Текст книги "Зоино золото"

Автор книги: Филип Сингтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

– Зоя мечтала о страсти. Всепожирающей страсти. Карл – о семье. Никто не уступил. C’est tout. [7]7
  Вот и все (фр.).


[Закрыть]– Она пожала плечами. – Передвиньте меня на солнце. Я что-то замерзла.

Он встал за креслом и повез его через рощицу. Дальний конец озера еще купался в солнечных лучах.

– Я знаю, что у Зои не было детей, – сказал Эллиот. – Но она когда-нибудь объясняла почему?

– Нет. Думаю, она их не хотела.

– От Карла?

– От кого бы то ни было.

– Откуда вы знаете?

– Я не знаю. Я видела. Художники эгоистичны. Они живут своими работами. Это их плоть и кровь. Это они сами.

– Что вы видели?

Хильдур замолчала и затянулась сигаретой. Потом выпустила длинную белую струйку дыма.

– Как-то раз мы встретились в ресторане. Где-то в Остермальме. [8]8
  Остермальм – район Стокгольма.


[Закрыть]В «Кальхагене», кажется. Дело было летом. Я помню, потому что все двери были открыты. И там была школа напротив с… п-площадкой для игр. Дети выбежали из школы и принялись играть на площадке, визжать и вопить, но не так чтоб уж очень. На нервы не д-действовало.

– И вы были там с Зоей? Только вдвоем?

– Мне они совсем не мешали. Но Зоя внезапно вскочила и заявила,что хочет поискать какое-нибудь другое место. А мы уже сделали заказ. Все этот шум, объяснила она. У нее разболелась голова. Но, думаю, они, дети, просто раздражали ее. Ихвы тоже никогда не найдете на ее картинах. В любом случае дети бы все усложнили. Они могли отобрать у нее часть ее… в-власти.

– Ее власти?

– Вы бы поняли, о чем я, если бы хоть раз встречались с Зоей. В те дни она неизменно пленяла людей. Конечно, они пытались это скрыть. Но страсть пожирала их изнутри.

– О каких мужчинах вы говорите?

– Не только о мужчинах. О женщинах тоже. Она казалась такой бесстрашной, понимаете. И они завидовали этому. Хотели быть ближе к ней. Прикоснуться к духу этой отваги.

Они дошли до конца озера. Хильдур неподвижно сидела в инвалидном кресле, положив руки на подлокотники, на окурке вырос завиток пепла длиною в дюйм.

– Он говорил мне об этом как-то раз, пытался объяснить свое поведение. – Она смотрела на лед. – Всегда было такое чувство… чувство, что она таит в себе некий секрет, что-то, чего ты не можешь постичь. Это вызывало сильнейшую похоть, сказал он, желание познать эту тайну физически.Извлечь ее на свет.

Она кивнула, мрачно поджав губы.

– Томление в чреслах, сказал он. Желание воссоединиться с неведомым. Он сказал, это чисто русское. Восточное.

Эллиот осторожно вытащил окурок из ее затянутых в перчатки пальцев.

– Кто он? Кто это сказал?

Хильдур выпрямилась, словно осознав, что сболтнула лишнего. И в этот миг Эллиот понял: Николай – это Коля, Коля, русский эмигрант, занимавшийся ресторанным бизнесом. Среди бумаг Зои Эллиот припомнил страстные, виноватые записки, наводившие на мысль о запретном романе. Пока Хильдур пропадала на съемках или гастролях, у них была масса возможностей для любовных встреч. Муж Хильдур не устоял перед чарами Зои и через какое-то время – может, через месяцы, а может, и через десятилетия – признался во всем. Даже если они встречались до того, как Хильдур появилась в его жизни, это могло объяснить, почему прекратилась дружба женщин, а также поведение Хильдур – причудливую смесь горечи и интимности, окрашивающую ее воспоминания.

Что-то в ее глазах подсказало Эллиоту, что она знает, о чем он думает. Она туго натянула плед, разглаживая складки.

– Зоя поймала в ловушку множество мужчин. Множество дураков. Вы всего лишь последний из них.

15

Он возвращался на побережье, диктофон в режиме воспроизведения лежал на пассажирском сиденье. Смеркалось, недавно посыпанная солью дорога влажной черной змеей извивалась по снежным просторам.

В записи все казалось более шумным, чем он запомнил. Неожиданно обнаружились фоновые звуки, которых он даже не замечал: голоса, шаги, стук дверей, гул пролетающего самолета. Голос Хильдур отдавался эхом, словно в церкви.

– Великий сатирик. Знаете, что в конце жизни он обратился к Богу? Уморил себя голодом…

Поверхностное свистящее дыхание.

– …умерщвление плоти, так сказать.

Мимо промчалась фура, обдав машину грязью. Эллиот вцепился в руль, борясь с желанием свернуть.

– Конечно, настоящей актрисой она никогда бы не стала. В подлинном смысле. Станиславский говорил, ищи истину… внутри. В собственном опыте.

Невнятный гортанный звук, то ли кашель, то ли смешок.

–  Это ее…убило бы.

Он слушал кассету, мысли и впечатления перекрывались, стыковались, противоречили друг другу – но его не покидало ощущение, что здесьчто-то есть, мало-помалу выплывающее на свет: образ, послание. Ключ к разгадке.

Хильдур предали. Дважды: муж иподруга. Она делала вид, что смирилась, но рана так и не зажила, после всех этих лет. Возможно, неожиданный интерес к Зое пробудил тяжелые воспоминания. А может, они никогда и не покидали ее.

Он включил дворники. Грязь и чистящая жидкость размазались по стеклу.

– Они убили его маленького сына. Ничего удивительного, если такие люди… если они берут то, что им не принадлежит.

Она говорила о Коле, но думала о Зое: соблазнительнице Зое, прелюбодейке, женщине, поставившей искусство и сексуальную свободу выше семьи и домашнего очага. Женщине, не выносившей крики играющих детей.

Он включил перемотку. Несколько секунд кассета хрипло визжала. Потом снова переключил в режим воспроизведения.

–  Настоящую Россию онаненавидела.

– Ненавидела?

–  Она не говорила обэтом. Этого вы не найдете в газетах.

Раздражение от недостатка понимания, недостатка глубины. Он всего лишь один из тех, кто говорит и пишет, но не видит.

Перед Эллиотом мелькнул образ доктора Линдквиста за рулем старого черного «мерседеса», и он понял, каким безнадежным аутсайдером был, что его «эстетическое мировоззрение» – пустая трата времени там, где дело касается Зои.

Резкий, насмешливый голос Хильдур.

– Сны. Сны. Где севастопольские пейзажи? ГдеКрым? Вы их не найдете – нет, нет, нет. Их никто не… видел.

У Эллиота волосы на затылке встали дыбом. Он схватил диктофон, нащупал в темноте кнопку перемотки.

– Вы их не найдете – нет, нет, нет Их никто не… – Он нажал на «стоп». Смысл этих слов только сейчас дошел до него: дело не в том, что Зоя никогда не рисовала Крым, как он сначала предположил, нет, картины были спрятаны.Они были спрятаны, потому что изображали что-то, чего Зоя не могла позволить миру увидеть.

Спрятанные работы. Ключевыеработы.

Если картины хранились в тайне, значит, Зоя не продала их. Но если это так, они всплыли бы в ее личной коллекции. Линдквист выставил на продажу все, так почему бы ему не продать и их тоже? Эллиот жалел, что не прояснил этот вопрос, однако был уверен, что Хильдур отказалась бы говорить. Если не считать случайных оговорок, она не выдала никаких секретов.

Может, она просто играла с ним. Может, она сама не знала, о чем болтает.

Дорога повернула на север. Небо над Стокгольмом – оранжевый занавес, скрывающий звезды. Бесконечная вереница огней встречных машин преломлялась в каплях влаги на лобовом стекле.

Хильдур знала больше, чем рассказала. Он в этом не сомневался. Когда-то они с Зоей были подругами, близкими подругами. Даже сейчас она разрывалась между горечью и верностью, между защитой и обвинением. И она что-то знала о золоте. Здесь тоже таилась некая двойственность.

Он снова схватил диктофон, перевернул кассету, нажал на «воспроизведение». Звук был уже другим, голоса более тусклые и безжизненные. На заднем фоне слышалось лишь дребезжание инвалидной коляски да отдаленный щебет птиц на озере.

– Художники эгоистичны. Они живут своими работами. Это их плоть и кровь. Это онисами.

– Что вы видели?

Его удивил собственный голос – жажда, настойчивость. Словно ему было нужно узнать все, пока еще не поздно. Таким он, должно быть, показался старой женщине.

Хильдур начала рассказывать о случае в ресторане. Он снова перемотал. Знак впереди сообщал, что до поворота на восток, к берегу, осталось два километра.

– …чувство, что она таит в себе некий секрет, что-то, чего ты не можешь постичь…

Откуда-то сзади выскочил «мерседес» с голубыми огнями. С минуту он ехал рядом, потом пошел на обгон.

– …сильнейшую похоть, сказал он, желание познать эту тайнуфизически. Извлечь ее на свет.

В 1969-м, если верить рябым страницам «Обзора искусства Балтики», Зоя сказала, что золото – благородный металл, который все озаряет, но верно хранит секреты. Что она имела в виду? Какие секреты оно хранит?

Он перемотал кассету назад в поисках того места, хотел услышать, что именно сказала Хильдур. Найти удалось не сразу. Казалось, ее жалобы на персонал и правила никогда не кончатся.

– Так говорила она с вами об этом? О своем методе?

Молчание. Далекий птичий крик. Чайка. Шелест ветерка.

И голос Хильдур, потерявшейся в воспоминаниях.

– Она обычно долго смотрела на золото. Очень долго, и только потом начинала писать. Как на старого друга. Золото – вот что она любила. Оно делало все это возможным, понимаете.

На этот раз никакой горечи, лишь печаль и недоумение.

В конце концов Корнелиус оказался прав: надо сосредоточиться на Фудзите. Это Фудзита научил Зою работать с золотом. Ее одну он не отправил восвояси.

Эллиот съехал с магистрали и направился в город. Справочная библиотека «Буковски» будет открыта еще три часа.

16

В июле 1913 года Цугухару Фудзита, старший сын японского военного врача, выпускник Токийской школы искусств и обладатель черного пояса по дзюдо, сошел с парохода «Мисима Мару» в Марселе. На Цугухару был тропический шлем, очки и белый льняной китель, который, в соответствии с модными тенденциями того времени, немного не доходил до колен. Прибыв через несколько дней в Париж, Фудзита отправился прямиком на Монпарнас и снял номер в «Одесском отеле» в четырехстах ярдах от Академии Коларосси, где его старый учитель, Курода Сэйки, преподавал в 80-е годы XIX века. Но Фудзита не стал поступать в Академию. Возможно, он изначально не собирался учиться, а может, передумал по приезде. Вместо того чтобы брать уроки, он практически сразу начал работать, писать красками, делать наброски, общаться, нырнув с головой в demi-monde [9]9
  Полусвет (фр.).


[Закрыть]Левого берега, словно родился для этого.

На самой ранней из известных фотографий Фудзиты парижского периода он одет как бизнесмен: в костюм-тройку и котелок. Но вскоре маска конформизма уступила место более экзотическим нарядам. Фудзита познакомился с танцовщицей Айседорой Дункан и ее братом Раймондом. В это время, согласно хронологии, Айседора оплакивала своих двоих детей, утонувших в результате несчастного случая. Фудзита увлекся спартанскими идеалами аскетизма и близости к природе, которые проповедовали Дунканы. Он взял за правило гулять по Монпарнасу в сандалиях ручной работы, головной повязке и древнегреческой тунике из самотканого полотна.

Особенно были очарованы женщины. Фудзита имел огромный успех на вечеринках, и после развода с женой, которую он оставил в Токио, завел несколько романов. Позже, устав от Спарты, он приобрел одеяние в восточном стиле, вавилонское ожерелье и серьги, а также татуировку на запястье в виде часов. Волосы он подстриг характерным шаром, который зачесывал вперед в подражание египетским статуям, и не расставался с этой прической до конца жизни.

Люди называли его Fou-fou( «fou»по-французски означает «безумный»). Но ему было все равно. Фудзита жил в собственном мире, слепленном по своему вкусу. Из всех иностранцев парижской богемы именно для него изгнание, похоже, стало настоящим освобождением и счастьем. Европейских эмигрантов, к примеру Пикассо, преследовали воспоминания о том, что они оставили позади, Фудзита же, в отличие от них, порвал с прошлым.

На Монпарнасе Фудзита встретил Амедео Модильяни, который перебрался туда с Монмартра несколько лет назад. Моди приходил к нему в студию по вечерам, декламировал стихи итальянских поэтов и расспрашивал о восточных техниках живописи. Особенно Моди привлекали извилистые черные линии, которыми Фудзита делал наброски на гладких, как слоновая кость, поверхностях, излучавших удивительный свет и глубину.

Прежде чем золотить, холст надо было подготовить. Для этого требовалось слой за слоем нанести шпатлевку, белую, похожую на штукатурку массу из воды, мездрового клея и гипсового порошка или мраморной пыли. В традиционной иконописи золотом покрывали не всю поверхность, хотя бы из соображений экономии, поэтому любой художник, работающий в этой области, должен был быть знаком с особенностями живописи непосредственно по шпатлевке. Книги по истории искусств не слишком распространялись о том, как Фудзита готовил свои холсты. Упоминалось, что он использовал «молочно-белый грунт» и нередко добавлял в краски экзотические вещества – толченое стекло, молотые раковины устриц – для получения матового, светящегося белого цвета. Но шпатлевка – это ремесло позолотчика, и сам факт, что Фудзита работал с сусальным золотом и серебром, говорит о том, что он был прекрасно знаком с этим ремеслом.

Должно быть, это тоже привлекло Зою в нем.

Фудзита поздно появился на парижской художественной сцене, но вскоре затмил всех. Он заработал хорошие деньги и восхищение критиков. Его работы ежегодно выставлялись в Осеннем салоне, а также имели успех за границей – в Лондоне, Берлине, Милане, Нью-Йорке и Чикаго. В 1925-м он был награжден орденом Почетного легиона и бельгийским орденом Леопольда I. К 1926 году его работы приобретались французскими властями для национальной коллекции. Когда через два года Зоя постучала в дверь Фудзиты, он был самым преуспевающим художником Парижа.

Поворотным моментом для Фудзиты стал 1917 год, когда он встретил Фернанду Баррэй, на которой женился три недели спустя после знакомства, год египетского портрета на золоте. После этого дела Фудзиты быстро пошли в гору.

Сейчас «Портрет мадам Фудзиты» и сопутствующий ему автопортрет находятся в музее Англадон в Авиньоне, где осела большая часть коллекции Жака Дусе. Это одни из немногих ключевых работ Фудзиты, доступных широкой публике за пределами Японии. Одна из причин, почему слава Фудзиты померкла со времен его расцвета, – скорость, с какой его лучшие работы расхватали частные коллекционеры. Немногое с тех пор попало на открытый рынок, в национальных коллекциях просто не было критической массы работ, необходимой для поддержания общественного интереса. По той же причине его искусство оставалось практически неизученным.

Несмотря на столь официальное название, на египетском портрете определенно была изображена Фернанда Баррэй, а не Томико, супруга, оставленная Фудзитой в Японии, хотя некоторых и ввел в заблуждение восточный стиль. У Фернанды, тоже художницы, даже были такие же густые, коротко постриженные волосы с челкой до темных проницательных глаз. Но было и другое, более убедительное доказательство.

Фернанда вышла за Фудзиту в конце марта. Вскоре после этого, по некоторым сведениям, она взяла охапку работ мужа и отправилась через Сену к торговцам на Правый берег в надежде раздобыть немного денег. У галереи Жоржа Шерона на улице Ля Боэти ее застиг дождь и она обменяла две акварели на зонт. Их тут же купили, и через пару часов Шерон объявился в студии Фудзиты, сметая все, до чего мог дотянуться, освещая темные углы зажигалкой. Он предложил Фудзите семилетний контракт, гарантируя ему ежемесячный доход в четыреста пятьдесят франков. Тем же вечером, чтобы отпраздновать удачу, супруги отправились в магазин и купили пару канареек – канареек, которые появились затем на «Портрете мадам Фудзиты», осторожно пристроившись на согнутых пальцах Фернанды. Картина, как и автопортрет, была представлена в тот же год на одной из двух выставок в галерее Шерона, где почти наверняка Жак Дусе и приобрел ее.

Если смотреть с этой точки зрения, выбор золота, как и желтых птиц, знаменовал праздник, богатство, уверенность в будущем. Возможно, именно коктейль экзотики и пышности привлек внимание Зои: из тьмы 1917-го, года кровавой резни и революции, возник сияющий образ далекого мира.

В библиотеке «Буковски» Эллиот вытащил с полок все, что смог найти по искусству древнего Египта. Первыми искусством позолоты овладели ремесленники верховьев Нила – это практически все, что он знал о предмете. Он внимательно разглядывал цветные фотографии: фигурки и статуэтки, ювелирные изделия и волшебные амулеты. Кое-что сразу бросилось в глаза: изображений египетских принцесс почти не было. Их находили на стенах гробниц как иллюстрации к истории династии или часть заклинания. Но женские образы, выставлявшиеся в аукционных залах, – те, что мог бы увидеть Фудзита, – были не принцессами, а богинями. И той, на которую больше всего походила женщина с портрета, была Хатор, богиня радости и любви.

Фудзита написал Фернанду в образе богини, вотпочему фоном стало золото. В Древнем Египте золото было символом божественности. Лишь тем, кто был связан узами крови с династией фараонов, – сам фараон был живым богом – дозволялось украшать золотом свои саркофаги. В религиозном искусстве связь была даже прочнее: золото – металл, который никогда не потускнеет, который пребудет вечно неизменным, – олицетворяло саму божественную плоть.

Однако в неком отношении технология Фудзиты не подходила Зое.

Эллиот вернулся к авиньонским репродукциям. Разницу легко было заметить, даже не имея перед глазами оригиналов. Древние египтяне разработали технологию, известную как водяное золочение. Четыре-пять слоев болюса – тонкодисперсной жидкой глины, смешанной с мездровым клеем, – наносили поверх шпатлевки, высушивали и шлифовали. Затем смачивали водой и аккуратно клали сверху лист золота. Вода впитывалась в глину и втягивала с собой золото. Потом золото полировали, чаще всего зубом кого-нибудь из семейства псовых. В Египте для этого использовали клык шакала, в Византии и России – волка. С помощью бечевки делали специальные скребки, такие острые, что ими можно было и зарезать, и обрабатывали позолоту, пока она не начинала сиять, как зеркальная поверхность слитка золота. Но Фудзита использовал иную технологию – лаковую. На шпатлевку наносился специальный клей на масляной основе, поверх него помещалось сусальное золото. Преимуществом метода является его относительная простота. Недостатком – то, что лист приклеивается намертво и отполировать его нельзя. Вот почему иконописцы последних столетий использовали лаковое золочение, лишь когда изображали золотые нити в одеяниях святых и гладкая поверхность не требовалась.

Эллиот спустился к стойке администратора. Девушка со светлыми глазами узнала его и после пары звонков по внутренней связи вручила ключи от галереи в подвале. Он спустился, открыл двери, включил свет.

Часть лампочек вывернули, но картины были на месте и сияли в полумраке. Под определенными углами золото казалось темным, как бронза, в его закопченных глубинах мерцали желтые звезды. Двигаясь от картины к картине, он остановился у «Летнего дворца в Царском Селе». На переднем плане, почти незаметные на массивном бело-голубом фасаде, – мать и ребенок, собирающиеся переходить улицу. Прежде он даже не замечал их. Мать протягивала руку, но ребенок отказывался взять ее. Он вспомнил слова Хильдур Баклин: дети ослабили бы власть Зои, сексуальную, а быть может, и творческую тоже. Она не могла даже находиться рядом с ними.

Он подошел ближе, впитывая детали, миллионы прожилок и складок, бегущих по золоту. С расстояния в несколько дюймов они казались невероятно сложным узором, загадочными символами, паутинками света и тени, сочетающимися, повторяющимися, сияющими. Шаг в сторону – и вот уже совсем другой узор.

Золото Фудзиты было минеральным, имело кристаллическую структуру. Оно было зернистым, гранулированным, возможно с целью имитации древнего артефакта, под золоченой поверхностью которого растрескался слой шпатлевки или раскололось дерево. Но золото Зои было иным. Техника полировки, даже цвет металла варьировался от картины к картине, но само золото всегда оставалось целым, нетронутым, словно защитный барьер от инфекции, подобный коже.

В тридцатых годах Зоя отправилась учиться во Флоренцию. Должно быть, современникам это казалось причудой – после авангардного мира Парижа. Но Флоренция была родиной Ченнино Ченнини, единственным местом в Европе, где еще учили технике водяного золочения и практиковали ее много веков подряд. Зоя нуждалась в этой технике. Нуждалась, как Дега – в абсенте, как Гоген – в сексе. Потому что эта техника раскрывала тайны. Потому что каким-то образом делала акт творения возможным.

Он услышал шаги в коридоре. Корнелиус Валландер, потный и красный, влетел в комнату с большим коричневым конвертом в руках.

– А, Маркус, мне сказали, что ты здесь. Значит, ты получил мое сообщение?

– Твое сообщение?

– Да, на мобильный. Утром.

Эллиот достал телефон из кармана. Он выключил его на ночь, чтобы аккумулятор не разрядился, и забыл снова включить.

– Ладно, в любом случае ты здесь, – отмахнулся Корнелиус. – Вот репродукции всех основных картин на выставке, названия, даты, размеры и материалы. На самом деле мы не во всех датах уверены. Может, ты сможешь нам помочь с ними.

Он протянул конверт. Внутри лежала стопка глянцевых репродукций работ Зои с сопутствующей информацией, написанной от руки на полях.

– Постараюсь, – отозвался Эллиот. – Но пока я в бумагах мало что нашел о картинах. Большинство писем – от других людей.

Корнелиус пожал плечами.

– Чего и следовало ожидать, полагаю. Послушай, Маркус, я кое-что…

«Актриса» висела через проход. Это была ранняя работа, возможно одна из первых, в которых использовалось золото. В отличие от более поздних картин, где золото служило фоном, своего рода окружением, здесь лист использовался в самой композиции для украшения. Эффект был нарочитым, кричащим, ироническим. Как и макияж женщины, золото ослепляло, искажало истинное ее лицо.

Он наклонился поближе, вспомнив кое-что из студенческих лет.

– Лист золота в действительности полупрозрачен. Ты в курсе?

Корнелиус нахмурился.

– Нет.

– В смысле, чистого золота. Двадцатичетырехкаратного. Это одна из причин, по которой художники накладывают болюс поверх шпатлевки. Золотой лист на белом фоне приобретает зеленоватый оттенок. Нужно добавить терракотового, чтобы придать теплоту.

Корнелиус кивнул, ему не терпелось вернуться к делу.

– Интересно. Я всегда думал, что золото просто золотое.

– Нет. Тут все намного сложнее.

В дальнем конце комнаты висела большая панорама. «Стокгольмская гавань» входила в серию широких панорамных видов Стокгольма с необычно приглушенными текстурой и тоном. Применение для изображения воды легких, полупрозрачных красок, которые позволяли золоту сиять сквозь затопленные отражения, было интересно с точки зрения техники. Но Эллиот не мог рассматривать эти картины иначе как неловкую благодарность стране, давшей Зое приют на все эти годы. И уж конечно, большинство из них в итоге очутилось на стенах муниципальных зданий по всей столице.

Зоя всегда отвратительно писала на заказ, а со временем заказов становилось все больше и больше. Некоторые говорили, что она начала работать ради денег, что в художнице проснулась бизнес-леди. Другие считали, что сосредоточенность на материалах и техниках завела ее в творческий тупик, – схожая судьба постигла Фудзиту. На тридцать послевоенных лет его полотна оккупировали странные кукольные фигуры с выпученными глазами. Они вызывали тошноту и страх одновременно. Он десятками выпускал их в мир, холст за холстом уничтожая собственную репутацию и ценность своих работ для коллекционеров.

Как и учитель, ученица создала свои лучшие полотна в молодости, в годы блужданий, прежде чем нашла то, что искала, или отказалась от поисков.

Он должен вернуться к письмам. Должен внимательно их просмотреть, отыскать все упоминания о материалах и техниках, даже самые незначительные. Но на это потребуется время.

Он вдруг осознал, что Корнелиус говорит с ним, тихим, доверительным голосом.

– Ты не должен ничего рассказывать, Маркус, что бы ни случилось. Из соображений безопасности.

– Извини, ты о чем?

– Ну, это должно оставаться тайной, пока выставка не откроется официально. Иначе мы все можем стать мишенью. Чеченцев и так далее.

– Мишенью? «Буковски»?

Корнелиус шагнул ближе.

– Это входит в программу. Видимо, совпало по времени, и в правительстве решили, что это будет прекрасным завершением его визита.

– Чьего визита?

Корнелиус выглядел озадаченным. Глаза его терялись в тени.

– Ты не слышал, что я сказал? Путина. Владимира Путина. Президента России.

– Путина. Ах да, конечно.

– Он должен посетить Швецию этим летом. Визит неофициальный, но первый, с тех пор как его избрали.

Эллиота начало подташнивать.

– Вообще-то я не должен тебе этого говорить, – продолжал Корнелиус, – но нам позвонили из Министерства иностранных дел и запросили более подробную информацию. Они, похоже, очень заинтересованы. Символичность всего этого, понимаешь. Считают, что идея отличная.

Символичность. Вот что им нужно, волшебное слово, которое все преобразит, придаст смысл и вес жизни художницы. Зоя, хранительница огня, патриотка, чья молчаливая преданность России была выше идеологий левых и правых. Прекрасный союзник для посткоммунистического лидера с партийным прошлым. Поднятая из могилы, должным образом продезинфицированная и упакованная, она поможет установить дипломатические отношения и наладить торговлю.

– Конечно, им необходимы гарантии, что мероприятие пройдет на должном уровне, – сказал Корнелиус.

– Символичном.

Он энергично кивнул.

– Именно. На это они и надеются.

– И ты сказал им…

– Я? Да что ты, с ними Фредерик общался. Меня лишь проинформировали.

– Хорошо, что Фредерик сказал им?

– Что это восхитительная мысль. Конечно, проверки и охрана доставят кучу неудобств. Нам никуда не деться от черных лимузинов и телохранителей. И придется, по-видимому, увесить все здание российскими флагами – на мой взгляд, немного перебор, но таковы правила игры.

Он в упор посмотрел на Эллиота.

– Это повышает наши ставки, Маркус. Хорошо для тебя, хорошо для всех нас. И, учитывая, что творится на фондовой бирже… – Он покачал головой, на мгновение онемев перед лицом разворачивающейся катастрофы. – В общем, мы не можем себе позволить смотреть в зубы курице, несущей золотые яйца, если ты понимаешь, о чем я.

Эллиот кивнул. Это правда. Успех выставки необходим ему не меньше, чем всем. Необходим ради Терезы. Он ощутил укол вины, поняв, что за целый день ни разу не вспомнил о ней.

– Ладно, так вот, насчет тебя, – сказал Корнелиус. – Фредерик просит тебя кое-что для него сделать.

– Фредерик?

Корнелиус сконфуженно пожал плечами.

– Полагаю, это его идея. Он хочет, чтобы ты написал сводку, что-то вроде статьи. Может, мы даже опубликуем ее в газетах. У Фредерика есть связи в прессе.

– Какую еще сводку?

– О Зое. О ее работах. Что-то вроде анонса каталога.

– Он что, мне не доверяет?

– Ну разумеется, доверяет, Маркус. Разумеется, доверяет. Но ты работаешь там совсем один – и это хорошо. А сейчас весь проект приобрел, ну, другой масштаб, что ли. Сам понимаешь. Надо убедиться, что мы все идем в ногу. – Корнелиус положил руку Эллиоту на плечо. – Мы повысим тебе гонорар, разумеется.

Эллиот кивнул. Теперь он должен писать сводки для Министерства иностранных дел, вот только сводки эти не только о Зое, но и о нем. Они хотят удостовериться, что он смотрит на все как положено. Конечно, он может отказаться, но тогда его отстранят от проекта. Фредерик Валь даст ему пинка под зад. И Корнелиус ничего не сможет поделать.

И он никогда не узнает правду.

– Хорошо, – согласился он. – Только уточни сроки.