Текст книги "Стая"

Автор книги: Франк Шетцинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 54 страниц)

– На тех, которые внизу.

– А что, злость помогла бы нам решить эту проблему?

– Ни в коем случае, о Сократ! – Оливейра криво усмехнулась. – Мне правда интересно. Ведь вы лишились дома.

Йохансон поболтал содержимое своего стаканчика.

– Я лишился меньшего, чем думал, – сказал он после некоторого молчания. – Конечно, дом был чудесный, полный чудесных вещей, – но моя жизнь была не в нём. Даже удивительно, насколько легко расстаёшься с любовно собранным винным погребком или с хорошей библиотекой. Кроме того, как ни странно это звучит, я его заранее отпустил. В тот день я улетал на Шетландские острова и попрощался со своим домом, сам того не заметив. Я закрыл дверь и уехал, и в моей голове что-то отключилось. Я думал: если суждено умереть, с чем жальче всего расставаться? И это был не дом. Не этот дом.

– Есть ещё один?

– Да. – Йохансон выпил. – На озере, в лесу. Когда сидишь там на веранде и смотришь на воду, слушая Брамса или Сибелиуса, да глоток вот такой штуки… Это совсем другое дело. Вот по этому месту я скучаю.

– Даже завидно.

– Знаете, почему я хочу всё это выдержать? Чтобы вернуться туда. – Йохансон взял бутылку и пополнил стаканчики. – Вам надо там побывать и увидеть, как луна отражается в воде. Всё ваше существование сольётся в точку в этом одиноком мерцании. Мир прозрачен в обе стороны. Это необычайный опыт, но его можно получить только в одиночку.

– Вы были там после цунами?

– Только в воспоминаниях.

Оливейра выпила.

– Мне до сих пор везло, – сказала она. – Не могу пожаловаться на утраты. Друзья и семья – все живы. – Она помолчала и улыбнулась: – Зато у меня нет дома на озере.

– У каждого есть свой дом на озере.

Ей показалось, что Йохансон хотел добавить что-то ещё, но он просто покачивал своё вино в стакане. И так они сидели, пили бордо и смотрели, как плывёт над морем морозный туман.

– Я потерял подругу, – сказал наконец Йохансон. Оливейра молчала.

– Она была немного сложновата. Всё делала бегом. – Он улыбнулся. – Странно, но мы по-настоящему обрели друг друга после того, как друг от друга отказались. Да. Таков ход вещей.

– Мне очень жаль, – тихо сказала Оливейра.

Он посмотрел на неё и потом мимо неё. Его взгляд напрягся. Оливейра наморщила лоб и повернулась за его взглядом.

– Что там?

– Я видел Рубина.

– Где?

– На той стороне, – Йохансон указывал на носовую стенку ангара. – Он вошёл туда.

– Вошёл туда? Но там некуда войти.

Конец зала терялся в сумерках. Стена высотой в несколько метров отделяла ангар от палубы. Оливейра была права: двери там не было.

– Может, причина в вине? – улыбнулась она. Йохансон помотал головой:

– Я мог бы поклясться, что это был Рубин. Он откуда-то вынырнул и тут же скрылся.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

– А он вас видел?

– Вряд ли. Мы тут сидим в тени. Ему пришлось бы сильно присматриваться.

– Давайте его просто спросим, когда снова увидим. Йохансон продолжал смотреть на дальнюю стену. Потом пожал плечами:

– Да, спросим его.

Когда они шли назад в лабораторию, бутылка бордо была наполовину пуста, но Оливейра совсем не захмелела. На свежем воздухе вино не подействовало. Она чувствовала себя чудесным образом окрылённой, готовой к новым открытиям.

И она их совершила.

Машина в лаборатории повышенной безопасности закончила свою работу. Они вызвали результаты на компьютер, расположенный вне стен лаборатории. На экране возникли ряды последовательностей. Зрачки Оливейра вычерчивали зигзаги, пока строчки шли снизу вверх, и с каждой строчкой её челюсть отвисала всё ниже.

– Быть не может, – тихо произнесла она.

– Чего не может быть? – Йохансон заглянул через её плечо и стал читать. Между его бровей возникли две вертикальные складки. – Но они же все разные!

– В том-то и дело.

– Немыслимо! Идентичные существа должны иметь идентичные ДНК.

– Существа одного вида – да.

– Но это и есть существа одного вида.

– Естественная норма мутации…

– Да что вы, какая норма! – Йохансон был растерян. – Это далеко за пределами нормы. Здесь – разные существа, все. Ни один геном не совпадает с другим.

– В любом случае это не нормальные амёбы.

– Нет. В них вообще нет ничего нормального.

– И что тогда?

– Не знаю, – он не отрываясь смотрел на результаты.

– Я тоже не знаю, – Оливейра протёрла глаза. – Я знаю только одно. Что в бутылке ещё кое-что осталось. И что мне это срочно необходимо.

* * *

Йохансон

Некоторое время они поплутали в банках данных, чтобы анализ последовательности ДНК желе сравнить с анализами, где-нибудь уже описанными. Оливейра сразу наткнулась на своё собственное сообщение от того дня, когда она исследовала желе из головы кита. Тогда она не обнаружила различий в следовании базовых пар.

– Надо было лучше смотреть, – ругалась она на себя.

– Может, вы бы и тогда на них не натолкнулись.

– Натолкнулась бы!

– Как бы вы могли заподозрить, что мы имеем дело со сплавом одноклеточных. Оставьте, Сью, это праздные речи. Лучше думайте вперёд.

Оливейра вздохнула:

– Да. Вы правы.

Она глянула на часы:

– О’кей, Сигур. Идите спать. Хоть вы поспите.

– А вы?

– Я поработаю. Хочу дознаться, не описан ли где-нибудь подобный хаос в ДНК.

– Мы могли бы разделить работу.

– Нет, правда, Сигур! Поспите! Мне сон всё равно не помогает. После сорока природа снабдила меня круглосуточными морщинами – хоть спи, хоть не спи. А вы идите и захватите с собой остатки этого замечательного вина, чтобы я не утопила в нём мою научную объективность.

Выйдя, он обнаружил, что совсем не хочет спать. За Полярным кругом ощущение времени терялось. Белая ночь продлевала день до бесконечности, прерываясь сумерками лишь на несколько часов.

Йохансон побрёл по пандусу вверх.

Размеры колоссального ангара терялись в тени. Там по-прежнему никого не было. Он глянул на то место, где они сидели, и убедился, что Рубин не мог их увидеть.

Но он-то видел Рубина!

Чего спать? Лучше он осмотрит ту стену поближе.

К его разочарованию, инспекция не дала результата. Он несколько раз обошёл стену, прощупал пальцами все заклёпанные стальные листы, все трубы и ящики. Оливейра была права: должно быть, ему привиделось.

– Но я не ошибся, – тихо сказал он сам себе, не спеша вернулся в кормовую часть ангара, сел на ящик, где они с Оливейра распивали вино, и стал ждать. Место было хорошее, с видом на море.

Он сделал глоток из горла.

Бордо согрело его. Веки постепенно начали тяжелеть. С каждой минутой они прибавляли в весе по нескольку граммов, пока у него не кончились силы удерживать их в поднятом состоянии.

И тут его спугнул тихий металлический скрежет.

Вначале он спросонья не понял, где находится. Небо над морем уже светлело. Он выпрямился и посмотрел на противоположную стену.

Часть её была открыта.

Йохансон сполз с ящика. В стене открылись квадратные ворота со стороной метра три. Светящийся проём выделялся на тёмной стене.

Взгляд его скользнул к пустой бутылке на ящике. Может, ему снится?

Он медленно двинулся к светлому квадрату. Подойдя ближе, он обнаружил за квадратом коридор с голыми стенами. Неоновые трубки излучали холодный свет. Через несколько метров коридор поворачивал за угол.

Йохансон заглянул туда и прислушался.

Оттуда доносились голоса. Он непроизвольно отступил назад и раздумывал, не лучше ли будет поскорее исчезнуть отсюда. Всё-таки, он на военном судне. Какие-то военные функции оно так или иначе выполняет. И гражданским совсем не обязательно совать туда нос.

Но тогда что там делал Рубин?

Нет уж! Пока не узнает, он не успокоится.

Йохансон шагнул вперёд.

14 августа

«Иеремия», у Ла-Пальмы, Канары

Борман пробовал наслаждаться хорошей погодой, но ничего не получалось. Какое может быть наслаждение, когда на глубине 400 метров под тобой миллионы червей, нагруженные миллиардами бактерий, стремительно пробуриваются в гидратные разветвления на вулканическом конусе Ла-Пальмы.

Он пошёл по платформе к основной надстройке.

Прямоугольная палуба опиралась на массивные понтоны. На суше этот остров походил бы на увеличенный катамаран. Сейчас понтоны были частично затоплены – для устойчивости – и не видны под водой. Во фронтальной части вверх поднимались два могучих крана, на 3000 тонн каждый. С правого крана опускали отсасывающий хобот, другой кран держал подводную систему освещения с камерами – световой остров.

– Герраад! – Фрост бежал к Борману от одного из кранов. Борман давно предлагал ему для простоты называть его Герд, но Фрост настаивал на полной форме его имени.

Они вместе дошли до здания на корме и поднялись в контрольное помещение. Там было несколько человек из команды Фроста, техник от «Де-Бирс», а также Яан ван Маартен. Инженер выполнил обещанное чудо в кратчайший срок. Первый в истории человечества глубоководный червесос был готов к пуску.

– Хорошо, ребята, – протрубил Фрост, занимая место позади техников. – Бог в помощь. Покончим с делом здесь и примемся за Гавайи. Вчера робот обнаружил там целую пропасть червей. После чего связь с ним оборвалась. Другие вулканические острова тоже подвергаются атаке, как я и думал. Но у злодеев нет никаких шансов! Очистим весь мир от этих отбросов!

– А там и за американский континентальный склон примемся? – тихо усмехнулся Борман.

– Это я так, для мотивации, – понизил голос Фрост.

Борман устремил взгляд на монитор. Хоть бы что-то получилось. Даже если они удалят отсюда червей, остаётся вопрос, сколько бактерийных консорциумов уже внедрено в лёд. Его мучила тревога, что они опоздали и обрушения Камбера не избежать. По ночам ему снилась гигантская волна до небес, и он просыпался в холодном поту. И всё-таки старался держаться оптимистично. Вдруг получится. Или вдруг «Независимости» удастся договориться с неведомой силой и отвлечь её. Если Ирр были способны к обрушению целого склона, то, может, они способны и починить его? Фрост держал пламенную речь против врагов человечества и нахваливал команду «Де-Бирс», а потом подал знак опускать световой остров и хобот.

Световой остров представлял собой многократно свёрнутый гигантский излучатель света, дополненный объективами камер. Его спустили в море, через десять минут Фрост посмотрел на указатель глубины и скомандовал:

– Стоп.

– Разверните, – добавил ван Маартен. – Сперва до половины. Если нигде не зацепится, тогда целиком.

На глубине 400 метров произошла элегантная метаморфоза. Свёрток развернулся в ажурную конструкцию размером с половину футбольного поля.

– Включить освещение и камеры, – приказал ван Маартен.

На конструкции вспыхнули ряд за рядом сильные галогеновые лампы. Одновременно заработали восемь камер и перенесли мутную панораму на монитор. По картинке проплывал планктон.

– Ближе, – сказал ван Маартен.

Осветительный остров, приводимый в движение пропеллером, медленно двинулся вперёд. Через несколько минут из темноты проглянула выщербленная структура – чёрная, причудливо сформированная стена из лавы.

– Вниз.

Светоостров с большой осторожностью спустился ниже, пока не показался террасообразный выступ. Поверхность его была усеяна трепещущими телами. Борман смотрел на восемь мониторов, и в нём нарастало отчаяние. Снова кошмар, который сопровождал его со времени коллапса норвежского континентального склона. Если всё вокруг так же, как на этих сорока метрах, которые светоостров отвоевал у темноты, то можно спокойно уезжать.

– Поганые твари, – прорычал Фрост. Мы опоздали, подумал Борман.

Потом он устыдился своего страха. Кто сказал, что черви уже выгрузили свой бактериальный груз и что его достаточно? Кроме того, на севере был ещё тот загадочный фактор, который в конечном счёте и вызвал оползень. Может, ещё не поздно. Просто нужно торопиться.

– Ну, хорошо, – сказал Фрост. – Наклоните остров на 45 градусов и чуть приподнимите, чтобы лучше видеть. И спускайте хобот. Надеюсь, у него хороший аппетит.

– Он голоден, как чёрт, – ответил ван Маартен.

В развёрнутом виде хобот достигал полукилометра – сегментированное, каучукоизолированное чудище поперечником три метра с зияющей глоткой в торце. Вокруг глотки были закреплены прожекторы, две камеры и несколько пропеллеров. Конец хобота можно было передвигать во все стороны. Несмотря на хорошую видимость, работа управления требовала большого внимания.

Некоторое время хобот опускался сквозь непроницаемую тьму. Прожекторы хобота оставались выключенными. Потом в поле зрения хобота попал светоостров – вначале лишь мерцание в черноте, потом всё светлее, потом появилась терраса. Шланг приблизился к шевелящейся массе червей, и она заполнила собой всю площадь монитора. Каждое из щетинковых тел можно было рассмотреть по отдельности. Они вертелись, выпятив свои хищные челюсти.

В контрольном помещении воцарилась бездыханная тишина.

– Фантастика, – прошептал ван Маартен.

– Пыль не должна зачаровывать уборщицу, – Фрост мрачно потряс кулаком. – Включайте, наконец, ваш пылесос, и выметем этот сор из углов.

Заработал насос, создающий низкое давление. Поначалу ничего не происходило. Очевидно, насосу требовалось время, чтобы добраться на глубину в полкилометра. Черви как ни в чём не бывало продолжали грызть лёд. В контрольном помещении медленно нарастало разочарование. Борман пристально смотрел на мониторы и чувствовал, как к нему возвращается отчаяние.

В чём дело? Слишком длинная конструкция? Слишком слабый насос?

Пока он раздумывал над этим, на мониторах всё изменилось. Что-то рвануло червей, их хвостики задрались вверх, поднялись вертикально, задрожали… И они понеслись к камерам.

– Началось! – Борман сжал кулаки и против своего обыкновения закричал. Он готов был даже заплясать и пойти колесом.

– Аллилуйя! – Фрост горячо кивал. – Чудесная штука. О Господи, дай нам очистить мир от зла! И от дерьма тоже! – Он сорвал с головы бейсболку, взъерошил волосы и снова надел. – Ну, теперь мы управимся.

Червей засасывало в хобот так быстро и в таких количествах, что на экране стали видны лишь размытые пятна. Камеры светоострова тоже показывали всё, что разыгрывалось у края хобота. Осадочный слой взвихрился, его засасывало вместе с червями.

– Дальше влево, – сказал Борман. – Или вправо. Всё равно, просто дальше.

– Пойдём зигзагом, – предложил ван Маартен. – От одного конца освещённой зоны до другого. Пока не опустошим видимую область. Потом передвинемся на следующие сорок метров.

Пылесос пустился в странствие, непрерывно всасывая в себя червей. Там, где он поработал, вода была такой мутной, что дно терялось.

– Успех мы увидим только тогда, когда осядет муть, – сказал ван Маартен. Он испытывал громадное облегчение. Напряжение последних недель разом ушло, и он чуть не откинулся на спинку стула. – Но я думаю, мы все будем довольны.

* * *

«Независимость», Гренландское море

Дон-н-г-г!

Тронхеймский колокол в воскресное утро. Церковная башня в Киркегате. Она устремляется в небо, отбрасывая тень на крашенный охрой домик с двускатной крышей, и призывает: динг-донг, люди добрые, вставайте.

Подушку на голову. Какое дело церкви, кому когда вставать. Он не просил его будить. Проклятье! Вчера перебрал с коллегами и студентами? Наверное, так.

Дон-н-г-г!

– Восемь часов, – объявили по громкоговорящей связи.

Значит, это не Киркегата, не церковь, не домик. В черепе у него стучали не тронхеймские колокола, а нещадная головная боль.

Йохансон открыл глаза и нашёл себя лежащим на смятых простынях в чужой кровати. Вокруг стояли другие кровати, все пустые. Помещение было просторное, напичканное аппаратурой, без окон, и имело антисептический вид. Больничная палата.

Что он тут делает, в больничной палате?

Голова его поднялась и снова упала на подушку. Глаза закрылись. Всё что угодно, но только не этот гром в черепе. Очень было ему плохо.

– Девять часов.

Йохансон сел в кровати.

Он был всё в той же палате, и ему стало немного легче. Дурнота прошла, ввинчивающаяся боль уступила место глухому, но терпимому давлению.

Как он сюда попал, он не знал.

Он посмотрел на себя. Рубашка, брюки, носки – всё на нём. Пуховик и свитер лежат на соседней кровати, на полу аккуратно поставлены ботинки.

Он спустил с кровати ноги.

Тут же открылась дверь, и вошёл Сид Ангели, начальник медицинской службы, маленький итальянец с глубокими морщинами в углах рта. На корабле у него почти не было работы, потому что никто не болел. Но, как видно, картина изменилась.

– Как самочувствие? – Ангели склонил голову набок. – Всё в порядке?

– Не знаю. – Йохансон схватился за затылок и вздрогнул.

– Немного поболит, – сказал Ангели. – Не обращайте внимания. Могло быть и хуже.

– Что, вообще, произошло?

– А вы не помните?

Йохансон подумал, но от этого только снова разболелась голова.

– Я думаю, две таблетки аспирина мне не повредят, – простонал он.

– Вы не знаете, что произошло?

– Понятия не имею.

Ангели подошёл ближе и испытующе заглянул ему в лицо.

– М-да. Вас нашли сегодня ночью в ангаре. Видимо, вы поскользнулись. Хорошо, что всюду видеонаблюдение, а то бы вы и сейчас там лежали. Ударились затылком о раскосы.

– В ангаре?

– Да. А вы не помните?

Разумеется, он был в ангаре. С Оливейра. И потом ещё раз, один. Он припоминал, что вернулся туда, но не помнил, зачем. И совсем не помнил, что было потом.

– Могло бы кончиться плохо, – сказал Ангели. – Вы… эм-м… случайно, не выпили?

– Выпил?

– Там была пустая бутылка. Мисс Оливейра говорит, вы выпивали вместе. Не поймите меня неправильно, в этом нет ничего плохого. Но вертолётоносец – опасное место. Сырое и тёмное. Можно сорваться и упасть в море. Лучше не ходить на палубу одному, особенно когда… э-э…

– Когда выпьешь, – довершил Йохансон. Он встал на ноги. Голова закружилась. Ангели подхватил его под руку.

– Спасибо, уже ничего. – Йохансон выпрямился. – Если вы дадите мне аспирин…

Ангели подошёл к белому шкафчику и взял оттуда упаковку таблеток.

– Вот. У вас всего лишь шишка. Скоро пройдёт.

– Спасибо.

– И вы действительно ничего не помните?

– Нет, чёрт возьми.

– Начинайте день постепенно. И если что, сразу сюда, – Ангели широко улыбнулся.

* * *

Флагманский конференц-зал

– Гипервариабельная область? Я не понимаю этого слова.

Оливейра заметила, что перенапрягла слушателей. Вандербильт безуспешно пытался поспеть за мыслью, Пик выглядел растерянным. Ли не подавала вида, но можно было представить, что доклад сильно превышал её познания в области генетики.

Йохансон сидел среди остальных как привидение. Он опоздал, как и Рубин, который занял своё место со смущённым лепетом, извиняясь за болезнь. В отличие от Рубина, Йохансон выглядел действительно плохо. Взгляд его блуждал. Он озирался, будто каждые несколько минут ему нужно было удостовериться, что окружающие его люди настоящие, а не плод его воображения.

– Я хочу пояснить это на примере нормальной человеческой клетки, – сказала Оливейра. – В принципе это не более чем мешок, полный информации. Ядро содержит хромосомы, общность генов. Вместе они образуют геном, или ДНК; эту спиральную конструкцию все видели. Грубо говоря, это план нашего строения. Чем выше развит организм, тем дифференцированнее план. На основании анализа ДНК мы можем уличить убийцу или выявить родственные отношения. Однако в общем и целом план у всех людей одинаков: руки, ноги, торс и так далее. Анализ индивидуальной ДНК будет двоякий; в целом он скажет нам: это человек. А в особенностях выдаст, с какой личностью мы имеем дело.

На сей раз она увидела в лицах слушателей интерес и понимание. Начать с основ курса генетики оказалось плодотворной мыслью.

– Разумеется, два человека различаются между собой сильнее, чем два одноклеточных одного вида. Моя ДНК покажет статистически миллион отличий с любым из вас. Все 1200 базовых пар отличают человеческие существа друг от друга. Но если вы исследуете клетки одного и того же человека, отличия будут минимальны: биохимические отклонения в ДНК, возникающие через мутации. Соответственно, могут быть различия, если взять на анализ клетку моей левой руки и моей печени. Тем не менее, каждая из них однозначно скажет: это Сью Оливейра. – Она сделала паузу. – Перед одноклеточными такие вопросы не поставишь: там всего одна клетка. Она образует всё существо. Поэтому есть лишь один геном, а поскольку одноклеточное размножается делением, а не спариванием, нет и смешивания хромосом от мамы и папы, а просто существо удваивается вместе со своей генетической информацией.

– Тогда получается, что если знаешь ДНК одноклеточного, то знаешь всё, – подхватил Пик.

– Да. – Оливейра наградила его улыбкой. – Это было бы естественно. Популяция одноклеточных показывает идентичный геном. Небольшую норму мутаций можно не брать во внимание.

Она видела, что Рубин беспокойно заёрзал, открывая и закрывая рот. Обычно не позднее чем на этом месте он бы уже перевёл доклад и всё внимание на себя. Вот тебе, удовлетворённо подумала Оливейра, раз пролежал в постели с мигренью. Вот и не знаешь того, что знаем мы. Придётся закрыть пасть и слушать.

– Но как раз здесь и начинается наша проблема, – продолжила она. – Клетки желе на первый взгляд идентичны. Это амёбы из больших глубин. Ничего в них нет экзотического. Чтобы описать всю ДНК, несколько компьютеров должны считать два года подряд, поэтому мы ограничиваемся выборочной проверкой. Изолируем маленький кусочек ДНК и получаем часть генетического кода, так называемый ампликон. Каждый ампликон показывает нам ряд базовых пар, генетический словарь. Если мы проанализируем ампликоны из сходных отрезков ДНК различных индивидов и сопоставим их друг с другом, то получим интересную информацию. Ампликоны нескольких одноклеточных одной и той же популяции должны отразить следующую картину.

Она подняла вверх распечатку, увеличенную специально для этого доклада.

A1: AATGCCAATTCCATAGGATTAAATCGA

А2: AATGCCAATTCCATAGGATTAAATCGA

A3: AATGCCAATTCCATAGGATTAAATCGA

А4: AATGCCAATTCCATAGGATTAAATCGA

– Вы видите, анализируемые последовательности идентичны на всём отрезке. Четыре идентичных одноклеточных. – Она отложила листок в сторону и показала второй: – Вместо этого мы получили вот что.

A1: AATGCCACGATGCTACCTGAAATCGA

А2: AATGCCAATTCCATAGGATTAAATCGA

A3: AATGCCAGGAAATTACCCGTAAATCGA

А4: AATGCCATTTGGAACAAATTAAATCGA

– Это базовые последовательности ампликонов четырёх экземпляров нашего желе. ДНК идентичны – кроме одной небольшой гипервариабельной области, в которой всё идёт наперекосяк. Ничего общего. Мы исследовали дюжины клеток. Некоторые лишь слегка дифференцированы внутри гипервариабельной зоны, другие различаются полностью. Естественными мутациями это не объяснить. Другими словами: это не может быть случайностью.

– Может, всё же разные виды, – сказал Эневек.

– Нет. Это определённо один и тот же вид. И определённо, что никакое существо не может в ходе жизни изменить генетический код. План строения всегда предшествует. По нему существо строится. И то, что построено, соответствует только этому плану и никакому другому.

Долгое время все молчали.

– Если эти клетки, тем не менее, различаются, – сказал Эневек, – значит, они нашли способ изменить свою ДНК уже после того, как разделились.

– Но для чего? – спросила Делавэр.

– Это человек, – сказал Вандербильт.

– Что человек?

– Вы что, слепые? Природа такого не сделает, говорит нам доктор Оливейра, она это хорошо знает, и со стороны доктора Йохансона я не слышу возражений. Итак, у кого хватит смекалки выдумать такое, а? Эта штука – биологическое оружие. Только человеку это по силам.

– Возражение, – объявил Йохансон. – Это не имеет смысла, Джек. Преимущество биологического оружия в том, что требуется лишь базовый рецепт. Всё остальное – репродукция…

– Очень даже может быть преимуществом, если вирусы мутируют, разве нет? Вирус СПИДа постоянно мутирует. Только подумают, что поймали его, – глядь, а он снова изменился.

– Это совсем другое. Мы имеем здесь суперорганизм, а не вирологическую инфекцию. Должна быть какая-то причина, по которой они различаются. Что-то происходит с их ДНК после деления. Они кодируются иначе, по-другому. Нас не интересует, кто это сделал. Мы должны выяснить, какой в этом смысл.

– Смысл – всех нас уничтожить! – с раздражением сказал Вандербильт. – Эта штука здесь для того, чтобы уничтожить свободный мир.

– Хорошо, – прорычал Йохансон. – Тогда расстреляйте её. Может, нам проверить, не мусульманские ли это клетки? Может, их ДНК – исламская и фундаменталистская.

Вандербильт воззрился на него:

– На чьей вы, собственно, стороне?

– На стороне науки.

– А вы понимаете, почему вчера ночью упали и ударились головой? – Вандербильт высокомерно усмехнулся. – После бутылки бордо, кстати сказать. Как ваше самочувствие, доктор? Голова не болит? Почему бы вам не попридержать язык?

– Тогда и вы меньше распускайте свой.

Вандербильт запыхтел. Ли окинула его насмешливым взглядом и подалась вперёд:

– Вы сказали, речь идёт о различной кодировке, правильно?

– Правильно, – кивнула Оливейра.

– Я не учёный. Но не может ли быть так, что кодировка выполняет ту же задачу, что и коды у людей? Военный код, например.

– Да, – кивнула Оливейра. – Вполне возможно.

– Код, чтобы узнавать друг друга.

Уивер что-то нацарапала на листочке и протянула Эневеку. Он прочитал и коротко кивнул.

– А для чего им друг друга узнавать? – спросил Рубин. – И почему таким сложным способом?

– Я думаю, это лежит на поверхности, – сказала Кроув. Какое-то время был слышен шорох целлофана, который она снимала с пачки сигарет.

– Что именно? – спросила Ли.

– Я думаю, это служит коммуникации, – сказала Кроув. – Эти клетки связываются друг с другом. Это форма беседы.

– Вы считаете, эта штука… – Грейвольф уставился на неё. Кроув закурила, затянулась и выпустила дым:

– Они общаются друг с другом. Да.

* * *

Пандус

– Что случилось ночью? – спросила Оливейра, когда они спускались вниз, к лаборатории.

Йохансон пожал плечами:

– Ни малейшего представления не имею.

– А как чувствуете себя теперь?

– Странно. Головная боль уходит, но в моих воспоминаниях провал величиной с ангар.

– Какой нелепый случай, а? – Рубин повернулся на ходу и блеснул зубами. – Теперь мы оба с головной болью. Бог мой, я лежал пластом.

Оливейра разглядывала Рубина с неопределённым выражением лица:

– Мигрень, говорите?

– Да. Ужасная! Случается нечасто, но когда случается, помогает только одно: принять снотворное и выключить свет.

– Проспали до утра?

– Конечно. – Вид у Рубина был виноватый: – Мне очень жаль. Но тут теряешь всякий контроль, серьёзно. Иначе бы я показался.

– А разве вы не показались?

Её вопрос прозвучал как-то странно. Рубин растерянно улыбнулся:

– Нет.

– Точно нет?

– Мне же лучше знать.

В голове Йохансона что-то щёлкнуло. Как сломанный диапроектор. Направляющие полозья пытаются захватить картинку и соскальзывают.

Почему Оливейра спросила его об этом?

Они остановились перед дверью лаборатории, и Рубин набрал цифровой код. Когда он вошёл, Оливейра тихо сказала Йохансону:

– Эй, в чём дело? Вы же были твёрдо уверены, что вчера ночью видели его.

Йохансон уставился на неё:

– В чём я был уверен?

– Когда мы с вами сидели на ящике, – шепнула Оливейра. – Вы сказали, что видели его.

Щёлк. Полозья снова попытались захватить картинку. Щёлк.

Его голова была набита ватой. Они пили вино, это он помнил. И потом он… что видел? Щёлк. Оливейра подняла брови.

– Ну… – сказала она, входя. – Кажется, вспомнили?!

* * *

Нейронный компьютер

Они сидели в JIC перед компьютером Уивер.

– Смотри, – объясняла она. – Это дело с кодировкой даёт нам новую исходную точку.

Эневек кивнул:

– Клетки не все одинаковы. Они не как нейроны.

– И дело не только в способе, как они связаны друг с другом. Может, в кодировке ДНК и лежит ключ к слиянию клеток.

– Нет. Слияние вызвано чем-то другим. Чем-то дальнодействующим.

– Вчера мы договорились до запаха.

– О’кей, – сказал Эневек. – Попробуй. Программируй так, что они производят некое пахучее вещество, которое сигнализирует о слиянии.

Уивер задумалась. Потом позвонила по местному телефону в лабораторию:

– Сигур? Привет! Мы сидим над симуляцией. Не возникло ли у вас за это время идеи, как клетки сплавляются между собой? – Некоторое время она выслушивала ответ. – Вот именно. Мы попробуем. Держи меня в курсе.

– Что он сказал? – спросил Эневек.

– Они пробуют фазовый тест. Хотят заставить желе распасться, а потом снова слиться.

– Значит, они тоже думают, что клетки издают запах?

– Да. – Уивер наморщила лоб. – Вопрос в том, какая клетка начинает процесс? И почему? Кто-то же должен вызвать цепную реакцию.

– Генетическая программа. Лишь определённые клетки могут запускать процесс слияния.

– Часть мозга, которая может больше, чем все остальные… – размышляла Уивер. – Хм, это подкупает. И всё же этого как-то недостаточно.

– Погоди! Может, мы на неверном пути. Мы исходим из того, что эти клетки вместе образуют большой мозг.

– Я убеждена, что так и есть.

– Я тоже. Но я только что подумал, что… – Эневек лихорадочно соображал. – Тебе не кажется странным, что они отличаются друг от друга? Мне пришла в голову возможная причина для такого кодирования. Кто-то программирует их ДНК, чтобы они могли выполнять специфические задания. Но если это так – тогда каждая из этих клеток сама себе мозг. – Он продолжал размышлять, но не имел ни малейшего представления, как это может происходить. – Это означало бы, что ДНК каждой клетки и есть её мозг.

– ДНК, которая может думать?

– Вроде того.

– Тогда она должна быть обучаемой. – Она взглянула на него, полная сомнений. – Я готова поверить многому, но этому?

Она была права. Это ересь. Потребовалась бы совершенно новая биохимия. Чего не могло быть.

Но если бы всё-таки это функционировало… Фантастика!

– Ещё раз, как обучается нейронный компьютер? – спросил он.

– Посредством всё более сложных одновременных вычислений. С опытом растёт число альтернатив действия.

– И как он всё это запоминает?

– Да сохраняет и всё.

– Для этого каждая единица должна иметь в своём распоряжении площадку памяти. В сплетении площадок памяти возникает искусственный разум.

– Куда ты клонишь?

Эневек стал объяснять. Она слушала, время от времени отрицательно мотала головой и просила объяснить ещё раз.

– Ты заново переписываешь биологию, насколько я понимаю.

– Правильно. Тем не менее, могла бы ты запрограммировать процесс, который протекал бы подобным образом? Хотя бы кусочек процесса.

– Кусочек – всё равно много. Ну ты даёшь, Леон! Что за сумасшедшая теория! Но хорошо. О’кей. Я попробую.

Она потянулась. Засветились золотые волоски на её загорелых руках. Под тканью майки обозначились мышцы. Эневек подумал, как ему нравится эта широкоплечая, компактная девушка.

В ту же минуту она взглянула на него.

– Но тебе это будет кой-чего стоить, – угрожающе сказала она.