Текст книги "Мир Реки: Темные замыслы"

Автор книги: Филип Хосе Фармер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 71 страниц)

Глава 7

Туман ослепил Джилл Галбирру.

Только держась вплотную к правому берегу Реки, она могла разобрать смутные очертания питающих камней. Они казались зловещими, как чудовищные мухоморы, разбросанные по безжизненной пустыне.

Следующий питающий камень будет концом ее одиссеи. Она пересчитывала все, мимо которых проплывала; считала всю ночь напролет.

А сейчас – призрак в призрачном каноэ – она продолжала работать веслом. Ветер умер, но она сама слегка оживила его, вернее, породила псевдоветер, направляя свое каноэ против течения. Теплый, насыщенный влагой воздух легко касался ее лица, подобно завесе из эктоплазмы [79]79
  Эктоплазма – эманация, истекающая из тела медиума при материализации духов.


[Закрыть].

Теперь она уже видела огонек у того камня, который был целью ее путешествия. Крошечная, еле заметная искорка. Но растет, разгорается во тьме призрак огня, и уже слышны голоса людей. Бестелесные голоса.

Она сама, подумала Джилл, должна походить на призрак монахини. Белые одежды, скрепленные невидимыми магнитными скрепками, почти полностью скрывали ее тело. Одно из полотнищ образовывало капюшон, так что кто-нибудь, наблюдавший за ней из тумана, мог увидеть вместо ее лица только темный провал в серой полутьме.

Ее жалкие пожитки валяются на дне каноэ. В этой влажной, сумрачной, как бы шерстистой духоте они были как два маленьких зверька – белый и серый. Рядом с ней стоял высокий металлический цилиндр – ее «коробка для сладостей». Подальше – белый узелок из материи, в котором лежали всякие мелочи. Бамбуковая флейта. Кольцо из дуба с вделанным в него нефритом – подарок любовника; любовника, расставшегося с ней и, насколько она знала, мертвого в полном смысле этого слова. Мешочек из кожи речного дракона, набитый всякой мишурой и воспоминаниями. К узлу был привязан невидимый в темноте чехол с тисовым луком и колчан со стрелами.

Под скамейкой лежало еще копье – бамбуковый ствол с наконечником из рыбьего рога. Рядом с ним – два тяжелых боевых бумеранга и мешок с двумя кожаными пращами и сорока булыжниками.

По мере того как пламя разгоралось, голоса становились слышнее. Кто они? Стража? Пьяные дебоширы? Рабы, рассчитывающие на поимку таких, как она? Ранние черви, надеющиеся поймать птичку? [80]80
  Инверсия пословицы «Ранняя птичка находит червя».


[Закрыть]

Она мрачно усмехнулась. Если они любят насилие, что ж, они его получат.

И все же, скорее всего, пьяницы. Если то, что она слыхала в низовьях, – правда, она находится на мирной территории. Ни Пароландо, ни его соседи не практиковали «граального рабства». Согласно ее информации, она смело могла бы путешествовать и днем. Ее приняли бы, она могла бы свободной уйти или остаться. Более того, говорили, что эти пароландцы строят гигантский воздушный корабль.

Но недоверие, можно сказать, было неотъемлемой чертой ее характера, хотя поставить ей в вину это было нельзя. Если учесть ее ужасный опыт. Поэтому она и решила затаиться во тьме. Это требовало больше труда и влекло за собой множество неудобств; эффективность путешествия тоже могла оказаться низкой. Приходится делать выбор между выживанием и эффективностью, но в дальнейшей перспективе выживание можно было рассматривать как наивысшую эффективность, независимо от того, сколько времени и труда на это уйдет.

Смерть теперь уже не была временным явлением в долине Реки. Воскрешения, по-видимому, почти прекратились, а с их исчезновением вернулся и древний страх перед гибелью.

Теперь огонь пылал уже так ярко, что можно было хорошо рассмотреть огромный каменный гриб. Четыре фигуры – четыре черных абриса – то и дело мелькали на фоне костра. До Джилл уже доносился запах горящего бамбука и сосновых веток и еще то, что показалось ей сигарным дымом. И почему такой омерзительный продукт распространяется таинственными дарителями?

Разговор у костра шел на слегка испорченном английском. Либо они были пьяны, либо английский не был их родным языком. Впрочем, нет! Голос, глухо доносившийся сквозь пелену тумана, явно принадлежал американцу.

– Нет! – ревел он. – Клянусь священными пылающими кольцами Сатурна, нет! И дело тут вовсе не в чьем-то дурацком самолюбии или в чьей-то вонючей гордыне! Я хочу построить самый большой корабль, больше всех, которые когда-либо создавались, – сказочный корабль, истинного короля небес, колосса, левиафана! Огромнее, чем Земля или мир Реки когда-нибудь видели или смогут увидеть в будущем! Такой корабль, чтоб у всех глаза полезли на лоб, чтоб они гордились тем, что они люди-человеки! Красавца! Потрясающее воздушное чудище! Уникум! Не похожий ни на что, что было до него! Что такое? Не мешай мне, Дейв! Я взлечу и буду там летать высоко до тех пор, пока мы не доберемся куда надо! А потом еще дальше!

– Но, Милт!..

– Ты на меня не нокай! Нам нужен самый большой, самый огромный, самый лучший, и все это по чисто логичным, научно проверенным соображениям! Бог мой, парень, нам придется подняться гораздо выше и дальше, чем когда-либо летал дирижабль! Нам придется преодолеть расстояние, может быть, в шестнадцать тысяч девятьсот километров, в зависимости от того, где будет находиться пароход. И один Бог знает, напор каких ветров нам придется преодолеть на этом пути! И надо помнить, что эта дорога с движением только в одну сторону! Вы слышали меня, Дейв, Зейк, Сирано? Только в одну сторону!

Сердце Джилл учащенно забилось. Дейв говорил с немецким акцентом. Должно быть, это были те самые люди, которых она разыскивала. Какое везение! Нет, не везение, она ведь заранее знала, сколько километров ей придется проплыть, и определяла пройденный и остающийся путь по цепи питающих камней, протянувшихся вдоль берега, пока не добралась до места назначения. И ей сказали совершенно определенно, где находится штаб-квартира Милтона Фаербрасса. И она знала, что Давид Шварц – инженер-австриец – был одним из лейтенантов Фаербрасса.

– На это потребуется слишком много времени и слишком много материалов, – громко сказал один из мужчин. Его выговор явно принадлежал уроженцу Мэна. Было в этом голосе нечто (впрочем, это мог быть плод ее слишком живого воображения) от воя ветра в оснастке, от потрескивания канатов и корабельных переборок ныряющего в волнах корабля, от рева прибоя и громкого хлопанья парусов. Да нет, все это просто ее воображение!

«Брось, Джилл!» – сказала она себе. Если бы Фаербрасс не назвал его Зейк, она наверняка не стала бы придумывать при звуке этого голоса всякие аксессуары, относящиеся к парусникам дальнего плавания. А ведь это мог быть и Эзикиел Харди – капитан нью-бэдфордского китобойного судна, убитый кашалотом недалеко от берегов Японии… в 1833-м? Тот, что сумел убедить Фаербрасса в том, что из него получится роскошный рулевой или даже штурман на дирижабле. Разумеется, после соответствующего обучения. Фаербрасса, должно быть, здорово допекала проблема набора команды, если он взял этого шкипера-китобойца, родившегося в самом начале XIX века. Этот парень наверняка и воздушного-то шара в жизни не видел, а то, пожалуй, и речного парохода.

Ходили слухи, что Фаербрасс пока не добился почти никакого прогресса в поисках опытных воздухоплавателей. Еще бы – ему, видите ли, одни мужики нужны! Поэтому он принимает к себе кандидатов, которых можно, как ему кажется, натренировать побыстрее. Авиапилотов. Любителей полетов на воздушных шарах. Моряков. И по всей Реке, вверх и вниз на расстояние 60 тысяч километров, а может быть, и всех 100 тысяч, разносится весть, что Фаербрассу нужны специалисты по воздушным кораблям легче воздуха. Мужчины. И только мужчины.

Но что знал сам Фаербрасс о строительстве и управлении дирижаблем? Он, может, и летал на Марс и Ганимед, крутился на орбитах Юпитера и Сатурна, но какое отношение все это имеет к дирижаблям? Давид Шварц, правда, изобрел и построил самый первый дирижабль с твердой оболочкой. Он одновременно был и первым изготовившим каркас и оболочку полностью из алюминия. Это случилось в 1893 году, за 60 лет до того, как родилась Джилл. Затем он начал строить еще лучшую модель – в Берлине в 1895 году, но работа прекратилась, когда Шварц умер… Кажется, в январе 1897 года?

В точности этих данных она, конечно, теперь не уверена. Тридцать один год, проведенный на Реке, заставил сильно потускнеть ее воспоминания о земной жизни.

Интересно, думала она, а известно ли Шварцу, что произошло после его смерти? Возможно, и нет, разве что ему довелось повстречать кого-нибудь чокнутого на проблемах воздухоплавания, вроде этого невежды – Зефана… Жена Шварца продолжала его дело, но ни одна книга, известная Джилл, не удосужилась упомянуть даже ее имя или девичью фамилию. Она так и осталась навечно «фрау Шварц». Ей все-таки удалось осуществить постройку второго корабля, несмотря на то что она была всего лишь женщиной. А эти болваны мужики, что повели алюминиевый корабль в полет (корабль походил внешним видом скорее на термос, чем на что-либо другое), запаниковали и угробили машину.

Все, что осталось от мечты Шварца и беззаветной преданности его жены, – это безобразная куча скрученного серебристого металла. Вот так бывает с мечтой, если у руля становятся огромный фаллос, лилипутский мозг и мышиная отвага. Ну а если бы на месте этого болвана оказалась женщина, уж ее-то имя наверняка попало бы в Историю. Вот смотрите, что получается, если баба вылезает из своей кухни!.. Если бы Бог намеревался…

Джилл вздрогнула, горячая боль пронзила сердце. Возьми себя в руки, сказала она себе. Хорошо, еще сейчас воздух прохладен, а то так и взорваться недолго.

Она очнулась от своих грез. Пока она тут воображала чувства, обуревавшие фрау Шварц, ее собственное каноэ течением уже отнесло назад. Огонь стал меньше, голоса доносились глуше, а она ничего не заметила. Надо, черт возьми, быть повнимательней, выругалась она. Следует всегда быть настороже, иначе ты никогда не докажешь будущему начальству, что обладаешь достаточной квалификацией, чтобы стать членом команды корабля. А может, и капитаном?

– Времени нам хватит! – гремел между тем Фаербрасс. – Это вам не какой-нибудь долбаный правительственный контракт – вечно недофинансируемый и подгоняемый в хвост и в гриву проект! Пройдет тридцать семь или даже больше лет, пока Сэм доберется до конца Реки! А нам потребуется только два, ну, может, три года, чтобы закончить свою зверюгу. А пока для тренировок будем пользоваться аппаратами с мягкой оболочкой! А затем мы – ого-го! – стартуем к диковинным голубым небесам, к Туманному морю Северного полюса, где живет не какой-нибудь вшивый Санта-Клаус, а Некто, принесший нам такие подарочки, которые делают святого Николая чуть ли не самым распоследним скупердяем в мире! Вперед же – к Туманной Башне, вперед к всамделишному Святому Граалю!

Тут в разговор вступил четвертый. Говорил он приятным баритоном, причем сразу было заметно, что английский ему не родной язык. Что же в нем такое? Звучит вроде как французский акцент, но… Да, конечно! Это же, должно быть, Савиньен Сирано де Бержерак, если верить слухам, дошедшим до нее через сотни уст! Ей показалось просто невероятным, что скоро она будет вот так запросто разговаривать с ним! А может, и не придется – на Реке ошивается множество всякого рода самозванцев.

На мгновение наступила тишина. Тишина, возможная только на Реке, когда мужики наконец затыкают свои глотки. Тут ведь нет ни птиц, ни животных (в частности, вечно лающих собак), никаких механических чудовищ, ревущих, воющих, жужжащих, лязгающих, нет вопящих гудков, нет рыдающих и стонущих сирен, нет визга тормозов, нет радио и галдящих громкоговорителей. Только плеск воды, набегающей на берег, да редкие шлепки рыб, выскакивающих в воздух и шлепающихся обратно в привычную им стихию. И еще потрескивание сучьев в костре.

– Ах! – воскликнул Фаербрасс. – Какой покой! Это лучше всего, что было у меня на Земле. Свобода! Свобода! Но когда же они появятся здесь, эти воздухоплаватели?! Мне нужны люди с опытом, нужны настоящие специалисты по этим пузырям, наполненным газом!

Шварц смачно пошлепал губами – Джилл видела поднятую к губам бутылку – и ответил:

– Вот оно как! Значит, у тебя все же кое-что свербит? Каноэ коснулось берега, и Джилл выскользнула из него, даже не зачерпнув в лодку воды. Вода в этом месте достигала ей до пояса, но одежда с магнитными скрепками не промокла, и тело осталось сухим. Она прошла к берегу, подняла нос длинного и тяжелого каноэ, а затем медленно повела его за собой, пока не ступила на сушу. Нос каноэ опустился, и Джилл потащила лодку по песку, пока она не вышла из воды целиком. Сам пляж выступал всего лишь сантиметров на тридцать над поверхностью Реки. Джилл постояла, обдумывая, что ей делать дальше, и все-таки решила идти без оружия.

– О, я их рано или поздно все равно получу, – заговорил между тем Фаербрасс.

Джилл подошла совсем близко, бесшумно ступая по короткой траве.

– А вот и то, что вы ищете, – сказала она громко.

Все четверо стремительно обернулись, один чуть не упал и ухватился за другого. Они таращились, их рты и глаза на светлом фоне лица смотрелись как черные провалы. Подобно ей, они были закутаны в ткани, только последние отличались очень яркой раскраской. Будь она врагом, то успела бы проткнуть стрелой каждого, прежде чем они схватились бы за оружие, если допустить, что оно у них было. Потом-то она разглядела, что у них имелись пистолеты, положенные на шляпку «гриба».

Пистолеты! Металлические! Значит, все-таки это правда!

И вдруг в руке самого высокого из четверых она увидела рапиру – длинный стальной клинок с остро заточенным концом. Другой рукой он откинул капюшон, показав продолговатое смуглое лицо с огромным носом. Точно! Это должен был быть легендарный Сирано де Бержерак!

Сирано от неожиданности перешел на французский семнадцатого века, из которого она с трудом поняла всего лишь несколько слов.

Фаербрасс тоже откинул капюшон.

– Я чуть не наложил в штаны! Почему ты не предупредил нас о прибытии?

Она опустила капюшон еще ниже.

Фаербрасс подошел к ней и оглядел внимательно.

– Это баба!

– Тем не менее я ваша! – ответила Джилл.

– Чего-чего?

– Вы что, английского не понимаете, что ли? – бросила она с сердцем.

Ее гнев относился в первую очередь к ней самой. Она была так взволнована, хотя и хотела казаться спокойной, что даже заговорила на диалекте тувумба. С тем же успехом она могла бы воспользоваться и чистым английским Шекспира – они все равно не поняли бы ни черта. Она повторила сказанное на стандартном среднезападном американском, который она выучила с большим трудом.

– Тем не менее я ваша. Между прочим, меня зовут Джилл Галбирра.

Фаербрасс представил ей себя и своих друзей, а потом произнес:

– Мне надо выпить!

– Я и сама охотно выпью, – сказала Джилл. – Это глупость, будто алкоголь согревает, но зато он заставляет вас думать, что вы согрелись.

Фаербрасс наклонился и взял бутылку – первое стекло, которое Джилл видела за многие годы. Он протянул бутылку Джилл, и она глотнула скотч из горла, даже не обтерев его. В конце-то концов, на Реке нет болезнетворных микробов! И у нее отсутствовали предрассудки насчет питья из бутылки, из которой только что пил метис. Разве ее бабушка не была аборигенкой? Конечно, або – это вам не негры. Это белые с очень темной кожей.

И с чего это ей в голову лезет такое?

Сирано, выставив голову вперед и согнув спину, медленно подошел к ней. Он оглядел ее с головы до ног, покачал головой и сказал:

– Mordioux [81]81
  Черт побери! (фр.)


[Закрыть], у нее волосы короче моих! И никакой косметики! Вы уверены, что это действительно женщина?

Джилл прополоскала рот виски и проглотила жгучую жидкость. Виски было прекрасно, и оно быстро согрело ее.

– Посмотрим, – сказал француз. Он положил ладонь на ее левую грудь и тихонько сжал.

Джилл с силой двинула его кулаком в твердый живот. Сирано согнулся вдвое, и Джилл нанесла ему удар коленом в подбородок. Сирано рухнул как бревно.

Фаербрасс сказал:

– Это что еще за шутки? – И уставился на нее в полном недоумении.

– А как бы ты повел себя, если б он ухватил тебя за член, чтобы проверить, мужчина ли ты?

– Просто обалдел бы, милочка! – сказал Фаербрасс. Он оглушительно захохотал и принялся отплясывать, тогда как двое друзей глядели на него с таким видом, будто считали, что он спятил.

Сирано с помощью рук встал на колени, а потом с трудом поднялся на ноги. Лицо его раскраснелось, рот свирепо ощерился. Джилл хотела отступить назад, особенно после того, как он поднял рапиру. Но она даже не шевельнулась и голос ее не дрожал, когда она сказала:

– Вы всегда так грубо фамильярны с незнакомыми женщинами?

По телу Сирано прошла дрожь. Краска сошла с лица, зубной оскал превратился в смущенную улыбку. Он поклонился:

– Нет, мадам, и примите мои извинения за столь возмутительные манеры. Обычно я не пью, поскольку не люблю туманить себе мозги и пробуждать в себе зверя. Но сегодня мы отмечали годовщину отплытия корабля.

– Ладно, забудем, – ответила Джилл. – Только пусть такое больше не повторится.

Джилл улыбалась, но была жутко зла на себя за то, что плохо начала знакомство с человеком, которым всегда восхищалась. Конечно, это была не ее вина, но вряд ли теперь можно ожидать, что он быстро забудет, как был повержен на землю столь легко да еще перед свидетелями. Самолюбие мужиков не способно перенести такое.

Глава 8

Туманная дымка истончилась. Теперь уже не было необходимости в огне костра, чтобы разглядеть лица друг друга. Однако ниже пояса серо-белая вата тумана была еще довольно плотна. Небо уже светлело, хотя до того, как солнце вылезет из-за пиков восточных гор, оставались еще часы. Белые простыни светящихся газов, закрывавшие почти шестую часть неба, теперь как бы выцвели, да и звезд стало куда меньше. Тысячи гигантов еще продолжали полыхать красным, зеленым, белым, голубым, но интенсивность их свечения падала, подобно тому как с расстоянием бледнеют выхлопные полосы, тянущиеся за реактивным самолетом.

На западе из тумана поднималось около дюжины высоких строений. Глаза Джилл широко распахнулись, хотя она знала о них по слухам, доходившим до нее, и по передачам барабанного телеграфа. Некоторые здания поднимались в высоту четырех– и пятиэтажных домов и казались изготовленными из стальных и алюминиевых листов. Должно быть, фабрики. Но самым огромным было алюминиевое здание ангара.

– Самый большой из всех, что мне приходилось видеть, – прошептала она.

– Ты еще ничего не видела, – ответил Фаербрасс. Потом помолчал и добавил с удивлением: – Ты что, приехала, чтоб записаться в нашу команду?

– А тебе что – мало того, что было сказано?

Конечно, он был настоящий мужик. Он мог принять ее, мог и выкинуть. И все равно ей, как и всегда, не удалось скрыть свое раздражение тем, что она считала глупостью. Талдычить одно и то же – пустая трата времени, а следовательно – глупость. Вот тут стоит человек, имеющий степень доктора астрофизики и магистра по электронике. А Соединенные Штаты дураков в космос не посылали, хотя, конечно, и там могли попасться не слишком блестящие умы. Может быть, это алкоголь заставил их так поглупеть? Он ведь всегда оказывает подобное действие на мужиков. И на женщин, поспешила она напомнить самой себе. Надо же быть справедливой.

Он стоял рядом, дыша парами виски ей прямо в лицо. На голову ниже ее, широкие плечи, мускулистые руки и выпуклая грудь, находившаяся в забавном контрасте со стройными и даже тощими ногами. Карие большие глаза, белки налиты кровью. Голова крупная, лоб выпуклый, а бронзовые волосы так курчавы, что стоят как на пружинах. Считалось, что он мулат, но, видимо, кавказские и онондагские [82]82
  Одно из племен североамериканских индейцев.


[Закрыть]гены доминируют. Вполне мог бы сойти за провансальца или каталонца. Или за любого другого выходца из Южной Европы.

Он оглядел ее с головы до ног. Может быть, этот нагловатый взгляд был вызовом – не попытается ли она сбить его с ног, как только что сбила Сирано?

Джилл спросила:

– О чем ты думаешь? О том, достаточна ли моя квалификация, чтоб стать офицером корабля? Или о том, какое тело скрывает это мешковатое тряпье?

Фаербрасс снова громко расхохотался. Когда же успокоился, то ответил:

– И о том и о другом.

Шварц был явно шокирован. Он был мал ростом, худощав, голубоглаз и обладал довольно темной шевелюрой. Джилл сердито глянула на него, и он тут же отвел глаза. Эзикиел Харди, как и Сирано, был почти одинакового роста с Джилл. У капитана узкое лицо, высокие скулы и черные волосы. Харди не сводил с нее твердых бледно-голубых глаз.

– Я повторю, потому что все должно быть предельно ясным, – сказала Джилл. – Я ничем не хуже любого мужика и могу это доказать в любую минуту. И я для вас Божий дар. У меня ученая степень по машиностроению, и я могу спроектировать воздушный корабль от «А» до «Z». Имею восемь тысяч триста сорок два часа летного времени на четырех типах летательных аппаратов. Могу справиться с любым постом, включая пост капитана.

– А какие у вас доказательства? – спросил Харди. – Могли ведь все придумать, верно?

– А где вашидокументы? – ответила Джилл. – И если вы даже и в самом деле капитан китобойного корабля, так что? Какими вы обладаете данными, чтоб стать членом команды дирижабля?

– Ну-ну, – успокаивающе сказал Фаербрасс, – давайте не будем надрывать кишки этаким ором. Я верю тебе, Галбирра. Не думаю, что ты из числа самозванцев, с ними мне уже приходилось иметь дело.

Но одно должно быть тебе ясно до конца. У тебя, конечно, квалификация черт знает на сколько выше моей, если говорить о состоянии на данную минуту, так что претендовать на пост капитана ты можешь. И тем не менее капитан – я, босс – я, и большая головка сыра – это тоже я! Все представление – моя заслуга, от начала и до конца! На Земле и вон там – на небесах. Я не стал бы отказываться от поста главного инженера на пароходе Клеменса ради того, чтобы стать пешкой в этом проекте.

Я – капитан Фаербрасс и прошу ни на минуту не забывать об этом. Если это о'кей, если это подписано и прихлопнуто печатью, тогда я готов прыгать до потолка от восторга, приветствуя тебя на борту. Ты можешь даже стать моим первым помощником, причем без всяких сексуальных обязанностей, хотя, правда, пока ничего определенного обещать не могу. Список команды еще далеко не заполнен.

Он умолк, задрал голову еще выше и поглядел на нее прищуренными глазами:

– Итак, первый пункт с плеч долой. Теперь тебе предстоит еще поклясться собственной честью и Богом (если ты в него веришь), что будешь повиноваться законам Пароландо. Без всяких там «если», «но», «и» и так далее.

Галбирра колебалась. Облизала губы, ощущая, что во рту все пересохло. Она хотела… нет-нет, она жаждала стать членом команды дирижабля. Она просто видела его в эту минуту своим внутренним зрением. Он висел над ними, бросая огромную тень на нее, Фаербрасса, отливая серебром там, где лучи воображаемого солнца лились на его поверхность.

– Я не могу приносить в жертву свои принципы, – сказала она наконец. Сказала так громко, что мужчины даже вздрогнули, – А может, у вас тут существует неравенство между мужчинами и женщинами? Может, у вас есть дискриминация по половым, расовым, национальным и тому подобным признакам? И особенно по половым?

– Нет, – ответил Фаербрасс. – Во всяком случае, теоретически и по закону. Фактически же, то есть в персональном аспекте, разумеется, есть. Существует, как существовала всегда и повсюду, дискриминация, основанная на компетентности. У нас тут очень высокая планка стандарта. Если ты одна из тех, что думают, будто человеку надо давать работу потому, что он или она принадлежат к группе, которую раньше подвергали дискриминации, тогда забудь об этом. Или уноси отсюда свою задницу.

Джилл думала. Мужчины глядели на нее, видимо, понимая, какая борьба идет в это время в ее душе. Фаербрасс снова широко улыбнулся.

– Не тебя одну раздирают противоречия, – сказал он. – Ты мне ужасно нужна, наверняка почти так же, как тебе хочется стать членом нашей команды. Но и у меня есть принципы, совсем как у тебя.

Он ткнул большим пальцем в сторону Харди и Шварца.

– Ты глянь на них. Оба из девятнадцатого века. Один австриец, другой из Новой Англии. Но они не только согласились считать меня капитаном, они стали моими близкими друзьями. Может, они все еще считают – там, в самой глубине души, – что я нахальный ниггер, но они изувечат любого, кто так меня обзовет. Верно, ребята?

Оба кивнули.

– Тридцать один год жизни в мире Реки меняет человека. Если, конечно, он способен меняться. Ну, так что ты скажешь? Хочешь услышать Конституцию Пароландо?

– Конечно. Я не приму решения, пока не узнаю, на что иду.

– Она сформулирована великим Сэмом Клеменсом, который уехал на своем пароходе «Марк Твен» почти год назад.

– Тот самый Марк Твен? Мне кажется, это отдает бахвальством, а?

– Имя кораблю присвоено всеобщим голосованием. Сэм протестовал, правда, не так чтобы очень сильно. Ладно, ты меня прервала. А у нас неписаное правило – капитана не перебивают. Так вот: «Мы, народ Пароландо, сим объявляем…»

Насколько она могла судить, в этом длинном монологе не было ни оговорок, ни задержек. Почти полное отсутствие письменности заставляло грамотное население полагаться только на свою память. Искусство, которое раньше процветало только среди людей, живших еще до изобретения письменности, да среди актеров, теперь стало всеобщим уделом.

Пока слова уходили к облакам, само небо становилось все светлее. Туман теперь держался на уровне колен. Дно долины издали все еще казалось укрытым снежной пеленой. Подножия холмов, начинавшихся сразу за равниной, виднелись совсем четко. Высокие горные травы, кустарники, железные деревья, дубы, сосны, ивы и бамбук теперь смотрелись не как на японских акварелях – в дымке, нереальные и далекие. Огромные цветы, свисавшие с толстых лоз, обвивающих ветви железных деревьев, уже начинали набирать краски. Когда на них упадут первые солнечные лучи, они запылают ярко-красным, ярко-зеленым, голубым, черным, белым, желтым, загорятся полосами и многоугольниками разнообразных сочетаний цветов.

Западные кручи отливали черно-голубым; скалы пестрели колоссальными пятнами голубовато-зеленых лишайников. Здесь и там узкие водопады стекали тускло светящимися нитями по боковинам черных кряжей.

Все это было давным-давно знакомо Джилл Галбирре. Но каждый день, проснувшись поутру, она ощущала все то же удивление и все тот же восторг. Кто создал эту речную долину протяженностью в миллионы километров? И зачем? И как и почему она – Галбирра – вместе с тридцатью четырьмя – тридцатью шестью миллиардами других людей оказалась воскрешенной на этой планете? Все, кто жил на Земле между 2000 годом до нашей эры и 2008 годом нашей эры, по-видимому, восстали тут из мертвых.

Исключением были лишь дети моложе пяти лет да умственно отсталые. А также, возможно, безнадежные идиоты, хотя, конечно, термин «безнадежный» весьма спорен.

Кто эти люди, способные совершить такое? И зачем они это сделали?

Разумеется, ходили разные слухи и сказки – странно тревожащие и доводящие до безумия – о людях, которые появлялись среди этих лазарей. Ненадолго. Под покровом тайны. Их звали по-разному, в том числе этиками.

– Ты слушаешь? – спросил Фаербрасс. Джилл вдруг обнаружила, что все глядят на нее во все глаза.

– Я могу пересказать почти дословно все, что ты продекламировал мне до сих пор, – сказала она.

Это, конечно, не было чистой правдой, но она была натренирована – как держать одно ухо настроенным вроде антенны на прием волн определенных частот, то есть в данном случае того, что она считала важным.

Люди уже начали выходить из хижин; потягивались, покашливая, закуривая сигареты, они направлялись к окруженным бамбуковыми изгородями отхожим местам или к Реке, держа в руках свои граали. Некоторые имели только полотенца вокруг чресел, но большинство – закутаны с ног до головы. Бедуины мира Реки. Фантомы в мираже.

Фаербрасс сказал:

– О'кей. Готова принести клятву? Или у тебя есть какие-то возражения на моральной почве?

– У меня таких никогда не было, – ответила она. – А у тебя есть? В отношении меня лично?

– Если бы и были, то не имели бы значения. – Он снова усмехнулся. – Клятва имеет предварительный характер. В течение трех месяцев ты будешь находиться на испытании, а потом народ будет голосовать. Но я могу наложить на их решение вето. Все равно тебе придется принести новую клятву, если ты пройдешь испытания. О'кей?

Все это ей не очень-то нравилось, но что было делать? Уходить отсюда она не собиралась. Кроме того, хоть они об этом и не знали, она сама определила им всем испытательный срок.

Воздух уже немного согрелся. Восточная часть неба еще больше посветлела, гася все звезды, кроме нескольких гигантов. Запели горны. Ближайший горнист стоял на вершине шестиэтажной бамбуковой башни, расположенной на середине приречной низменной полосы, – это был высокий тощий негр с ярко-красным полотенцем вокруг чресел.

– Настоящая бронза, – сказал Фаербрасс. – Тут немного выше по течению оказались месторождения цинка и меди. Мы могли бы отобрать их у людей, которым они принадлежат, но решили, что торговать лучше. Сэм никогда бы не разрешил нам прибегнуть к силе, разве что при крайней необходимости.

– Тут южнее раньше находился Душевный Город с очень большими залежами криолита и боксита. Народ Душевного Города не пожелал выполнить свои договорные обязательства – мы меняли оружие на руду, – так что нам пришлось пойти на них войной и взять город. Короче, – он обвел рукой горизонт, – Пароландо теперь простирается на шестьдесят четыре километра вдоль обоих берегов Реки.

Мужчины снимали все полотнища, кроме тех, что прикрывали чресла. Джилл оставила себе зеленый с белыми полосками килт и тонкую, почти прозрачную ткань на груди. Еще недавно пароландцы выглядели как арабы пустыни, теперь – как полинезийцы.

Обитатели равнины и подножий холмов собирались у Реки. Многие сбрасывали одежду и кидались в воду, вскрикивая, когда холодное течение обжигало их, и со смехом окатывая друг друга брызгами.

Джилл колебалась недолго. Весь вчерашний день она обливалась потом, а всю ночь работала веслом. Ей нужно было искупаться, и рано или поздно ей все равно придется раздеться догола. Она сбросила свои покрывала, подбежала к берегу и очертя голову кинулась в воду. Поплавав, она одолжила кусок мыла у какой-то женщины и хорошенько намылила верхнюю часть тела. Из воды вылезла дрожа и энергично растерлась какой-то деталью своего костюма.

Мужчины откровенно рассматривали ее. Перед ними была очень высокая женщина с тонкой талией, длинными ногами, маленькой грудью, широкими бедрами и бронзовой кожей. У нее были короткие, прямые, желтовато-коричневые волосы и большие, того же цвета глаза. Ее лицо, и она это знала, не было из тех, что называются незабываемыми. В общем-то, ничего плохого, если не считать выдающихся вперед зубов и носа – слишком длинного и ястребиного. Зубы были наследием от чернокожей бабки. С ними уж ничего не поделаешь. Да, честно говоря, она и не стала бы с ними возиться, даже если б это было возможно.