-под купола опустились тонкие щупальца, длинные, как тропические лианы. Они двигались координированно и целеустремлённо, нашли Рубина и принялись его ощупывать.

От кончиков щупалец ответвились более тонкие усики и обстоятельно занялись отдельными частями тела. Иногда они замирали или разветвлялись дальше. Иногда наползали друг на друга, будто беззвучно совещаясь. В отличие от всего, что она до сих пор видела у Ирр, эти щупальца светились переливчатым белым светом. Всё походило на немой балет, и Уивер вдруг почудилась музыка детства: «La plus que lente» Дебюсси, более чем медленный вальс, любимая пьеса её отца. Страх разом улетучился – от парализующей красоты этого хореографического действа, напомнившего ей о родителях.

То, что видела Уивер, не требовало никаких дополнительных доказательств существования явно выраженного и определённо нечеловеческого разума.

Уивер не верила в Бога, но чуть не забормотала молитву. Бог был ни при чём, лучезарная белизна щупалец объяснялась лишь взволнованным состоянием светоносных одноклеточных. Не говоря уже о том, что какой же Бог, стоящий близко к человеку, станет являть себя в виде щупалец?

Она запрокинула голову. Мерцающий голубой колокол над нею принял гигантские размеры – высокий, как купол неба. Из высшей точки что-то медленно опускалось – некое образование с щупальцами на нижней части, округлое, размером с луну. Под белой поверхностью сновали серые тени. На долю секунды возникали сложные узоры – нюансы белого на белом, симметричные вспышки, мигающие ряды точек и линий, криптокод, просто праздник для любого семиотика. На Уивер это существо произвело впечатление живого компьютера, в котором шли процессы чудовищной сложности. Она наблюдала это существо в процессе его раздумья и тут же поняла, что оно участвует в размышлении остального коллектива – всей этой массы, этого голубого небосвода. И тут до неё дошло, что именно разворачивалось у неё перед глазами.

Она нашла королеву.

Королева вышла на контакт.

Уивер не смела дышать. Многотонное давление сжало в Рубине все жидкости, но вместе с тем обеспечило их выход из разрушенного тела и распределение в воде. Концентрированный феромон тоже вышел наружу, и Ирр инстинктивно среагировали на него. Уивер всё ещё не была уверена, сработает ли её план. Но если она права, то опыт коллектива должен был прийти в вавилонское столпотворение – с той лишь разницей, что в Вавилоне люди знали друг друга, но перестали понимать, тогда как коллектив понимал – не узнавая. Феромонное послание никогда не исходило ни от чего подобного. Коллектив не мог знать Рубина. Он однозначно враг, которого решено истребить, но вот этот враг говорит: «Соединяйтесь!»