Текст книги "Судьбы человеческие"
Автор книги: Фэй Уэлдон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)
После развода
Бедный Клиффорд! Может быть, вы, читатель, удивлены тем, что я говорю с такой симпатией о Клиффорде, который вел себя до отношению к Хелен не самым благородным образом. Она вела себя глупо, это правда, но ведь ей было всего двадцать три, а Клиффорд, после всего лишь месяца женитьбы, начал уделять внимания более Леонардос, чем ей; к тому же у нее были причины ревновать его к Энджи, к тому же, Лоран был темноволос и весел, а Клиффорд – светловолос и слишком серьезен, и Лоран нравился ей, и она не смогла противиться искушению, хотя короткий эпизод на кушетке в офисе мог бы расцвести со временем во что-то более серьезное и более прекрасное, а уж без безжалостных ударов молотком со стороны Анн-Мари – в прочную связь.
Многие мужья простили бы своей жене такую ошибку; ну, подулись бы с месяц и погрустили – а затем забыли, но не Клиффорд. Вот поэтому я и говорю «бедный Клиффорд» – он ведь просто не умел прощать.
Бедный Клиффорд, потому что, хотя он и ненавидел Хелен, он тосковал по ней; и наказанием ему было то, что он остался с Энджи, которая все время носила мини-юбки, несмотря на некрасивые ноги, и немодные тогда броши – только потому, что они стоили миллионы; и чье манто из белой норки было явно только напоказ: оно не давало ни тепла, ни красоты.
И эта Энджи, как только Клиффорд пытался жить жизнью разведенного мужчины и отвоевывать свои права (при этом, заметьте, никогда не было недостатка в молодых и очаровательных женщинах, готовых броситься в его объятия) – как только это случалось, Энджи набирала номер отца в Йоханнесбурге (причем всегда с казенного телефона) и уговаривала его изъять свою долю инвестиций из Леонардос. Короче говоря, бедный Клиффорд! Он не был счастлив.
А бедняжка Нелл, которой пришлось привыкать ко множеству новых лиц и новых привычек, теперь жила с достаточно доброй, но слишком пунктуальной няней и изредка посещающими ее дедушкой и бабушкой. Но без матери. Она слегка покапризничала, не видя около себя матери, но даже ребенок способен быть храбрым и гордым; и она начала улыбаться, но кто мог вполне оценить ее мужество? Тонкости детской психики тогда не так широко обсуждались, как сейчас, поэтому с ними и меньше считались.
– Не берите ее на руки, – говорила, бывало, Синтия няне, когда, хотя и редко, Нелл кричала по ночам. – Пускай покричит. Скорее избавится от этой привычки.
Именно в таком духе она растила Клиффорда. Именно поэтому Клиффорд выучился не давать воли эмоциям. Однако, когда эмоции могли принести ему какую-либо выгоду, это было иное дело. Няня, к счастью, училась по системе Спока, поэтому и не обращала внимания на советы других.
– Как только я смогу взять ребенка к себе, – сказал на прощание Клиффорд матери, – ребенок будет жить со мной.
Но, конечно, дело все отодвигалось и отодвигалось; недели превратились в месяцы. Клиффорд был очень занят.
Но несчастнее всех была Хелен! Она жила с родителями, а это было нелегко.
Джон Лэлли был яростнее, чем когда-либо; он говорил, что все это предвидел и предупреждал; и вновь и вновь обвинял мать Хелен во всем, что случилось дурного, и во всем, что еще могло случиться. Глаза Эвелин были красны от слез каждое утро, и Хелен знала, что в этом есть и ее вина. Она отчетливо все слышала через стену.
– Отчего ты не запретила ей выходить за него замуж, ты, старая дура? Моя внучка теперь в руках этого негодяя, этого мошенника, и вы практически сами отдали ее ему?! Неужели ты так ненавидишь собственную дочь, что позволяешь ей это? Или ты ненавидишь меня? Или это ревность с твоей стороны, потому что она молода, а ты стара?
Странно, что отрицая Хелен как свою дочь, он безоглядно признавал Нелл своей внучкой. И, пока жена и дочь оплакивали свою судьбу, Джон Лэлли за несколько месяцев написал несколько замечательных творений: одна картина изображала всемирный потоп, в котором плавал мертвый кот; другая – коршуна, сидящего на мертвом дереве; а третья – засорившуюся водосточную трубу с разбросанным вокруг мусором. Все три сейчас находятся в музее «Метрополитен». По контракту Джон Лэлли был должен их Леонардос, но, конечно, не потрудился передать их туда. Нет. Никогда. Он спрятал их в подвале, и только по счастливой случайности их не съела сырость – или крысы. Лучше уж собственный подвал, рассуждал Джон Лэлли, чем хранилища Леонардос, куда Клиффорд Уэксфорд, добавив к обиде оскорбление, спрятал восемь из его лучших работ.
Каждый день, впрочем, Хелен плакала все меньше, а спустя три месяца после лишения ее дочери смогла выйти на люди.
Ей было разрешено видеть свое дитя на свидании единожды в месяц, в присутствии третьей стороны. Клиффорд выдвинул Энджи как кандидатуру третьей стороны, а Хелен не нашла веской причины отвести ее и Эдвин Друз не способствовал ей в этом. (Если вы будете когда-нибудь разводиться, читатель, убедитесь прежде, что ваш адвокат не влюблен в вас).
Свидание!
Вот как проходили ежемесячные свидания. Бабушка Нелл, Синтия, привозила ребенка в Ватерлоо поездом, где их ждали Энджи и няня (няни подбирались Энджи по своему вкусу и весьма часто менялись), а также шофер с «роллс-ройсом». Няне предназначалось нести ребенка: Энджи нервничала. И вся компания отправлялась в «Клэриджес», где в специально снятой комнате их ждала Хелен. Хелен тоже нервничала, поскольку эта обстановка не нравилась ей. Как жена Клиффорда она могла пойти куда угодно, не смущаясь. Когда она стала экс-женой, ей показалось, что все швейцары и официанты смотрят на нее с усмешкой. Энджи это хорошо понимала, вот почему она выбрала «Клэриджес». Кроме того, у нее были приятные воспоминания об этом месте.
Няня вручала Нелл Хелен, и Нелл ворковала и гулила, а иногда произносила несколько первых слов, и улыбалась, что, впрочем, она делала при виде любого приветливого лица.
Нелл разучилась отличать свою мать от остальных: только к бабушке она тянула ручки, когда была напугана или ей было больно. Хелен пришлось свыкнуться с этим.
– А ты похудела, Хелен, – сказала ей Энджи на четвертом свидании. (Синтия обычно была молчалива, выглядела таинственно и недоступно, и уходила за покупками – или так она говорила по крайней мере).
Энджи была рада видеть, что грудь Хелен, недавно еще столь упругая и полная, теперь резко уменьшилась. Она рассчитывала, что Клиффорд вряд ли заинтересуется столь печальным и робким существом, каким стала Хелен.
– Клиффорд всегда говорил, что я чересчур полна, – сказала Хелен. – Как он там?
– Очень хорошо, – ответила Энджи. – Сегодня вечером мы обедаем в «Мирабель» с Дюрренами.
Ах, Дюррены! Анн-Мари с Лораном вновь начали сближаться, когда-то они были лучшими друзьями Хелен и Клиффорда. Лоран был прощен, поскольку, если разобраться, Хелен значила в этом деле очень мало. Энджи любила вести опасную игру. Но на этот раз она зашла слишком далеко. Хелен пристально посмотрела на Энджи, и ее глаза стали очень светлыми от гнева, какого она никогда еще не ощущала.
– Моя бедная малышка, – сказала Хелен, обращаясь к Нелл. – Как глупа и слаба я была. Я предала тебя!
И она передала ребенка няне и пошла прямо к Энджи, и ударила ее по одной и той же щеке: и раз, и два, и три. Энджи закричала. Няня выбежала с ребенком из комнаты, а Нелл у нее на руках заливалась счастливым смехом от зрелища, которое ей поправилось.
– Ты не подруга мне – и никогда ею не была, – сказала ей Хелен. – И Бог накажет тебя за то, что ты сделала!
– Ты – ничто, – прошипела Энджи. – Ты дочь оформителя. И Клиффорд тоже так считает. Он скоро женится на мне.
Энджи поехала прямо к Клиффорду и сообщила ему, что Хелен сбесилась, и уговаривала его оспорить в суде материнское право на свидания. Энджи и раньше очень раздражало, что Клиффорд спрашивал ее после этих свиданий, как выглядит Хелен.
– Очень обычно, – отвечала Энджи, – и очень жалко! Такая замухрышка!
Она прибавляла еще что-нибудь для большего эффекта, а Клиффорд смотрел в ее сторону и ничего не говорил, кроме того, что слегка улыбался странной и неприятной улыбкой.
Все это не нравилось Энджи, однако сегодня она встретила со стороны Клиффорда серьезный отпор.
– Заткнись, Энджи, и оставь это, – вот что сказал он на ее уговоры.
Энджи успела сообщить ему, что у Хелен роман с ее поверенным, Эдвином Друзом (а это было опасно, так как Клиффорд мог отреагировать непредвиденным способом). Похоже, что это впечатлило Клиффорда. (В самом-то деле у Хелен никакого романа не было, но со стороны Друза были определенные притязания). Теперь для Клиффорда, который заметил крайнюю неэффективность деятельности Друза как защитника Хелен, все стало на свои места, однако одновременно весть о посягательстве на Хелен явилась шоком. Это объяснило многое. И он обратился в суд.
Судебная повестка пришла к семейству Лэлли через почтовый ящик.
– Я говорил вам, – сказал Джон Лэлли. – Я ожидал этого.
– Это и случилось, потому что ты ожидал, – отрезала Хелен. Она собрала все свое мужество, приняла предложенные ей матерью деньги в количестве двухсот фунтов (собственные деньги Эвелин, сбереженные с таким трудом за несколько лет) и положила их на депозит, на что сняла квартирку на пятом этаже без лифта в Эрл-Курт.
Капитал сделать из этого не удалось Что было делать? Нужно было искать работу. И нужно вернуть ребенка.
Хелен пришла в офис Эдвина Друза не в слезах, как прежде, а распаленная злостью. Он почуял, что может потерять ее. Он обнял ее; она оттолкнула его. Он настаивал. Конечно, это не было изнасилованием в прямом смысле, но могло быть так интерпретировано. Возможно, он был вегетарианцем только в целях усмирения своей буйной натуры, прячущейся за бородой и обликом хиппи. Сожалею за него, но у него ничего не вышло. Хелен вырвалась – и нашла себе другого поверенного.
Она пошла прямо к коллеге Ван Эрсона, Кутберту Вэю, которого они с Клиффордом однажды принимали дома, и потребовала помощи. Он станет ее представителем, сказала она, во имя справедливости – и причем, безвозмездно. Кутберт Вэй был потрясен неистовством и красотой ее гнева – он засмеялся.
Плачевная защита Друзом интересов своей подопечной стала уже предметом обсуждения в определенных кругах. Вэй был так же очарован ее сверкающими глазами и пылающими от гнева щеками, как прежде Друз – ее плачущим мазохизмом. Он сказал, что согласен на отсрочку гонорара, и – что будет счастлив защитить Хелен.
Таким образом, когда Клиффорд пришел в суд, он встретил защиту Хелен не в лице Друза, а в лице Вэя, непреклонного и злобного, который заявил судье, что у Хелен теперь есть собственный дом, чтобы взять ребенка к себе, и провозгласил, что Клиффорд был равнодушен к судьбе ребенка и использовал его как орудие мести. Кроме того, во всеуслышание было заявлено, что как Клиффорд, так и Энджи Уэлбрук – люди недостойные, лишенные моральных принципов (были приведены доказательства, что Клиффорд присутствовал на вечере, где принимались наркотики), и вообще выдвинул против Клиффорда уйму вздорных обвинений, и это сработало (Хелен была отомщена – Клиффорда чернили так же злобно, как и ее несколько месяцев назад). Так что Хелен покинула здание суда с дочерью на руках. (Судья пожелал увидеть дитя в отдельном кабинете в присутствии обоих родителей. Нелл, увидев мать, расцвела от счастья и прыгнула ей в объятия. Еще бы, ведь она едва ли знала Клиффорда в лицо. Если бы там была няня, вероятнее всего, она побежала бы к няне, но судьи обычно не задумываются о таких вещах).
– Опеку отдать отцу, воспитание и контроль – матери, – присудил судья.
– Полагаю, что теперь Кутберт Вэй – твой новый любовник? – прошипел ей на ухо Клиффорд, выходя из суда. – Вижу, что ты продвигаешься вверх по лестнице законности. Но я скорее умру, чем позволю тебе торжествовать.
– Тогда умри, – парировала Хелен.
Тяга любви
Перетягивание ребенка между родителями – вот что творили с малышкой Нелл первые два года ее жизни. Сначала одно, потом другое: то великолепный, сверкающий чистотой и порядком дом ее дедушки и бабушки в Сассенсе; то небольшой и откровенно богемный дом других дедушки и бабушки – по выходным, а между ними на неделе – квартира на пятом этаже в Эрл-Курт; потом, теперь не столь блестящий, однако элегантный дом отца в Примроуз-хилл; затем дом в Машвел-хилл, в котором ее мать стала жить с новым мужем, Саймоном Корнбруком.
Позвольте мне кратко рассказать вам, каким образом Хелен повстречала Саймона Корнбрука и вышла за него замуж. Это был действительно достойный человек, может быть, немного скучноватый, как, впрочем, почти все достойные люди. Он был очень умен и имел диплом первой степени Оксфорда по политике, экономике и философии. Он занимался тем, что писал статьи для цветного приложении к «Санди таймс». Иногда, по согласованию с высшими кругами, он писал для «Таймс» передовицы. Саймон был невысок, с яркими добрыми глазами и круглым лицом, и, хотя ему было немногим более тридцати, сохранил лишь остатки шевелюры, будто биение мысли внутри черепа затрудняло произрастание волос. Он очень и очень отличался от Клиффорда, и, возможно, для Хелен в этом и состоял его шарм. Это – плюс его доброта, внимание, открытость, а также, конечно, состояние, да еще его преданность и физическим, и эмоциональным интересам Хелен сыграли свою роль в симпатиях к нему.
Она не любила его. Она пыталась любить; она почти убедила себя, что любит, но, читатель, она не смогла любить его. Ей нужен был муж, отец для Нелл – защитник ее и ее ребенка от Клиффорда и новой своры его юристов (он отказался от услуг Ван Эрсона). Что касается Саймона, то он любил Хелен, но при этом, я полагаю, где-то в глубине души таил мысль, что она должна быть благодарна ему – и что эта благодарность привяжет ее к нему. Разве он не пожертвовал собой, взяв замуж женщину с почти преступным прошлым и с чужим ребенком? Хотя, конечно, он и не подумал бы заявить об этом вслух! И, конечно, Хелен была благодарна ему.
Да и как она могла быть неблагодарна? Она ценила своего умного, доброго мужа, который, хотя и обладал богемной профессией журналиста, никогда не засиживался допоздна за рюмкой в увеселительных местах; никогда не давал ей повода для ревности; был внимательным, нежным любовником и увозил ее домой из гостей в тот же момент, когда она намекала, что желает уехать. (В те времена, когда она посещала званые вечера с Клиффордом, она даже не осмеливалась попроситься домой, прежде чем он сам не высказывал такое пожелание, как бы ни умирала она от скуки и усталости). В тех местах, где они бывали с Саймоном, публика была более приветлива, менее нервна и менее заносчива (хотя, временами, более проста). Это не были блестящие люди, зато несравненно более приятные.
Хелен была счастлива встретить Саймона: теперь она избавилась от необходимости ежедневно дважды взбираться по пяти пролетам лестниц вместе с еле ковыляющей Нелл (после дня, проведенного на работе за расписыванием мебели в Браш Антик на Бонд-стрит, надо было проехать весь Лондон, чтобы забрать Нелл из яслей, и обратно на Эрл-Курт, на пятый этаж) – о, цена материнской любви может быть непомерно велика, и замужество тогда кажется очень удобным и спасительным.
Будучи холостяком, Саймон Корнбрук купил дом на Машвел-хилл. Дом требовал приобретения обстановки. Саймон поехал на Бонд-стрит, чтобы приглядеть там антикварную мебель (тогда еще существовали такие магазины). Билл Браш повел посетителя в запасники, чтобы показать ему недавно поступивший огромный темно-зеленый буфет, расписанный красными цветами, над которыми, так уж получилось, в этот момент и трудилась Хелен. Она взглянула на Саймона снизу вверх, из своего полусогнутого положения; и Саймон ярко запомнил мазок белой краски у нее на щеке – и все для Саймона было решено, правда, не для Хелен. Да, это похоже на Хелен! Она всегда имела таинственную власть над сердцами и судьбами мужчин – и никакой власти над собственным сердцем и собственной судьбой!
Через месяц они поженились, и дом на Машвел-хилл сразу же был введен в совместное владение, и Эвелин почти сразу же после этого получила свои двести фунтов обратно. Саймон, как я уже отмечала, был щедр, благороден и предусмотрителен.
– Машвел-хилл! – с презрением повторял, бывало, Клиффорд. – Хелен – на Машвел-хилл! Она, должно быть, отчаянно хотела замуж, раз пошла на это. Бедняга Корнбрук! Ну что ж, человек, который покупает дом на Машвел-хилл, большего и не заслуживает.
Теперь Машвел-хилл, читатель, если вы этого не знаете, стал достаточно респектабельным районом, зеленым и процветающим, и расположен он на северной окраине Лондона, откуда открывается чудесный вид на весь город. Но это «спальный» район, и достаточно отдаленный для тех, кто хочет находиться в центре событий. Конечно, ни Саймон, ни Хелен не относились к разряду таких людей, и это отчего-то очень раздражало Клиффорда.
Поэтому Клиффорд отправился в суд с заявлением, что Саймон Корнбрук – распущенный человек и алкоголик, однако не смог собрать доказательств, и обвинение принято не было. (Суд решил, что Корнбрук является просто журналистом – не хуже, чем они все). И Нелл вновь осталась с матерью, но в суде улыбалась всем, особенно радостно – маме, но только не Энджи.
Энджи теперь весьма часто проводила воскресенья в доме Клиффорда, однако весьма редко ее приглашали остаться на ночь. А когда ее приглашали, она чувствовала, что это делается лишь для того, чтобы ее успокоить. Так оно, впрочем, и было. Бедняжка Энджи: да, читатель, даже Энджи заслуживает жалости, потому что нет ничего ужаснее, чем любить – и не быть любимой. Но Энджи все еще надеялась, что в один прекрасный день Клиффорд оценит ее – и женится на ней.
Свидания с дочерью были назначены Клиффорду каждый третий уик-энд месяца. Ребенка привозили к дверям дома на Примроуз-хилл каждый раз в полдень в субботу, а увозили в воскресенье вечером.
– Странно, – сказал как-то Клиффорд Энджи, – что она просыпается и кричит по ночам только тогда, когда ты здесь.
Это случалось в те ночи, когда обе: и Нелл, и Энджи – оставались ночевать у Клиффорда. Но это было не совсем так: просто в те ночи, когда Энджи была с Клиффордом, он спал меньше, поэтому мог слышать крики ребенка. Энджи заметила это ему, однако он не поверил.
В ту ночь Энджи была одета в бежевую роскошную ночную рубашку от Зандры Родес; рубашка была украшена бледно-бежевыми газовыми бабочками, но неожиданно этот наряд выглядел глупым в постели, а также нисколько не подходил к комплекции Энджи. Клиффорд не мог не представлять себе на месте Энджи Хелен и думал, что Хелен выглядела бы в этом одеянии богиней, не прилагая никаких усилий. В эти дни он пытался заставить себя вообще не думать о Хелен: приятные воспоминания о ней были отравлены видением ее в объятиях Лорана Дюррена, затем Эдвина Друза, затем Кутберта Вэя и, что всего хуже, ему почему-то все время представлялась Хелен в бежевом атласном пеньюаре, кувыркающаяся в постели с Саймоном Корнбруком. (В действительности, Хелен, если что-то и надевала в постель, то старую рубашку своего мужа, но Клиффорд этого, конечно, не знал).
– Тебе стоило бы нанять няню, – сказала ему Энджи, – чтобы она вставала к ребенку ночью. Это глупо для такого важного человека, как ты, обходиться без няни.
– Нанять на раз в месяц? – возразил Клиффорд. – Это вряд ли окупится.
Он однако, вскоре нанял через агентство девушку, которая, по счастливой случайности, оказалась дочерью итальянского графа (по счастливой для Клиффорда, конечно), с ученой степенью по истории искусства и с волнистыми длинными темными волосами. Энджи понятия не имела об ее графском происхождении, но опасалась худшего, и задумала устроить депортацию девушки. (Это было легко в те времена: достаточно было обвинения в подрыве британской семьи, и виза иностранца аннулировалась. У Энджи был талант всегда иметь под рукой нужное ухо и нужную руку). Но это – другая история, читатель, и, честно говоря, многочисленные любовные увлечения и ошибки Клиффорда не должны нас сильно касаться. Достаточно будет сказать, что Клиффорд частенько, тем или иным способом, ускользал от всевидящего ока Энджи.
Да и Саймон Корнбрук касается нас только лишь как человек, который держал правую маленькую ручку Нелл на семейных прогулках, в то время как Хелен держала левую.
– Раз-два-три, беги! – кричали они, бывало, хлопая в ладоши вслед восхищенной Нелл, или подбрасывали ее в воздух, а Нелл затаивала дыхание и заливисто смеялась.
Именно Саймон доставлял малышку к дому Клиффорда и забирал ее обратно каждый третий уик-энд. И под его добрым, поистине отцовским надзором малышка училась бегать, разговаривать, прыгать и даже, к трем годам, читать и писать одно-два слова. У Нелл была тоненькая, грациозная фигурка, яркие большие голубые глаза и светлые волосы, густые, как у отца – и вьющиеся, как у матери. (Как многомудро природа создает из качеств двух – одно. Не удивительно, что возникают пересуды!) Но Нелл была счастлива, весела, хотя жизнь в доме на Машвел-хилл, с ее медленнотекущим спокойствием и слишком солидной домовитостью была скучновата (или это не Нелл, а Хелен так считала?). Люди бывали у них в доме, и хотя, по причине того, что кухня и столовая в этом доме были одно и то же – гости пили и одновременно могли видеть Хелен стоящей у плиты – и это не нервировало ее.
Саймон был вынужден время от времени ездить в заграничные командировки, но, хотя Хелен и скучала без него, она считала это полезным для семейных отношений. Таким образом, некоторое время она жила тихо и семейно, и даже поверила в то, что образ домохозяйки с Машвел-хилл – это и есть ее сущность.
Да, она выздоравливала после оскорбления и испуга, нанесенных ей этим миром и людьми. Нелл прекрасно приспособилась к тому, что каждый третий уик-энд ее везут в отцовский дом; привыкла к тому, что если в доме матери можно вести себя как заблагорассудится, то в доме отца нужно быть осторожной: иначе может разбиться что-нибудь ценное. Если она расплескивала молоко на скатерть, то в Примроуз-хилл это бывала какая-нибудь ценная антикварная скатерть с богатой вышивкой, и, хотя никто не позволял себе кричать на девочку, но случался большой переполох: скатерть снимали, замывали и меняли. В Машвел-хилл ей просто давали губку, и она сама вытирала пятно, а деревянный стол просто скребли для чистоты.
Жизнь текла в целом счастливо: Саймон полагал, что настало время, чтобы Хелен решилась родить, но Хелен все как-то откладывала. Изобретение предохранительных таблеток – в те дни это была огромнейшая доза эстрогена – совершенно поменяло сексуальное поведение женщин. Когда-то рождаемость контролировал лишь мужчина: теперь это стало и обязанностью, и правом женщины. И каждое утро, зная о мечте Саймона, будучи и добросердечной, и отзывчивой, Хелен смотрела на упаковку таблеток и думала, стоит ли ей принимать таблетку, и каждое утро принимала. Однажды утром, проснувшись после крайне реалистичного сна о Клиффорде (читатель, она все еще видела его во сне), она почувствовала себя настолько виноватой, что ее сомнениям пришел конец, и она выбросила упаковку в мусорную корзину. Хелен подумала, что родив от Саймона, она перестанет мечтать о Клиффорде. Ей нужно забыть его. И не прошло и месяца, как Хелен забеременела.
Энджи принесла новость о беременности Хелен Клиффорду. Тем воскресным утром яркое солнце освещало спальню через французские окна, когда-то узкие, позже реставрированные, переделанные, новопокрашенные и очаровательно выглядевшие теперь. Солнечные лучи упали на одну из картин Джона Лэлли: явно умирающую сову над довольно оживленной мышью, и даже эта картина казалась очаровательно-милой в таком свете. На Клиффорде была простая белая рубашка, и он пил кофе; его густые светлые волосы были непричесаны. Энджи подумала, что никогда еще не видела его более красивым.
– Привет, – сказала она, делая вид небрежно-дружественный, в руках у нее были красные розы. – Кое-кто подарил мне вот это, а я не могла отказаться; и подумала, может быть, они и тебе понравятся? А где Анита? (Анита была та самая дочь итальянского графа).
– Уехала, – кратко сказал Клиффорд. – Какой-то идиот в департаменте аннулировал ее визу.
– Кстати, ты знаешь? Хелен беременна, – как бы между прочим бросила Энджи, расставляя розы в нескольких парадных вазах. (Она купила эти розы в оранжерее Хэррода, а заказала накануне: шесть дюжин алых роз).
К, сожалению, Энджи всегда ошибалась в важных вопросах. Она думала, что этой вестью поможет Клиффорду осознать, что Хелен для него навсегда потеряна, и тогда он женится на ней.
Но Клиффорд лишь сказал:
– Черт побери, теперь она совсем перестанет обращать внимание на Нелл. Энджи, ты не могла бы уйти? Где ты взяла эти розы? У Хэррода?
Энджи ушла в слезах, но Клиффорду мало было до этого дела. Наверное, впервые ему не было дела и до миллионов ее отца: пусть себе звонит в Йоханнесбург, пусть закрывается насовсем отдел Старых мастеров, пусть старый Уэлбрук переводит свои миллионы по другому адресу, теперь у Клиффорда были дела поважнее.
К концу того месяца Клиффорд надумал открыть дочернюю компанию Леонардос в Швейцарии. Как известно, в Швейцарии у людей уйма денег, и они нуждаются лишь в том, чтобы знающие люди направляли их вкус. К счастью Леонардос, люди, желающие потратить свои деньги на искусство, там были. Клиффорд купил дом на побережье озера, под горой. Он продал дом на Примроуз-хилл за невероятно высокую цену: ведь он-то знал, что в свое время этот район станет фешенебельным – иначе просто и быть не могло.
Затем Клиффорд через Джонни вышел на мистера Эрика Блоттона, который специализировался на похищении детей.
Всегда исполнительный и молчаливый Джонни неожиданно сказал:
– Я надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что делаете.
– Это мое дело, – отрезал Клиффорд, и Джонни Гэмилтон, увы, должен был заткнуться.
Но Джонни можно это простить: ведь он в 1944 году прошел спецобработку в разведке, которой его подвергли, вынуждая вспомнить подробности допросов у турок; но его память от обработки пострадала еще более: что-то в ней будто «взорвалось», и определенные моменты жизни оказались выбеленными. Джонни любил животных, сохранил множество практических рабочих навыков, и теперь чувствовал себя вполне счастливым, работая конюхом и кормя собак у Синтии и Отто; хотя и жаль было глядеть на печальную участь бывшей гордости британской разведки: на этого огромного, слегка неуклюжего, седовласого человека, которому мир после войны представился чужим и незнакомым.
Только Клиффорд мог знать, сколь много из замечательных качеств и навыков Джонни сохранилось, – мог знать и не стесняться использовать их. Не скажу, что Клиффорд использовал их для добрых дел, однако придерживаюсь того мнения, что любые профессиональные наработки должны работать, будь то даже шпионские навыки или поддерживание связей с криминальными структурами. Если бы Джонни не был столь зависим от Клиффорда, он бы, может быть, пустил свое умение на пользу обществу; но как бы то ни было, он устроил встречу Клиффорда с Эриком Блоттоном, а затем вернулся к своим лошадям.
