Текст книги "Доктор Бладмани"

Автор книги: Филип Киндред Дик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Глава 9

Когда Стюарт Маккончи после путешествия на полуостров к югу от Сан-Франциско вернулся в Ист-Бэй, он обнаружил, что кто-то – а это несомненно была группа ветеранов, обретающихся под пирсом – убил и съел его коня, Эдуарда Принца Уэльского. От бедняги остались лишь скелет, копыта и голова, словом, кучка отходов совершенно бесполезных как для него, так и для кого-либо еще. Стюарт некоторое время постоял над останками в раздумье. Да, дорого ему обошлась эта поездка. К тому же, он все равно опоздал: фермер уже распродал всю электронную начинку своей ракеты по частям и за сущие гроши.

Конечно, мистер Харди наверняка даст другую лошадь, но уж очень Маккончи любил Принца Уэльского. Да и вообще, убивать лошадей ради пропитания было неправильно, поскольку они были жизненно необходимы для совершенно иных целей. Теперь, когда большая часть лесов была вырублена и использована в качестве топлива для газогенераторных автомобилей, а также на дрова для обитающих в холодных подвалах людей, они являлись основным видом транспорта, а кроме того, были просто незаменимы в восстановительных работах и, учитывая отсутствие электричества, являлись практически единственным источником энергии. Стюарта просто в бешенство привела очевидная глупость расправы с Эдуардом. «Да, – думал он, – это уже самое настоящее варварство, а его люди теперь боятся больше всего. Самая настоящая анархия, причем в центре города – в Окленде – и среди бела дня. Раньше на такое, пожалуй, способны были бы лишь красные и китайцы».

Теперь, оставшись безлошадным, он медленно поплелся пешком в сторону Сан-Пабло-авеню. Солнце уже клонилось к горизонту, разливая над городом необыкновенно густой сочный закат, к которому за прошедшие со времени катастрофы годы все уже привыкли. Так что Стюарт не обращал на него ни малейшего внимания. «Может, – думал он, – стоит заняться каким-нибудь другим бизнесом. Небольшие капканы… да, конечно, и на них кусок хлеба всегда заработаешь, вот только перспективы практически никакой. Да и, какие перспективы могут быть в подобном занятии?»

Утрата коня привела его в глубокое уныние. Стюарт тащился мимо унылых фабричных развалин по заросшему бурьяном растрескавшемуся тротуару. Из логова неподалеку блеснули чьи-то глаза. Зверь пристально уставилась на него. «Тебя бы, – мрачно подумал Маккончи, – давно бы надо освежевать да подвесить за ноги.

Теперь понятно, – размышлял он, – почему Хоппи мог вполне законно решить, будто видит загробную жизнь». Все эти развалины, блеклое небо в дымке… голодные глаза все еще следили за ним – существо явно прикидывало, сможет ли оно справиться с человеком. Стюарт нагнулся, поднял кусок бетона и швырнул его в сторону логова, сооруженного из органического и неорганического материала, плотно склеенного чем-то вроде белой слизи. Очевидно, неизвестное существо превратило часть окружающего мусора в клейкую массу и использовало его для строительства своего убежища. «Занятная зверюга, – подумал Стюарт. Впрочем, ему было наплевать. Мир вполне мог бы обойтись без всяких там замечательных и занятных созданий, появившихся на свет Божий за прошедшие годы.

« К тому же, я и сам изменился, – сказал он себе, еще раз обернувшись на случай, если неизвестное существо все же вздумает наброситься на него сзади. – Например, я стал куда сообразительнее, чем был прежде, и вряд ли ты со мной справишься, так что оставь-ка ты эту затею».

Очевидно, существо пришло к тому же решению, так как даже носа из своей норы не высунуло.

«Я, конечно, стал совершеннее, – подумал Маккончи, – но и сентиментальнее». Потому что ему действительно было жаль коня. «Черт бы побрал этих разбойников-ветеранов, – сказал он себе. – Небось, стоило нам оттолкнуть плот от берега, как вся шайка навалилась на беднягу Эдуарда. Как хотелось бы выбраться из этого города, и переселиться куда-нибудь в пустынное место, где не будет всей этой жестокости и преступности. Ведь именно так после катастрофы и поступил тот психиатр. Стокстилл сразу же убрался из Ист-Бэя – я сам видел. Да, видать, умный он мужик. Он даже не пытался вернуться к прежнему ремеслу, а уж тем более остаться на прежнем месте, как сделал я».

«То есть, – подумал Стюарт, – для меня после этой чертовой катастрофы практически ничего не изменилось. Раньше я продавал телевизоры, а теперь – электронные капканы на грызунов. А какая, собственно, разница? И то, и другое, в сущности, полная фигня. Нет, скорее я даже постепенно скатываюсь по наклонной».

Дабы хоть немного утешиться, он вытащил одну из немногих оставшихся дорогих сигарет, и закурил.

«Из-за этого идиотского визита на ту сторону залива целый день коту под хвост, – с досадой осознал Маккончи, – Через пару часов стемнеет, и я отправлюсь спать в утепленную кошачьими шкурками комнатушку в подвале, за которую плачу мистеру Харди доллар серебром в месяц. Конечно, можно зажечь жировую лампу и немного почитать книгу, или часть книги – в основном его небольшая библиотека состояла из частей поврежденных книг. А можно навестить старого мистера Харди с его старушкой и у них послушать передачу со спутника».

Кроме всего прочего, он пару дней назад лично отправил по находящемуся на побережье в западном Ричмонде радио заявку Дэнджерфилду с просьбой прокрутить песенку «Здорово потанцевали» – старую добрую вещицу, которую помнил еще с детства. Правда, он точно не знал, имеется ли этот шлягер на бесконечных милях записей Дэнджерфилда, поэтому, возможно, так его и не дождется.

Дальше он шел уже мурлыкая себе под нос:

 
Ох и слышал, братцы, новость,
Потанцуем нынче всласть
Ох и новость, вот так новость !
Потанцуем нынче всласть!
Уж сегодня я подружку обхвачу
Крепко-накрепко прижму и покручу.
 

От воспоминания о песенке из добрых старых времен у него слезы навернулись на глаза. «Теперь ничего не осталось, – с горечью подумал Стюарт. – Так сказать, начисто блутгельднуто… а все, что мы теперь имеем, так это какую-то играющую на флейте крысу, да и ту уже давно задавили».

Была у него и еще одна любимая старая вещица, песенка о парне с ножом. Стюарт стал припоминать, как там было дело. Что-то насчет акулы с зубами, а может и просто насчет зубов. Нет, никак не вспомнить. Пластинку с этой песенкой несколько раз ставила ему мать; исполнял ее певец с хриплым голосом, и она Маккончи страшно нравилась.

«Да, бьюсь об заклад, той крысе ее бы нипочем не сыграть, – сказал он себе. – Ни за что на свете. То есть, для нас это буквально священная музыка. Музыка из нашего прошлого, в котором просто нет места никакому, даже самому удивительному животному и разным там уродам. Это прошлое принадлежит исключительно нам, нормальным людям. Хорошо бы (его и самого потрясла эта мысль) уметь так же, как Хоппи, погружаться в транс, только видеть бы не будущее, как он, а наоборот возвращаться назад .

Интересно, если Хоппи все еще жив, смог бы он такое? Пробовал когда-нибудь? Кстати, интересно, где он теперь, этот пророк? Да, точно, иначе его и не назовешь, один из первых таких калек – без рук, без ног. Скорее всего, сумел вовремя смыться. Может, даже, отправился сдаваться китайцам, когда они высадились на севере.

Скорее всего, я бы хотел вернуться в тот день, когда впервые встретил Джима Фергюсона. Я тогда искал работу, а для негра получить работу, в которой приходится общаться с людьми было ой как трудно. В этом плане Фергюсон был молодец: он плевал на расовые предрассудки. Я помню этот день. Тогда я как раз одно время ходил по домам, продавая алюминиевые кастрюли, а потом договорился распространять Британскую энциклопедию по подписке. Боже мой, – вдруг осознал Стюарт, – ведь свою первую настоящую, постоянную работу я получил у Джима Фергюсона, поскольку работа вразнос в счет идти не может».

Пока он вспоминал Джима Фергюсона, который теперь был мертв – мертв все те годы, что прошли со времени падения бомбы – ноги, наконец, вынесли его на Сан-Пабло-авеню, где стали попадаться небольшие магазинчики – жалкие лавчонки, торгующие всякой всячиной – от вешалок до сена. Один из них , до которого идти оставалось всего ничего носил название «Харди и Ко. ГОМЕОСТАТИЧЕСКИЕ КАПКАНЫ НА МЕЛКИХ ХИЩНИКОВ ХАРДИ». Стюарт поспешил к нему.

Когда он вошел, мистер Харди бросил на него мимолетный взгляд из-за рабочего стола, за которым сидел. Стол заливал белый свет яркой дуговой лампы, а на столе высились груды электронных деталей, собранные по всей северной Калифорнии. Многие из них поступили из развалин Ливермора. У мистера Харди имелись неплохие связи с государственными чиновниками, и они всегда разрешали ему проводить раскопки в закрытых районах.

В прежние времена Дин Харди работал инженером на радиостанции в центре Окленда. Это был худощавый немногословный пожилой человек. Сейчас на нем был зеленый джемпер и даже галстук. А ведь в нынешние времена галстук был чрезвычайной редкостью. Голову старика украшала седая курчавая шевелюра, отчего Стюарту он всегда напоминал безбородого Санта-Клауса. Лицо Харди всегда хранило насмешливое ироничное выражение, а чувство юмора было довольно странным. Человеком он был некрупным и весил килограммов пятьдесят, никак не больше, но характером отличался властным, и Стюарт уважал его. Харди было под шестьдесят, и во многих отношениях он для Стюарта был чем-то вроде отца. Родной отец Стюарта, умерший еще в семидесятые годы, был страховым инспектором, тихим человеком, тоже носившим джемпер и галстук, вот только он не отличался буйным характером Харди и его вспышками гнева. Впрочем, может все это временами и имело место, только Стюарт никогда не был их свидетелем, а, может, просто навсегда подавил в себе память о них.

А еще Харди напоминал Джима Фергюсона.

Именно это в наибольшей степени и привлекло к нему Стюарта три года назад. Маккончи прекрасно понимал что, никогда не стал бы отрицать этого, да ему и не хотелось. Стюарту очень не хватало Джима Фергюсона, поэтому его всегда тянуло к людям его напоминавшим.

Он сказал мистеру Харди:

– Моего конягу кто-то слопал. – С этими словами он уселся на стоящий у входа стул.

В этот момент из задней части мастерской появилась Элла Харди, супруга его работодателя, которая как раз готовила обед.

– Ты оставил его одного ?

– Да, – вынужден был признать Стюарт. Внушительных размеров женщина взглянула на него с осуждением и негодованием. – А мне всегда казалось, что на городском причале Окленда он будет в полной безопасности. Ведь там есть специальный человек, который…

– Да нет, такое случается постоянно, – устало возразил Харди. – Проклятые ублюдки. Должно быть, это дело рук ветеранов войны, которые там гнездятся. Хоть бы кто-нибудь забросил под мост цианидную бомбу, ведь их там сотни. А где повозка? Похоже, тебе пришлось ее бросить, да?

– Мне очень жаль, – ответил Стюарт.

Миссис Харди едко заметила:

– Эдуард стоил восемьдесят пять серебряных долларов. Считай, лишились месячной прибыли.

– Да я все верну, – мрачно посулил Стюарт.

– Не бери в голову, – сказал Харди. – У нас в Оринде есть и другие лошади. Лучше скажи, что там насчет деталей от ракеты?

– Тоже не повезло, – ответил Стюарт. – Когда я добрался до места, все уже распродали. Кроме вот этого. – Он достал из кармана пригоршню транзисторов. – Фермер их просто не заметил, так что я попросту спер их. Впрочем, не могу сказать, годятся они на что-нибудь, или нет. – Он встал, подошел к столу и выложил добычу. – Прямо скажем, совсем не густо для целого дня. – Тут его настроение окончательно ухудшилось.

Элла Харди, не говоря ни слова, удалилась обратно на кухню, задернув за собой занавеску.

– Пообедаешь с нами? – спросил Харди, выключая лампу и снимая очки.

– Даже и сам не знаю, – отозвался Стюарт. – У меня какое-то странное чувство. Очень уж расстроился, вернувшись и обнаружив, что Эдуарда сожрали. – Маккончи прошелся по мастерской. «Сейчас наши отношения с животными, – пришло ему в голову, – здорово поменялись. Они стали ближе. Исчезла разделяющая нас прежде пропасть». – Там, на другой стороне залива я видел кое-что, чего никогда раньше не видел, – вслух сказал Сюарт. – Какое-то существо вроде летучей мыши, только это была не летучая мышь. Она была больше похожа на куницу, вся такая худая и длинная, с большой головой. Местные называют их гляделками, потому что они ужасно любят кружить возле окон и заглядывать в них.

Харди отозвался:

– Да это же белки-летяги. Я таких видел. – Он откинулся на спинку стула и ослабил галстук. – Они пошли от белок, обитавших в парке «Золотые Ворота». – Тут он зевнул. – Одно время у меня даже были планы их использовать… по крайней мере теоретически они могут оказаться очень полезными для переправки почты. Могут планировать, или летать, или уж не знаю как они там это делают, по много миль кряду. Но очень уж злобные. Я оставил эту затею после того, как пообщался с одной из них. – Он поднял правую руку. – Видишь этот шрам? Так вот, это ее зубов дело.

– А парень, с которым я разговаривал, сказал, что они даже очень неплохи на вкус. Мясо напоминает куриное. Ими торгуют в центре Сан-Франциско. Там полно старушек, которые торгуют этими белками на улице в жареном виде, причем горяченькими.

– Только не вздумай пробовать, – предупредил Харди. – Многие из них ядовиты. Это как-то связано с их питанием.

– Слушай, Харди, – вдруг вырвалось у Стюарта. – Я решил выбраться из города и обосноваться где-нибудь подальше.

Хозяин недоуменно уставился на него.

– Очень уж жестокая здесь жизнь, – пояснил Стюарт.

– Так она нынче везде жестокая.

– Думаю, что нет, если уберешься подальше от города – по-настоящему далеко – скажем миль этак на пятьдесят-сто.

– Только непонятно, как там прожить.

– Слушайте, а вам не доводилось продавать капканы в сельскую местность? – спросил Стюарт.

– Нет, – ответил Харди.

– А почему?

– Мелкие хищники живут в городах, среди развалин. Ты же и сам прекрасно это знаешь, Стюарт, и попросту витаешь в облаках. Сельская местность стерильна, тебе попросту очень скоро станет не хватать потока идей, которые наводняют город. Там ничего не случается, там сеют, пашут, убирают урожай, да слушают спутник. Кроме того, вполне возможно, там тебе придется столкнуться со старыми расовыми предрассудками по отношению к неграм, поскольку сельские вернулись к прежним порядкам. – Он снова водрузил очки на нос, включил лампу и принялся собирать очередной капкан. – Прелести сельской жизни это один из самых обманчивых из когда-либо существовавших мифов. Поверь мне, ты прибежишь обратно не позже, чем через неделю.

– Я мог бы взять с собой несколько капканов, и отправиться с ними, ну, скажем, в окрестности Напы, – настаивал Стюарт. – А то и в долину Сент-Хелена. Может, удастся сторговать их за вино. Они ведь и по сию пору выращивают у себя виноград. Видно так уж привыкли.

– Вот только на вкус оно не как прежде, – заметил Харди. – Видно, сама земля изменилась. Теперь вино… – тут он сделал неопределенный жест рукой. – Впрочем, когда попробуешь – поймешь. Вкус просто ужасный. Скверный.

После этого оба некоторое время молчали.

– Тем не менее, его пьют, – наконец сказал Стюарт. – Я сам видел: его привозят сюда, в город на этих старых газогенераторных грузовиках.

– А чего ж удивляться? В наше время люди станут пить все, что только можно достать. Как ты, и как я. – С этими словами мистер Харди поднял голову и взглянул на Стюарта. – А знаешь у кого имеется спиртное? Я имею в виду настоящее спиртное, хотя трудно сказать откопал он где-то довоенный запас, или делает его сам.

– В районе Залива ни у кого.

Харди возразил:

– У Эндрю Гилла, торговца табачными изделиями.

– Что-то верится с трудом. – Стюарт затаил дыхание, мгновенно насторожившись.

– Впрочем, в любом случае запасы у него небольшие. Я видел лишь одну литровую бутылку бренди. И мне довелось сделать из нее лишь один глоток. – Харди криво усмехнулся и облизнул губы. – Думаю, тебе бы тоже понравилось.

– И сколько же он просил за нее? – Стюарт постарался, чтобы вопрос прозвучал как можно равнодушнее.

– Тебе бы было не по карману.

– И… оно на вкус как настоящее? Как довоенное ?

Харди усмехнулся и снова принялся за работу.

– Вот именно.

«Интересно, что же за человек этот Эндрю Гилл, – подумал Стюарт. – Должно быть здоровенный мужик, бородатый, в жилете… ходит, опираясь на трость с серебряным набалдашником; этакий великан с волнистыми снежно-белыми волосами и импортным моноклем в глазу. Да, представляю его себе воочию. Скорее всего, у него „ягуар“, теперь, конечно, переделанный под дрова, и, тем не менее, все тот же роскошный мощный „Марк-XVI-Салун“.

Заметив мечтательное выражение на лице Стюарта, Харди чуть подался к нему и сказал:

– Могу тебе сказать, что он еще продает.

– Небось, английские трубки?

– Да, их тоже. – Харди понизил голос. – Фотки с девочками. В разных там позах… ну, сам понимаешь.

– Не может быть! – прошептал Стюарт, воображение которого тут же разыгралось. – Ушам своим не верю.

– Богом клянусь. Самые что ни на есть довоенные календари с девочками, начиная с 1950 года. Само собой, они стоят целое состояние. Слыхал, будто за плейбоевский календарь 62-го года отвалили целую тысячу серебряных долларов. Правда, это было где-то далеко на востоке – то ли в Неваде, то ли где-то в тех краях. – Харди явно загрустил, взгляд его теперь был устремлен в пространство, и он явно забыл о своем капкане.

– В том магазине, где я работал до Бомбы, – сказал Стюарт, – в телевизионном, в мастерской стенки были просто увешаны такими календарями. Но, само собой, они все сгорели. – По крайней мере, так я всегда считал.

Харди рассеянно кивнул.

– Представьте себе человека, который копался бы в каких-нибудь развалинах, и вдруг наткнулся на остатки склада с календарями с девочками. Представляете? – Его мозг сейчас работал как бешеный. – Сколько бы он мог заработать? Миллионы? Ведь он мог бы получить за них недвижимость… да что там! Он мог бы приобрести целое графство!

– Это точно, – кивнул Харди.

– То есть, я хочу сказать, что он стал бы сказочно богат. Ходят слухи, будто их снова понемногу начали печатать где-то на Востоке, вроде бы в Японии, но только качество совсем никакое.

– Точно, я такие видел, – подтвердил Харди. – Топорная работа. Просто искусство их изготовления практически кануло в небытие. Утраченное, одним словом, искусство. Причем, возможно, навсегда.

– А вам не кажется, что это результат отсутствия соответствующих девушек? – заметил Стюарт. – У нас же теперь все такие тощие, беззубые. Сами посудите, какие можно делать календари, когда у большинства девушек тело покрыто шрамами от радиационных ожогов, и они совсем беззубые?

Харди разумно заметил:

– Думаю, подходящие девушки имеются. Правда, не знаю где – может в Швеции, или Норвегии, а может и вообще где-то у черта на куличках… типа на Соломоновых островах. Я убежден в этом потому, что так говорят моряки с приходящих к нам судов. Но я с тобой согласен в одном: ни в Штатах, ни в Китае, ни в России, короче, в тех странах, куда упали бомбы, их днем с огнем не сыщешь.

– А может мы смогли бы их отыскать, – спросил Стюарт. – Тогда можно было бы начать свой бизнес.

После некоторого раздумья, Харди ответил:

– Пленки для съемок больше нет. Не осталось химикатов для ее обработки. Хорошие камеры в большинстве своем были либо уничтожены, либо пропали. Кроме того, большими тиражами печатать календари негде. Но, даже, если тебе и удастся их отпечатать…

– Но все же, если бы кому-нибудь удалось бы отыскать девушку без ожогов и с хорошими зубами, ну, знаешь, с такими, какие у них были до войны…

– Знаешь, могу сказать, какой можно бы было организовать хороший бизнес. Я много об этом думал. – Харди задумчиво разглядывал Стюарта. – Иголки для швейных машин. За них можно назначать любую цену, какую угодно.

Стюарт встал и, размахивая руками, принялся расхаживать по мастерской.

– Послушайте, я чувствую, когда светит реальное дело, а такого я уже наелся до отвала. Меня больше не интересует торговля вразнос – я сыт ей по горло. Я уже продавал алюминиевые кастрюли, сковородки, энциклопедии, потом телевизоры, а теперь вот торгую этими капканами. Не спорю, капканы хорошие, и люди их здорово покупают, просто чувствую, что мне предстоят более крупные дела.

Харди лишь нахмурился и невразумительно хмыкнул.

– Я вовсе не хотел обижать вас, просто мне хочется приподняться. Иначе я не могу: ты или растешь, или хиреешь, а может и попросту спиваешься. Война отшвырнула меня на годы назад, впрочем, как и всех нас. Сейчас я там же, где был и десять лет назад, и ничего хорошего в этом не вижу.

Харди, задумчиво почесал нос и спросил:

– Интересно, а что же у тебя было на уме?

– Ну, например, вдруг бы я нашел мутировавшую картошку, которая смогла бы прокормить всех на свете.

– Всего одну картошку?

– Нет, конечно, я имею в виду новую разновидность картофеля. Не исключено даже, что я мог бы стать великим селекционером – навроде Лютера Бербанка. Сейчас ведь наверняка повсюду появились миллионы растений-мутантов – во всяком случае, судя по тому, сколько мутантов животных и людей появилось здесь, в городе.

Харди заметил:

– Может, тебе бы даже удалось найти разумные бобы.

– Я вовсе не шучу, – спокойно ответил Стюарт.

Они несколько мгновений молча смотрели друг на друга.

– Собирать гомеостатические капканы, уничтожающие мутировавших кошек, собак, крыс и белок, – наконец заметил Харди, – это истинная услуга человечеству. А ты рассуждаешь как ребенок. Может и коня нашего съели, пока ты шлялся по Сан-Франциско…

В комнату вошла Элла Харди и объявила:

– Обед готов, пошли за стол, пока все горячее. Сегодня у нас запеченная тресковая голова, и чтобы купить ее мне сегодня целых три часа пришлось отмучаться в очереди.

Мужчины поднялись.

– Пообедаешь с нами? – спросил Харди Стюарта.

При мысли о запеченной рыбьей голове у Стюарта просто слюнки потекли. Он был не в силах отказаться, поэтому просто кивнул, и последовал за миссис Харди в кухню, заодно представлявшую собой и столовую на задней половине дома. Он уже с месяц как не пробовал рыбы – в Заливе ее почти не осталось, поскольку большая часть косяков ушла и больше так никогда и не вернулась. А те, которых время от времени все же выуживали, частенько оказывались радиоактивными. Но это, в принципе, большого значения не имело, поскольку люди постепенно приучились есть и таких. Теперь люди вообще готовы были есть все что угодно, поскольку это стало вопросом выживания.

Дочка Келлеров, дрожа от страха, сидела на смотровом столе, и доктор Стокстилл, ощупывая ее худое бледное тельце, вспомнил шутку, которую много лет назад, еще задолго до войны видел по телевизору. Какой-то испанский чревовещатель, говоривший от имени курицы… курица сносит яйцо, и говорит:

– Сын мой, – говорит курица, обращаясь к яйцу.

– А ты уверена? – спрашивает чревовещатель. – Вдруг это твоя дочь?

А курица с достоинством отвечает:

– Я свое дело знаю.

«Девочка – определенно дочь Бонни Келлер, но, – подумал доктор Стокстилл, – явно не дочь Джорджа Келлера, в этом я уверен… я свое дело знаю. Интересно, с кем же это у Бонни Келлер была связь семь лет назад? Девчушка явно была зачата в то время, когда разразилась война. Но явно и то, что зачата после того, как упала Бомба – это тоже очевидно. Может, это произошло в тот самый день, – подумал он. – Да, это, пожалуй, вполне в духе Бонни: броситься в чьи-то объятия именно в тот момент, когда с неба посыпались бомбы, когда миру приходил конец, чтобы пережить краткий, отчаянный пароксизм любви с каким-то, возможно даже совершенно незнакомым человеком, с первым встречным…и вот результат».

Девочка улыбнулась ему, и он улыбнулся в ответ. Внешне Эди Келлер казалась совершенно нормальной, физические уродства отсутствовали. Черт побери, как жаль, что у него нет рентгеновского аппарата. Поскольку…

Вслух он сказал:

– Расскажи мне побольше о своем братишке.

– Ну, – ответила Эди Келлер тонким голоском, – я все время разговариваю с братишкой, и иногда он отвечает, но чаще всего он спит. Да он почти все время спит.

– А сейчас он тоже спит?

Девочка немного помолчала.

– Нет, сейчас он не спит.

Поднявшись и подойдя к ней, доктор Стокстилл спросил:

– А ты не можешь мне показать где именно он находится?

Девочка указала на левую часть тела, куда-то, насколько он понял, в район аппендикса. Болело у нее именно там. Как раз поэтому девочку и привели к нему – Бонни и Джордж были встревожены. Они знали о существовании братика, но считали его воображаемым, выдуманным товарищем по играм, составлявшим компанию их дочери. Доктор и сам поначалу так считал, поскольку Эди была единственным ребенком в семье, – он это знал – но она упорно продолжала говорить о братишке. Биллу было столько же лет, сколько и ей. И, само собой, как она сообщила доктору, родился он одновременно с ней.

– Почему же само собой? – спросил он, начиная осмотр – родителей девочки он отправил в соседнюю комнату, так как малышка в их присутствии была слишком замкнутой.

Эди, как всегда серьезно и спокойно, ответила:

– Потому что он мой брат-близнец. Как же иначе он бы мог быть внутри меня? – Подобно курице испанского чревовещателя она говорила твердо и уверенно – она тоже знала свое дело.

За послевоенные годы доктор Стокстилл имел дело со многими мутантами, со множеством странных и экзотических вариантов человеческих особей, которые теперь под гораздо более спокойным – хотя и затянутым дымкой небом – буквально процветали. Чем-либо удивить доктора было очень трудно. Но вот такое – ребенок, девочка, у которой в паховой области обитает братишка-близнец! Билл Келлер находился внутри нее вот уже семь лет, и доктор Стокстилл, слушая малышку, верил ей; он знал, что такое возможно. Это был не первый случай такого рода. Если бы у него был рентгеновский аппарат, он бы наверняка увидел маленькое сморщенное тельце, размером, скорее всего, не больше крольчонка. В принципе, он мог бы определить его наличие и на ощупь… он начал осторожно пальпировать ее бока и живот, и буквально сразу нащупал нечто твердое. Да, головка в нормальном положении, тело целиком в брюшной полости, с ручками и ножками. Когда-нибудь девочка умрет, тогда сделают вскрытие и обнаружат крошечного морщинистого мужчину, возможно с седой бородой и совершенного слепого… ее брата, размером по-прежнему не больше крольчонка.

Вообще то, Билл в основном спал, но время от времени они с сестренкой разговаривали. О чем же они говорили? Что вообще он мог знать?

На этот вопрос у Эди был ответ.

– Ну, он не очень много знает. Он ничего не видит, но думает. Вот я и рассказываю ему о том, что творится вокруг, поэтому он всегда в курсе дела.

– И чем же он интересуется? – спросил Стокстилл. Он уже закончил осмотр; с тем скудным набором инструментов и возможностей для проведения анализов больше ничего сделать было нельзя. Во всяком случае, правота девочки подтвердилась, и это было уже что-то. Вот только он не смог взглянуть на эмбрион, или извлечь его – последнее вообще решительно исключалось, хотя и было бы желательно.

Эди подумала и ответила:

– В общем, больше всего он любит слушать про еду.

– Про еду! – с удивлением переспросил Стокстилл.

– Ага. Вы же знаете, он сам есть не может. Вот он всегда и просит меня рассказывать, что я ела на обед, поскольку, в конце концов, пища до него все же доходит… так или иначе. Иначе как бы он мог жить, верно ведь?

– Верно, – согласился Стокстилл.

– Он получает ее от меня, – продолжала Эди, натягивая кофточку, и медленно застегивая ее. – И хочет знать, что именно ему достанется. Особенно ему нравится, когда я ем яблоки или апельсины. А еще… он любит слушать разные истории. Например, про разные места. Особенно, про далекие, вроде Нью-Йорка. Мама рассказывает мне про Нью-Йорк, а потом я пересказываю ему. Он мечтает когда-нибудь побывать там, и посмотреть на что это похоже.

– Но ведь он не может смотреть?

– Зато я могу, – возразила Эди. – Это почти одно и то же.

– Ты, видно, очень заботишься о нем, да? – спросил глубоко тронутый Стокстилл. Для девочки это было нормально, ведь она прожила с этим всю жизнь, и другой жизни просто не мыслила. «Не существует такого понятия, – вдруг осознал он, – как „противоестественное“. Это просто вопреки всякой логике. В каком-то смысле нет никаких мутантов, никаких биологических аномалий, разве что в статистическом смысле. Да, конечно, ситуация необычная, но она не должна нас пугать, напротив, мы должны радоваться. Жизнь хороша сама по себе, и это одна из форм ее проявления. Здесь нет ничего особенно болезненного, жестокого, нет никакого страдания. На самом деле, реальны лишь нежность и забота».

– Вот только боюсь, – неожиданно сказала девочка, – что он когда-нибудь умрет.

– Не думаю, – сказал Стокстилл. – Скорее всего, он будет расти. А это может вызвать проблему – твоему телу станет трудно вмещать его.

– И что же тогда будет? – Эди уставилась на него своими большущими темными глазенками. – Он что – тогда родится, что ли?

– Нет, – ответил Стокстилл. – Для этого он помещается не там, где надо. Придется извлекать его хирургическим путем. Вот только… жить он не сможет. Он может жить только так, как живет сейчас – внутри тебя. – «Паразитировать на тебе», – подумал доктор, но вслух говорить не стал. – Ладно, будем волноваться об этом, когда придет время, – сказал он, погладив девочку по голове. – Если оно придет, конечно.

– А мама с папой не знают, – сказала Эди.

– Понимаю, – ответил Стокстилл.

– Я рассказывала им о нем, – продолжала Эди, – но… – Она рассмеялась.

– Ни о чем не беспокойся. Продолжай поступать, как поступала всегда. Все уладится само собой.

Эди сказала:

– Я рада, что у меня есть братишка. С ним мне не так одиноко. Даже когда он спит, я все равно чувствую его присутствие, знаю, что он со мной. Это вроде того, будто у меня внутри ребеночек. Конечно, я не могу катать его в колясочке, пеленать его и все такое, зато могу с ним разговаривать, и это просто здорово. Вот, например, я рассказывала ему о Милдред.

– А кто такая Милдред? – озадаченно спросил он.

– Ну, вы же наверняка знаете. – Девочка улыбнулась такой его неосведомленности. – Это же та девушка, которая все возвращается и возвращается к Филиппу, и портит ему жизнь. Мы про них слушаем каждый вечер. Спутник.

– Ах, ну да, конечно. – Она имела в виду роман Моэма, который читал вслух Дэнджерфилд. «Трудно даже представить, – подумал доктор Стокстилл, – что этот растущий в ее теле паразит, обитающий в неизменной влажной темноте, питающийся ее кровью, неведомо каким образом слушает ее пересказ знаменитого романа…что делает Билла Келлера в какой-то мере частью нашего общества. И, к тому же, по-своему, как-то карикатурно, но все же участвует в общественной жизни. Бог знает, что он там понимает в этой книге. Размышляет ли о нашей жизни? Думает ли он о нас?»