Текст книги "Зоино золото"

Автор книги: Филип Сингтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Зоя Васильевна Корвин-Круковскаяродилась в 1903 году в состоятельной семье, приближенной ко двору, видела Николая II и Распутина, училась во ВХУТЕМАСе у Василия Кандинского. Первая мировая отняла у нее отца и отчима, революция вынудила бежать в Стокгольм, заключив брак со шведским коммунистом Карлом Чильбумом. Еще в Москве познакомившись с работами Гогена, Пикассо, Сезанна, очарованная живописью Зоя отправилась в Париж – средоточие культурной жизни, на Монпарнас Шагала и Модильяни, Фицджеральда и Хемингуэя. В 1929-м в Париже состоялась ее первая выставка… А дальше – долгая жизнь, полная тайн, многие из которых не раскрыты до сих пор. Умерла Зоя Васильевна в декабре 1999 года. Несколько ее картин можно найти в Третьяковской галерее.

Хотя карьера Зои Корвин-Круковской достаточно неплохо известна в мире искусства, ее частная жизнь – тайна за семью печатями. Ее личные архивы нигде не опубликованы, она никогда никому не рассказывала о своей жизни в России. Но вопросы не дают покоя искусствоведам и поклонникам ее творчества. Английский историк и писатель Филип Сингтон попытался ответить на некоторые в своей версии судьбы этой необычайной женщины.

Автор признается, что с опаской брался за работу над «Зоиным золотом»: его первый роман, также посвященный России, опубликован не был. Как и его герой, Сингтон никогда не встречался с художницей, однако, получив доступ к архиву, который Зоя незадолго до смерти доверила своей подруге, молодому кинорежиссеру Анжелике Брозлер, не устоял перед искушением рассказать об этой удивительной художнице, о тайнах, которые открылись ему в письмах, о том, что за сверкающими зеркалами картин он увидел кошмарную личную трагедию. Но роман, в который искусно вплетена биография Зои Корвин-Круковской и фрагменты ее подлинной переписки, – не только и не столько исторический. Это книга о поисках если не счастья, то – душевного покоя, мира с самим собой, книга о том, как, сокрушаясь об ошибках прошлого, не забыть о главном.

И еще – о том, что ради прибыли и политической выгоды искусство по-прежнему можно толковать так, как это удобно сегодня…

Максим Немцов,

Guest Editor

Об авторе

Филип Сингтон преподавал историю в Кембридже, работал журналистом и редактором. С 1993 по 1999 г. были опубликованы шесть остросюжетных романов Сингтона в соавторстве с Гэри Хэмфрисом (под общим псевдонимом Патрик Линч). Книги переведены на двенадцать языков и разошлись по миру тиражом свыше миллиона экземпляров. В настоящее время Филип Сингтон живет в Лондоне.

Пресса о романе «Зоино золото»

Чарующая история о печалях прошлого и надеждах будущего, жадности, коварстве и интригах – от императорского двора Романовых до аукционных залов современности.

The Good Book Guide

На редкость изобретательно… Волнующе, увлекательно и непредсказуемо.

Easy Living Magazine

Захватывающая, гипнотизирующая книга. Чарующая золотая картина русской жизни.

Belfast News Letter

Насыщенный сюжет и безупречный стиль. «Зоино золото» – занимательный роман о потрясающей женщине.

Hatchards, Piccadilly

Сингтону удалось восхитительное переплетение жанров, которое порадует как любителей головоломок, так и поклонников исторической прозы.

Library Journal

Роскошно написанный роман саспенса… Разбитое зеркало, элегантно собранная головоломка множества культур.

Publishers Weekly

Подлинный психологический детектив, основанный на реальной истории «мадам Зои»…

Booklist

Соблазнительный роман – вдохновляет на то, чтобы узнать о таинственной и загадочной Зое больше.

The Oxford Times

Странно обольщает.

Daily Telegraph

Книга Сингтона – великолепный памятник его музе.

York Evening Press

В романе ставится справедливый вопрос: какова роль искусства, когда оно взмывает в финансовую стратосферу?

Art Quarterly

Чарующий портрет художника…

Kirkus Reviews

Филип Сингтон
ЗОИНО ЗОЛОТО

Матери и отцу

Различие между прошлым, настоящим и будущим – всего лишь иллюзия, хотя и довольно стойкая.

Альберт Эйнштейн, письмо на смерть Мишеля Бессо

Заключенные

1

Он видит ее, залитую лучами рассвета, лицо прижато к исцарапанной стене. Он представляет ее со спины, она прикрывает рукой голову, как побитый ребенок. Там, в камере, она цепляется за чистую красоту, воспоминания, которые не таят в себе страха. Они не даруют ни защиты, ни помилования, лишь бегство в иное место, что за гранью греха и расплаты. Он видит ее в миг, когда все кончено: пленница еще молит о спасении, но сам Господь всепрощающий не может помочь ей.

В шесть утра во дворе заводят грузовики. Рокочут тяжелые двухтактные моторы, визжат приводные ремни вентиляторов. Грузовики не трогаются с места. В первое утро она недоумевала, почему они никуда не едут. Потом кто-то объяснил ей: шум моторов заглушает звуки выстрелов.

Теперь этот рокот будит ее по утрам. Прокрадывается в водоворот ее снов, она резко просыпается и слушает, ждет, пока двигатели заглохнут. Потому что это значит – опасность миновала. Ты проживешь хотя бы еще один день.

Москва, июль 1921-го. В это лето она должна была умереть вместе с остальными.

Никто не говорит, пока работают моторы. Восемь женщин, втиснутых на кишащие вшами нары, лежат тихо, с широко раскрытыми глазами, и сернистая вонь дизеля медленно заползает в их ноздри. Некоторые знают, за что их арестовали. Другие – нет. Одна старуха провела здесь год, но ее даже не допросили.

Приглушенные выстрелы доносятся сквозь хриплый ритм. Иногда непонятно даже, на самом ли деле ты слышишь их. Официально расстрельных команд больше не существует, равно как и традиции раздавать боевые патроны вперемешку с холостыми, чтобы никто не знал истинного убийцу. Теперь просто ставят на колени и пускают пулю в затылок. Грязное дело. Кровь и мозги летят в тебя, неважно, под каким углом держишь револьвер. Говорят, палачи требуют чистую форму каждый день. Но не для того, чтобы оправдаться. Бойня – критерий пролетарской решимости, одобренный и прославленный на самом высоком уровне.

Как-то утром с одной девушкой, ровесницей Зои, случилась истерика – она кричала так, словно ей вырывали глаза. Никто не пробовал успокоить ее – из страха привлечь к себе внимание. Среди заключенных есть стукачи. Дружеское участие опасно. Так что, как всегда, они просто лежали, слушали моторы, старались не думать ни о чем. Две женщины бормотали молитвы, заклинали покрытый волдырями потолок.

Через пару дней девушку увели. Все знают, что с ней случилось. Если охранники говорят оставить пожитки в камере, значит, тебя просто хотят допросить. Если велят забрать с собой – это конец.

Еще с первых дней она заметила: голоса у охранников всегда скучающие, словно в очереди на почте или в банке, словно ты просишь об услугах, которые учреждение не предоставляет, чертовски досаждая одним своим присутствием. Они скучают, что бы ни говорили, даже если оглашают смертный приговор. В основном это литовцы или азиаты, которых сюда привезли специально. Местных жителей, даже русских, как правило, избегают. Эти слишком любят поболтать о работе и о том, что видели.

Девушке велели забрать вещи с собой. Ее за руки выволокли из камеры.

Это было вчера. Сегодня охранники вернулись. Она слышит их свинцовую поступь в коридоре.

Зоя всегда закрывает глаза.

Первый визит в галерею Щукина был подобен сну. Фигуры и цвета танцевали на стенах со сверхчеловеческой силой и великолепием. Такого искусства она прежде не видела, картины эти, малопонятные, но неотразимые, не могла описать словами. Она горела желанием познать этот тайный язык.

Зоя Корвин-Круковская, любопытная и дерзко красивая, с темными, настороженными и ясными глазами под тяжелыми веками, за три года до ареста.

Сергей Щукин покупал картины с 1890-х годов – украшал ими стены своего московского особняка. Двести двадцать одно полотно, приобретенное или заказанное в длительных поездках по Западной Европе художникам, о которых в России никто не слышал. Зоя уже несколько месяцев жила в Москве, когда Андрей Буров повел ее взглянуть на них. К этому времени и особняк, и имущество были конфискованы красными, переименованы в Музей современного западного искусства и укомплектованы парой часовых со штыками у дверей. Андрей был сыном московского архитектора, хорошо знал и любил искусство французского авангарда. Но Зоя пошла с ним на выставку не поэтому. По правде говоря, он нравился ей с той самой минуты, как они познакомились среди бардака новой государственной школы. Внешность тут ни при чем: он был высок и костляв, с выдающимся носом и плохим зрением. Но они сидели за одной партой, и хотя уроки были случайными и бестолковыми, вскоре стало ясно, что у него самая светлая голова в классе. Он был всего на два года старше, но эти два года наделили его верой во власть идей, верой, которую не мог погасить даже пустой желудок. Он провожал ее в школу и из школы, не забывая убраться с улиц до наступления темноты, но ей понравилась идея ускользнуть с ним тайком, увидеть что-то новое. Кроме того, она не спешила возвращаться в ледяную квартирку на Арбате, которую Зое, ее матери и бабке приходилось делить с чужаками.

Он взял Зою с собой во дворец Щукина на ее пятнадцатый день рождения.

Она пытается вспомнить, что ожидалаувидеть там, ловит расплывающиеся воображаемые картины: дамы в вечерних платьях и неестественных томных позах; сумрачные холмистые пейзажи; натюрморты с мертвой дичью и очищенными фруктами; природа, скопированная маслом, запихнутая в вечность старательными, умелыми руками. Как те холсты, что висели на стенах дома ее отчима.

Она была не готова к тому, что увидела.

Зоя вспоминает заговорщицкую улыбку Андрея, когда тот потянул на себя дверь, ведущую в огромный зал. Вспоминает перламутровый солнечный свет, струящийся сквозь застекленную крышу, эхо приглушенных голосов, похожее на шелест крыльев. Она стояла на лестнице, когда фигуры выскочили перед ней. Она вспоминает, как застыла на месте, как забилась жилка на шее.

Этот миг изменил все.

Два гигантских панно: с одной стороны «Танец», с другой – «Музыка». Высокие фигуры, примитивные и пророческие. Пятна бездонного синего и пронзительного зеленого. Первой реакцией был страх. Ей показалось, что революция всегда была здесь, ждала своего часа, чтобы уничтожить прогнивший старый мир и ее вместе с ним. Щукин втайне разработал этот новый порядок. Новый язык для новой эпохи.

Но она не могла отвести от них глаз. Они были изначальны, вневременны. Прекрасны, но таили в себе нечто большее, чем просто красота. Они манили ее в неведомый мир, словно иероглифы на древней гробнице.

Андрей наблюдал за ней, стоя на пару ступеней ниже, пытался оценить ее реакцию.

– Анри Матисс, – наконец сказал он, будто в имени этом таилась некая суть. – Наверху еще тридцать пять его работ.

Откуда они, эти странные видения? Куда пытаются унести ее?

Андрей сунул руки в карманы, ожидая услышать первые впечатления.

– Итак? Что ты думаешь? Товарищ Щукин бросал деньги на ветер?

Она залилась краской. Это картины заставили ее покраснеть. Она подобрала юбки и поспешила вверх по ступеням.

Каждый день той весны они с Андреем возвращались к Щукину или в огромный особняк Ивана Морозова за версту отсюда. Морозов был еще одним промышленником, ныне сбежавшим на Запад. Андрей презирал его за любовь к масштабному и вычурному. На лестнице массивный триптих Боннара представлял Средиземноморье в разное время года. История Психеи разворачивалась на восьми панно в музыкальной комнате, сама нимфа была вызывающе обнажена.

Морозов был молод и ненасытен. Им двигала страсть к обладанию. Он пожрал Гогена, Матисса, Сезанна. Но в его коллекции не нашлось места для меланхоличного анатомирования кисти маленького пучеглазого испанца Пикассо, пятьдесят одно полотно которого с катартическим рвением собрал Щукин. Но причиной была не только разница во вкусах. Зоя чувствовала это. Пикассо вошел в жизнь миллионера Щукина, когда мир последнего развалился на части. Сначала болезнь забрала его жену. Затем последовало самоубийство брата и двух его сыновей. Горечь утрат привела к тому, что Щукин начал всерьез скупать живопись: Пикассо и Матисс, Матисс и Пикассо. Работы, увиденные внутренним взором, работы, над которыми открыто насмехались большинство коллекционеров. Но он собирал их не для коллекции. Щукин искал что-то, и Смерть была его проводником.

Иногда Зоя вздрагивает в доме Щукина. Перекошенные лица Пикассо дышат в спину ледяным сквозняком. У Морозова такого никогда не случалось, с ним она даже ощущала какую-то связь, наслаждалась цветом и роскошью, которая казалась знакомой. Больше всего она любила «Воспоминание о саде в Эттене». Эта картина Ван Гога являла собой исключение, поскольку была написана не с натуры, а из головы. Две женщины на переднем плане, съежившиеся, укутанные в платки, напоминали персонажей русского фольклора.

Они держали свои прогулки в секрете. Если бы мать Зои прознала, что они шатаются по галереям, то немедленно положила бы этому конец. Москве грозил голод. Революции еще и полугода не исполнилось. По улицам все еще сновали дезертиры и воры. Храни господь смельчака, вышедшего из дома в приличном пальто или похожего на человека, у которого водятся деньги. Мать зарабатывала на жизнь уборкой снега и шитьем, распродавала остатки кружев и драгоценностей, что сумела спрятать от солдат. Безопасных мест не осталось. Иногда целые семьи исчезали в ночи.

В часы перед рассветом Зоя лежит без сна и слушает рыдания матери. Они пугают ее. В детстве она не верила, что мать способна плакать, полагала, что это привилегия детей. Но в Москве она часто плакала. Им пришлось переехать сюда, где никто их не знал, чтобы укрыться от злых шепотков. В Петербурге даже старые слуги – даже те, кому они доверяли как родным, – обворовывали их, угрожая в случае протеста доносом. Но в анонимности таилось одиночество, окутавшее их, подобно савану. Они сожгли все, что напоминало о прежней жизни: альбомы, письма – все, что выдавало былые связи со двором. Сожгли письма, которые доверила им балерина Кшесинская, любовные письма царя. Сожгли даже фотографии отчима Зои. Ах, если бы он не настоял на том, чтобы позировать в офицерской форме! Но они должны были стать никем. Незаметными серыми мышками – пока не закончится кошмар.

Иногда мать Зои подходит к ее кровати и гладит дочь по волосам. Все будет хорошо, говорит она. Они снова станут собой, когда красные прекратят свои глупые эксперименты. Или когда с Юга придут белые.

Зоя закроет глаза и представит себя в Эттенском саду, ощутит присутствие одинокого художника. Она будет смотреть на извилистую пеструю дорогу и изо всех сил стараться понять, куда она ведет.

Через три дня и три ночи в КПЗ ее раздели в поисках ценностей. Две чекистки обращались с ее телом, как с тушей на вертеле. Руки их, словно клешни, царапали ее нежную кожу.

Потом первые допросы. Чернобородый следователь. Спрашивал о семье и о работе. Когда она сказала, что мать уехала в Севастополь, ее снова увели.

Шесть дней в одиночке, дыре без окон и света, не считая того, что просачивался из-под двери. С утра до ночи вонь нечистот и кашель туберкулезников. Она визжала, когда по ней бегали тараканы.

Второй допрос длился дольше. Мужчина с кривыми зубами и коричневыми деснами выпаливал вопросы, от которых она подпрыгивала.

Итак, ее мать и бабка уехали в Севастополь. Почему?

Это интересовало их больше всего.

Следователь ударил кулаком по столу.

–  ПочемуСевастополь?

Она знала, поверят лишь одному: они пытались сбежать на Запад. Белые восстали на Украине и на Кавказе, между ними висел Крым, не поддерживавший большевиков и готовый упасть в руки белогвардейцам. Восторженные рассказы об отваге контрреволюционеров передавались беженцами-дворянами, все еще полными надежд на спасение, из уст в уста. Например, о том, как донские казаки под командованием Краснова прорубали путь сквозь толпу матерящихся красных милиционеров и обрывали тирады, снимая головы с плеч.

Но она не могла прибегнуть к этому объяснению. Как и рассказать правду.

– Бабушка заболела. Ей надо было переехать в теплые края.

– Почему тыотправилась туда?

– Чтобы помочь ухаживать за ней.

– Вот как. Но ты вернулась через две недели. Оказалось, что ты не нужна?

Он, похоже, знал, что она говорит неправду, хотя она не понимала откуда. Презрение в его голосе обращало все ее слова в ложь.

– Я хотела увидеться с Юрием. Моим мужем.

Следователь хрюкнул и потер челюсть. Зоя сообразила, что у него болит зуб, абсцесс, наверное. Она видела, как он теребит языком десну за нижней губой. Говорили, что палачи из ЧК сидят на кокаине – начальство их снабжает, чтобы превратить в бесчувственные машины и привязать к работе.

– Твоим мужем, предателем?

Она повесила голову. Так его называла мать, по крайней мере когда думала, что дочь не слышит. Она и другое говорила: например, что Зоя вообще не должна была выходить за него замуж.

Глаза Зои наполнились слезами.

– И ты увиделасьс ним?

– Нет. Он…

– Разумеется, нет. Он в психиатрической больнице. На принудительном лечении. Но ты же знала об этом еще до того, как уехала, верно? Так почему же ты уехала?

Ее мать питала большие надежды на Севастополь. До войны люди ее сословия отдыхали там. Летом они прогуливались по набережной, а в кафе и казино играли духовые и струнные оркестры. В этом городе планировались браки и завязывались отношения с иными, не столь высокими целями. Любые помехи наслаждениям, равно как и неприятные их последствия, можно было устранить за соответствующую цену.

Мать сказала, что там они начнут новую жизнь. Оставят прошлое позади. Но оказалось, что она имела в виду не только спасение.

Следователь снова выкрикивал вопросы о Севастополе, о Петербурге. Он хотел знать, как она устроилась переводчиком на Третьем конгрессе Коминтерна. Несмотря на страх, Зоя поняла, что в этих вопросах нет никакой системы. Она должна была проболтаться, вот и все, и тем самым погубить себя или кого-то другого.

Возможно, взять на себя вину – это единственный способ выбраться из одиночки. Быть может, лучше умереть сейчас, чем медленно сходить с ума.

– Что с тобой? – спросил товарищ следователь. Она осознала, что держится за живот, и заставила себя сесть прямо.

– У меня месячные.

Следователь фыркнул. Ничего нового. Он быстро перелистал блокнот, исписанный школьными каракулями. Они отправились на юг, все трое, чтобы добраться до белых. Тут все ясно. Но потом девчонка вернулась в Москву, а это уже не укладывается в стройную теорию.

Зоя думала, что допрос окончен, но тут следователь перегнулся через стол и впился в нее жесткими серыми глазами.

– Это ведь не мать посадила тебя на тот поезд со скотом? Такая красивая девочка провела десять дней среди бандитов?

Его голос неожиданно смягчился, став почти ласковым. Ни с того ни с сего Зоя начала откровенно всхлипывать. Следователь достал карандаш.

– А теперь расскажи мне. От чего именно ты бежала?

Пять недель слышит она, как шаги замирают у ее камеры. Из-за гула моторов Лубянка напоминает фабрику, которая каждые полчаса перерабатывает очередную порцию человеческого мяса. Соседка по нарам снова молится, но Зоя не может разобрать слов. Она молится, чтобы забрали кого-то другого. Или чтобы забрали ее.

Замки и засовы открываются долго. Как обычно, заслышав шум, крыса ныряет в нору. Лубянка кишит крысами. Ночью они лезут на нары. Если дать им выбор, даже они предпочтут мясо, которое еще не протухло.

Охранники приносят с собой ворох особенных запахов: табак, ружейная смазка, иногда гуталин. Свежие новые запахи, запахи внешнего мира. От них больше не воняет застарелым потом.

Привычная пауза в поисках намеченной жертвы. Она крепко зажмуривается.

– Круковская.

Она мгновенно открывает глаза. Перекатывается, садится.

Один из охранников – новичок. Мальчик-татарин, едва ли старше Зои. Юноша смотрит в сторону, отводит взгляд. И в этот миг она понимает.

– Вещи с собой.

Одна из женщин всхлипывает. Другая отворачивается, пряча лицо. Зоя понимает, что в последний раз видит дневной свет. В подвалах нет окон. Ее отведут вниз, в темноту, и она никогда не вернется.

Она собирает вещи, руки и ноги ее дрожат. Больше всего она сейчас боится темноты.

Они ведут ее прочь, и она бросает прощальный взгляд в зарешеченное окошко под самым потолком. Над темными крышами окрашен золотом квадратик неба.

ИНТЕРНЭШНЛ ГЕРАЛЬД ТРИБЬЮН

4 ДЕКАБРЯ 1999 ГОДА. ИСКУССТВО И ДОСУГ

Смерть «художницы по золоту» знаменует конец эпохи

Кристиана Лоренц, «Нью-Йорк Таймс»

СТОКГОЛЬМ. Небольшая глава истории завершилась вчера на открытом всем ветрам городском кладбище, где скромная группа почитателей, в основном – пожилого возраста, – собралась, чтобы отдать последнюю дань Зое Корвин-Круковской, знаменитой русской «художнице по золоту».

Корвин-Круковская, известная в мире искусства как просто «Зоя», была последней представительницей двора Романовых. Она родилась в 1903 году в Санкт-Петербурге, в богатой семье, девочкой играла с великими князьями и дружила с царской фавориткой, балериной Матильдой Кшесинской. Корвин-Круковская скончалась на 96-м году жизни от полиорганной недостаточности, развившейся вследствие лечения рака, – как полагают, она была последней из живущих, кто видел царя Николая II.

В числе учителей Зои – мастер абстрактного экспрессионизма Василий Кандинский и японский живописец Цугухару Фудзита. Фудзита был одним из легиона художников – наряду с Модильяни, Пикассо и Шагалом, – являвших собой знаменитую богему парижского квартала Монпарнас 1920-х. Именно Фудзита обучил Зою технике живописи по драгоценным металлам: так началось удивительное, но и таинственное артистическое путешествие, в котором Зоя пыталась соединить чувственность экспрессиониста и колориста с глубокой и неиссякаемой любовью к художественным традициям России – традициям, которые на ее родине находились под угрозой исчезновения.

Впоследствии она получила признание в посткоммунистической России, в 1993 году Борис Ельцин организовал персональную выставку Зои в стенах Кремля.

По иронии судьбы, жизнь художнице после большевистского переворота 1917-го спас влюбленный шведский коммунист. Зоя была арестована по подозрению в соучастии в контрреволюционном заговоре. Ее будущий муж, прибывший в Москву на Третий конгресс Коммунистического Интернационала, вымолил освобождение Зои у заместителя главы ЧК. В итоге она уехала из России в Швецию с жалким чемоданчиком и игрушечным мишкой, в котором спрятала несколько икон.

Личная жизнь Зои не менее загадочна, чем ее искусство. Она пережила трех мужей, но детей у нее не было. Отказывала всем потенциальным биографам, просившим о сотрудничестве. Даже у края могилы художницы собрались в основном недавние ее знакомые, которые признают, что крайне мало знают о ее юности. Что бы ни вызвало эту отчужденность – аристократическое воспитание или причины посерьезней, – интерес к работам Зои не ослабевает. На следующий год ожидается крупная ретроспектива, которая завершится аукционом. О своем интересе уже заявили русские коллекционеры, в частности музей Эрмитаж (Санкт-Петербург).

Практически всегда смерть повышает стоимость работ художника. Но дело не только в том, что они становятся раритетами. Картины перестают принадлежать настоящему и становятся материальной связью с прошлым, с канувшими в Лету перспективами, а иногда и с потерянными мирами. Учитывая историю Зои, интерес обещает быть еще горячее.