Текст книги "Стая"

Автор книги: Франк Шетцинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 54 страниц)

– Теория такова, – сказал Эневек, взглянув на Оливейра. – Допустим, ты кухонный таракан…

– Спасибо, Леон. – Оливейра подняла брови, что придало её лошадиному лицу ещё более вытянутый вид. – Ты всегда найдёшь, как польстить женщине.

– Кухонный таракан без разума и творчества.

– Продолжай в том же духе.

Фенвик засмеялся.

– Ты подчиняешься только рефлексам, – невозмутимо продолжал Эневек. – Для нейропсихолога управлять тобой – плёвое дело. Для этого достаточно контролировать твои рефлексы и вызывать их по своему усмотрению. Это как протез. Главное – знать, где кнопка.

– А они не пробовали обезглавить таракана и приставить ему другую голову? – спросил Форд.

– Был такой эксперимент. Одному таракану оторвали голову, другому лапки, а потом соединили их центральные нервные системы. Таракан с головой управлял двигательным аппаратом другого. Простые создания – простые процессы. В другом эксперименте они попробовали нечто подобное с мышами. Трансплантировали мыши вторую голову. Она жила на удивление долго, несколько часов или дней, и обе головы функционировали исправно, но управление сильно осложнялось. Мышь бежала, но не всегда туда, куда первоначально задумала, и через несколько шагов просто падала.

– Фу, гадость, – пробормотала Оливейра.

– Это значит, управлять в принципе можно любым животным. Но чем оно сложнее, тем труднее навязать ему чужую волю. Что ты сделаешь в этом случае?

– Я попытаюсь сломать его волю и редуцировать его до уровня кухонного таракана. У мужчин это срабатывает, если, например, нагнуться перед ними без трусов.

– Правильно. – Эневек улыбнулся. – Поскольку люди и тараканы не так далеко ушли друг от друга.

– Некоторые люди, – заметила Оливейра.

– Все. Хоть мы и гордимся своим свободным разумом, но он свободен лишь до тех пор, пока не нажмёшь на определённую кнопку. Например, на центр боли.

– Это значит, что те, кто разработал желе, должны очень точно знать, как устроен мозг кита, – сказал Фенвик. – Ведь нужно знать, какие центры стимулировать.

– Это можно выяснить, – сказала Оливейра. – Вспомни о работе Джона Лилли.

– Да, – кивнул Эневек, – Лилли был первым, кто имплантировал электроды в мозг животных, чтобы возбуждать центры боли и удовольствия. Он доказал, что можно целенаправленно внушить животному радость или боль, ярость или страх. Обезьянам, заметьте. И это было ещё в 60-е годы!

– Всё хорошо, – сказал Форд, – когда ты кладёшь обезьяну на операционный стол и вживляешь электроды куда хочешь. Но ведь желе внедрялось китам через ухо. Даже если ты загонишь такую штуку в череп кита, откуда тебе знать, что она там распределится нужным тебе образом и… ну, нажмёт на нужные кнопки?

Эневек пожал плечами. Он был твёрдо убеждён, что субстанция в головах китов делала именно это, но не имел ни малейшего представления, как она это делала.

– Может, кнопок не так уж много, – задумался он. – Может…

Дверь открылась, заглянул кто-то из лаборантов:

– Доктор Оливейра? Вас требуют в закрытый бокс. Срочно.

Оливейра оглядела коллег:

– Кто со мной?

* * *

Закрытая лаборатория

Вертолёт Йохансона приземлился около института, когда крабов уже доставили туда. Ассистент долго вёл его по подземным коридорам и открыл тяжёлую дверь под световым табло, предупреждающим о смертельной опасности. Йохансон оглядел учёных и обслуживающий персонал закрытого блока. Он узнал Роше, Эневека и Форда. Оливейра и Фенвик разговаривали с Рубиным и Вандербильтом. Заметив Йохансона, Рубин подошёл и пожал ему руку:

– У нас не было случая перемолвиться словом. Вы непременно должны рассказать мне об этих червях… – Рубин указал на стальную дверь: – Совсем недавно здесь были склады, но армия быстро оборудовала герметичную лабораторию. Высший стандарт надёжности.

– Вы тоже пойдёте туда? – спросил Йохансон.

– И я, и доктор Оливейра.

– Я думал, эксперт по ракообразным у нас Роше.

– Тут каждый – эксперт по всему. – К ним подошёл Вандербильт и по-простецки ударил Йохансона по плечу. От церэушника попахивало потом. – Наши яйцеголовые решили собрать в одну пиццу специалистов всех мастей. А уж на вас Ли просто помешалась. Она бы коротала с вами дни и ночи, лишь бы разузнать, что вы там себе думаете. – Он рассмеялся. – Или, может, ей ещё чего надо, а?

Йохансон ответил ему холодной улыбкой:

– Почему бы вам не спросить у неё?

– Уже спрашивал, – невозмутимо сказал Вандербильт. – Боюсь, мой друг, вам придётся смириться с тем, что она действительно интересуется только вашей головой. Она считает, что вы что-то знаете.

– Ей показалось.

Вандербильт оценивающе оглядел его:

– Неужто не завалялось какой-нибудь любопытной теории?

– Я и вашу теорию нахожу достаточно любопытной.

– Да, ничего, пока не появилось лучшей. Сейчас вы отправитесь за стальную дверь, доктор. Подумайте о том, что у нас в Америке называют синдромом войны в Персидском заливе. В 1991 году Америка оценивала свои потери в Кувейте как очень небольшие, но впоследствии четверть всех участников заболела загадочным недугом. Он оказался более мягкой формой того, что вызывает Pfiesteria. Потеря памяти, проблемы с концентрацией, повреждение внутренних органов. Мы подозреваем, что люди подцепили какую-то заразу, – они были поблизости, когда взрывали иракские запасы оружия. Тогда мы грешили на зарин, но вполне возможно, что иракцы разработали и биологический возбудитель. Патогенами располагает половина исламского мира. Ничего не стоит путём генетических манипуляций превратить безобидные бактерии или вирусы в маленьких киллеров.

– Вы считаете, мы имеем дело именно с ними?

– Я считаю, неплохо бы вам посадить тётю Ли к себе в лодку. – Вандербильт подмигнул ему. – Между нами, она слегка чокнутая.

– Я не заметил.

– Смотрите, я вас предупредил.

Оливейра указала на стальную дверь:

– Приступим к делу. Роше, Йохансон и Рубин.

– А я? Разве вам не нужен телохранитель? – ухмыльнулся Вандербильт.

– Очень трогательно, Джек. – Она оглядела его. – К сожалению, костюмы вашего размера все заняты.

Они вчетвером прошли в первое из шлюзовых помещений. Система была задумана так, что шлюзы перекрывались по очереди. С потолка смотрела камера. У стены висели четыре ярко-жёлтых защитных костюма с прозрачными шлемами, перчатками и чёрными сапогами.

– Обычно мы сперва инструктируем по технике безопасности, – сказала Оливейра, – но сейчас на это нет времени. Костюм – это треть вашей защиты. На его счёт можете не беспокоиться. Он сделан из запаянного поливинилхлорида. Остальные две трети – это осторожность и внимание.

Йохансон надел жилетку, задача которой состояла в том, чтобы равномерно распределять внутри скафандра вдуваемый воздух.

– Воздух вводится так, что внутри создаётся повышенное давление. Важно, чтобы тяга была от вас наружу. Избытки выходят через вентиль. Подачу воздуха можете регулировать сами, но нужды в этом нет.

Облачившись в костюмы, они вошли во второй шлюз. Йохансон услышал приглушённый голос Оливейра и отметил, что теперь связь идёт по радио.

– В лаборатории давление, наоборот, понижено. Чтобы ничто не проникло наружу. Пол из непроницаемого бетона, окна с бронированными стёклами. Никаких стоков отсюда нет, отработанная вода стерилизуется здесь же. С внешним миром мы сообщаемся по радио, по факсу или через компьютер. Каждый уголок оборудован видеокамерой.

– На случай, если кто откинет копыта, чтобы видео осталось на память, – раздался в громкоговорителе голос Вандербильта.

Йохансон увидел, как Оливейра закатила глаза.

В своих костюмах, подсоединённых к шлангам, они походили на космонавтов, высадившихся на Марсе. Лаборатория напоминала кухню ресторана: с холодильными камерами и белыми подвесными шкафами. У одной стены стояли ёмкости с замороженными в жидком азоте вирусными культурами и другими организмами. Всё внутреннее оборудование имело скруглённые края, чтобы невзначай не порвать защитный костюм. Оливейра показала кнопки тревоги, подвела всех к столу и открыла ванночку.

В воде безжизненно плавали маленькие белые крабы.

– Гадость! – вырвалось у Рубина.

Оливейра взяла металлическую лопатку и потрогала ею по очереди всех животных. Ни одно не пошевелилось.

– Дохлые.

– В путь, по словам Ли, они отправились живыми, – сказал Йохансон и нагнулся, внимательно рассматривая крабов. – Вон тот, слева, вроде дёрнул лапкой.

Оливейра выложила краба на стол. Он несколько секунд сидел тихо, потом внезапно побежал к краю стола. Оливейра вернула его назад. Краб не сопротивлялся, но когда его отпустили, снова попытался бежать. Она повторила эту процедуру несколько раз, потом положила краба назад, в ванну.

– Есть уже какие-нибудь соображения? – спросила она.

– Я должен заглянуть ему внутрь, – сказал Роше. Рубин пожал плечами:

– Кажется, ведёт себя нормально, но вид мне незнаком. А вам, доктор Йохансон?

– Нет. – Йохансон немного подумал. – И ведёт он себя ненормально. Ему полагается воспринимать лопатку как противника. Он должен был раскрыть клешни и делать какие-то угрожающие жесты. На мой взгляд, моторика у него в порядке, а сенсорика нет. Как будто…

– Как будто кто-то его завёл, – сказала Оливейра. – Как игрушку.

– Да. Он бегает как краб, но ведёт себя не как краб.

– А вы могли бы определить его вид?

– Я не таксоном. Я могу сказать, кого он мне напоминает, но вы должны принять это с осторожностью.

– Ну, говорите!

– Есть два характерных признака. – Йохансон взял лопатку и потрогал одно за другим несколько тел. – Во-первых, они белые, то есть бесцветные. Цвет никогда не служит для украшения, у него всегда есть какая-то функция. Большинство бесцветных живых существ, которых мы знаем, не нуждаются в окраске лишь потому, что их никто не может видеть. Вторая особенность – полное отсутствие глаз.

– Это значит, они происходят либо из пещер, либо из лишённых света глубин, – сказал Роше.

– Да. У некоторых животных, живущих без солнечного света, глаза атрофированы, но рудиментарно всё же наличествуют. Эти же крабы… ну, я не хочу высказывать поспешных суждений, но впечатление такое, будто у них никогда не было глаз. Если это так, то они не только явились из полной черноты, но и произошли оттуда. Я знаю только один вид крабов с такими признаками.

– Жерловые крабы, – кивнул Рубин.

– И где они водятся? – спросил Роше.

– В гидротермальных глубоководных жерлах, – сказал Рубин. – Это вулканические оазисы.

– Тогда они не смогли бы выжить на суше и секунды, – возразил Роше.

Оливейра выудила одно безжизненное тело из ванны и положила на рабочую поверхность. Взяла из бюксы несколько инструментов, проехала крошечной циркулярной пилой сбоку по панцирю, и изнутри под давлением брызнуло что-то прозрачное. Оливейра распилила панцирь и сняла верхнюю крышку.

Они смотрели на вскрытое животное.

– Это не краб, – сказал Йохансон.

– Нет, – подтвердил Роше, указывая на желеобразную комковатую массу, наполнявшую панцирь. – Это та же дрянь, какую мы нашли в омарах.

Оливейра начала вычерпывать желе ложечкой в сосуд.

– Посмотрите, – сказала она. – Видите волокнистые разветвления вдоль спины? Это нервная система. Сенсорика животного невредима, но нет ничего, чему она могла бы служить.

– Как же, есть, – сказал Рубин. – Желе.

– Итак, это в любом случае не краб в полном смысле. – Роше склонился над чашкой с бесцветным студнем. – Скорее, крабовый аппарат. Функционирующий, но нежизнеспособный.

– Разве что идентифицировать это вещество внутри как новый вид крабового мяса…

– Никогда в жизни, – сказал Роше. – Это чужеродный организм.

– Тогда этот чужеродный организм отвечает за то, чтобы вывести животных на сушу, – заметил Йохансон. – И мы должны задуматься, то ли он вполз в мёртвых животных, чтобы их снова квази-оживить…

– То ли этих крабов такими вывели, – закончила Оливейра.

Повисло неуютное молчание. Наконец Роше произнёс:

– Что бы ни было причиной их появления на суше, ясно одно. Если бы мы сейчас сняли с себя эти костюмы, то были бы мертвы. Животные начинены Pfiesteria-культурой. Или чем похуже. Во всяком случае, воздух в этой лаборатории отравлен.

Йохансон размышлял о том, что сказал сегодня Вандербильт.

Биологическое оружие.

Конечно, Вандербильт прав. Но совсем не так, как он думал.

* * *

Уивер

Уивер не выходила из эйфории.

Достаточно было ввести пароль, как ей был обеспечен доступ к любой мыслимой информации. То, что перед ней тут открывалось как на ладони, в других обстоятельствах она добывала бы месяцами. Фантастика! Она сидела на балконе своего номера, соединившись с банком данных НАСА и углубившись в американскую картографию.

В восьмидесятые годы американские военно-морские силы обнаружили удивительный феномен. Радарный спутник «Геозат» ощупывал океаническую поверхность, чтобы убедиться, что уровень моря всюду одинаков – если не считать колебания прилива-отлива.

То, что показал «Геозат», превзошло все ожидания.

Подозрения, что океан даже в состоянии абсолютного покоя не вполне ровный, высказывались и раньше. Теперь же выявилась структура, которая придавала земному шару вид шишковатого клубня. На нём было множество горбов и вмятин, выпуклостей и впадин. Южнее Индии уровень моря был на 170 метров ниже, чем у берегов Исландии. К северу от Австралии море выпирало над средним уровнем горбом высотой 85 метров. Море походило на горный ландшафт, причём топография поверхности воды приблизительно повторяла подводный ландшафт.

Выводы были подкупающие. Если знаешь форму поверхности воды, примерно представишь и то, что под ней.

Виной была неравномерность гравитации. Подводная гора увеличивала массу морского дна, и сила тяготения там была выше, чем над подводными впадинами. Эта сила притягивала воду, окружающую гору по бокам, и она выдавливала на поверхности выпуклость. Над горами вода выпирала, над лощинами западала. Исключения из этого правила – например, если вода горбилась над подводной равниной, – вначале вызывали замешательство, но потом выяснилось, что некоторые придонные камни в тех местах обладали повышенной плотностью и тяжестью, то есть гравитационная топография действовала закономерно.

Склоны всех этих водных ложбин и бугров были такими пологими, что с борта корабля их нельзя было заметить. Фактически этот феномен нельзя было обнаружить без спутникового картографирования. «Геозат», кроме того, выявил в океане гигантские завихрения течений диаметром в сотни километров. Подобно кофе, который мешают в чашке, массы воды образуют в центре вращения углубление, а по краям поднимаются вверх. Эти воронки, так называемые эдди, порождают дополнительные неровности на поверхности воды. А эдди оказались составными частями более крупных завихрений. Из удалённой точки зрения – со спутника – стало видно, что все океаны в целом находятся в круговом движении. К северу от экватора гигантские кольцевые системы закручиваются по часовой стрелке, а к югу – против часовой.

Стал понятен другой принцип морской динамики: вращение Земли само по себе воздействует на степень ротации воды.

Гольфстрим, оказалось, был вовсе не течением, а западным краем гигантской, очень медленно вращающейся водной линзы, которая давила по часовой стрелке на Северную Америку. Поскольку центр водоворота находился не посередине Атлантики, а был сдвинут к западу, Гольфстрим, прижатый к американскому побережью, накапливался там и вздымался вверх. Сильные ветры и направление течения к полюсу ускоряли его, тогда как непомерное трение о берег его замедляло. Так североатлантический водоворот приходил в стабильное вращение, в соответствии с законом сохранения вращательного импульса, который гласит, что круговое движение остаётся постоянным, пока на него не будет оказано внешнее воздействие.

Эти внешние воздействия и искал Бауэр, но не был твёрдо уверен в их существовании. Исчезновение у Гренландии шлотов, через которые вода каскадами обрывалась в глубину, давало основания для тревоги, но ничего не доказывало. Глобальные изменения можно было доказать только на глобальных изображениях.

В 1995 году, после окончания холодной войны, американская армия постепенно рассекретила картографию «Геозата». Сама система «Геозат» сменилась рядом современных спутников. Со всех этих спутников Карен Уивер могла теперь получить любые данные начиная с середины девяностых годов. Она проводила целые часы, сравнивая и соотнося замеры. Данные различались в деталях – это могло произойти, например, оттого, что радар спутника ошибочно принял густой туман за поверхность волны, чего другие спутники, естественно, не подтверждали, – но в общем и целом всюду было одно и то же.

Чем глубже она вникала в картину, тем больше её начальное воодушевление сменялось тревогой.

В конце концов она поняла, что Бауэр был прав.

Его дрейфователи передавали сигналы недолго, а потом один за другим исчезали. Поэтому экспедиции Бауэра так и не удалось накопить данные. Уивер спрашивала себя, понимал ли несчастный профессор, в какой степени он был прав. Она чувствовала на себе груз его духовного завещания. Он ввёл её в курс дела настолько, что теперь она могла между строк читать то, что для других не имело смысла. Этого было достаточно, чтобы провидеть забрезжившую катастрофу.

Она ещё раз всё просчитала. Удостоверилась, что ошибки не было, но повторила всю процедуру вновь.

Всё оказывалось ещё хуже, чем она боялась.

* * *

Онлайн

Йохансон, Оливейра, Рубин и Роше приняли в своих поливиниловых костюмах душ из полуторапроцентной перуксусной кислоты, пары которой без остатка разлагали любого возможного возбудителя, потом смыли едкую жидкость водой, нейтрализовали щёлочью натрона и, наконец, покинули систему шлюзов.

Шанкар и его команда работали над расшифровкой неопознанных шумов. Они привлекли Форда и проигрывали Scratch и другие спектрограммы взад и вперёд.

Эневек и Фенвик прогуливались и спорили о возможностях постороннего воздействия на нейронные системы.

Фрост заявился в номер Бормана, мгновенно заполнив собой всё помещение, и громогласно прогудел:

– Док, надо поговорить!

Он рассказал Борману, что думает о червях. Оба с полуслова поняли друг друга настолько хорошо, что с ходу покончили со всем наличным пивом. Потом начали обмениваться прогнозами – настолько же тревожными, насколько и убедительными. И связываться через спутник с Килем. После того как интернетная связь снова заработала, Киль поставлял одно моделирование за другим. Сьюсс пытался детально реконструировать процесс на норвежском континентальном склоне, и выходило, что такой катастрофы не должно было случиться. Черви и бактерии, конечно, оказали роковое воздействие, но чего-то в этом паззле недоставало – одной детальки, дополнительного толчка.

– И если мы его не обнаружим, – заявил Фрост, – нас всех смоет к чертям собачьим! Склон перед Америкой и Японией уже пополз.

Ли сидела перед ноутбуком.

Она была одна в своём огромном номере – и в то же время повсюду. Некоторое время она наблюдала за работой в закрытом боксе и слышала всё, что там говорилось. Все помещения «Шато» прослушивались и просматривались. То же относилось и к Нанаймо, к университету Ванкувера и к аквариуму. Некоторые из частных квартир тоже были полны жучков – квартира Форда, Оливейра и Фенвика, а ещё яхта, на которой жил Эневек, равно как и его квартирка в Ванкувере. У Ли всюду были глаза и уши, и лишь то, о чём говорилось на свежем воздухе, в пивных и ресторанах, не имело шанса быть услышанным, и это сердило Ли.

Зато прекрасно функционировало наблюдение за интернетом штаба. В интернете сидели Борман и Фрост, а также Карен Уивер, журналистка, которая в эти минуты сравнивала спутниковые данные по региону Гольфстрима. Это было в высшей степени интересно, как и моделирования из Киля. Сеть вообще была очень хорошей идеей. Правда, Ли не могла ни слышать, ни читать мыслей пользователей. Но то, над чем они работали или какие данные запрашивали, сохранялось и позволяло в любое время отслеживать этот процесс. Если Вандербильт со своей гипотезой терроризма прав, в чём Ли сомневалась, то было даже законно прослушивать каждого из участников группы. Вроде бы все пока были вне подозрений. Никто не устанавливал контакт с экстремистскими объединениями или странами арабского мира, и всё же некоторый риск оставался. Но даже если подозрения замдиректора ЦРУ не имели оснований, очень полезно незаметно заглядывать учёным через плечо. Осведомлённость никогда не помешает.

Она снова переключилась на Нанаймо и послушала разговор Йохансона с Оливейра, которые шли к лифту. Они обсуждали условия работы в закрытом боксе. Оливейра говорила, что без защитного костюма из-под кислотного душа можно было выйти только в виде выбеленного скелета. Они смеялись, направляясь на лифте вверх.

Почему Йохансон ни с кем не говорит о своей теории? Чуть было не начал с Уивер, сразу после конференции, но ограничился одними намёками.

Ли сделала несколько телефонных звонков, коротко переговорила с Пиком в Нью-Йорке и глянула на часы. Время отчёта Вандербильта. Она вышла из номера и направилась по коридору к надёжному помещению, защищённому от прослушивания. Там её уже поджидал Вандербильт с двумя своими людьми. Он только что прилетел из Нанаймо и выглядел ещё растрёпаннее, чем обычно.

– Ну что, подключим к разговору Вашингтон? – предложила она, не здороваясь.

– Президент уже не в Вашингтоне.

* * *

Нанаймо, остров Ванкувер

Выйдя из лифта, Йохансон и Оливейра столкнулись с Фенвиком и Эневеком.

– Кажется, беды Европы перекинулись на нас. Желе в крабах – наш старый знакомый. И в нём возбудитель.

– Pfiesteria? – спросил Эневек.

– Что-то вроде, – сказал Йохансон. – Так сказать, мутация мутации. Новый вид бесконечно более токсичен, чем европейский.

– Пришлось принести в жертву пару мышек, – сказала Оливейра. – Мы поместили их вместе с дохлым крабом, и они околели через несколько минут.

Фенвик непроизвольно отступил:

– А этот яд заразный?

– Нет, можно даже целоваться. Это не вирус, а бактериологическое нашествие. Но оно выходит из-под контроля, как только Pfiesteria попадает в воду и бешено размножается. Крабы ей больше не нужны, и они все передохли.

– Крабы-камикадзе, – задумался Эневек.

– Их задача – притащить бактерии на сушу, так же, как задача червей – внедрить бактерии в лёд, – сказал Йохансон. – После этого они гибнут. Медузы, моллюски, даже это желе – ничто не держится долго, но всё успевает выполнить свою задачу.

– Которая состоит в том, чтобы нам навредить.

– Правильно. И киты больше походили на самоубийц, – сказал Фенвик. – Обычно у животных нападение, как и бегство – часть стратегии выживания. Но тут ничего похожего не просматривается.

– Я бы не сказал, – улыбнулся Йохансон. – В вашей боязни заразиться всё же просматривается стратегия выживания.

* * *

Ли

– Как это понять? – спросила Ли, садясь. – Где же президент, если не в Вашингтоне?

– Он на пути в Оффут, на базу военно-воздушных сил в Небраске, – сказал Вандербильт. – Стая крабов появилась в Потомаке. Они явно пробиваются в лиманы.

– А кто распорядился насчёт Оффута?

– Начальник штаба в Белом доме выразил опасения, что столицу может постигнуть та же участь, что и Нью-Йорк, – пожал плечами Вандербильт. – Вы же знаете президента. Он отбивался руками и ногами. Он готов был сам лично пойти и растоптать ужасных тварей, но, в конце концов, согласился на здоровую сельскую жизнь.

Ли раздумывала. Оффут был базой стратегического командования, которое распоряжалось атомным оружием. Опорный пункт находился в глубине страны, вдали от всех угроз, исходящих от моря. Оттуда президент мог вести надёжную видеосвязь с Советом национальной безопасности и осуществлять управление страной.

– Это никуда не годится, Джек, – сказала она с нажимом – О таких вещах я должна узнавать сразу. И как только что-то высунется из моря, я должна знать немедленно. И даже до того, как оно высунется.

– Этого мы добьёмся, – сказал Вандербильт. – Мы установим дипломатические отношения с местными дельфинами.

– Кроме того, я хочу, чтобы меня ставили в известность, если кому-то придёт в голову заслать президента в Оффут.

Вандербильт игриво улыбнулся:

– Разрешите мне выступить с одним предложением…

– И я хочу ясности во всём, что происходит в Вашингтоне, – перебила его Ли. – Причём не позднее, чем в ближайшие два часа. Если сообщение о крабах подтвердится, мы эвакуируем захваченную область и превратим Вашингтон в закрытую зону, как и Нью-Йорк.

– Это и было моё предложение, – мягко сказал Вандербильт.

– Тогда мы с вами едины во мнении. Что у вас ещё для меня есть?

– Целая куча говна.

– К этому я привыкла.

– Уважая ваши привычки, я постарался притащить как можно больше плохих новостей. Начнём с того, что NOAA попыталась опустить двух роботов на континентальном склоне у Джорджии, чтобы достать червей для дальнейших исследовательских целей. И это… эм-м… удалось.

Ли выжидательно подняла брови.

– Червей нагрести удалось, – сказал Вандербильт, с наслаждением растягивая слова. – Но на борт поднять уже не вышло. Только их зачерпнули в лукошко, как что-то налетело и обрубило связь. Мы потеряли обоих роботов. Похожие новости дошли до нас и из Японии. Там пропал пилотируемый батискаф. Они тоже хотели добыть червей. Японцы говорят, их стало больше. Всё вместе приобретает новое качество.

– А мы не зарегистрировали ничего подозрительного?

– Напрямую нет. Вражеские зонды или батискафы мы не нащупали, но судно NOAA на глубине семьсот метров запеленговало подвижную поверхность протяжённостью в несколько километров. Научный руководитель считает, что это планктон, но поклясться не может.

Ли кивнула. Она почти сожалела, что здесь нет Йохансона.

– Пункт второй, глубоководный кабель. Обрывы связи продолжаются, CANTAT-3 и некоторые из ТАТ-кабелей. Все важнейшие жилы через Атлантику. В Тихом океане мы лишились PACRIM WEST, это одно из наших главных соединений с Австралией. Кроме того, за два последних дня произошло больше кораблекрушений, чем когда бы то ни было, и все на оживлённых морских путях. Из двухсот морских игольных ушек, которые мы знаем, затронута половина, особенно Гибралтар, Малаккский пролив и Английский канал, но и Панамский не миновал напасти, и… Ну да, это случилось, но не стоит это переоценивать: произошло столкновение в Ормузском проливе и ещё одно в Халий-ас-Суэц, а это… эм-м…

Ли наблюдала за Вандербильтом. Сейчас он казался уже не таким циничным и самонадеянным, и ей только что стало ясно, почему.

– Я знаю, где это, – сказала она. – Халий-ас-Суэц – это залив Красного моря, впадающий в Суэцкий канал. То есть, арабский мир затронут в двух важнейших узловых пунктах.

– В точку, детка. Проблемы с навигацией. Правда, нечто новенькое. Реконструировать трудно, но в Ормузском проливе столкнулись сразу семь судов, потому что как минимум два из них не знали, куда идут. Лаг и эхолот не давали данных.

На борту любого корабля есть четыре жизненно важных системы: эхолот, лаг, радар и анемометр. В то время как радар и анемометр работают выше ватерлинии, окошко эхолота расположено у киля, равно как и лаг, измеряющий скорость корабля относительно воды фарватера. Лаг – это что-то вроде тахометра судна. Он информирует радарную систему на борту о скорости корабля, а радар на этой основе определяет опасность столкновения с судами, находящимися поблизости, и задаёт курс уклонения. В основном этим инструментам следуют вслепую. Потому что 70 процентов плавания проходит ночью, в туман или в шторм, когда взгляд из окна ничего не даёт.

– У одного судна морские организмы законопатили лаг, – сказал Вандербильт. – Он больше не показывал движение судна, из-за чего радар не сигнализировал об опасности столкновения, хотя вокруг было очень плотное движение. У другого эхолот сошёл с ума и показывал мель, хотя судно находилось на глубине, и пришлось задать совершенно идиотскую корректировку курса. Оба врезались в третье судно, а поскольку стояла темень, к компании примкнули вплотную ещё несколько. Такое случается и в других местах. Кто-то якобы наблюдал, что под судном вплотную очень долго плыл кит.

– Естественно, – рассуждала Ли. – Если что-то большое долго держится под эхолотом, его легко можно принять за твёрдое дно.

– Кроме того, продолжаются случаи с наростами на руле и в боковых излучателях. Забиваются кингстонные ящики, всё целенаправленнее. У Индии затонул сухогруз с рудой: обрастание моллюсками привело к чрезвычайно быстрой коррозии. В шторм проломился передний трюм. Затонул за минуты. И так далее и тому подобное. Это не прекращается. Только усугубляется, а ещё эта зараза.

Ли сосредоточенно думала.

Просто смешно. Пик говорил об этом в своём докладе. Архаичные ящики, набитые хай-теком, засасывают охлаждающую воду через дырки. В современный город пробираются крабы, чтобы их как следует развезли колёсами и чтобы тонны высокотоксичной водоросли попали в канализацию. В итоге город приходится закрыть на карантин, а теперь, возможно, ещё один, а президент Соединённых Штатов бежит в глубь страны.

– Нам нужно добыть этих проклятых червей, – сказала Ли. – И мы должны что-то предпринять против водоросли.

– Как вы правы, – с усердием ответил Вандербильт. Его люди сидели с неподвижными лицами и смотрели на Ли. Собственно, это Вандербильт должен был ей что-то предлагать, но Вандербильт терпеть её не мог – не меньше, чем она его.

Уж он бы ей насоветовал… Но она не нуждалась в нём, чтобы принять решение.

– Во-первых, – сказала она. – Мы эвакуируем Вашингтон, если сообщение подтвердится. Во-вторых, питьевую воду подвозить в заражённые районы в цистернах и ввести строгий рацион на её расход. Мы осушим канализацию и вытравим этих тварей химикалиями.

Вандербильт громко рассмеялся. Его люди осклабились.

– Осушить Нью-Йорк? Канализацию? Хорошая идея. Правда, химикалии убьют и жителей, зато мы после этого сдадим город в аренду. Может, китайцам? Я слыхал, китайцев развелось до хрена и больше.

– Как это сделать, будете думать вы, Джек! Я буду просить президента о пленарном заседании Совета безопасности и о введении чрезвычайного положения.

– А! Понял.

– Всё побережье – на карантин. Ввести облёт патрулей. Мы разошлём отряды в защитных костюмах с огнемётами. Всё, что попытается выползти из моря на берег, будет переработано в барбекю. – Она встала. – И если неприятности с китами продолжатся, надо прекращать хлопать глазками. Мы должны полностью восстановить судоходство.

– Что вы задумали, Джуд? Хотите уговорить животных?

– Нет. – Ли тонко улыбнулась. – Я хочу их истреблять, Джек. Дадим урок – им или тем, кто отвечает за их поведение. Будем их отстреливать.

– Вы что, хотите затеять ссору с охраной природы?