Текст книги "Доктор Бладмани"

Автор книги: Филип Киндред Дик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Глава 4

Шум мотора вдалеке заставил мистера Остуриаса повернуть голову и посмотреть, что такое там движется по дороге. Стоя на опушке дубовой рощи расположенной на склоне холма, Остуриас прикрыл ладонью глаза и увидел внизу, на дороге инвалидную коляску Хоппи Харрингтона. Сидящий в ней калека осторожно объезжал многочисленные рытвины. Но такой громкий звук никак не мог исходить от инвалидного кресла, оно питалось от аккумулятора.

Да ведь это же грузовик, наконец, сообразил мистер Остуриас. Один из переделанных на газогенераторы стареньких грузовиков Ориона Строда. Машина двигалась на большой скорости, догоняя инвалидную коляску Хоппи. Похоже, калека до сих пор не слышал, что его нагоняет здоровенный грузовоз.

Дорога принадлежала Ориону Строду – он выкупил ее у графства за год до того, ему было вменено в обязанность ремонтировать ее, и не препятствовать движению любых транспортных средств, не только его собственных. Причем дорожную плату ему брать запрещалось. И все же, несмотря на соглашение, грузовик явно собирался сшибить с дороги инвалидное кресло – он несся прямо на него и сворачивать, похоже, не собирался.

Боже, ужаснулся мистер Остуриас. Он непроизвольно вскинул руку, как бы пытаясь остановить машину. Сейчас автомобиль уже почти догнал коляску Хоппи, который по-прежнему и ухом не вел.

– Хоппи! – истошно возопил мистер Остуриас, и его голос эхом разнесся в полуденной лесной тишине – его голос и рев автомобильного двигателя.

Калека поднял голову, огляделся, но не заметил кричавшего, продолжая катиться вперед, а грузовик тем временем уже почти нагнал его. От ужаса мистер Остуриас даже зажмурился. Когда он снова открыл глаза, инвалидное кресло стояло на обочине, а грузовик с ревом летел мимо, но Хоппи был в безопасности: видимо ему удалось свернуть в сторону в самый последний момент.

Он с улыбкой погрозил манипулятором вслед удаляющемуся чудовищу. Происшедшее явно нисколько не напугало его, хотя он наверняка догадался, что грузовик собирался раздавить его в лепешку. Хоппи обернулся и помахал мистеру Остуриасу. Он не видел его, но знал, что тот где-то неподалеку.

У учителя начальной школы мистера Остуриаса – тряслись руки. Он нагнулся, поднял свою пустую корзинку и двинулся вглубь рощи, в густую тень старых деревьев. Мистер Остуриас пришел сюда собирать грибы. Теперь он спокойно развернулся спиной к дороге, зная, что Хоппи в безопасности, а, следовательно, теперь можно выкинуть из головы и его, и то, чему он только что стал свидетелем. Теперь мысли учителя были сосредоточены лишь на одном, на большущих рыжих Cantharellus cibarius, а в просторечии лисичках.

Ага, а вот и она, оранжевый кружок на фоне черного гумуса, мясистый душистый цветок, едва виднеющийся из-под палой листвы. Мистер Остуриас уже буквально чувствовал на языке его вкус. Лисичка было крупной и свежей, она явно появилась тут после недавнего дождичка. Нагнувшись, он обломил ее под самый корешок, и осторожно положил в корзинку. Еще одна такая же, и на ужин хватит. Присев на корточки, он принялся обшаривать взглядом поляну.

А вон и еще одна, может не такая яркая, наверное, чуть постарше… Он поднялся, и крадучись двинулся к ней, как будто боясь спугнуть ее или потерять из виду. Лисички он любил больше всего на свете, даже больше, чем отборные грибы-навозники. Он знал множество мест, где росли лисички, тут и там, по всему графству Уэст-Марино, на склонах холмов поросших дубами, в густых лесах. В принципе, он собирал восемь разновидностей лесных и полевых грибов. Он уже много лет занимался этим, знал, где лучше искать, и занятие того стоило. Большинство людей боялось есть грибы, особенно после катастрофы. А больше всего народ боялся новых грибов, грибов-мутантов, поскольку они не были описаны ни в каких книгах.

Вот, например, подумал мистер Остуриас, та, которую он только что нашел…вроде бы, цвет немного не тот. Он достал гриб и внимательно изучил его. Да, возможно это псевдолисичка, которая до сих пор в окрестностях не встречалась – несъедобная, или даже смертельно ядовитая, какая-то мутация. Он понюхал гриб, и ощутил запах плесени.

Интересно, стоит есть красавицу, или нет, – спросил он себя. Если уж калека проявил такую выдержку перед лицом опасности, мне и сам Бог велел.

Он положил лисичку обратно в корзинку и продолжил путь.

Снизу с дороги до его ушей донеслись странные звуки, резкие и крайне неприятные. Мистер Остуриас остановился и прислушался. Когда звуки послышались снова, учитель быстро двинулся назад и вскоре снова вышел на опушку.

Кресло никуда не уехало, и по-прежнему стояло на обочине, а в нем, сгорбившись, сидел безрукий и безногий калека. Что он там делает? Тут Хоппи распрямился, поднял голову, и, к своему удивлению, мистер Остуриас понял, что тот плачет.

Страх, догадался мистер Остуриас. Парень страшно испугался грузовика, но просто поначалу не подал виду, каким-то невероятным усилием, подавил его, глубоко упрятал до тех пор, пока грузовик не исчез за поворотом, до тех пор, пока, как посчитал Хоппи, его больше никто не видит и он пребывает в полном одиночестве. Только тогда он дал волю эмоциям.

Но если ты так перепугался, задумался мистер Остуриас, то почему так долго не уступал грузовику дорогу?

Между тем, там внизу на дороге худенькое тело содрогалось, раскачивалось взад и вперед, узкое лицо было искажено гримасой невыносимого горя. Интересно, что бы сказал по этому поводу доктор Стокстилл, наш доктор, подумал мистер Остуриас. Ведь, кроме всего прочего, до катастрофы он вроде был психиатром. У него всегда был куча теорий по поводу Хоппи, насчет того, что удерживает его в этой жизни.

Коснувшись пальцами двух лежащих в корзинке грибов, мистер Остуриас подумал: ведь все мы в этой жизни очень близки к смерти. Неужели раньше в этом плане было намного лучше? Канцерогенные инсектициды, смог, заволакивающий ядовитой пеленой целые города, авто– и авиакатастрофы…нет, и тогда жизнь была далеко не безопасной. Нелегкая, прямо сказать, тогда была жизнь. И тогда, и ныне надо было уметь вовремя отскочить на обочину.

Мы должны брать от жизни все самое лучшее, сказал Остуриас себе. И снова перед мысленным взором учителя возникла аппетитная сковородка с жареными на настоящем масле лисичками, приправленными чесноком, имбирем, и домашним мясным бульоном…какая это будет роскошная трапеза! Кого же еще пригласить на ужин? Наверное, кого-то, кто ему особенно симпатичен, или какого-нибудь нужного человека. «Вот найти бы еще немножко грибов, и тогда можно бы было позвать Джорджа Келлера, – прикинул он. – Джордж, мой начальник. А может, даже, и кого-нибудь из членов школьного совета, даже самого Ориона Строда, этого здоровенного грузного детину. Кроме того, можно бы было пригласить заодно и супругу Джорджа, Бонни Келлер, самую хорошенькую женщину в Уэст-Марино, а возможно и во всем графстве. „Вот человек, – подумал он, – который ухитрился выжить в современном обществе… впрочем, оба Келлера вполне приспособились к жизни после катастрофы. Более того, сейчас им, пожалуй, жилось даже лучше, чем до нее“.

Взглянув на солнце, мистер Остуриас мысленно прикинул который час. Похоже, было около четырех. Пора бежать домой, чтобы послушать передачу с пролетающего где-то в вышине спутника. Ни за что нельзя пропустить, твердил он себе, сворачивая в сторону дома. Ни за какие, как говорится, коврижки.. Слушали практически все; да, этот парень, там, в спутнике, на сей раз выбрал особенно удачную книгу. Моэмовское «Бремя страстей человеческих» – он прочитал уже сорок глав, и книга становилась все интереснее «Интересно, а догадывается ли он об этом? – спросил себя мистер Остуриас. – Жаль, я не могу поблагодарить его – отсюда, из Уэст-Марино с ним не свяжешься. Плохо. Он наверняка был бы страшно рад.

Должно быть, Уолту Дэнджерфилду там, на спутнике, очень одиноко, – продолжал размышлять мистер Остуриас. – День за днем кружить вокруг Земли. Какое ужасное несчастье – потерять любимую жену. Эта трагедия очень изменила Уолта, и это сразу стало заметно. Вот если бы удалось как-то вернуть его… но, если он вернется на родную планету, мы больше не сможем слушать его. Нет, – пришел к заключению мистер Остуриас, – спускать его было бы неразумно, поскольку он уже вряд ли когда оправится от пережитого. Скорее всего, после долгих лет, проведенных в этой штуке, у него поехала крыша».

Крепко прижимая к себе корзинку с грибами, он поспешил в направлении Пойнт-Рейс-Стейшн, где имелось единственное на всю округу радио, единственная нить, связывающая их с Уолтом Дэнджерфилдом, там, на спутнике, а через него и со всем остальным миром.

– Человек, обуреваемый навязчивой идеей, – сказал доктор Стокстилл, – живет в мире, где все приходит в упадок. Это свидетельствует об очень глубоком проникновении в суть вещей. Сами посудите.

– В таком случае, у нас у всех навязчивые идеи, – заметила Бонни Келлер, – поскольку именно такой процесс и идет вокруг нас… разве нет? – Она улыбнулась ему, и он не смог удержаться от ответной улыбки.

– Можете смеяться, – продолжал доктор, – но сейчас психиатрия приобретает особую важность, может быть куда большую, чем раньше.

– А по мне так она вообще ни к чему, – парировала Бонни. – Я не уверена даже, так ли уж она была нужна тогда, хотя и думала, что нужна. Более того, я буквально преклонялась перед ней.

Возящаяся у стола на другом конце большой комнаты Джун Роб оглянулась.

– Прошу вас, потише. Сейчас мы его услышим.

Ну вот, начальство подало голос, подумал доктор Стокстилл, и мы делаем как нам велят. Даже не верится, что эта женщина до катастрофы была простой машинисткой в местном отделении «Бэнк оф Эмерика».

Бонни нахмурилась, и хотела было резко поставить миссис Роб на место, но сдержалась и, склонившись к доктору Стокстиллу сказала ему на ухо:

– Давайте выйдем на улицу. Вот-вот должны подойти Джордж с Эдди. Пойдемте. – Она взяла его за руку и потащила за собой мимо сидящих людей к выходу. Вскоре доктор Стокстилл оказался снаружи на крыльце.

– Ох уж мне эта Джун Роб, – сказала Бонни. – Больно много на себя берет. – Она бросила взгляд на дорогу, проходящую мимо Форестер-Холла. – Нет, что-то не видно ни мужа, ни дочери. Даже нашего доброго учителя еще нет. Остуриас, небось, как обычно собирает по лесам свои ядовитые поганки, чтобы разом всех нас прикончить. Да и Хоппи еще не подъехал, где он, интересно, шляется! – Она замолчала, глядя вдаль. В свете наступающих сумерек Бонни показалась доктору Стокстиллу особенно привлекательной. На ней был шерстяной свитер, длинная сшитая вручную юбка из плотной ткани, а волосы были забраны в тугой рыжий узел. Какая же все-таки очаровательная женщина, подумал он. Как жаль, что о ней ходят всякие слухи. « Да еще, – с невольным злорадством, добавил он про себя, – какие слухи!»

– Ага, ну вот и мой дражайший муженек, – сказала Бонни. – Наконец-то покончил со своими школьными делами. А вон и Эди.

На дороге показалась высокая худощавая фигура директора начальной школы. Рядом с ним, держась за руку, шествовала уменьшенная копия Бонни – маленькая рыжеволосая девочка с ясными, умными и необычно темными глазенками. Вскоре они подошли к крыльцу, и Джордж в знак приветствия улыбнулся.

– Что. Уже началось? – спросил он.

– Еще нет, – ответила Бонни.

Малышка, Эди, тут же вмешалась:

– Это хорошо, потому что Билл терпеть не может пропускать. У него от этого настроение портится.

– А кто такой Билл? – спросил ее доктор Стокстилл.

– Мой братишка, – спокойно ответила Эди, с достоинством семилетнего ребенка.

«А я и не знал, что у Келлеров двое детей», – подумал Стокстилл, немало озадаченный услышанным. К тому же, он никогда не видел второго ребенка, до этого он встречал только Эди.

– И где же он? – спросил доктор.

– Со мной, – ответила Эди. – Как всегда. Вы разве не знакомы с Биллом?

Тяжело вздохнув, Бонни сказала:

– Воображаемый товарищ по играм.

– И никакой он не воображаемый, – возразила ее дочь.

– Ну ладно, ладно, – раздраженно сказала Бонни. – Настоящий. Познакомьтесь с Биллом, – обратилась она к доктору Стокстиллу. – Это брат моей дочери.

Немного помолчав, и, видимо, сосредоточившись так, что лицо ее при этом напряглось, Эди, наконец, сказала:

– Билл рад познакомиться с вами, доктор Стокстилл. Он передает вам привет.

Стокстилл рассмеялся.

– Скажи ему, что я тоже очень рад познакомиться с ним.

– А вон и Остуриас появился, – заметил Джордж Келлер, указывая рукой на приближающегося учителя.

– Со своим ужином, – проворчала Бонни. – Интересно, почему он не учит искать свои любимые грибы остальных? Ведь он же наш «учитель». Зачем тогда нужны учителя? Кстати, Джордж, тебе никогда не приходило в голову…

– Если бы он научил нас, – сказал Стокстилл, – мы бы уже давно съели все грибы. – Он прекрасно знал, что вопрос Бонни чисто риторический. Пусть большинство знакомых и не одобряло увлечения мистера Остуриаса, все уважали его тайное пристрастие. Никто не сомневался в том, что он имеет право хранить свои грибные тайны. Ведь у каждого из них была и своя собственная тайна. «В противном случае, – подумал он, – люди просто не могли бы осознавать, что они по-прежнему живы. Они бы попросту присоединились к подавляющему большинству, к бесчисленным безмолвным мертвецам, могилы которых они попирают ногами, к тем миллионам погибших, которых некоторые считают счастливцами, а другие – несчастными». Иногда ему казалось, что более приемлема пессимистическая точка зрения, и в такие дни он считал погибших счастливчиками. Но пессимизм скоро проходил. Во всяком случае сейчас, стоя в сумерках на крыльце в каком-нибудь футе с небольшом от Бонни Келлер, настолько близко, что мог бы легко коснуться ее, он никакого пессимизма не ощущал… Впрочем, касаться ее, пожалуй, не стоило. «Скорее всего, – прикинул он, – она просто отвесит ему пощечину. Старую добрую оплеуху, звук которой обязательно донесется и до ушей Джорджа».

Он хмыкнул. Бонни бросила на него подозрительный взгляд.

– Прошу прощения, – сказал он. – Замечтался.

К ним, спотыкаясь, бежал мистер Остуриас. Лицо его от непосильной нагрузки побагровело.

– Пойдемте внутрь, – натужно выдохнул он. – А то, как бы не пропустить чтения мистера Дэнджерфилда.

– Послушайте, все это ерунда, – сказал Стокстилл. – Сами же знаете, вернется Милдред, снова войдет в его жизнь и он снова будет несчастен. Вы же не хуже меня знаете книгу… да и все мы ее знаем наизусть. – Его страшно забавляла озабоченность учителя.

– А я и вообще сегодня его слушать не собиралась, – сказала Бонни. – Терпеть не могу, когда на меня шикают особы вроде Джун Роб.

Бросив на нее мимолетный взгляд, Стокстилл заметил:

– Что ж, в следующем месяце можем выбрать главой общины вас.

– По мне так Джун требуется помощь психоаналитика, – откликнулась Бонни. – Слишком уж она агрессивна, слишком мужеподобна. Это противоестественно. Может, как-нибудь заманите ее к себе, да позанимаетесь пару часиков?

Стокстилл ответил:

– Пытаетесь наградить меня еще одним пациентом, да? Но я еще и предыдущего не забыл. – Впрочем, забыть его было трудно, поскольку именно в тот день на Залив была сброшена бомба. «Много лет назад, – подумал он. – Как выразился бы Хоппи, в другой реинкарнации,.

– Вы бы очень помогли ему, – сказала Бонни, – если бы смогли излечить, но, скорее всего, у вас просто нет времени.

– Спасибо, что заступаетесь за меня, – с улыбкой сказал Стокстилл.

Мистер Остуриас заметил:

– Кстати, доктор, сегодня я заметил в поведении нашего несчастного калеки нечто странное. Хотел посоветоваться с вами по этому поводу, если вы не против. Должен признаться, он слегка озадачил меня… да и вообще вызывает у меня любопытство. Особенно поразительна эта его способность жить вопреки всем жизненным невзгодам – этого у Хоппи не отнять. Более того, его пример очень важен, если вы понимаете, что я имею в виду, для всех нас. Если уж он способен на такое… – тут учитель замолчал, потом сменил тему. – Думаю, нам пора.

Стокстилл обратился к Бонни:

– Кто-то мне сказал, будто в прошлый раз Дэнджерфилд упомянул о вашем старом приятеле.

– О Бруно? – Бонни мгновенно насторожилась. – Так значит, он еще жив, да? Впрочем, я в этом никогда не сомневалась.

– Нет, Дэнджерфилд говорил не об этом. Он просто едко прошелся по поводу первой большой катастрофы. Ну, помните, той, что случилась в 1972.

– Ну конечно, – напряженным голосом ответила она. – Конечно, помню.

– Так вот, судя по словам рассказавшего мне об этом человека, Дэнджерфилд… – На самом деле он прекрасно помнил, кто именно рассказал ему об очередной удачной остроте Дэнджерфилда – это была Джун Роб, но ему не хотелось лишний раз раздражать Бонни. – Так вот, Дэнджерфилд сказал следующее: теперь мы все живем в катастрофе Бруно. Мы все – призраки семьдесят второго. Разумеется, в этом нет ничего особо оригинального, нечто в этом роде мы слышали и раньше. Думаю, мне просто не удалось дословно передать шутку Дэнджерфилда… ну, знаете, эту его характерную манеру остроумно высказываться по самым разным поводам. Никто не умеет представить тему под самым неожиданным углом так, как он.

Мистер Остуриас остановился у входа в Форестер-Холл, обернулся и теперь слушал их разговор. Потом подошел к ним.

– Бонни, – спросил он, – а вы были знакомы с Бруно до катастрофы?

– Да, – ответила она. – Я некоторое время работала в Ливерморе.

– Но сейчас-то его уже наверняка нет в живых, – сказал мистер Остуриас.

– А мне всегда казалось, что он по-прежнему жив, – холодно заметила Бонни. – Он – великий человек, и катастрофа ’семьдесят второго года вовсе не его вина. Просто ответственность на него возложили те, кто ничего об этом не знает.

Больше не говоря ни слова, мистер Остуриас повернулся к ней спиной, поднялся по ступенькам и скрылся внутри.

– Да, этого у вас не отнимешь, – сказал ей Стокстилл. – Вы никогда не скрываете своего мнения.

– Кто-то же должен раскрывать людям глаза, – сказала Бонни. – Все, что мистер Остуриас знает о Бруно, он вычитал в газетах. Ох уж эти газеты! Хоть в этом плане жить стало лучше – газет больше нет, если, конечно, не считать этого дурацкого листка Вести и Мнения . Но этот листок бумаги – газетой считать трудно. Нужно отдать должное Дэнджерфилду: лжецом его никак не назовешь.

Они с доктором Стокстиллом в сопровождении Джорджа и Эди, последовали за мистером Остуриасом внутрь, в битком набитый людьми Форестер-Холл, чтобы послушать очередную передачу Дэнджерфилда со спутника.

Сидя и слушая шорох статических разрядов, на фоне которого звучал знакомый голос, мистер Остуриас размышлял о Бруно Блутгельде и о том, что физик, возможно, жив. Бонни вполне может оказаться права. Она хорошо знала Бруно, а то, что ему удалось подслушать из ее разговора со Стокстиллом (хотя подслушивать в наши дни дело довольно рискованное, но он просто не смог удержаться) она отправила Блутгельда на лечение к психиатру…а это лишь подтверждало его самые мрачные подозрения: этот доктор Бруно Блутгельд еще за несколько лет до катастрофы был серьезно болен, был опасным безумцем, как в личной жизни, так и по отношению к обществу.

Впрочем, это никогда не было тайной. Общество, как-то по-своему, отдавало себе отчет: с этим человеком творится нечто неладное. В его публичных заявлениях просто сквозила какая-то навязчивость, болезненность, лицо всегда искажала мучительная гримаса, а речь была сложной и путаной. И Блутгельд всегда распинался о каких-то врагах, об их тактике инфильтрации, о систематической подрывной работе в государственных учреждениях, в школах и общественных организациях, словом, во всей инфраструктуре страны. Враги мерещились Блутгельду повсюду, в книгах и кинофильмах, в людях, в политических организациях, проповедующих взгляды, противоречащие его собственным. И, разумеется, он умел убеждать, проповедовал свои идеи в манере, присущей интеллигентному образованному человеку. Он ничуть не был похож на какого-нибудь невежественного проповедника, брызжущего слюной и хрипящего на митинге в захолустном южном городке. Нет, Блутгельд всегда говорил очень умно, умело, профессионально. И все же, в конечном итоге, его выступления были не более разумными, рациональными или умеренными, чем пьяные откровения пьяницы и бабника Джо Маккарти и ему подобных.

Кстати, в студенческие годы мистеру Остуриасу однажды довелось пообщаться с Джо Маккарти, и тот показался ему весьма симпатичным человеком. Зато Бруно Блутгельда симпатичным назвать было трудно, а ведь мистер Остуриас в свое время познакомился и с ним. Причем, это было не просто знакомство. Он и Блутгельд одно время работали в Калифорнийском университете; разумеется, Блутгельд был профессором, деканом факультета, а Остуриас – простым преподавателем. Но они неоднократно встречались и спорили, схватывались, как с глазу на глаз – в коридорах после занятий – так и на людях. И, в конце концов, Блутгельд добился увольнения мистера Остуриаса.

Особого труда это не составило, поскольку мистер Остуриас в то время поддерживал и принимал активное участие в деятельности множества небольших радикальных студенческих организаций, выступающих за мир с Советским Союзом и Китаем, и отстаивающих прочие подобные идеи. Кроме того, он активно выступал за запрет атомных испытаний, которые доктор Блутгельд продолжал пропагандировать даже после катастрофы. Более того, мистер Остуриас публично осудил испытания 72– го и назвал их примером психоза на высшем уровне… критика непосредственно в адрес Блутгельда, который, несомненно, так ее и расценил.

Не играй со змеей, подумал мистер Остуриас, если не хочешь быть ужаленным… увольнение ничуть не удивило его, а лишь убедило в собственной правоте. К тому же, если вдуматься, доктору Блутгельду оно тоже принесло мало хорошего. Но, скорее всего, физик вряд ли придавал этому какое-либо значение – ведь Остуриас был всего-навсего никому не известным молодым преподавателем, и в университете вряд ли заметили его отсутствие. Учебный процесс продолжался, оставался на своем посту и Блутгельд.

Надо поговорить о нем с Бонни Келлер, сказал он себе. Нужно выяснить, что именно ей известно, а, поскольку она весьма словоохотлива, большого труда это не составит. Интересно, что мог бы сказать по этому поводу Стокстилл? Само собой, если доктор хотя бы раз встречался с Блутгельдом, он наверняка подтвердит мой диагноз, подтвердит, что этот тип самый настоящий параноидальный шизофреник.

Из динамиков доносился голос Уолта Дэнджерфилда, читающего «Бремя страстей человеческих» , и мистер Остуриас постепенно окунулся в атмосферу этого гениального произведения. «Проблемы, казавшиеся нам столь жизненными, – размышлял он, – в прежние времена… невозможность бежать от несчастных личных отношений. Зато теперь мы научились ценить любые отношения. Да, с тех пор мы многому научились».

Сидящая неподалеку от школьного учителя Бонни Келлер тем временем, думала: вот еще один, пытающийся разыскать Бруно. Еще один человек, во всем винящий его, пытающийся сделать из него козла отпущения. Как будто один человек , даже если бы и захотел, мог развязать мировую войну и стать причиной гибели миллионов.

«Нет уж, с моей помощью тебе его не найти, – сказала она себе. Конечно, я могла бы вам помочь, но не стану этого делать, мистер Остуриас. Так что можете спокойно вернуться к своим контрольным, и к своим поганкам. Забудьте о Бруно Блутгельде, вернее о мистере Три, как он сейчас себя называет. Так он стал называть себя с того дня, семь лет назад, когда нам на головы начали падать бомбы, и он, бродя по улицам разрушенного Беркли, никак не мог понять – равно как и все мы – что же такое происходит».