355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Филип Хосе Фармер » Мир Реки: Темные замыслы » Текст книги (страница 36)
Мир Реки: Темные замыслы
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 14:43

Текст книги "Мир Реки: Темные замыслы"


Автор книги: Филип Хосе Фармер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 71 страниц)

Глава 3

Застонав, Бёртон наполовину проснулся.

Какое-то время он никак не мог сообразить, где находится. Его окружала тьма, тьма столь же непроницаемая, как та, что заполняла, как ему казалось, все его существо.

Однако знакомые звуки тут же привели его в чувство. Корабль терся о стенки дока, и вода тяжко накатывала на его корпус. Рядом с Бёртоном раздавалось ровное дыхание Алисы. Сверху доносились легкие шаги – это Питер Фрайгейт нес ночную вахту. Возможно, он уже готовился будить своего капитана. Бёртон не имел представления, который сейчас час.

Были слышны и другие привычные звуки. Сквозь деревянную переборку проникал мощный храп Казза и булькающий – его женщины Бесст. Из следующей за ними каюты донесся голос Моната. Он что-то говорил на своем родном языке, но Бёртон отсюда не мог разобрать ни единого слова.

Наверняка Монату снился его родной далекий мир – Атаклу. Планета с «диким колдовским климатом», которая вращается вокруг оранжевого гиганта – звезды Арктур [78]78
  В первом романе сериала Монат назван таукитянином. (Примеч. ред.)


[Закрыть]
.

Бёртон полежал еще немного, напряженный, точно окоченелый труп, продолжая думать обычное: «Вот я лежу тут – мужчина в возрасте ста одного года, обладающий телом двадцатипятилетнего…»

Этики размягчили отвердевшие артерии кандидатов. Но им не удалось ничего сделать со склерозом души. Ремонт души, очевидно, был отдан на откуп самим кандидатам.

Сны уходили все дальше и дальше в глубь его истории. Вот только что ему снился допрос у этиков. Теперь же Бёртону грезилось, будто он снова переживает тот сон, который снился ему как раз перед тем, как он проснулся по зову труб Страшного суда.

Однако на этот раз он видел во сне и себя самого, то есть был одновременно и участником сна и сторонним зрителем.

Бог стоял над ним – лежащим на траве Бёртоном, бессильным, как новорожденный ребенок. На этот раз у Бога не было длинной черной раздвоенной бороды, и Он вовсе не был одет так, как то подобает английскому джентльмену на пятьдесят третьем году правления королевы Виктории. Единственная его одежда состояла из голубого полотенца, обернутого вокруг чресел. Фигура была пониже, чем в том – первом сне, куда короче, шире и мускулистее. Волосы на груди густые, курчавые и рыжие.

В тот первый раз Бёртон, взглянув в лицо Бога, увидел там свое собственное. Бог тогда имел такие же, как у Бёртона, черные прямые волосы; то же арабское лицо с глубоко сидящими темными глазами, похожими на блестящие наконечники копий, торчащие из глубины пещеры; те же высокие скулы, полные губы и выдвинутый вперед, почти раздвоенный подбородок. Однако лицо Бога не несло шрамов, оставленных сомалийским дротиком, пронзившим щеку Бёртона, выбившим ему зубы и скользнувшим по языку так, что конец наконечника вышел из другой щеки.

Теперь же лицо Бога выглядело знакомым, хотя Бёртон никак не мог определить, кому именно оно принадлежит. Только ясно, что не Ричарду Фрэнсису Бёртону.

В руках Бог, как и ранее, держал стальную трость. В данный момент Он тыкал ею Бёртона под ребра.

– Ты опоздал. Уже давно, знаешь ли, прошло время, отведенное для уплаты твоего долга.

– Какого еще долга? – спросил человек на траве.

– Ты должен мне за плоть и за Дух, которые, впрочем, есть одно и то же.

Человек на траве попытался встать на ноги. Задыхаясь, он произнес:

– Так еще не бывало, чтобы кто-то ударил меня и ушел без хорошей взбучки.

Кто-то тихонько фыркнул, и стоявший Бёртон обнаружил высокую неясную фигуру, которая вырисовывалась в тумане на заднем плане.

Бог произнес:

– Платите, сэр. Иначе мне придется прибегнуть к удержанию имущества.

– Проклятый ростовщик! – воскликнул человек на траве. – Я встречал таких подонков в Дамаске.

– А это и есть дорогав Дамаск. Во всяком случае, должна ею быть.

Темная фигура опять фыркнула. Затем туман поглотил их всех. Бёртон проснулся весь в поту, в ушах его еще звенел собственный плач.

Алиса повернулась к нему лицом и сонно спросила:

– У тебя опять кошмары, Дик?

– Все в порядке. Постарайся уснуть.

– В последнее время тебе часто снятся кошмары.

– Не чаще, чем на Земле.

– Хочешь поболтать?

– Я достаточно разговариваю и во сне.

– Но ведь только сам с собой!

– А кто знает меня лучше, чем я сам? – Он тихонько засмеялся.

– И кто другой может обмануть тебя лучше, чем ты сам? – заметила она с легкой обидой.

Бёртон промолчал. Прошло лишь несколько секунд, и она уже снова дышала спокойно и тихо, будто ее ничто не тревожило. Он надеялся, что утро не принесет им новой ссоры.

Впрочем, Бёртон любил выяснять отношения; это давало ему возможность выпускать пары. Однако в последнее время стычки оставляли их неудовлетворенными и готовыми тут же затеять новую свару.

Было почти невозможно обрушиваться на Алису без того, чтоб об этом сразу же не узнали все обитатели крошечного суденышка. За годы жизни с Бёртоном Алиса сильно изменилась, но у нее сохранилось от прежних лет отвращение к тому, что она называла полосканием грязного белья на людях. Зная это, он наваливался на нее изо всех сил, орал, вопил, получая наслаждение от унижения Алисы. Потом-то ему становилось стыдно за себя, за то, что он пользовался слабостью жены, за то, что так унизил ее.

А это еще сильнее возбуждало в нем злобу.

На палубе по-прежнему слышались шаги Фрайгейта. Бёртон подумал, не сменить ли ему Питера пораньше. Он же все равно не сможет уснуть. Он страдал бессонницей большую часть своих зрелых лет на Земле, да и тут тоже. Фрайгейт же обрадуется возможности завалиться в койку. Ему было очень трудно воздерживаться от сна, выстаивая ночные вахты.

Бёртон опять закрыл глаза. И сразу же тьму сменило нечто серое. Он увидел себя опять в том же колоссальном помещении без стен, потолка и пола. Голый, он плавал в горизонтальном положении в этой бездне. Как будто подвешенный к невидимому и неосязаемому стержню, он медленно вращался вокруг своей продольной оси. Вращаясь, он видел множество других нагих тел над собой, по бокам и под собой. Так же как и у него, их головы и гениталии были выбриты. Некоторые тела были сильно искалечены. У мужчины слева с правой руки от локтя и ниже была содрана кожа. Повернувшись, Бёртон увидел другое тело, у которого вообще не было ни кожи, ни мышц на лице.

Еще дальше от Бёртона плавал скелет, внутри которого виднелась куча перемешанных кишок и других органов.

Все тела были прикреплены головами и ногами к шестам, сделанным из какого-то красного металла. Шесты поднимались от скрытого в потрясающих воображение глубинах пола и тянулись к невидимому потолку. Шесты стояли бесконечными рядами, и вертикальное пространство между каждой их парой кишело вращающимися по продольной оси телами – ряды спящих уходили в бесконечность – вверх, вниз, в стороны – куда только достигал взгляд.

Тела образовывали вертикальные и горизонтальные ряды, скрывающиеся в серой дымке бесконечности.

На этот раз Бёртон, наблюдая, снова ощутил, хоть и чуть слабее, чем раньше, тот же страх и то же удивление, которые охватили его в ту первую минуту пробуждения.

Он – капитан сэр Ричард Фрэнсис Бёртон, консул ее величества в городе Триесте, что в Австро-Венгерской империи, – умер в воскресенье 19 октября 1890 года.

А теперь он – живой! – находился в таком месте, которое никак не походило ни на тот рай, ни на тот ад, о которых ему доводилось слыхать.

Из всех миллионов тел, которые он мог видеть, он был единственным живым. Или бодрствующим.

Вращающийся Бёртон, должно быть, удивлялся, на каком основании его избрали для столь высокой и непрошеной чести.

Бёртон-зритель теперь знал – почему.

Тот этик, которого он называет Иксом и который совершенно не известен ему ни по облику, ни по преследуемым целям, разбудил Бёртона. Тот самый предатель!

Но вот подвешенный в пространстве человек коснулся одного из шестов. Это движение разорвало какую-то сеть проводников, и все тела между шестами стали падать; вместе с ними падал и сам Бёртон.

И снова Бёртон-зритель ощутил тот же ужас, что охватил его, когда все это происходило в действительности. Да, это один из самых изначальных снов – свойственный всему человечеству сон о падении. Без сомнения, он ведет происхождение от самого первого человека – полуобезьяны-полумыслящего существа, для которого падение стало жуткой реальностью, а вовсе не ночным кошмаром. Эта полуобезьяна прыгала с ветки на ветку, воображая, что сможет преодолеть любое расстояние между ними. И сорвалась вниз из-за гордыни, победившей в ней разум.

Не то ли случилось и с Люцифером, падение которого тоже было порождено гордыней?

Теперь тот – другой – Бёртон ухватился за шест и повис на нем, тогда как все остальные тела, продолжая медленно вращаться, проносились мимо него водопадом плоти.

Видимо, сейчас его лицо было обращено вверх, так как он увидел летательную машину, похожую на зеленоватое каноэ, которая спускалась между ближайшими к нему шестами. Машина не имела ни крыльев, ни пропеллера и приводилась в действие каким-то приспособлением, не известным науке эпохи Бёртона.

Ее носовую часть украшал символ – белая спираль, конец которой загибался вбок, и из него били белые лучи.

Два человека наклонились над бортом летательной машины. А затем внезапно водопад летящих вниз тел замедлился, и невидимая сила схватила Бёртона и оторвала от шеста. Все еще продолжая вращаться, он всплывал вверх, миновал машину и остановился чуть выше ее. Один из сидевших в «каноэ» людей направил на него металлический предмет, похожий на карандаш.

Голосом, срывающимся от ярости, ненависти и разочарования, тот Бёртон взвизгнул:

– Я убью! Убью! Я прикончу вас!!!

Угроза была пустой. Пустой была и тьма, охватившая его и обуздавшая нахлынувшее бешенство.

Теперь на него глядело только одно лицо, свесившееся через борт машины. Хотя он не мог разобрать его черты, оно все же казалось ему знакомым. Как бы оно ни выглядело, оно, безусловно, принадлежало Иксу.

Этик насмешливо хохотнул.

Глава 4

Бёртон рывком вскочил и вцепился в глотку Икса.

– Ради бога, Дик! Это ж я – Пит.

Бёртон разомкнул пальцы, сжимавшие шею Фрайгейта. Свет звезд, такой яркий, какой бывает на Земле лишь в ночь полнолуния, лился сквозь распахнутую дверь каюты, отчетливо высвечивая силуэт Фрайгейта.

– Твоя вахта, Дик.

– Пожалуйста, не шумите, – пробормотала Алиса. Бёртон скатился с койки и потянулся за одеждой, висевшей на крюке. Хотя пот лил с него ручьем, он весь дрожал. Крошечная каютка, где еще недавно было жарко от двух горячих тел, отдававших ей тепло всю ночь, теперь быстро остывала. В открытую дверь сочился холодный туман.

Алиса сказала «б-р-р-р», и тут же раздался шорох, говорящий, что она натягивает на себя толстые покрывала. Бёртон успел краем глаза увидеть белое обнаженное тело, прежде чем оно скрылось под покрывалами. Он бросил взгляд на Фрайгейта, но американец успел отвернуться и уже поднимался по трапу. Каковы бы ни были недостатки Фрайгейта, среди них отсутствовала страсть подглядывать сквозь замочную скважину. Впрочем, говоря по чести, вряд ли можно было поставить парню в вину, если б он ненароком что и увидел. Ведь он немного влюблен в Алису. Хоть Фрайгейт сам об этом не говорил, но и Бёртону, и Алисе, и Логу – подружке Фрайгейта – все было ясно давным-давно.

Если уж кто и виноват, так это сама Алиса. Она уже давно утратила свою викторианскую стыдливость. Надо думать, она станет отпираться, но вообще-то с нее вполне станется поддразнить Фрайгейта видом своей белой плоти – может, отчасти даже и бессознательно.

Бёртон решил, однако, оставить это дело без последствий. Правда, он был зол и на Фрайгейта, и на Алису, но наверняка попал бы в дурацкое положение, заговорив об этом вслух. Алиса, как и все остальные, купалась в Реке голышом и намеренно демонстрировала безразличие к прохожим. Фрайгейт видел ее без одежды сотни раз.

Костюм для ночной вахты состоял из нескольких толстых полотнищ, скрепленных магнитными застежками, пришитыми с изнанки. Бёртон распахнул его и изменил положение полотнищ так, чтобы получилась одежда с капюшоном, прикрывавшая все тело и ноги. Потом затянул пояс из шкуры рогатой рыбы, на котором висели ножны для кремневого ножа, топора из кремневого сланца и деревянного меча. Лезвие последнего было утыкано по краям острыми осколками кремня, а кончалось острым рыбьим рогом. С подставки Бёртон взял тяжелое ясеневое копье, наконечником которого также служил рыбий рог, и затопал по трапу.

Выйдя на палубу, Бёртон обнаружил, что его голова поднимается над пеленой тумана. Фрайгейт был того же роста, и его голова, казалось, бестелесно плавала над колышущейся ватой тумана. Небо было светлое, хотя мир Реки не имел лун. Зато оно сверкало множеством звезд и огромными облаками светящегося газа. Фрайгейт считал, что эта планета расположена близко к центру той Галактики, в которую входит Земля. Но вообще-то, с точки зрения местных жителей, она с тем же успехом могла быть и в какой угодно галактике.

Бёртон и его ближайшие друзья построили корабль и отплыли на нем из Телема. «Хаджи-2», в отличие от своего предшественника, представлял собой одномачтовый катер с палубами в носовой и кормовой частях. На борту находились Бёртон, Алиса Харгривз, Фрайгейт, Логу, Казз, Бесст, Монат Грраутут и Оунан. Это была женщина из древней, еще догреческой Пеласгии, которая отнюдь не стала возражать против того, чтобы разделить койку с пришельцем с Арктура. Со своей странной командой (Бёртону отнюдь не всегда удавалось проявить талант при комплектовании своей весьма разношерстной банды соратников) он поплыл вверх по Реке и странствовал по ней уже двадцать пять лет. Один из тех, с кем он пережил немало приключений в прошлом, – Лев Руах – на этот раз решил остаться в Телеме.

«Хаджи-2» плыл куда медленнее, чем предполагал вначале Бёртон. Поскольку корабль был мал и тесен, члены его команды пребывали в постоянном, излишне близком общении друг с другом. Поэтому возникла необходимость делать частые и длительные остановки, чтобы матросы могли избавиться от, так сказать, «каютной лихорадки».

Бёртон решил, что сейчас как раз пришло время для такого длительного отдыха на берегу. Это решение он принял сразу же, как только они вышли к этому участку побережья. Был тот редкий случай, когда Река расширялась, превращаясь в озеро длиной в 20 миль (32 километра) и шириной 6 миль (9,6 километра). В своем западном конце озеро сужалось, переходя в пролив шириной до четверти мили (321 метр). Течение тут было стремительное, но, к счастью, преобладающие ветры дули в корму корабля, плывущего вверх по течению. Если бы «Хаджи-2» пришлось плыть против ветра, ему в проливе не хватило бы места для маневра.

Осмотрев пролив, Бёртон решил, что через него можно пройти, правда не без труда. Однако перед этим всем следовало хорошенько отдохнуть. Вместо того чтобы пристать к одному из берегов, он причалил корабль к одной из дюжины скал, торчавших на середине озера. Это были высокие острые скалы с небольшими ровными площадками у основания. На некоторых из них были даже питающие камни, вокруг которых сгрудились немногочисленные хижины.

Остров-шпиль, ближайший к проливу, имел несколько плавучих доков. Они были бы весьма удобны, располагайся они ниже по течению, но, поскольку дело обстояло совсем иначе, корабль пришлось пришвартовать просто рядом с одним из доков. Его укрепили с помощью столбов и веревок, а в качестве кранцев воспользовались мешками, изготовленными из прочных шкур рыбоаллигаторов, набитых травой. Островитяне сначала подходили к прибывшим с опаской. Бёртон, однако, быстро уверил их в своем миролюбии и вежливо попросил разрешения экипажу воспользоваться местным питающим камнем.

На острове было всего двадцать жителей – малорослые люди с темной кожей, чей родной язык был незнаком Бёртону. Но они говорили и на испорченном эсперанто, так что языковой барьер оказался не таким уж непреодолимым.

Питающий камень представлял собой массивную, сделанную в форме гриба структуру из серого с красными вкраплениями гранита. Верх шляпки гриба находился на высоте груди Бёртона; в нем было сделано семьсот круглых углублений, расположенных концентрическими кругами.

Незадолго до захода солнца каждый человек ставил в мелкое углубление свой высокий цилиндрический сосуд – чашу из сероватого металла.

Англоязычное население именовало эти сосуды «граалями», «Пандорами» (в сокращении «дора»), «коробками сластей», «ленчевыми коробками», «щедрыми ведерками» и так далее. Самое популярное название было дано им миссионерами Церкви Второго Шанса. Они ввели в обиход слово из эсперанто – «pandoro». Хотя серый металл был тонок, как лист газетной бумаги (за исключением дна), согнуть, сломать или разрушить чаши было невозможно.

Владельцы питающего камня отступили шагов на пятьдесят и ждали. Затем ослепительное голубое пламя с ревом вырвалось из вершины камня, поднявшись футов на двадцать, или на шесть с небольшим метров. Одновременно каждый из таких же грибов, обрамлявших берега озера, выплюнул столб пламени, сопровождая это сильным грохотом.

Минутой позже несколько маленьких смуглых островитян взобрались на камень и принялись передавать граали владельцам. Все уселись под бамбуковым навесом у костра, разожженного из выловленных в воде сучьев и бамбуковых стволов, и сняли крышки со своих сосудов. Внутри находились полочки, поддерживающие чашки и глубокие блюдца, наполненные алкоголем, пищей, гранулами растворимого кофе или чая, сигаретами и сигарами.

Грааль Бёртона содержал словенские и итальянские блюда. Впервые Бёртон воскрес в области, населенной преимущественно людьми, умершими в окрестностях Триеста, граали которых доставляли обычно еду, к которой они привыкли на Земле. Но, как правило, через каждые десять дней граали выдавали нечто совершенно иное. Иногда это были блюда английской кухни, французской, китайской, русской, персидской или еще сотни других национальных кухонь. Иногда они предлагали пищу, вкус которой был отвратителен, – мясо кенгуру, поджаренное сверху и снизу, но сырое внутри, или живых личинок крупных жуков. Бёртону дважды пришлось довольствоваться этой пищей австралийских аборигенов.

Сегодня алкогольный напиток был представлен пивом. Бёртон ненавидел пиво и обменял его на вино у Фрайгейта.

Граали туземцев содержали пищу, напомнившую Бёртону о мексиканских ресторанчиках. Однако и тортильи мирно уживались с олениной, а не с говядиной.

Пока они ели и болтали, Бёртон расспрашивал местных жителей. На основе их слов он сделал вывод, что это индейцы доколумбовой эры, которые обитали в широкой долине где-то на юго-западе Северной Америки. Они принадлежали к двум разным племенам, говорящим на близких, но взаимно непонимаемых языках. Несмотря на это обстоятельство, обе группы мирно уживались и даже создали новую культуру, в которой сохранились лишь незначительные различия в племенных обычаях.

Он решил, что это были люди, которых современные ему индейцы пима называли хохокамами – древними. Их культура когда-то процветала в области, которую потом белые поселенцы назвали Солнечной долиной. Именно там возникло в свое время аризонское поселение Феникс, поселение, которое, как ему сказали, превратилось в конце XX века в город с миллионным населением.

Сами же островитяне называли себя ганопо. В свои земные времена они копали длинные ирригационные каналы с помощью кремневых и деревянных орудий и превратили пустыню в цветущий сад. А потом внезапно исчезли, оставив загадку «почему?» на долю американских археологов. По этому поводу были выдвинуты разные теории. Самая распространенная предполагала, что их всех поголовно уничтожили воинственные пришельцы с севера, хотя прямых доказательств эта теория не имела.

Надежды Бёртона, что он решит эту загадку, развеялись очень быстро. Эти индейцы жили и умерли на Земле задолго до того, как их племенная община перестала существовать.

Все сидели до поздней ночи, куря и попивая алкогольный напиток, сделанный из лишайника, который покрывал весь гранитный столб острова. Они рассказывали байки, главным образом скабрезные и абсурдные, катаясь по земле от хохота. Бёртон, когда пересказывал им арабские сказки, счел ненужным пользоваться незнакомыми им терминами или разъяснять их значение, если смысл можно было понять и без того. Но они с легкостью схватывали содержание сказок об Аладдине и его волшебной лампе или о том, как Абу Хасан пустил ветры.

Эту сказку обожали бедуины. Бёртону частенько приходилось посиживать у костра, в котором горел сухой верблюжий навоз, заставляя слушателей корчиться в конвульсиях от смеха, хотя все они слышали эту историю сотни и сотни раз.

Абу Хасан тоже был бедуином, но он бросил кочевую жизнь, чтобы стать купцом в йеменском городе Каукабане. Он разбогател, и, после того как его жена умерла, друзья уговорили его снова жениться. После недолгого сопротивления он сдался и сделал предложение очаровательной молодой женщине. Последовал праздничный ужин, состоявший из блюд, приготовленных из риса нескольких разных сортов, щербетов стольких же разновидностей, козленка, фаршированного орехами и миндалем, и верблюжонка, зажаренного целиком.

Наконец жениха позвали в комнату, где его ждала невеста, одетая в пышные и богатые одежды. Он медленно и с достоинством поднялся с дивана, но, увы… его живот был полон мяса и вина, и когда он направился в комнату к невесте, то… Слушайте и внимайте!.. Он пустил ветры, невероятно громкие и ужасные.

Услышав это, гости обменялись смущенными взглядами и громко заговорили, притворяясь, что не заметили этого осуждаемого обществом греха. Но Абу Хасан почувствовал себя униженным, а потому, сделав вид, что подчиняется зову природы, вышел в конюшню, оседлал коня и ускакал, бросив богатство, дом, друзей и невесту.

Затем он сел на корабль, идущий в Индию, где он стал капитаном королевской гвардии. После десяти лет жизни в Индии его охватила тоска по дому, да еще с такой силой, что он чуть не умер от нее. И тогда он отправился на родину, переодевшись бедным факиром. После долгого и опасного путешествия он прибыл к своему городу и с высоты окружающих холмов оглядел его стены и башни глазами, полными слез. Тем не менее он не осмелился войти в город, решив сначала убедиться, что и он, и его позор давно забыты. В течение семи дней и ночей он бродил по предместьям, прислушиваясь к разговорам на улицах и базарах.

К концу этих скитаний ему случилось присесть у дверей хижины, чтоб обдумать, не пора ли ему перенести свои поиски в самый город. И вдруг Абу Хасан услышал, как молодая девушка говорит своей матери: «О моя мать, назови мне день, в который я родилась, ибо это знание нужно одной из моих подруг, чтобы предсказать мне будущее».

И мать ответила ей: «Ты родилась, о дочь моя, в тот самый день, когда Абу Хасан пукнул».

И как только Абу Хасан услышал эти слова, он вскочил со скамьи и убежал, повторяя про себя: «Вот уж поистине мои ветры превратились в столбовой знак, который будет стоять вечно».

И он снова пустился в путь и скитался по суше и по морям до тех пор, пока вновь не попал в Индию, где жил в добровольном изгнании, пока не умер, да будет к нему милосерден Господь!

Рассказ имел огромный успех, но, прежде чем приступить к нему, Бёртон сделал короткое пояснение, что бедуины того времени считали пускание ветров на людях серьезным нарушением приличий. Поэтому полагалось, чтобы все находившиеся в пределах слышимости делали вид, что ничего такого не произошло, ибо человек, навлекший на себя позор, был вправе убить того, кто привлек бы внимание к подобному происшествию.

Бёртон сидел перед огнем, подобрав под себя скрещенные ноги; он заметил, что даже Алиса, по-видимому, с удовольствием слушала его байку. Она была воспитана в строгих правилах середины викторианской эпохи и росла в глубоко религиозной семье последователей англиканской церкви; ее отец был епископом, братом барона и потомком Джона Гонта, сына короля Иоанна, а ее мать приходилась внучкой графу. Однако жизнь на Реке и долгие интимные отношения с Бёртоном наложили на нее свой отпечаток и разрушили многие из былых предрассудков.

Затем Бёртон перешел к истории Синдбада-Морехода, хотя ее пришлось довольно сильно переделать, чтобы приспособить к жизненному опыту ганопо. Они никогда не видели моря, поэтому море в рассказе превратилось в реку, а птица Рух, унесшая Синдбада, стала гигантским золотым орлом.

Ганопо, в свою очередь, пересказали им свои мифы о сотворении мира и о весьма скабрезных похождениях народного героя – Хитрюги Старика Койота.

Бёртон расспрашивал их о том, как согласуется их религия с реальностью этого мира.

– О Бёртон, – ответил вождь, – этот мир не совсем похож на тот, в который мы должны были попасть, согласно нашим представлениям о нем. Здесь нет земли, на которой за один день вырастает маис, скрывающий человека с головой; нет оленей и кроликов, обещающих хорошую охоту и сражаемых без промаха нашими копьями. Да и с нашими женами и детьми, родителями и прародителями мы не встретились. И Великие Духи гор и рек, камней и кустарников не бродят среди нас и не беседуют с нами о наших делах.

Но мы не ропщем. Больше того, нам тут лучше, чем в мире, который мы покинули. Здесь больше пищи, эта пища вкуснее, чем была у нас там, и нам не надо трудиться, чтобы получить ее, хотя нам и приходилось сражаться за нее в былые дни, когда мы здесь только что появились. У нас больше, чем надо, воды, мы можем ловить рыбу для удовольствия, нам неизвестны болезни, которые убивали и калечили нас, мы не знаем ни тягот старости, ни присущего ей бессилия.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю