Текст книги "Стая"

Автор книги: Франк Шетцинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 54 страниц)

– Я не думаю, что нам нужно что-то возвращать природе, – ответила Джудит Ли. – Мы живём в согласии с природой, хоть кое-что и оставляет желать лучшего.

– В настоящее время вряд ли можно говорить о согласии.

– Мы находимся в постоянном контакте с виднейшими учёными и исследовательскими институтами по обе стороны границы. Когда у животных проявляются коллективные изменения в поведении, это внушает тревогу, но было бы неправильно излишне драматизировать ситуацию и впадать в панику.

– Вы не верите в массовый феномен?

– Рассуждать о феномене можно, когда он присутствует. А в настоящий момент я бы говорила лишь о кумуляции похожих событий.

– Но об этих событиях молчат, как будто их нет, – продолжал настаивать ведущий. – А почему?

– О них говорят. – Ли улыбнулась. – Например, мы с вами.

– Ваше согласие на интервью нас настолько же обрадовало, насколько и удивило. Информационная политика как вашей, так и нашей страны в последние дни была более чем сдержанной. Почти невозможно получить комментарий специалиста, поскольку ваши инстанции блокируют всякий контакт.

– Ну как же, – пробурчал Эневек вслух. – Грейвольф-то прорвался со своими соплями. Разве не читали?

Но хоть кто-нибудь попросил об интервью Форда? Или Рэя Фенвика? Род Пальм входит в число ведущих исследователей косаток, но хоть кто-нибудь из газет или с телевидения побеспокоил его в течение последней недели? Его самого, Леона Эневека, недавно уважительно упомянутого в журнале «Scientific American» за исследования разума у морских млекопитающих, – хоть кто-нибудь сунул ему под нос микрофон?

Только теперь ему стала очевидна вся абсурдность ситуации. При других обстоятельствах – будь то теракт, крушение самолёта или природная катастрофа, – все эксперты были бы уже нарасхват и стояли перед камерами. А тут они как в вакууме оказались. Да и Грейвольф со времени своего последнего газетного интервью больше нигде на виду не появлялся. Ещё несколько дней назад радикальные природозащитные организации не упустили бы случая помелькать в кадре, но что-то герой Тофино перестал быть темой публикаций.

– Вы смотрите на это несколько односторонне, – спокойно сказала Ли. – Ситуация, конечно, необычная. Практически мы не знаем других таких случаев. Разумеется, мы следим за тем, чтобы никто из так называемых экспертов не делал преждевременных выводов, хотя бы для того, чтобы потом нам не пришлось выступать с опровержениями. Не говоря уже о том, что пока я не вижу угрозы, с которой нельзя было бы справиться.

– Вы хотите сказать, что контролируете ситуацию?

– Мы работаем над этим.

– Некоторые считают, что вы не справляетесь.

– Я не знаю, чего люди ждут от нас. Вряд ли государство станет применять против китов военные корабли.

– Каждый день мы слышим о новых жертвах. Канадское правительство пока что ограничилось тем, что объявило воды Британской Колумбии кризисной зоной…

– Для мелких судов. Нормальное грузовое и паромное судоходство не затронуто.

– Разве в последнее время не исчезали корабли?

– Ещё раз: то были рыбацкие лодки, небольшие моторки, – объяснила Ли тоном бесконечного терпения. – Потеря таких судёнышек продолжается. Мы отслеживаем все подобные сообщения. Разумеется, все средства брошены на поиск уцелевших. Но я хотела бы всё-таки предостеречь от того, чтобы всякий несчастный случай в открытом море связывать с нападением животных.

– Поправьте меня, если я ошибаюсь, но разве не было аварии большого ванкуверского сухогруза, в ходе которой затонул буксир?

Ли сомкнула пальцы.

– Вы имеете в виду «Королеву барьеров»?

Ведущий глянул в свои бумажки.

– Правильно. Об этом практически ничего не сообщалось.

– Разумеется, нет, – вырвалось у Эневека.

За событиями последних дней он забыл обсудить это с Шумейкером.

– «Королева барьеров», – сказала Ли, – получила повреждение пера руля. А буксир затонул из-за неправильно проведённого манёвра при швартовке.

– А не вследствие нападения? У меня тут записано…

– У вас записано неверно.

Эневек обмер. Что эта женщина говорит?

– А теперь, генерал, не могли бы вы нам хоть что-то сказать о крушении гидроплана «Тофино Эйр», которое случилось два дня назад?

– Гидроплан упал, да.

– Но он якобы столкнулся с китом.

– Мы расследуем и эту аварию. Извините меня, если я не вполне осведомлена о каждом отдельном событии, моя работа скорее более общего порядка…

– Естественно, – ведущий кивнул. – Итак, поговорим о вашей позиции. Что вы в силах сделать? Ведь пока что вы можете только реагировать на происходящее.

В лице Ли мелькнуло весёлое оживление.

– Кризисные штабы призваны не только реагировать. Мы устраняем кризисные положения. Но, как я уже сказала, сейчас нам приходится иметь дело с чем-то совершенно новым. Распознавание и предотвращение не могло вестись в полной мере, как это бывает при обычных сценариях. Всё остальное мы контролируем. В море не выходит ни один корабль, для которого киты представляли бы опасность. Транспортные задания судов, которым это могло бы угрожать, мы переложили на воздушные линии побережья. Более крупные суда сопровождает военный конвой, мы ведём непрерывный авиационный дозор и вкладываем большие средства в научные исследования.

– Но вы же исключили применение военной силы.

– Не исключили. Придали ему относительный характер.

– Природоохранные активисты считают, что поведенческие изменения вызваны воздействием цивилизации. Шум, ядохимикаты, транспортное движение по морю…

– В скором времени мы сможем дать на это ответ.

– И как скоро?

– Я повторяю: мы не будем пускаться в догадки и спекуляции, пока не получим конкретные результаты. И никому не позволим это делать. Точно так же мы не допустим никакого самоуправства со стороны разгорячённых рыбаков, предприятий, пароходств, станций наблюдения китов или сторонников охоты на китов, – это самоуправство может привести к эскалации несчастных случаев. Если животные нападают, это значит, что они либо больны, либо загнаны в угол. В обоих случаях нет смысла применять против них силу. Мы должны доискаться до причин, тогда исчезнут симптомы. А до тех пор нам придётся избегать моря.

– Спасибо, генерал.

Ведущий повернулся к камере.

– Это была генерал Военно-морского флота США Джудит Ли, которая несколько дней назад возглавила военное руководство объединённым кризисным штабом и комиссиями расследования США и Канады. А теперь – к другим новостям дня.

Эневек уменьшил звук и позвонил Джону Форду.

– Кто такая, к чёрту, эта Джудит Ли? – спросил он.

– С ней лично я ещё не знаком, – ответил Форд. – Но знаю, она тут постоянно летает взад-вперёд.

– А я и не знал, что США и Канада объединили свои штабы.

– Но ты и не должен всё знать. Ты как-никак биолог.

– А ты кому-нибудь давал интервью по поводу нападений китов?

– Вопросы мне задавали, но как-то всё ушло в песок. Они и тебя несколько раз хотели позвать на телевидение.

– Да неужели?

– Леон, – голос Форда казался ещё более усталым, чем утром. – Что я могу тебе сказать? Ли всё заблокировала. Может, оно и к лучшему. Как только тебя включают в какой-нибудь государственный или военный штаб, от тебя ждут, чтобы ты держал язык за зубами. Всё, что ты делаешь, становится засекреченным.

– Но мы же беспрепятственно обмениваемся информацией?

– Мы с тобой сидим в одной лодке.

– Но эта генеральша несёт околесицу! О «Королеве барьеров», например…

– Леон, – Форд зевнул. – Ты присутствовал, когда всё это произошло?

– Что это за подход?

– Я так же, как и ты, мало сомневаюсь в том, что всё происходило именно так, как говорит твой мистер Робертс из пароходства. И всё же, подумай: нашествие моллюсков. Странные существа, неизвестные науке. Какой-то зловещий студень. Кит прыгает на трос. Всё это вкупе и есть происшествие с «Королевой барьеров». Ах да, не забыть ещё, что в доке что-то шлёпнуло тебя по морде и улизнуло, а Фенвик и Оливейра нашли в мозге китов желе. И в каком виде ты хотел бы увидеть всё это в прессе?

Эневек молчал.

– Почему пароходство не отзывается на мои звонки? – спросил он наконец.

– Понятия не имею.

– Но что-то ты всё же знаешь. Ты научный руководитель канадского штаба.

– Ещё какой! И поэтому они штабелями выкладывают передо мной свои досье. Послушай, Леон, я ничего не знаю! Они нас не балуют.

– Пароходство и кризисный штаб сидят в одной лодке.

– Прекрасно. Мы с тобой можем часами препираться на сей счёт, но мне бы хотелось поскорее покончить с этим видео, а это затягивается больше, чем я думал. Один из наших сотрудников слёг с поносом, поэтому спать нам ночью не придётся.

– Вот чёрт, – выругался Эневек.

– Жди, я тебе позвоню. Или Лисии, если ты задремлешь…

– Я на связи.

– Она, кстати, молодец, ты не находишь?

Разумеется, она молодец. Она такая, что лучшей ассистентки и желать нельзя.

– Да, – буркнул Эневек. – Она ничего. Я могу тебе чем-нибудь помочь?

– Разве что идеей. Пораскинь мозгами. Может, прогуляешься и навестишь пару вождей ноотка, – Форд хихикнул. – Индейцы наверняка что-нибудь знают. А вдруг они расскажут, что нечто подобное уже было тысячу лет назад.

Шутник нашёлся, подумал Эневек.

Он закончил разговор и принялся ходить по комнате. В колене пульсировала боль, но он продолжал ходить, будто желая наказать себя за то, что он не в форме.

Если так пойдёт и дальше, у него разовьётся паранойя. Он уже всех подозревает, что его хотят обойти: никто ему не звонит, обращаются с ним, как с инвалидом. А он всего лишь прихрамывает.

Но что ему делать?

Если ты топчешься по кругу, разорви его и выйди на прямой курс.

Как там сказал Форд? Индейцы наверняка что-нибудь знают.

Когда-то индейцы Канады передавали своё знание из поколения в поколение, пока цепь устных преданий не прервал «Индейский акт 1885 года». Их лишили идентичности, принуждая покидать свою родину и посылать детей в местные школы, чтобы они – как это называлось – интегрировались в сообщество белых. Тогда как индейцы и без того были интегрированы – в своё собственное сообщество. Кошмар «Индейского акта» длился до сих пор. В последние десятилетия индейцы всё активнее стали брать жизнь в свои руки. Нить предания начали связывать там, где она была разорвана сто лет назад, а канадское правительство стало прилагать силы к тому, чтобы исправить свои ошибки, хотя о возрождении былой культуры не могло быть и речи.

Всё меньше оставалось канадцев, знакомых со старым преданием.

Кого же он мог расспросить? Эневек почти не поддерживал контактов с племенем ноотка, или нуу-ча-нальс, как они сами называли себя: живущие вдоль гор.

А можно было расценить указание Форда как шутку. Ход для художественного фильма, в котором таинственное древнее предание привело бы к решению загадки.

Проблема состояла в том, что индейцев вообще не было. Чтобы узнать что-нибудь о Тихом океане и острове Ванкувер, имело смысл обратиться к ноотка, индейцам островного запада. Но можно и запутаться в мифах разных племён, из которых сложились ноотка. Каждое из этих племён населяло свою собственную территорию. У ноотка рассказывались космогонические истории, в которых главную роль играла фигура трансформера – оборотня. В племени дайдидас большое значение придавалось волку, но существовали и истории о косатках. Но если захочешь что-то узнать о косатках, не обращая внимания на истории о волках, это будет большая ошибка, поскольку в круге превращений человек и животные были духовно взаимосвязаны. Не только все создания обладали возможностью превращения в другие существа, но некоторые располагали ещё и двойной природой: стоило волку ступить в воду, как он тут же превращался в кита-убийцу, стоило киту выйти на сушу, как он становился волком. Косатки и волки являлись одним и тем же существом, и рассказывать истории о косатках, не подразумевая при этом волков, было в глазах индейца ноотка полной глупостью.

Поскольку ноотка по традиции были китобоями, у них был бесконечный запас историй про китов. Но даже одно и то же племя рассказывало мифы по-разному, смотря куда прийти. Мака тоже принадлежали к ноотка и наряду с эскимосами были единственным племенем Северной Америки, имевшим когда-то законное право охоты на китов, и как раз сейчас они поставляли много материала для дискуссий, потому что после почти векового китобойного воздержания снова хотели ввести его в обиход. Мака жили не на острове Ванкувер, а на противолежащем северо-западном конце штата Вашингтон. В их мифах были разные истории о китах, которые встречались и у ноотка на острове.

Ну что ж, привлечь индейцев для совета было достаточно необычным делом.

Эневек кисло усмехнулся. Как нарочно, именно он.

Для человека, уже двадцать лет живущего в Ванкувере, он знал о местных индейцах довольно мало, потому что в принципе ничего не хотел знать. Лишь время от времени его охватывала неопределённая тоска по их миру. И всякий раз он это чувство подавлял в корне. Делавэр принимала его за мака, а он был неспособен даже к погружению в местные мифы.

Но Грейвольф был способен к этому ещё меньше.

Жалкий тип, злобно думал Эневек. Какой индеец в наши дни станет носиться с таким дурацким прозвищем. Вождей племени нынче зовут Норман Джордж, Уолтер Майкл или Джордж Франк. Нет среди них никакого Джона Два Пера или Лоренса Плывущего Кита. Только безмозглый фигляр вроде Джека О’Бэннона может быть таким падким на романтику из детских книжек. Тоже мне, Серый Волк!

Грейвольф был невежда.

А сам Эневек?

Оба хороши! Один выглядит как индеец, но отторгает от себя всё индейское. Другой никакой не индеец, зато из кожи лезет, чтобы казаться им.

Мы оба невежды. Два комедианта. Два инвалида.

Это проклятое колено!

Кого бы ему расспросить? Джорджа Франка, вот кого!

Это был один из его знакомых вождей. Белые и индейцы не водили тесной дружбы вне работы, не распивали вместе пиво, но и не имели ничего друг против друга. Два невраждующих мира. Джордж Франк был не то чтобы другом, но хорошим знакомым: славный парень и, кроме того, вождь одного из племён ноотка, причём вождь особый, верховный. Институция верховных вождей была чем-то вроде английского королевского дома. Этот ранг наследовался. В повседневности большинством племён правили выборные вожди, но наследные вожди пользовались высшим почётом.

Джордж Франк жил неподалёку от «Постоялого двора Виканинниш». Эневек полистал телефонную книгу и позвонил Франку.

– Итак, ты приехал, чтобы узнать что-нибудь о китах, – сказал Франк, когда полчаса спустя они прогуливались вдоль реки. Вождь был невысокий человек с морщинистым лицом и приветливыми глазами. Под ветровкой – майка с надписью «Лосось идёт домой». – Надеюсь, ты не ждёшь от меня каких-нибудь индейских мудростей?

– Нет. – Эневека обрадовал такой ответ. – Но у Джона Форда есть одна идея.

– У какого Джона Форда? – улыбнулся Франк. – У режиссёра или директора ванкуверского аквариума?

– Режиссёр, боюсь, уже умер. Мы просто ищем ответ где только можно. А вдруг в какой-нибудь из ваших историй есть указание на похожие случаи.

Франк указал на реку. Она текла с гор, местами обмелела и несла с собой ветки и листья.

– Вот тебе ответ, – сказал он и улыбнулся: – Hishuk ish ts’awalk.

– О’кей. Значит, всё-таки индейские мудрости.

– Всего одна. Я думал, ты её знаешь.

– Я не знаю вашего языка. Так, нахватался каких-то крох.

Франк несколько секунд глядел на него.

– Ну, это корневая мысль почти всех индейских культур. Ноотка приписывают её себе, но я думаю, в других местах люди выражают то же самое другими словами: всё есть одно целое. Что происходит с рекой, то же и с человеком, и с морем, и с животными.

– Правильно. Другие называют это экологией.

Франк нагнулся и достал из воды ветку, запутавшуюся в прибрежных корнях.

– Что же тебе рассказать, Леон? Мы не знаем ничего такого, чего бы ты и сам не знал. Я могу ради тебя поспрашивать людей, позвонить кое-кому. Есть много легенд и песен. Но я не знаю ни одной, которая могла бы вам помочь. Вернее, в предании ты можешь найти всё, что ищешь, в этом-то и проблема.

– Я тебя не понимаю.

– Ну, мы воспринимаем животных немного иначе. Ноотка никогда не отнимали у кита жизнь просто так. Кит дарил свою жизнь, это был осознанный акт, понимаешь? Ноотка верили, что вся природа осознаёт себя, – такое большое, тесно переплетённое сознание. – Он шёл по сырой, зыбкой тропе. Эневек следовал за ним. Лес открылся перед ними голой вырубкой. – Взгляни на этот позор. Лес вырублен, дождь, солнце и ветер вызывают эрозию почвы, и реки превращаются в клоаки. Взгляни, если ты хочешь знать, что не даёт покоя китам. Всё едино.

– М-м. Рассказывал ли я тебе когда-нибудь, в чём состоит моя работа?

– Насколько я понимаю, ты ищешь сознание.

– Самосознание.

– Да, припоминаю. Однажды вечером ты мне рассказывал. В прошлом году. Мы сидели, я пил пиво, а ты воду. Ты ведь по-прежнему пьёшь только воду, а?

– Я не люблю алкоголь.

– И никогда не пил?

– Практически никогда.

Франк остановился.

– Да, алкоголь. Ты хороший индеец, Леон. Пьёшь только воду и приходишь ко мне за тайным знанием. – Он вздохнул. – Когда же люди, наконец, перестанут делать друг из друга клише. У индейцев была проблема с алкоголем, у некоторых она и до сих пор остаётся, но есть многие, кто просто с удовольствием иногда выпивают. Однако если белый и индеец вместе выпьют пива, тут же начнётся: ах, спаивают индейцев! Но мы не являемся ни бедными соблазнёнными, ни хранителями высшей мудрости. Кстати, Леон, ты у нас кто, христианин?

Эневек не особенно удивился. Их редкие встречи с Франком всегда проходили одинаково. Вождь вёл беседу, перескакивая, как белочка, с одной темы на другую.

– Я не принадлежу ни к какой церкви, – сказал Эневек.

– Знаешь, я некоторое время был увлечён Библией. Книга, полная высшей мудрости. Там Бог заявляет о себе огнём: вещает из горящего куста. Но как ты думаешь, смог бы христианин таким образом объяснить лесной пожар?

– Конечно, нет.

– Тем не менее, история о горящем кусте для него много значит, если он верующий. Так же и индейцы: верят в своё предание, но твёрдо знают, в какой степени эти истории применимы к действительности. В наших легендах ты можешь найти всё и ничего; ничего оттуда нельзя истолковать буквально, но всё имеет свой смысл.

– Я знаю, Джордж. Но мы в тупике. Ломаем голову над тем, что сделало китов безумными.

– И ты считаешь, что ваша наука бессильна?

– Получается, да.

Франк отрицательно покачал головой.

– Не может быть. Наука – великое дело. С её помощью человек способен на многое. Проблема только в точке зрения. На что ты смотришь, когда применяешь свои знания?

Ты смотришь на кита, который изменился. Ты больше не узнаёшь в нём своего друга. Почему? Он стал врагом. Что подвигло его к этому? Может, ты ему чем-то насолил? Или его среде? Ты ищешь вред, который нанесён непосредственно киту, и ты его находишь. Тут и бессмысленный забой, тут и отравление вод, тут и распоясавшийся китовый туризм, мы разрушаем основы пропитания животных и заполняем их среду шумом. Мы лишаем их мест, где они выращивают своих детёнышей, – разве в Калифорнийском заливе не собираются строить сооружения по добыче соли?

Эневек мрачно кивнул. В 1993 году ЮНЕСКО объявило лагуну Сан-Игнасио мировым заповедником. Она была последней нетронутой лагуной Тихого океана, где серые киты рождали своих детёнышей, и являлась к тому же убежищем для многих видов растений и животных, которым грозило вымирание. Но, невзирая на это, концерн «Мицубиси» строит там теперь соледобывающие сооружения, которые станут выкачивать из лагуны по двадцать тысяч литров солёной воды в секунду, заливая её в испарительные бассейны. Отработанная вода потечёт в лагуну. Никто не знает, какое действие это окажет на китов. Бесчисленные исследователи, активисты и консорциум нобелевских лауреатов тщетно протестовали против строительства.

– Вот видишь, – продолжал Франк, – а это среда китов, насколько тебе известно. Они в ней живут, но ведь среда есть нечто большее, чем просто цепочка условий, в которых киты чувствуют себя хорошо или плохо. Может, проблема вообще не в китах, Леон. Может, киты лишь часть проблемы, видимая нам.

* * *

Аквариум, Ванкувер

Пока Эневек слушал верховного вождя, у Джона Форда уже двоилось в глазах.

Он контролировал одновременно два монитора – один показывал запись камеры робота URA, другой – виртуальное пространство с висящими в нём зелёными точками; они изображали стадо китов и постоянно меняли своё положение.

По второму монитору прогонялись также данные зонда, который торчал в жировом слое Люси: частота ударов сердца, глубина погружения, позиция, температура, давление и свет. Зонд и робот вместе давали полную картину того, что происходило с Люси в течение суток.

Сутки следовать за обезумевшим китом!

Форд и двое его помощников сидели в сумерках, освещённые бледным светом экранов. Четвёртое место пустовало. Безобидный кишечный вирус сократил команду и обеспечил им лишнюю ночную смену.

Форд пошарил рядом с собой, не сводя глаз с монитора, нащупал картонную коробку, нагрёб пригоршню картошки фри и набил ею рот.

Собственно, Люси совсем не производила впечатления безумной.

Все прошедшие часы она делала то, что и должны делать пастбищные животные океана. Она паслась в компании полудюжины своих взрослых товарищей и двух детёнышей-подростков, пропахивая мягкий ил, вздымая тучи грязи и отфильтровывая червей и блошиных рачков. Вначале Форд следил за этим как заворожённый, хотя не впервые видел снимки пасущегося кита. Но робот давал запись нового качества, поскольку следовал за китом как часть стада. Следовать на пастбище за кашалотом значило бы очутиться в мрачной глубине. Но серые киты жили на мелководье. Поэтому Форд вот уже несколько часов наблюдал постоянную игру света и тени. На несколько минут Люси поднималась на поверхность, процеживала грязь сквозь свои пластины, набирала полные лёгкие воздуха и снова погружалась на дно.

Робот не старался следовать за животными, потому что они никуда и не плыли. Они постоянно меняли направление, двигаясь то туда, то сюда, то вверх, то вниз, и паслись.

В конце концов, надоедает смотреть.

Иногда вдали возникали чёрно-белые силуэты косаток, но быстро исчезали. В целом такие встречи протекали мирно, хотя косатки считаются одним из немногих серьёзных врагов крупных китов; они не останавливаются даже перед голубым китом.

Пастись, нырнуть, вынырнуть… Потом Люси заснула. Вместе с двумя ассистентами Форд наблюдал, как становилось темнее, потому что наступал вечер. Тело Люси, зависшее в воде, то медленно погружалось вниз, то поднималось вверх. Есть целый ряд морских млекопитающих, которые спят таким образом. Через каждые несколько минут они в полусонном состоянии поднимаются на поверхность, делают вдох, снова погружаются вниз и спят.

Наконец на мониторах стемнело. Лишь координатный куб показывал распределение стада. Настала ночь.

Но смотреть всё-таки приходилось, что было особенно тягостно. На тёмном экране то и дело что-то вспыхивало – какая-нибудь медуза или каракатица. В остальном царила тьма египетская, тогда как по второму монитору пробегали данные о пищеварении Люси и о физическом окружении. Зелёные точки вяло двигались в виртуальном пространстве, показывая взаимное положение китов. Спят киты не обязательно ночью и отдыхают в разное время. Какие-то из китов и сейчас продолжали нырять и пастись. Гидрофоны робота улавливали всевозможные подводные звуки, шорохи и бульканье, крики косаток и пение горбачей, трубный клич и рёв, далёкий грохот корабельного винта. Ни одного незнакомого звука.

Форд сидел перед чёрным монитором и зевал, пока не хрустнули челюсти.

Он сгрёб последнюю горсть картошки фри. И тут его скрюченные, промасленные пальцы замерли. Он выпустил картошку и сощурил глаза.

На экране что-то происходило.

До этого зонд всё время показывал глубину от нуля до тридцати метров. Теперь глубина была сорок, потом сразу пятьдесят. Люси меняла своё местоположение. Она уплывала в открытое море и уходила на глубину. Другие киты быстро следовали за ней. Больше никто не засыпал и не задерживался. Скорость была миграционная!

Куда же ты несёшься-то так, подумал Форд.

Сердцебиение Люси замедлилось. Она нырнула, и очень быстро, преодолев уже стометровую глубину.

Кит исключил из системы кровообращения те части организма, которые сейчас были второстепенными. Обменные процессы проходили без расхода кислорода. Взаимодействие ряда удивительных процессов в ходе миллионов лет привело к тому, что бывшее сухопутное животное могло без проблем перемещаться между дном и поверхностью воды на многие сотни метров, тогда как для большинства рыб изменение глубины на сто метров уже представляет угрозу жизни. Люси углублялась дальше – сто пятьдесят, двести метров – и постоянно удалялась от суши.

– Билл! Джекки! – окликнул Форд своих ассистентов, не оборачиваясь. – Идите-ка сюда, взгляните.

Ассистенты собрались у обоих мониторов.

– Она уходит вниз.

– Да, и быстро. Уже на три километра отплыла от суши. Всё стадо уходит в открытое море.

– Может, они просто продолжают миграцию.

– Но почему так глубоко?

– Потому что ночью планктон тонет, разве не так? И криль тоже. Все лакомства погружаются на глубину.

– Нет, – Форд помотал головой. – Это имело бы смысл для других китов, но не для тех, что пасутся на дне. У этих нет причин…

– Смотрите! Триста метров.

Форд откинулся на спинку стула. Серые киты не отличались быстротой. Они были способны на короткий спурт, но в основном передвигались со скоростью километров десять в час. Пока не возникало причин для бегства или пока они не пускались в дальний миграционный путь.

Что же подгоняло их теперь?

Форд был уверен, что наблюдает аномальное поведение. Серые киты кормятся почти исключительно придонными жителями. Во время миграции они держатся вдоль побережья, не удаляясь от него больше чем на два километра. Форд не знал, как им даётся глубина свыше трёхсот метров. Наверное, хорошо даётся. Было просто неожиданно, что серые полезут глубже ста двадцати метров.

Они смотрели на экраны.

Внезапно по нижнему краю виртуальной сетки что-то вспыхнуло. Зелёная молния, она вспыхнула и погасла.

Спектрограмма! Оптическое изображение звуковых волн.

Потом снова.

– Что это?

– Шумы! Довольно сильный сигнал.

Форд остановил запись и прокрутил её назад. Они просмотрели отрывок второй раз.

– Это даже неправдоподобно сильный сигнал, – сказал он. – Как от взрыва.

– Но здесь не может быть никаких взрывов, к тому же взрыв бы мы услышали. Это инфразвук.

– Я знаю. Я же сказал, как от взрыва…

– Вот! Опять!

Зелёные точки координатного пространства остановились. Сильное колебание повторилось в третий раз, потом исчезло.

– Они остановились.

– Какая глубина?

– Триста шестьдесят метров.

– Невероятно. Что же они там делают?

Взгляд Форда метнулся к левому монитору с видеозаписью робота. К чёрному монитору. Рот его раскрылся и больше не хотел закрываться.

– Смотрите-ка, – прошептал он. Монитор больше не был чёрным.

* * *

Остров Ванкувер

Общество Франка подействовало на Эневека умиротворяюще.

Они брели по пляжу в сторону «Постоялого двора Виканинниш», беседуя о природозащитном проекте, в котором участвовал Франк. Вообще-то верховный вождь, рождённый в рыбацкой семье, был владельцем ресторана. Однако его племя выступило с инициативой смягчить последствия сплошной вырубки лесов. Общество «Лосось идёт домой» пыталось снова привести в равновесие экосистему пролива Клэйоквот. Деревообрабатывающая промышленность уничтожила большую часть этой системы. Никто из индейцев не питал иллюзий насчёт того, чтобы снова вернулись девственные леса, но дел всё равно хватало. Из-за сплошной вырубки высыхали лесные почвы, а сильные дожди смывали плодородный слой в реки и озёра, запруживая их камнями и остатками древесных стволов, так что лососю больше негде было нереститься, и он постепенно исчезал, что в свою очередь влекло за собой лишение пропитания других животных. В кемпинге при ресторане «Лосось идёт домой» образовалась группа добровольцев, которые чистили русла рек и освобождали для лосося проход к нерестилищам. Вдоль рек сооружали защитные валы и обсаживали их быстрорастущим ольшаником. Активисты постепенно возвращали то, что некогда составляло равновесие между лесом, животными и человеком, не покладая рук и не полагаясь на скорый успех.

– Ты знаешь, что многие относятся к вам враждебно, потому что вы хотите вернуть себе право бить кита, – сказал Эневек.

– А ты? – спросил Франк. – Ты как считаешь?

– По-моему, это не очень мудро.

Франк задумчиво кивнул.

– Может, ты и прав. Киты под защитой, зачем же их убивать. Есть и среди нас многие, кто против возвращения забоя. Но кто уже помнит, как надо бить кита? Кто пойдёт и подвергнет себя ритуалу? С другой стороны, мы уже почти сто лет не брали кита, и если мы и заводим об этом речь, то она идёт не более чем о пяти-шести экземплярах. Это совсем небольшая квота. Нас немного. Наши предки жили промыслом кита. Китобои исполняли ритуал продолжительностью в месяцы, а то и в год. Они очищали дух, прежде чем выйти на кита, чтобы быть достойными дара его жизни. И они не загарпунивали первого попавшегося кита, а только того, который был предназначен им и которому были предназначены они посредством таинственной силы, посредством видения, в котором кит и китобои узнавали друг друга. Понимаешь? Это некий духовный акт, который мы хотели бы вернуть.

– А с другой стороны, кит приносит кучу денег, – сказал Эневек. – Один рыболовецкий начальник из мака оценил стоимость серого кита в полмиллиона долларов США. Он без обиняков заявил, что мясо и жир в заокеанских странах ценятся высоко, имея в виду, естественно, Азию. И тут же подчеркнул экономические трудности мака и высокую безработицу. Получилось не очень красиво. Даже неуклюже. Ни о какой духовности и речи не шло.

– Тоже верно, Леон. Думай что хочешь – то ли мака хотят брать кита из честной приверженности традициям, то ли из корысти. Ясно только, что они не пользуются никакими законными правами, а в это же самое время белые истребляют поголовье. И ведь тоже не по причинам духовности, а? Ведь именно белые первыми начали рассматривать жизнь в качестве товара. Мы так никогда не мыслили. И теперь, после того, как все поживились, стоило одному из наших завести речь о деньгах, как на него набросились так, будто природу истребили мы. Ты не обратил на это внимания? Наш народ живёт со своего промысла дозированно, а белые просто всё транжирят. А как только растранжирят, так протрут глаза и бросаются на защиту – от тех, от кого никогда не требовалось защищать. Целые нации – такие, как японцы и норвежцы, – виноваты в истреблении китов, но они и до сих пор беспрепятственно выходят в море и мечут гарпуны куда ни попадя. Вина за истребление вида лежит не на нас, а наказывают нас. И так всегда.