Текст книги "Мир Реки: Темные замыслы"

Автор книги: Филип Хосе Фармер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 71 страниц)

Глава 10

– Не вижу большого смысла в том, чтобы спорить о событиях прошлого, – сказал Фрайгейт. – Думаю, нам надо заняться теперешней ситуацией.

Бёртон встал.

– Попал в точку, янки! Нам нужны крыша над головой, инструменты да бог знает что еще! Но пока что, я думаю, нам не мешает полюбопытствовать, что творится в городах на равнине, чем там люди занимаются.

Как раз в это время из-за деревьев на склоне холма выше лагеря появилась Алиса. Первым ее заметил Фрайгейт и громко расхохотался.

– Последний писк дамской моды!

Алиса срезала ножницами стебли травы и превратила их в одеяние, состоявшее из двух частей. Первая представляла собой что-то вроде пончо, прикрывавшего грудь, а вторая – юбку, ниспадавшую до лодыжек.

Эффект получился странным, такого она и не ожидала. Когда она была обнажена, ее лысая голова не слишком сильно портила ее женственность и красоту. Но на фоне зеленых, громоздких, бесформенных одежд лицо ее неожиданно стало мужеподобным и некрасивым.

Остальные женщины столпились около нее и принялись рассматривать переплетения стеблей и травяной пояс, поддерживающий юбку.

– Колется ужасно и очень неудобно, – сказала Алиса. – Но зато очень прилично. Вот и все, что я могу сказать.

– Похоже, вы готовы отказаться от того, что говорили насчет наготы среди нагих, – хмыкнул Бёртон.

Алиса холодно поглядела на него и сказала:

– Уверена, скоро все станут носить такое. Все благовоспитанные мужчины и женщины.

– Полагаю, миссис Гранди [20]20
  Персонаж пьесы Т. Мортона «Пусть быстрее идет плут» (1796), олицетворение обывательских приличий и общественного мнения.


[Закрыть]при этих словах довольно вздернула бы свой безобразный нос, – фыркнул Бёртон.

– Вообще, пребывание среди такого числа голых людей шокирует, – признался Фрайгейт. – Несмотря на то что нудизм на пляжах и в собственных домах в конце восьмидесятых стал общепринятым явлением. Тогда все довольно скоро к этому привыкли. Все, кроме безнадежных невротиков, пожалуй.

Бёртон развернулся и обратился к остальным женщинам:

– Ну что, дамы? Собираетесь напяливать на себя эти уродливые и колючие снопы только из-за того, что одна из представительниц вашего пола вдруг вспомнила, что у нее есть интимные части тела? Может ли то, что было выставлено на всеобщее обозрение, взять и стать интимным?

Логу, Таня и Алиса его не поняли, потому что говорил он по-итальянски. Для Тани и Алисы он снисходительно произнес сказанное по-английски.

Алиса зарделась и ответила:

– Это мое дело – что мне носить. Ну а если остальные предпочитают разгуливать нагишом, когда я прилично одета, что ж!

Логу не поняла ни слова, но поняла, что происходит. Она рассмеялась и отвернулась. Остальные женщины пытались угадать, как поведут себя другие. И дело тут было не в уродливости и неудобстве одеяний.

– Ну а пока вы, дамы, решаете, как вам поступить, – продолжал Бёртон, – было бы мило с вашей стороны, если бы вы прихватили бамбуковые ведерки и пошли вместе с нами к реке. Мы сможем выкупаться, наполнить ведра водой, посмотреть, что творится на равнине, а потом вернемся сюда. Мы можем построить несколько домов – или временных укрытий – до темноты.

Группа спускалась с холма, пробираясь сквозь траву. С собой захватили цилиндры, сланцевое оружие, бамбуковые копья и ведра. Не успели они далеко отойти от лагеря, как повстречали несколько человек. Очевидно, многие из обитателей равнины решили сменить место жительства. Более того – некоторые тоже разыскали кремень и изготовили инструменты и оружие. Они выучились искусству изготовления предметов из камня от кого-то – возможно, от других доисторических людей, оказавшихся рядом с ними. Пока что Бёртон заметил только двух представителей других видов, кроме homo sapiens, и оба они находились в его группе. Но где бы ни почерпнули другие способы обработки камней, они воспользовались ими на славу. По дороге группа миновала две наполовину выстроенные бамбуковые хижины – круглые, однокомнатные, с коническими крышами, покрытыми громадными треугольными листьями железных деревьев и длинными стеблями травы, растущей на холмах. Какой-то мужчина, вооружившись кремневым теслом и топором, мастерил бамбуковую кровать на коротких ножках.

На равнине было пусто – немногие занимались постройкой грубых хижин или навесов, кое-кто плавал в реке. Трупы погибших во время ночной вакханалии убрали. Пока что никто не додумался одеться в травяные юбочки, и поэтому на Алису глазели, а то и смеялись и отпускали недвусмысленные шуточки. Алиса краснела, но попыток раздеться не предпринимала. Но солнце уже начинало припекать, и она почесывалась, стараясь делать это, однако, незаметно, как положено леди, выросшей и воспитанной в строгих принципах викторианского высшего общества.

Но когда группа подошла к берегу, все увидели на траве кучки травяных одеяний. Их оставили на берегу мужчины и женщины, которые теперь хохотали, брызгались и плавали в реке.

Этот пляж совсем не походил на те, что помнил Бёртон. Тут резвились те самые люди, которые привыкли к пляжным кабинкам, костюмам, закрывавшим тело с головы до ног, и прочим украшениям скромности, считавшимся проявлениями нравственности в приличном обществе – их обществе. И вот прошел только один день, как они оказались здесь, а они уже плавали нагишом. И наслаждались этим.

В какой-то мере в спокойном отношении к наготе повинен был шок, испытанный при воскрешении. Ну и потом за первый день многого в этом смысле сделать было нельзя. Кроме того, люди цивилизованные перемешались с дикарями или цивилизованными людьми из тропических стран, которых нагота не особо шокировала.

Бёртон окликнул женщину, стоявшую по грудь в воде, – голубоглазую, с грубоватым, но симпатичным лицом.

– Это та самая, что напала на сэра Роберта Смитсона, – сообщил Руах. – Вроде бы ее зовут Вилфреда Оллпорт.

Бёртон посмотрел на женщину с любопытством и оценил красоту ее бюста.

– Как водичка? – крикнул он.

– Прекрасная, – отозвалась она, улыбаясь.

Бёртон отстегнул от запястья цилиндр, положил на траву чехол с ножом и топором и вошел в воду, сжимая в руке шарик зеленого мыла. Температура воды оказалась градусов на десять ниже температуры тела. Бёртон намыливался, болтая с Вилфредой. Если у нее и осталась обида на Смитсона, сейчас она ее не выказывала. Акцент у Вилфреды был северный, скорее всего – камберлендский.

Бёртон сказал ей:

– Я слыхал о твоей маленькой стычке с великим покойным лицемером – баронетом. Но сейчас ты должна радоваться. Ты здорова, молода и красива снова, и тебе не надо гнуть спину, чтобы заработать на хлеб. И тем, чем ты раньше занималась за деньги, ты можешь заниматься ради любви.

С фабричной девчонкой можно было особо не церемониться. Но Вилфреда одарила его таким же ледяным взглядом, каким порой посматривала Алиса Харгривз.

– А ты, как я погляжу, не промах. Англичанин, верно? Что только это у тебя за акцент такой, не разберу? Лондонский, сказала бы, только с какой-то иностранщиной.

– Почти угадала, – ответил Бёртон, смеясь. – Кстати, меня зовут Ричард Бёртон. Хочешь к нам присоединиться? Мы держимся вместе, чтобы суметь защититься, если что, и собираемся после полудня заняться постройкой домов. И у нас в холмах есть питающий камень в полном нашем распоряжении.

Вилфреда посмотрела на таукитянина и неандертальца.

– А эти тоже с вами, а? Слыхала я про них – болтают, что эта страхолюдина – человек со звезд, что явился в двухтысячном году.

– Он тебя не обидит, – заверил ее Бёртон. – И недочеловек тоже. Ну, что скажешь?

– Я всего лишь женщина, – ответила Вилфреда. – Что я могу предложить?

– Все, что может предложить женщина, – усмехнувшись, сказал Бёртон.

Как ни странно, она расхохоталась. Легко толкнув Бёртона в грудь, она проговорила:

– Ну не умник ли, а? Что такое – не можешь себе девчонку найти?

– Нашел, да потерял, – отшутился Бёртон. Это было не совсем точно. Он не знал наверняка, каковы намерения Алисы. Он не понимал, почему она остается в группе, несмотря на то что так напугана и испытывает к нему такое отвращение. Возможно, это происходило из-за того, что она предпочитала знакомое зло незнакомому. А он сейчас только презирал ее за глупость и упрямство, но не хотел, чтобы она уходила. Порыв любовной страсти, пережитый Бёртоном ночью, мог быть всего лишь результатом действия наркотика, но какой-то приятный осадок в душе все-таки остался. Тогда зачем же он предлагал этой женщине присоединиться к ним? Может быть, затем, чтобы заставить Алису ревновать? Может быть, для того, чтобы иметь женщину про запас, если Алиса откажет ему сегодня ночью? Может быть… он сам не знал почему.

Алиса стояла на берегу, вода подступала к самым кончикам пальцев ее ног. Кстати говоря, берег был всего на пару дюймов выше воды. Невысокая трава, растущая на равнине до самой воды, образовывала плотный ковер, который продолжался и на речном дне. Бёртон чувствовал траву под ногами, пока мог стоять. Он бросил мыло на берег и, проплыв футов сорок, нырнул. Тут и течение резко усилилось, и глубина стала больше. Бёртон погружался с открытыми глазами, и наконец у него потемнело в глазах и заболели уши. Но он продолжал погружаться, и наконец его руки коснулись дна. Тут тоже росла трава.

Вернувшись туда, где вода доходила ему до пояса, он заметил, что Алиса разделась. Она купалась ближе к берегу, но погрузилась по шею. Она намыливала голову и лицо.

Бёртон окликнул Фрайгейта:

– Почему вы не заходите в воду?

– Охраняю граали! – отозвался Фрайгейт.

– Отлично!

Бёртон тихонько выругался. Сам он до этого не додумался, а следовало бы оставить кого-то дозорным. На самом деле он не был таким уж хорошим лидером – со своей склонностью пускать дела на самотек. Следовало в этом признаться. На Земле он возглавил не одну экспедицию, но ни одна из них не славилась организованностью или умелым руководством. И все же во время Крымской войны, когда он возглавлял нерегулярные части Битсона и обучал диких турецких кавалеристов, башибузуков, он неплохо управлялся, намного лучше остальных. Так что не стоило ему так уж упрекать себя…

Лев Руах вышел из воды и провел руками по тощему телу, чтобы отряхнуть воду. Бёртон тоже выбрался на берег и сел рядом с ним. Алиса повернулась к нему спиной – нарочно или нет, этого понять он, конечно, не мог.

– Меня восхищает не только то, что я снова молод, – сообщил Лев Руах по-английски с чудовищным акцентом, – а то, что ко мне вернулась нога.

И он похлопал себя по правому колену.

– Я потерял ногу в автокатастрофе в Нью-Джерси, на Терм-пайке, когда мне было пятьдесят.

Он рассмеялся и добавил:

– Вот ирония, как некоторые сказали бы, судьбы. За два года до этого меня схватили арабы, когда я занимался поисками минералов в пустыне, ну, вы понимаете, в государстве Израиль…

– Вы имеете в виду Палестину? – уточнил Бёртон.

– Евреи создали независимое государство в тысяча девятьсот сорок восьмом году, – объяснил Лев. – Вы об этом, конечно, знать не можете. Я в свое время все вам про это расскажу. Словом, меня схватили и пытали арабские боевики. Не буду вдаваться в подробности, мне больно об этом вспоминать. Но той же ночью я бежал, правда, перед побегом я шарахнул двоих камнем по головам и еще двоих пристрелил из винтовки. Остальные разбежались, а я удрал. Мне повезло. Меня подобрал армейский патруль. Ну вот, а два года спустя, когда я был в Штатах и ехал по Термпайку, здоровенный грузовик – ну, про это я вам тоже потом расскажу – обогнал меня и подрезал. Я был жутко изранен, а правую ногу мне ампутировали ниже колена. Но главное в этой истории то, что водитель родился в Сирии. Так что, как видите, арабы хотели меня заполучить, и это им удалось, вот только они меня не убили. Эту работенку проделал наш дружок с Тау Кита. Хотя не могу сказать, что он что-то такое сделал с человечеством, кроме того, что поторопил его конец.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил Бёртон.

– Миллионы людей умирали от истощения, даже в Штатах ввели строго ограниченные рационы, а из-за загрязнения воды, почвы и воздуха погибали еще миллионы. Ученые говорили, что половина земного запаса кислорода иссякнет, поскольку фитопланктон океанов – ну, вы знаете, что фитопланктон наполовину снабжал планету кислородом, – погибал. Океаны были загрязнены.

– Океаны?

– Не верите? Понятно, вы умерли в тысяча восемьсот девяностом, стало быть, вам в это верится с трудом. Но некоторые еще в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом точно предсказали, что случится в две тысячи восьмом. И я им верил – я биохимик по профессии. Но большая часть населения – то есть народные массы и политики – отказывалась верить в это до тех пор, пока не стало слишком поздно. Когда положение ухудшилось, были приняты меры, но они все время оказывались либо слишком слабыми, либо слишком запоздалыми, да к тому же им вечно противились те, кто не хотел платить налоги, когда речь заходила о мерах, по-настоящему эффективных. Но это долгая и грустная история, а если мы собираемся строить дома, лучше приступить к этому сразу же после ленча.

Алиса вышла из воды и отряхнула руками воду с тела. Солнце и ветерок быстро высушили ее кожу. Она подобрала свои травяные одеяния, но напяливать их на себя не стала. Вилфреда спросила почему. Алиса ответила, что они слишком сильно колются и что она наденет их ночью, если сильно похолодает. С Вилфредой Алиса говорила вежливо, но, конечно, надменно. Она слышала, что Вилфреда работала на фабрике, а потом стала шлюхой и умерла от сифилиса. Ну, или, по крайней мере, Вилфреда так думала, что ее убила эта болезнь. Она не помнила, как умерла. Она весело сказала, что наверняка раньше сошла с ума.

Услыхав об этом, Алиса отошла от Вилфреды подальше. Бёртон усмехнулся, гадая, что она скажет, если узнает, что он страдал той же самой болезнью и заразился ею от рабыни в Каире, когда, одевшись как мусульманин, совершал паломничество в Мекку в тысяча восемьсот пятьдесят третьем году. Он вылечился, и мозг его физически не пострадал, хотя морально он страдал ужасно. Но главное было в том, что воскрешение дало каждому новое, молодое, лишенное болезней тело; и то, что собой представлял тот или иной человек на Земле, не должно было влиять на отношение к нему других.

Но «не должно», увы, не означало «не будет влиять».

Он не мог на самом деле винить Алису Харгривз. Она была продуктом своего общества – как все женщины, она была такой, какой ее сделали мужчины, – и она обладала достаточной силой характера и гибкостью ума, чтобы подняться над некоторыми предрассудками своего времени и своего класса. Она неплохо приспособилась к наготе и не проявила в отношении девушки откровенной враждебности и презрения. Она совершила с Бёртоном деяние, противоречащее и откровенной, и завуалированной идеологии всей ее жизни. И произошло это в первую ночь первого дня ее жизни после смерти, когда она, по идее, должна была стоять на коленях и петь «осанну», потому что «согрешила», и обещать, что никогда впредь «не согрешит», потому что не попала в адское пламя.

Они шли по равнине, и Бёртон думал об Алисе, то и дело оборачиваясь и глядя на нее. Из-за гладкой кожи черепа ее лицо казалось намного старше, но из-за отсутствия волос ниже пупка она выглядела совсем ребенком. Столь же противоречиво выглядели и все остальные: выше шеи – взрослые мужчины и женщины, а ниже пупка – дети.

Бёртон приотстал и оказался рядом с Алисой, позади Фрайгейта и Логу. Смотреть на Логу – это могло утешить его, даже если не удастся завязать разговор с Алисой. У Логу была великолепная фигурка, а ягодицы напоминали два яйца. При ходьбе она так же изящно покачивалась, как Алиса.

Бёртон тихо проговорил:

– Если прошедшая ночь так расстроила вас, почему вы остались со мной?

Ее прекрасное лицо исказилось уродливой гримасой.

– Я не с вамиосталась! Я осталась в группе!И потом, я думала о том, что произошло ночью, хотя мне это и больно. Я должна сказать откровенно. Наркотик, что содержался в этой гадкой резинке, заставил нас вести себя… так, как мы себя повели. По крайней мере, я знаю, что за мое поведение отвечает наркотик. Вы же вольны сомневаться.

– Значит, нечего надеяться на повторение?

– Да как вы можете о таком спрашивать! Конечно нет! Как вы только смеете?

– Я вас ни к чему не понуждал, – возразил Бёртон. – Как я уже говорил, вы сделали то, что сделали бы, не довлей над вами привычка к воздержанию. Воздержание отменная вещь – при определенных обстоятельствах, ну, например, для того, чтобы оставаться законной добропорядочной женой мужчины, которого вы любили в Англии, на Земле. Но Земли больше нет, по крайней мере, насколько нам известно И Англии больше нет, и английского общества. И даже если все человечество воскрешено и разбросано по берегам этой реки, вы все равно можете никогда не встретиться с вашим супругом. Вы больше не замужем. Помните… «пока смерть не разлучит нас».Вы умерли и, следовательно, разлучились. И потом: «В раю не женятся и не выходят замуж» [21]21
  «…Ибо в воскресении не женятся, не выходят замуж…» – Мф. 22:30.


[Закрыть].

– Вы богохульник, мистер Бёртон. Я читала о вас в газетах, и еще я читала кое-какие ваши книги об Африке и Индии и еще одну – про мормонов [22]22
  Мормоны – «Святые последнего дня» – религиозная секта, основанная в первой половине XIX века в США Дж. Смитом.


[Закрыть]в Штатах. И еще я слыхала всякие истории, в большинство которых было трудно поверить – про вас говорили такие ужасные вещи. Реджинальд так возмутился, когда прочел вашу «Касыду». Он сказал, что не потерпит в своем доме такой атеистической литературы, и швырнул все ваши книжки в огонь.

– Если я такой порочный, а вы кажетесь себе падшей женщиной, почему же вы не уйдете?

– Я должна повторить? В другой группе могут оказаться мужчины и похуже вас. И потом, как вы любезно заметили, вы меня ни к чему не понуждали. Помимо всего прочего, я уверена, что под маской циника и насмешника у вас прячется какое-никакое, а сердце. Я видела, как вы плакали, когда несли на руках плачущую Гвенафру.

– Вы меня раскусили, – сказал Бёртон, усмехаясь. – Хорошо. Пусть так. Я буду вести себя благородно, я не стану пытаться соблазнять вас и вообще как-либо вам досаждать. Но в следующий раз, когда заметите, что я жую резинку, постарайтесь спрятаться как следует. Пока же даю вам честное слово: вам нечего меня бояться, пока я не пребываю под действием резинки. Алиса широко раскрыла глаза и остановилась.

– Вы собираетесь еще раз ею воспользоваться?

– Почему бы и нет? Некоторых она превращает в жестоких зверей, а меня – нет. Я не ощущаю неудержимого желания сжевать ее, значит, можно не опасаться того, что к ней возникает привыкание. Знаете, я когда-то выкуривал трубочку-другую опиума, но не привязался к нему, значит, я не особо подвержен действию наркотиков психологически.

– Как я понимаю, вы отчаянный пьяница, мистер Бёртон. Вы и это тошнотворное создание, мистер Суинберн [23]23
  Чарлз Алджернон Суинберн (1837–1909) – английский поэт. Его «Поэмы и баллады» прославляли чувственность и языческий гедонизм.


[Закрыть].

Алиса умолкла. Ее окликнул какой-то мужчина, и, хотя она не понимала по-итальянски, она поняла, что значит его непристойный жест. Она покраснела и быстро зашагала вперед. Бёртон зыркнул на мужчину. Тот был хорошо сложенным смуглокожим молодцом со здоровенным носом, маленьким подбородком и близко посаженными глазами. Говорил он так, как разговаривали бандиты в Болонье, где Бёртон довольно долго прожил, изучая реликвии и захоронения этрусков. За спиной мужчины выстроились еще с десяток таких же громил и пятеро женщин. Несомненно, мужчина хотел добавить к своей компании еще женщин. И кроме того, безусловно, они были не прочь завладеть каменным оружием группы Бёртона. Сами же грубияны были вооружены только граалями и бамбуковыми палками.

Глава 11

Бёртон что-то резко проговорил, и его люди сбились плотнее. Казз не понял слов Бёртона, но быстро сообразил, что происходит. Он отступил, чтобы вместе с Бёртоном образовать арьергард. Его ужасающая внешность и зажатый в кулачище топор несколько сдержали болонцев. Они поплелись за группой, громко выкрикивая всяческие комментарии и угрозы, но догонять не отваживались. Однако когда группа добралась до холмов, предводитель шайки выкрикнул команду и они пошли в атаку.

Парень с близко посаженными глазками, вопя и размахивая цилиндром, бросился на Бёртона. Бёртон пригнулся, уклонился и нанес удар бамбуковым копьем как раз тогда, когда грааль полетел к нему. Каменный наконечник угодил парню в солнечное сплетение, и тот повалился на бок. Копье Бёртон выдергивать не стал. Неандерталец стукнул палкой по цилиндру, занесенному над его головой, палка вылетела из его руки. Тогда он прыгнул вперед и занес топор над головой того, кто напал на него. Мужчина повалился на траву с окровавленным черепом.

Щуплый Лев Руах ударил цилиндром в грудь напавшего на него мужчину, сбил его с ног, подбежал и набросился на того. Мужчина приподнялся, а Руах ударил его ногами по лицу. Болонец снова повалился навзничь. Руах размахнулся и нанес ему в плечо удар кремневым ножом. Мужчина завопил, вскочил на ноги и убежал.

Фрайгейт действовал намного лучше, чем ожидал Бёртон, хотя в первый миг, когда шайка бросилась на группу, побледнел и задрожал. Цилиндр висел на его левом запястье, а правой рукой он сжимал топорик. Он бросился в гущу сражавшихся, получил удар граалем по плечу, но заслонился собственным цилиндром, смягчил удар и повалился на бок. Обидчик сжал обеими руками палку и замахнулся, но Фрайгейт откатился в сторону, поднял грааль и закрылся им как раз в то мгновение, когда палка опускалась. Вскочив на ноги, он стукнул нападавшего головой, и тот отшатнулся. Оба упали, Фрайгейт оказался сверху и дважды стукнул мужчину каменным топориком по виску.

Алиса швырнула свой цилиндр в физиономию напавшего на нее бандюги, после чего ткнула его обожженным концом бамбукового копья. Логу забежала этому бандиту за спину и так сильно стукнула по голове палкой, что тот опустился на колени.

Драка закончилась за шестьдесят секунд. Остальные бандиты удрали, женщины бросились за ними. Бёртон перевернул вопящего от боли главаря на спину и выдернул копье из его живота. Наконечник вошел в тело несчастного всего-то на полдюйма.

Тот вскочил на ноги и, зажав руками кровоточащую рану, побрел по равнине. Двое бандитов лежали без сознания, но, судя по всему, могли оправиться. Тот же, с которым дрался Фрайгейт, был мертв.

Американец из бледного стал багрово-красным, а потом снова побледнел. Но ни раскаяния, ни признаков дурноты и в помине не было. Разве что только самодовольство играло на его лице. Ну и еще облегчение.

– Я первый раз убил человека! – воскликнул он. – В первый раз!

– Сомневаюсь, что в последний, – буркнул Бёртон. – Если только вас раньше не прикончат.

Руах, глядя на труп, пробормотал:

– Мертвец выглядит здесь точно так же, как на Земле. Интересно, а куда попадают те, что убиты в загробной жизни?

– Поживем – увидим. Дамы, вы были на высоте.

– Я делала то, что нужно было делать, – ответила Алиса и ушла. Она побледнела и дрожала. А вот Логу, наоборот, казалась возбужденной.

Примерно за полчаса до полудня группа добралась до питающего камня. Тут произошли перемены. В маленькой спокойной низине собралось человек шестьдесят, и многие из них трудились над обработкой кусков кремня. Один мужчина закрывал руками кровоточащий глаз, куда угодил отскочивший осколок камня. Еще у некоторых текла кровь с лица, другие сжимали размозженные пальцы.

Бёртон расстроился, но ничего не мог поделать. Можно было только надеяться, что других заставит уйти отсюда отсутствие воды. Но эта надежда быстро развеялась. Одна из женщин сообщила ему, что примерно в полутора милях к западу от этого места есть небольшой водопад, который падает с вершины горы по склону стреловидного ущелья в большую промоину, наполненную водой до половины. Скорее всего, впоследствии котловина переполнится и вода из нее выльется, потечет между холмов и вырвется на равнину. Если, конечно, не запрудить поток большим камнем.

– Или если мы не изготовим водопроводные трубы из крупных стволов бамбука, – добавил Фрайгейт.

Цилиндры поставили на камень, старательно выбирая те углубления, в которые каждый ставил свой цилиндр раньше, и стали ждать. Бёртон намеревался, после того как цилиндры будут наполнены, увести группу в другое место. Лучше всего было бы расположиться где-нибудь посередине между водопадом и питающим камнем, чтобы не мучиться от тесноты.

Как только солнце оказалось в зените, над камнем взметнулось синее пламя. На этот раз в цилиндрах оказались: салат, итальянский черный хлеб, намазанный чесночным маслом, спагетти с фрикадельками, чашка сухого красного вина, виноград, растворимый кофе, десяток сигарет, одна сигаретка с марихуаной, сигара, туалетная бумага, шарик мыла и четыре шоколадных суфле. Кое-кто стал жаловаться, что не любит итальянскую кухню, но от еды никто не отказался.

Закурив сигареты, группа Бёртона пошла вдоль подножия горы к водопаду. Он оказался в конце сужающегося ущелья. У котловины разбила лагерь группа, состоявшая из нескольких мужчин и женщин. Вода в котловине была холодна как лед. Вымыв и высушив посуду и наполнив ведра водой, группа Бёртона отправилась обратно по дороге к питающему камню. Пройдя с полмили, они выбрали холм, поросший соснами до самой вершины, на которой росло железное дерево. Вокруг все заросло бамбуком самой разной высоты. Под руководством Казза и Фрайгейта, прожившего несколько лет в Малайзии, все принялись срезать бамбук и строить хижины: круглые постройки с одной дверью, окном напротив и конической тростниковой крышей. Работа спорилась, а о красоте построек особо не заботились, так что ко времени обеда со строительством покончили – осталось только крыши покрыть. Фрайгейта и Моната оставили охранять лагерь, а остальные отправились с цилиндрами к питающему камню. Тут около трех сотен человек сооружали навесы и хижины. Бёртон этого и ждал. Мало кому захочется ходить каждый день по полмили за едой. Этим больше по душе толпиться у камня. Хижины ставили как попало, впритирку. Но проблема снабжения питьевой водой оставалась, поэтому Бёртон все-таки удивился такому большому скоплению народа. Однако хорошенькая словенка сообщила ему, что только что совсем неподалеку отсюда нашли источник. По ее словам, небольшой ручеек вытекал из пещеры. Бёртон проверил. Вода действительно вытекала из пещеры и струилась по скале в котловину футов в пятьдесят шириной и восемь глубиной.

Бёртон задумался – уж не продумал ли и это тот, кто создал этот мир?

Вернулся к камню он как раз тогда, когда полыхнуло синее пламя.

Казз вдруг остановился, чтобы справить малую нужду. Он не удосужился отвернуться. Логу захихикала, Таня покраснела, итальянки привыкли к зрелищу мужчин, поворачивающихся к стенам домов там, где их застигла нужда. Алиса, к удивлению Бёртона, вообще никак не отреагировала – словно Казз для нее был чем-то вроде бродячего пса. Может быть, именно этим и объяснялось ее равнодушие. Для нее Казз не был человеком, и, следовательно, от него нечего было ждать человеческих поступков.

Отчитывать Казза за это сейчас было бесполезно, особенно же потому, что Казз не понимал языка, на котором говорил Бёртон. Но в следующий раз, когда Каззу взбрело бы в голову облегчиться, когда другие сидели и ели, Бёртон решил воспользоваться языком жестов, дабы запретить ему подобное поведение. Кроме того, он собирался запретить ссориться за едой. Положа руку на сердце он вынужден был признаться, что в свое время он больше, чем надо, затевал споров во время трапез.

Пройдя мимо Казза, он пошлепал его ладонью по макушке. Казз непонимающе глянул на Бёртона, а Бёртон покачал головой, сознавая, что до Казза смысл его недовольства дойдет только тогда, когда тот научится говорить по-английски. Но о своих намерениях он забыл, остановившись и потирая собственную макушку. Да, там обозначился нежный пушок.

Он ощупал лицо – гладкое, как и раньше. А под мышками тоже вырос пушок. Лобок остался гладким. Хотя там волосы растут медленнее, чем на голове. Бёртон поделился своим открытием с остальными, все осмотрели себя и друг дружку. Волосы стали отрастать – по крайней мере на голове и под мышками. Исключение составлял Казз. Он весь обрастал шерстью, только лицо оставалось гладким.

Открытие чрезвычайно всех обрадовало. Смеясь и шутя, они шли в сумерках вдоль подножия горы. Потом повернули на восток и пошли по поросшим травой холмам. Одолев четыре холма, они приблизились к тому, который теперь считали своим. Пройдя полпути вверх по склону, они остановились и умолкли. Фрайгейт и Монат не отозвались на оклики.

Велев остальным рассыпаться и идти медленным шагом, Бёртон повел группу дальше. Около хижин никого не оказалось. Несколько построек из тех, что были поменьше, были или совсем разрушены, или повреждены. Бёртона зазнобило – словно холодным ветром обдало. Тишина, поврежденные хижины, отсутствие двоих товарищей – это пугало.

Через минуту они услышали оклик и обернулись туда, откуда он донесся – к подножию холма. Над верхушками травы показались лысые головы Моната и Фрайгейта. Вид у Моната был удрученный, а американец ухмылялся. На скуле у него синел фингал, костяшки пальцев обеих рук распухли и кровоточили.

– Только что прогнали четверых мужиков и трех баб, которые хотели завладеть нашими хижинами, – сообщил он. – Я им сказал, что могут и сами себе такие выстроить и что вы скоро вернетесь и зададите им трепку, если они немедленно не уберутся. Они меня хорошо поняли – болтали-то они по-английски. Разместились они у питающего камня в миле к северу от нашего, на берегу реки. Большая часть людей там – триестцы из вашего времени, но имеется примерно с десяток чикагцев, умерших в тысяча девятьсот восемьдесят пятом или около того. Интересненько тут собраны умершие, а? Путем произвольного отбора, я бы так сказал.

Ну а я им сказал то, что, по словам Марка Твена, сказал про чикагцев дьявол: «Вы, чикагцы, считаете себя лучше всех, а на самом деле вас просто больше всех».Этот номер у меня не больно-то прошел – они, видно, решили, что я стану с ними дружбу водить, раз я американец. Одна тетка предложила мне себя, если я, дескать, переметнусь к ним и помогу им занять хижины. А еще они сказали, что все равно отберут их, и если понадобится – через мой труп.

Но они только на словах храбрились. Монат их одним своим видом напугал. Ну и потом, у нас же были каменные топоры и копья. Их вожак все равно подбивал остальных напасть на нас, и тут я хорошенько пригляделся к одному из них.

Голова у него была лысая – без длинных густых прямых черных волос. Когда я с ним познакомился, ему было лет тридцать пять, и тогда на нем были толстенные очки в черепаховой оправе, да и не видел я его пятьдесят четыре года. Тут я подошел поближе, присмотрелся к его ухмыляющейся роже, а ухмылялся он точь-в-точь как я помнил – ну совсем как скунс из пословицы, – ну а я и говорю: «Лем? Лем Шаркко! Это же ты, Лем Шаркко?!»