Текст книги "Зоино золото"

Автор книги: Филип Сингтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц)

У доктора Ларса Хальворсена седые волосы и холодные манеры хирурга. Он и лаборанты советуют Эллиоту держаться подальше от установки. Они говорят, что очень важно избежать вибрации во время сканирования. Чуть пошевелишься – и результаты псу под хвост. Он сидит в конце затемненной комнаты, пытаясь разглядеть проявляющуюся на экране, линия за линией, картину. Автопортрет Зои лежит на боку, зажатый в прочной металлической раме. Так удобнее. Они объясняют, что результат тем лучше, чем меньше расстояние, которое сканирующему глазку приходится проходить по вертикали. В любом случае, картина появится на экране в нормальном положении.

Керстин была права: они рады возможности испытать свою систему на подобном объекте. Через несколько минут наладки сканера Эллиот понимает, что они уже забыли о его присутствии.

Инфракрасный фонарь излучает и видимый свет тоже. В его красноватом сиянии золото мерцает, словно угольки гаснущего костра. Эллиот видит маленькую железную печку в двухкомнатной квартирке на чердаке дома по улице Сезанна, видит Алена Азрия, рыскающего по студии, горящего желанием узнать секреты Фудзиты, жаждущего стать посвященным. Скорее всего, парижский автопортрет был написан в год, когда Ален познакомился с Зоей. Эллиот чувствует голод Алена. Посвящение предполагает уникальность. Это куда лучше, чем признание. Никто больше не вспомнит о твоих врожденных изъянах. Многие ли тунисские евреи награждены орденом Почетного легиона?

Вверху монитора появляется единственная яркая полоса. Сканирующая система может похвастать четырьмя тысячами оттенков серого – значительное усовершенствование. Но пока ничего не видно, кроме слабого завитка тени. Один из лаборантов говорит что-то о следах угля. Доктор Хальворсен приказывает ему отрегулировать контрастность.

Он не просто понимает жажду Алена – он чувствует ее. Равно как и горечь детской потери, неизбывное чувство чего-то утраченного, оставленной где-то части себя самого, которую уже никогда не найти. Ему знакомо стремление Карла Чильбума выступить в роли спасителя, его надежда построить любовь и верность на фундаменте благодарности. Как будто это могло сработать.

Более того, он знает, каково это – не заслуживать ребенка. Знать, что без тебя ей будет лучше, как бы ты ни хотел обратного.

Жизнь Зои – зеркало, созданное специально для него. Он видит себя в нем, замершего на мгновение, словно на портрете, свою пойманную, постигнутую сущность.

Керстин права: он пришел за секретами Зои, но нашел совсем другое.

Сканер заканчивает еще один вертикальный проход. Лаборанты сгрудились у монитора. Доктор Хальворсен на что-то показывает, описывая пальцем круги. На руке у него обручальное кольцо. Они спорят о четкости изображения, о том, не слишком ли много света отражает золото. Сканер проходит по нарисованным глазам Зои.

Он все время ждал его в студии, позолоченный и готовый: портрет Маркуса Эллиота. Последняя работа Зои. Особый заказ, не предназначенный для аукциона или перепродажи. Работа, место которой в самой частной из всех коллекций. Живому – от мертвой, золотой дар.

Он вместе с Зоей проходит по залам галереи: матиссы и пикассо Сергея Щукина, гогены и вангоги Ивана Морозова. Он останавливается перед любимой картиной Зои, «Воспоминанием о саде в Эттене». Он идет по пятнистой дороге, исчезающей за горизонтом. С каждым шагом он чувствует, как солнце греет спину. Он видит красоту цветущего сада.

Сканер проходит по алому рту Зои.

Доктор Хальворсен склоняется над экраном.

– Видите? Что это?

Лаборанты чем-то возбуждены.

– Это уголь. Никакого сомнения.

Хальворсен оборачивается через плечо.

– Мистер Эллиот? Хотите взглянуть?

Он стоит у дверей галереи, тех самых, что Андрей Буров открыл перед Зоей весной 1918-го. Он может вернуться в любой момент и побродить по залам. Картины всегда будут там. А пока можно выйти обратно на свет.

– Ларе.

Лаборант хватает доктора Хальворсена за рукав. Из-под основания сканирующей стрелы раздается натужный скрежет.

– Выключай.

Кто-то щелкает рубильником. Сканер содрогается и замирает. Лаборанты, стеная, выпрямляются. Это явно не в первый раз.

Доктор Хальворсен безнадежно качает головой.

– Прошу прощения, мистер Эллиот. Простейшая деталь – и постоянно выходит из строя. Нам надо заменить один из моторов. – Он смотрит на часы. – Это займет какое-то время. Возможно, вам лучше вернуться завтра.

Фонарь еще горит, бросая розовый круг на золоченую поверхность. Похоже на закатное солнце.

Оно словно греет его изнутри, придавая ему силы. Он вскакивает на ноги.

– Ничего, все в порядке. Ваша машина может видеть, да? Сквозь золото?

Доктор Хальворсен складывает руки на груди.

– О да, конечно. Столь тонкий слой металла почти что прозрачен. Надо только подобрать длину волны.

– Можно я тогда заберу картину?

Лаборанты переглядываются.

– Но мы только начали сканирование. Я думал, вы хотите, чтобы мы обнаружили некое изображение внутри.

– Вы правы. Я думаю… – Эллиот кивает сам себе. Он хочет понять, уверен ли, и обнаруживает, что уверен. – Думаю, я уже увидел все, что нужно.

Он заворачивает картину и выносит ее на улицу. Туман почти растаял под вечерним солнцем. Незнакомый пейзаж оглушает множеством резких деталей.

Далеко ли до ближайшей автобусной остановки? А до его машины с пустым баком?

Гудок. «Фольксваген» Керстин стоит у ворот. Она все-таки решила дождаться его.

Он подходит. Борется с собой, чтобы не побежать.

– Снова следишь за мной? Я не ошибся?

Она косится на него, не вполне понимая, шутка ли это.

– Ты псих. Ты это знаешь?

Он пожимает плечами.

– Временное умопомрачение. Такой диагноз сойдет?

Она изучает его лицо.

– Ты ведь не сделал этого, так? Ты передумал.

– Мне не пришлось. Зоя устроила короткое замыкание. Дым валил изо всех щелей. – Керстин смеется. – Я решил, что лучше сматывать удочки, пока не поздно. Надеюсь, хоть машину смогу завести.

Керстин качает головой и включает зажигание.

– Значит, тебя подвезти?

– Нет, спасибо. Вечер становится томным. Пожалуй, лучше прогуляюсь.

– Ты точнопсих. Залезай.

Она перегибается и открывает пассажирскую дверь. И он понимает, что это действительно начало чего-то нового, дружбы или даже чего-то большего. Ему не придется бороться за эти отношения. Не придется доказывать их важность. Они уже миновали это, плохо ли, хорошо ли. Еще один дар Зои.

На пассажирском сиденье лежит развернутая карта города.

– Я все понял, – говорит он, забираясь в машину. – Тебе нужен тот, кто умеет читать карты. Вот оно что. Тебе нужен тот, кто отвезет тебя домой.

49

Стокгольм, июль 2000 г.

Стокгольмская прокуратора не смогла установить, была ли подпись на завещании Зои подлинной, и какое-то время казалось, что все усилия Керстин пропали втуне. Но потом случился неожиданный прорыв. Проверка компьютера, на котором было составлено завещание, – компьютера, принадлежащего адвокату Петера Линдквиста Томасу Ростману, – обнаружила, что документ был подготовлен позже, чем он якобы был подписан в присутствии свидетелей. На самом деле он был датирован семнадцатью часами позже официального времени смерти Зои.

Многие пострадали в результате разразившегося скандала. Линдквист, Ростман и Корнелиус Валландер были арестованы, обвинены в многочисленных мошенничествах и отпущены, дав подписку о невыезде. Они признались в соучастии, хотя Валландер продолжал настаивать, что всего лишь помогал старому другу. Его уверили, что фальшивое завещание было составлено в соответствии с пожеланиями Зои, пусть она и не смогла подписать его. Он тут же уволился из «Буковски», до того как его коллеги узнали о том, что произошло.

Керстин написала эксклюзивный материал для «Экспрессен». За ним последовал целый ворох статьей, осветивших каждый аспект дела, включая кампанию по привлечению международного интереса. Статьи цитировали Маркуса Эллиота как человека, более других сделавшего для раскрытия аферы. Через две недели после выхода статьи Керстин Эллиот получил чек от «Буковски»: полную оплату за каталог, который он так и не написал, плюс надбавка «за расходы» и записка от исполнительного директора Фредерика Валя. Валь благодарил егоза «особое усердие», с которым он провел свое исследование, и за то, что он помешал «делам принять намного более серьезный оборот». Керстин предложили штатную работу в «Экспрессен», но она отказалась в пользу места младшего репортера в конкурирующей газете.

«Буковски» отменили ретроспективу Зои. У них был для этого прекрасный повод, ведь принадлежность очень многих картин оказалась под сомнением. На самом деле уважаемый аукционный дом поспешил откреститься от всего этого дела как можно скорее. Позднее, тем же летом, была организована выставка поскромнее в галерее в стокгольмском районе Катаринавэген, где Зоя жила и работала большую часть своей жизни. Одной из картин, представленных на этой выставке, стал парижский автопортрет. Также был представлен ряд работ, принадлежащих Льву Демичеву, хотя часть наиболее значительных картин, по слухам, ушла частным коллекционерам в России. Суммы сделок так никогда и не стали достоянием общественности.

Шведские власти вдруг спешно принялись перераспределять наследие Зои в соответствии с ее собственными пожеланиями. Семьи Пальмгрен и Баклин были среди тех, кто получили картины и тут же продали их. Остаток наследства, в том числе дом в Сальтсёбадене, был поделен между шведскими благотворительными обществами, как и хотела Зоя. Наконец, после длительных совещаний, бумаги Зои были подарены архиву Национального музея Швеции.

Эллиот вернулся в Англию в начале апреля, за две недели до слушания, которое должно было решить судьбу Терезы. К этому времени Гарриет Шоу вполне была готова бросить вызов Майлзу Хэнсону в суде. Загадочные русские источники Хэнсона, которые угрожали объявить ее клиента преступником, неожиданно испарились. Хэнсон был вынужден признать, что не в состоянии разыскать их. Гарриет начала подозревать, что это был всего лишь блеф, и даже подумывала подать жалобу в Общество юристов. «Это только доказывает, что у них нет ни малейших шансов», – оптимистично заявляла она.

Но слушание так и не состоялось.

Маркус Эллиот и Надя договорились о встрече в кафетерии в Холланд-Парк. Они оба знали это место, но оно не имело для них никакой сентиментальной ценности. Эллиоту так было легче. Он твердо решил избежать приступов ностальгии, какими бы заманчивыми они ни были. Он хотел говорить только о Терезе и о ее будущем.

Сначала это было трудно. Он встал в очередь за кофе, пока Надя сидела снаружи в одиночестве, то скрещивая, то вытягивая ноги, и время от времени шугала настырных голубей. Она выглядела бледной и хрупкой и надушилась сильнее, чем того требовали обстоятельства, но в ней была настороженность и жесткость, которые не сулили ничего хорошего. Однако она пришла, и это главное. Эллиот подозревал, что для этого ей пришлось пренебречь советами адвоката.

Пять неловких минут они болтали о том о сем. Он рассказал ей кое-что о Швеции и планах написать книгу по искусству России XX века, для которой он уже практически нашел издателя. Она поведала ему, что работает на полставки в музыкальном магазине. Они впервые беседовали как простые знакомые, и в этом было что-то невыносимо искусственное. Когда они заговорили о дочери, пусть пока о вполне невинных вещах, таких как группа в садике и домашние проказы, он ощутил, что Надя напряглась, словно в ожидании атаки.

– Кстати, где она сейчас?

– С Мэгги Уильямс.

Он нахмурился.

– Мэгги?..

– Они живут через дорогу. Мэгги и Том. У них трехлетний сын. Джош, помнишь?

– Ах да. Конечно. Джош. – Он смутно вспомнил барбекю с дымком и сад, полный незнакомых людей. – Я хотел бы увидеться с ней.

Через секунду Надя тихонько кивнула.

– Хорошо. Когда?

– Может, сегодня? Вернемся вместе, будет для нее сюрприз. Я долго не задержусь.

– Прямо сейчас?

– Я просто предложил. – Надя смотрела на него, несомненно гадая, не ловушка ли это, не стоит ли ей для начала позвонить адвокату и удостовериться, что все чисто. – Я хочу, чтобы она увидела нас вместе, вот и все. Ненадолго.

Он задержал взгляд на футбольном матче в Саутфилде, который был в самом разгаре. Уголком глаза он заметил, как она сглотнула.

– Хорошо. – Она натянуто засмеялась. – Тереза все равно постоянно о тебе спрашивает. Я устала объяснять ей, почему тебя нет.

– Что ж. Может, ты дашь мне попробовать? Тогда она будет знать, чего ждать.

Мгновение Надя сидела очень тихо. Они уже вышли за рамки и направлялись на минное поле sub judice. [24]24
  Находящийся в производстве (о деле), еще не решенный (лат.).


[Закрыть]

– Не понимаю. Ты хочешь сказать, что…

– Я хочу сказать, что, допустим, Тереза останется с тобой, – произнес Эллиот, глядя в пустую чашку. – Что тогда?

После этого все стало проще. Надя сказала, что не собиралась возвращаться в Прагу. Она поняла, что несмотря на все неудобства, Терезе лучше остаться в Англии, в Лондоне. И уже решила, что девочка будет видеться с отцом как можно чаще. Очень важно, чтобы она росла, не считая, что родители враждуют. Она объяснила, что сражалась так отчаянно лишь потому, что адвокаты сказали, что у нее нет выбора. Они утверждали, что Эллиот хочет разделаться с ней, заявить, что она плохая мать, и навсегда забрать Терезу. Конечно, адвокаты были правы.

Они тут же пришли к соглашению. Эллиот знал, что в суде он едва ли добился бы большего. Осталось лишь обменяться письмами. Эллиот даже заговорил об алкоголизме Нади. Она сказала ему, что уже бросила пить с помощью друга-музыканта по имени Джеймс. Он несколько раз сидел с нею по ночам, когда видел, что она может сорваться. Но теперь с этим покончено. Она сказала, что сейчас в ее доме нет ни капли спиртного.

Им было еще о чем поговорить. Эллиот много думал об их браке, о том, когда все пошло не так, о том, что было неправильно с самого начала. Но, в конце концов, дела значат больше, чем слова. И в их соглашении забыть вражду и вместе воспитывать дочь было молчаливое признание вины обеих сторон. Ошибки нельзя исправить, но это не значит, что их надо заново переживать каждый день.

До поездки в Швецию он собирался когда-нибудь окончательно выяснить, действительно ли Тереза его дочь. Он даже узнал, сколько стоит анализ ДНК – как оказалось, больше, чем он мог себе позволить в тех обстоятельствах. Но в Англии его решимость растаяла. Его брак с Надей распался; но его любовь к Терезе – навсегда. Он ехал по сумеречным улицам, стоял на светофорах, глядя, как мимо проносится плотный вечерний поток машин, и кивал собственным мыслям: никакое знание не сможет изменить того, что он чувствует сердцем. А если Тереза и не его дочь, то это знание ему не нужно.

Выставка в Катаринавэген прошла с успехом. Международный интерес оказался скромнее, чем вызвал бы аукцион «Буковски», но большинство картин были проданы. Дети Моники Фиск, Клара и Мартин Пальмгрен, выручили приличные деньги. Той же осенью ожидалась выставка в Гётеборге. Одной из непроданных картин стал парижский автопортрет. Даже в новой раме с табличкой, объясняющей восточный облик Зои, он, похоже, озадачил большинство покупателей. К тому же не прекращались споры об авторстве портрета.

Наутро после закрытия выставки Эллиот и Керстин заскочили в галерею, чтобы забрать картину.

– Что ты собираешься с ней делать? – спросила Керстин, когда они закрепили портрет на заднем сиденье автомобиля. Стоял солнечный августовский день, и люди разгуливали в шортах и рубашках с закатанными рукавами, словно в отпуске.

– Я уже договорился кое с кем, – ответил Эллиот. – Заброшу ее прямо сейчас.

– А я думала, мы собираемся к морю.

Эллиот распахнул перед ней пассажирскую дверь.

– Так и есть.

Они говорили о том, чтобы съездить в Сальтсёбаден еще один, последний раз. Керстин хотела, чтобы он увидел дом, таким, каким она его помнила, летним. Он совсем другой в это время года, утверждала она. Кроме того, после его отъезда из Швеции дом вместе со всей мебелью продали, и Керстин интересно было взглянуть на новых владельцев.

– София и Никлас Линдстрёмы, – сказал Эллиот. – Похоже, славная пара.

– Ты говорил с ними?

– Они пришли в галерею как-то вечером. Они очень обрадуются картине.

– Погоди-ка. Ты отдаешьее им?

– Скорее одалживаю на неопределенный срок. По крайней мере, пока не придумаю чего получше. Условие – она остается в доме. Думаю, они собираются повесить ее в гостиной, напротив балкона.

Керстин смотрела на мелькающую за окнами зелень. Мимо на автоприцепе проехала небольшая яхта.

– Хорошее место. Оттуда ей будет видно море.

Линдстрёмы жили в своем новом доме всего несколько дней. Почти все их вещи еще были не распакованы, а мебель стояла обернутой в пленку. Тем не менее они настояли на том, чтобы угостить гостей обедом, который накрыли на лужайке, на столе для пикника, под новеньким зеленым зонтом. Никлас Линдстрём оказался архитектором, София – логопедом. У них была маленькая квартирка в Стокгольме, но они собирались жить в своем новом доме круглый год, если получится. У них было двое детей, младший из которых только пошел в школу.

После обеда Эллиот и Керстин отправились прогуляться вдоль берега. В сосновом лесу стоял густой аромат смолы, в тени клубилась мошкара. Совсем не то что зимой: все казалось более живым, более привязанным к здесь и сейчас. В миле отсюда город еще кишел отпускниками, хотя пик сезона прошел.

– Здесь я впервые увидела ее, – сказала Керстин. Они дошли до тенистого участка под большой зонтичной сосной. Раскачивающиеся ветви окаймляли широкий изгиб берега. – День был совсем как этот. Она рисовала, а на голове у нее была мягкая шляпа с большими полями.

Они стояли и смотрели, как ветер разбивает кудрявые буруны о берег. Эллиоту по-прежнему казалось, что это одинокое место, одинокое, но прекрасное – два качества, неразделимых, как вода и свет. Чайки, крошечные белые точки, кружились над далеким клочком суши – похоже, строились, прежде чем отправиться в открытое море, на восток через Балтику, возможно даже, до самой России и островов Санкт-Петербурга. Эллиот следил, как они исчезают одна за другой, пока, наконец, через несколько минут не растворились вовсе.

Он взял Керстин за руку.

– Пора идти. У Линдстрёмов еще море работы.

Они вернулись через фруктовый сад и неухоженную лужайку. На дорожке появился темно-синий универсал «вольво». На его заднем сиденье лежал разноцветный надувной мяч и ворох конфетных оберток. Все окна в доме были распахнуты.

Линдстрёмы вышли из дверей кухни. У Софии на лбу было грязное пятно.

– Мы повесили картину. Выглядит просто чудесно. Пойдемте, посмотрим.

Эллиот и Керстин переглянулись.

– Спасибо, но, думаю, нам в самом деле пора. Может быть, в другой раз.

Они попрощались и двинулись к машине. Дети Линдстрёмов только что вернулись с прогулки на лодке, а теперь играли с друзьями в прятки, гоняясь друг за дружкой по своему новому дому. Эллиот сел за руль и опустил окно. Звенел детский смех. Стучали башмаки по лестнице.

От автора

Все письма, процитированные в этой книге, взяты из личного архива Зои, и я добросовестно воспроизвел их, пусть и не полностью. События юности Зои в России и других местах воссозданы по ее рассказам, письмам и другим историческим источникам. Основные персонажи, появляющиеся в этих частях книги, также существовали в действительности, хотя в некоторых случаях, как, например, с Аленом Азрия, имена были изменены.

Напротив, Маркус Эллиот и все остальные персонажи, появляющиеся в современной части истории – в том числе Корнелиус Валландер, Петер Линдквист и Лев Демичев – целиком вымышлены, и любое сходство с реальными людьми, живыми или умершими, является случайным.

Благодарности

В последний год жизни Зоя доверила свой личный архив молодому австрийскому кинорежиссеру Анжелике Давенпорт (урожденной Брозлер). Анжелика не только предоставила мне свободный доступ к этому удивительному архиву, но и вместе со своей лучшей подругой Камиллой Бургхард начала переводить, каталогизировать и упорядочивать тысячи документов, каковая колоссальная работа продолжается до сих пор. Я хотел бы поблагодарить их за щедрость, поддержку и доверие, без которых эта книга никогда не увидела бы свет.

Также хочу поблагодарить адвокатов Саманту Найтс и Луизу Маккалок, моих проводников по извилистым лабиринтам английского семейного права; Мишель Мари из музея Англадон в Авиньоне, подробно описавшую две картины Фудзиты из их обширной коллекции; доктора Наташу Чибереву из Московского архитектурного института за помощь в сборе информации об Андрее Бурове; доктора Ричарда Уильямса из Национальной галереи и Беркбек-колледжа Лондонского университета, знатока истории техники золочения; Вессела Рутенберга из США, поделившегося информацией о своем деде, архитекторе, работавшем в «Баухаусе», и друге Зои, Яне Рутенберге, и Нила Карпентера, уточнившего детали; Брюса Линдсея, торговца произведениями искусства из «Харрис Линдсей», прояснившего вопросы импорта и экспорта; а также Питера Сингтона, сведущего в физике и химии. Также я хочу выразить благодарность своим первым читательницам, Клаудии Гейтнер и Патриции Степиньска, за их замечания и редакторам «Атлантик» Кларе Фармер и Бонни Чанг – за их; литературному агенту Питеру Штраусу и его помощнику Ровану Руту за то, что они вместе со мной прошли этот путь, и издателю Тоби Мунди за неизменный энтузиазм. Особо хочу поблагодарить Кристофера Зака, психоаналитика, писателя и поэта, который в последние два года подарил мне множество бесценных идей, догадок и предложений.

И, наконец, спасибо моей музе Уте Бергнер, терпевшей меня все это время.