Текст книги "Судьбы человеческие"
Автор книги: Фэй Уэлдон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)
Любима!
Нелл покинула дом в среду, была принята на работу Гектором Маклареном в четверг, и приступила к работе в следующий понедельник. Она сняла комнатку в крошечном отеле на Мэйда Вэйл: в оплату работы по уборке в том же отеле ежедневно в течение двух часов, с 6 до 8 утра. На работу она ходила пешком. Там она мела полы, но иногда ей дозволялось сделать один-два ручных шва. Она внимательно наблюдала за раскроем. Вечерами Нелл ходила на дискотеки и попала в дурную компанию. Не то чтобы совсем плохую, просто в компанию панков с ярко раскрашенными волосами и продетыми в носы и уши булавками: они были дружелюбны, пассивны и вполне безопасны. Ее новые друзья ничего не требовали от Нелл: ни интеллектуально, ни эмоционально. Они просто слонялись, кривлялись и курили наркотики. Курила и Нелл, вспоминая при этом, как благотворно это когда-то влияло на Клайва и Полли – и начисто забыв о том, как их же наркотическая бездеятельность привела их к падению. Нелл приходила на работу усталая, однако она уже привыкла к усталости.
Однажды в пятницу сама Хелен Лэлли пришла в мастерскую. Все головы дружно повернулись в ее сторону: Хелен была одета в костюм кремового цвета, а волосы были заколоты высоко на голове. Она прошла в офис, недолго поговорила с Гектором Маклареном, а затем вышла и прошла прямо к месту Нелл. Она взяла в руки жакет, над которым работала Нелл, и осмотрела его. Казалось, ей понравилась работа Нелл, хотя Нелл понимала, что шов был не слишком прям. Просто-напросто Нелл заснула над ним в одном месте – и не стала переделывать.
– Значит, тебя зовут Нелл, – сказала Хелен. – Мистер Макларен отзывается о тебе очень хорошо. Нелл – такое красивое имя. Я всегда любила его.
– Спасибо, – только и могла сказать Нелл, вспыхнув от удовольствия. Она изо всех сил старалась выглядеть сурово, но это ей плохо удавалось. Хелен подумала, что девушка, видимо, слишком молода, слишком худа и живет далеко от родного дома, что нехорошо. Она пошла к Гектору и поговорила с ним еще раз, глядя через стекло туда, где склонилась над шитьем черноволосая, коротко стриженая голова Нелл.
– Уж слишком она молода, Гектор, – сказала Хелен. – Это большая ответственность для нас. Не похоже на вас, Гектор. Мы и так перегружены персоналом. К тому же ее швы «гуляют».
– Мы не будем перегружены персоналом, если только поступит заказ из Бразилии, – отвечал Гектор. – Если это случится, у нас даже станет не хватать рабочих рук.
Как раз в это время зазвонил телефон: поступила информация из Рио. Заказ был такой, на который «Дом Лэлли» редко решался: пошив целого гардероба для невероятно богатой и полной фантазий молодой особы, причудой которой были красные розы. Может быть, то была причуда ее мужа, но только по ее заказу на любом предмете одежды, тайно или явно, тонкой вышивкой либо пышной аппликацией, по выбору «Дома Лэлли», должна была присутствовать красная роза: будь то пояс для чулок или пальто.
– Зачем только мы взялись делать эти розочки? – опечалилась Хелен. – Это так вульгарно. Нужно было отказаться.
– Мы взялись делать их из-за денег, – быстро ответил Гектор. – А вульгарно это или не вульгарно – зависит от того, как сделать.
– Но мне придется стоять над исполнительницей все время при исполнении розы, – возразила Хелен. Однако, вдруг подбодренная какой-то мыслью, проговорила: – Да, я полагаю, роза будет тем, чем мы захотим ее изобразить.
И так оно и было! Гектор сразу же вспомнил о работах Нелл, и Нелл была переведена из уборщиц в вышивальщицы – и села вышивать розы: от пурпурных бутонов до буйно-черно-алой в полном цвету. Она проявила такую фантазию, что уже через неделю сидела в верхней студии Сент-Джон Вуд-хауз и вышивала розы на тканях различных оттенков, веса, плотности; она подбирала нити к тону ткани с инстинктивной верностью.
– Бог мой, – повторяла Хелен, – что бы я без тебя делала.
А Гектору она говорила:
– Я едва успеваю сказать ей слово: она, кажется, читает мои мысли. И так хорошо, когда в доме есть девушка: я так устала от мальчишек!
– Берегитесь, – предупреждал ее Гектор, – не начните видеть в ней, в конце концов, свою дочь. Она – рабочая, не испортьте мне ее!
По мнению Гектора, Хелен испортила своих мальчишек: она все им прощала, давала полную свободу, тратила на них слишком много денег.
Возможно, он был прав, но зачем все эти строгости, неприятности, пока они счастливы? Так думают многие матери, когда растят детей в одиночку.
– Нелл, – сказала Хелен как-то раз, когда Нелл уже неделю работала у нее в доме, – где ты живешь?
– В муниципальной квартире, – ответила Нелл, но, почувствовав себя ободренной вниманием, продолжила: – Там хорошо. Там есть вода, все удобства. Я жила было в гостинице за работу горничной, но оплачивать муниципальное жилье – дешевле.
Она улыбнулась, и Хелен подумала:
«Где я видела эту улыбку раньше?»
Конечно же, она видела эту улыбку у Клиффорда, но Хелен старалась не думать о Клиффорде.
Если бы у меня была дочь, подумала Хелен, я бы хотела, чтобы она была такой: прямой, открытой, доброжелательной. Я бы, конечно, не допустила, чтобы она жила в муниципальной норе, и того, чтобы выглядела она такой изможденной. За девочкой нужно присмотреть. Бог с ним, с Гектором, подумала Хелен и продолжила разговор.
– Большинство наших девушек живут дома с родителями, – сказала она.
– Они вынуждены жить дома, – отвечала Нелл, – вы же им слишком мало платите, чтобы снимать жилье. – И она улыбнулась, чтобы смягчить эффект от своих слов. – Но у меня просто нет дома. У меня никогда не было семьи.
Возможно, если бы Хелен вслушивалась в слова, она бы расспросила девушку дальше, но ее поразило замечание о том, что она мало платит работающим у нее девушкам. Это показалось ей обвинением. Она платит по существующим расценкам, грустно размышляла Хелен: может быть, этого недостаточно? В глубине души она, конечно, понимала, что этого явно недостаточно. «Дом Лэлли» заработал прочную репутацию и обязан был ее поддерживать. Потому что если у дверей твоей фирмы стоит очередь из желающих работать на тебя, то ты просто обязана платить им мало. Это, читатель, кажется мне справедливым.
Вот так оно и произошло: если бы Хелен не была виновна, она не почувствовала бы при этих словах раздражения, не впала бы в задумчивость по поводу оплаты рабочих – и раньше бы обрела вновь свою дочь. А поскольку всего этого не случилось, то есть случилось наоборот, ей придется еще подождать.
Нужно обсудить вопрос оплаты с Гектором, подумала она.
– У тебя есть парень? – спросила Хелен Нелл, и Нелл вспыхнула.
– В каком-то смысле – да, – ответила Нелл, имея в виду Дэя, который написал ей однажды, – а в каком-то – нет.
Когда Нелл думала о Дэе, она уже больше не ощущала того чувства, что раньше. Расстояние, разделившее их, приглушило тоску: вот отчего, собственно говоря, мудрые родители всегда берут влюбленных дочерей в долгие заграничные поездки (или брали раньше, по крайней мере) в надежде, что они забудут неподходящий роман. В то же время Нелл понимала, что если она сохранит любовь к Дэю хотя бы в душе это спасет ее от многих бед.
– Нет, прости, – могла она теперь говорить претендующим на нее парням, – ничего личного, пожалуйста. Я влюблена… – И они с сожалением отходили, уступая место этой таинственной и невидимой страсти. Если же они и тогда не оставляли ее, то Нелл приходилось применять свое умение наносить удары, которому она обучилась в Рюэлине. Делала она это со своей чарующей улыбкой.
Хелен, которой все это было неизвестно, смотрела на свою дочь, которую дочерью не признавала, озадаченно и озабоченно.
– Нелл, – продолжила Хелен, – а если я найду для тебя подходящую квартиру, ты переедешь туда?
– Но как я смогу оплачивать ее?
– Платить будет «Дом Лэлли». Я позабочусь об этом.
– Спасибо, но я не могу сделать это, – сказала Нелл. – Другим девушкам это не понравится. Почему я должна как-то выделяться среди остальных?
И это было последним аргументом для Хелен, которая после этого разговора заставила Гектора поднять оплату девушек на полных двадцать пять процентов, что означало, что расценки на заказы поднимутся на пять процентов. Но рынок выдержал это повышение, как бы и не заметив. Поэтому, выждав немного, они с Гектором решили поднять расценки на следующие пять процентов.
И Нелл решилась выехать из своей «норы»: честно говоря, она была весьма рада сделать это. Ее друзья совершенно покатились «по наклонной»: двое «сели» на героин. Самое неприятное в наркотиках, а это Нелл хорошо запомнила со времен своей жизни на ферме, в том, что дурман пресекает возможность разговора. Если тебе необходимо поговорить с твоими друзьями – нечего и думать об этом, когда они «на игле»!
Нелл снимала теперь апартаменты на троих с Гектором и его женой. Пища там была приличная, горячей воды вдоволь, и жила она в теплой удобной мансарде. Теперь Нелл смогла скопить немного денег и купила мольберт, и даже рисовала по выходным. Она просыпалась с ощущением счастья, которое всегда сопровождает человека в молодости, когда все у него идет хорошо. Жизнь расстилалась перед ней неизведанная и прекрасная, и она чувствовала себя в ней наконец-то уютно.
– Вот что я тебе скажу, – начала как-то разговор Хелен, когда Нелл приступила уже к своей восемнадцатой розочке, и вряд ли две у нее были похожи одна на другую. Нелл использовала уже порядка двадцати различных оттенков красного на одной розе, и достигла того эффекта, что лепестки у нее буквально вырывались из центра цветка. – Если ты пообещаешь не слишком возноситься, то мы попробуем тебя как модель.
– Хорошо, – сказала Нелл, изо всех сил стараясь выглядеть не слишком довольной.
– Когда тебе исполнится восемнадцать?
– В июне, – сказала Нелл.
– У меня была дочь, которую звали Нелл, – задумчиво проговорила Хелен.
– Да? Я не знала.
– Она пропала – или что-то вроде этого.
– Очень жаль, – ответила Нелл.
А что еще она могла сказать? Хелен не стала рассказывать дальше, а Нелл не решилась расспросить.
– Ей было бы восемнадцать на Рождество.
– Мне всегда жаль людей, чей день рождения – на Рождество, – заметила Нелл. – Подарки – только раз в году! Я-то сама родилась летом. А вы и в самом деле попробуете меня как модель?
– У тебя лицо и фигура будто созданы для этого.
– Просто моделей столько, что они стали по цене пара – за пени, – сказала Нелл. – А быть хорошенькой сможет любая. В этом нет достоинства.
Хелен послышалось в этих словах нечто знакомое. Кто бы мог говорить их ей? Ах, конечно же, ее отец. Но Хелен не связала Нелл со своим отцом.
– Мне бы хотелось быть модельером, – продолжала Нелл, – вот для этого нужен настоящий талант.
– И время, – добавила Хелен, – и еще опыт, и образование.
Нелл согласилась, улыбнувшись.
– Я стану моделью, если мне будет позволено сохранить такую прическу, – сказала Нелл.
Ее волосы были угольно-черными, короткими, торчащими и зачесанными вверх.
– Ну, это вряд ли может быть имиджем «Дома Лэлли», – проговорила Хелен. Она, впрочем, ясно видела, что легче будет изменить готовый в ее фантазии имидж «Дома Лэлли», чем сознание Нелл, и Нелл победила.
Вошли мальчики: Эдвард, Макс и Маркус. Их представили Нелл, но Нелл для них была просто работницей, и они не обратили на нее никакого внимания. Им хотелось есть, поэтому они пришли за матерью. Будучи дочерью своей матери, Хелен послушалась и немедленно пошла готовить ужин.
Когда они все ушли, Нелл внезапно почувствовала себя страшно одинокой, будто в комнате выключили свет и оставили ее в кромешной тьме. Она закончила розу, а вечером попозже позвонила миссис Килдар – просто для того, чтобы сказать, что с ней все в порядке и она устроилась на работу. Она попросила миссис Килдар не волноваться за нее, передала привет Бренде – и, конечно! – свое уважение мистеру Килдару.
Затем пошла и записалась на вечерние курсы по классу «А»: искусство, история, французский. Она вновь вернулась к учебе.
Нелюбима!
Не вернуться ли нам, читатель, теперь к состоянию Энджи? Помните ли вы, как она сделала хирургическую чистку лица (по крайней мере, так ее называют хирурги-косметологи), и с пренеприятными для себя последствиями? Как после этой чистки все пошло еще хуже, чем прежде: неровности кожи и шишки стали еще заметнее?
Она едва удержалась от того, чтобы подать на клинику в суд: просто вовремя поняла, что обсуждение ее лица общественностью станет ее агонией. В ходе переписки и перепалки с клиникой врачи выдвинули предположение, что ухудшение состояния кожи наступило не в результате проведенной чистки, а как следствие психосоматического заболевания. Они предложили оплатить лечение у психиатра, и Энджи согласилась на примирение.
Она пришла к доктору Майлингу, врачу новой холистической школы. Энджи слышала про него, что он молод и приятен. Таким он и оказался.
– Как вы сами считаете: в чем причина? – спросил он.
– Я несчастлива, – услышала свой ответ как бы со стороны Энджи и изумилась.
– Отчего? – Он поднял на нее свои ярко-голубые глаза. Он умел видеть душу насквозь, как отец Маккромби, с той только разницей, что был добр.
– Меня не любит муж.
– Почему?
– Потому что меня нельзя любить. – Эти слова, ее собственные, произнесенные ею, шокировали ее.
– Возвращайтесь и попытайтесь быть такой, чтобы вас можно было полюбить, – сказал доктор. – Если ваша кожа не изменится через две недели, мы проведем лекарственное лечение. Но только после этого.
Энджи покорно вернулась домой и попыталась быть такой, чтобы ее можно было любить. Первое, что она сделала для этого – позвонила отцу Маккромби и сказала ему, что продает Храм Сатаны и больше не нуждается в его услугах. Она сказала, что начинает бояться черных сил. И в самом деле, по ночам, особенно когда Клиффорда не было дома (а это уже стало правилом), ей чудился смех отца.
– Продажа Храма – неосмотрительный шаг, – сказал отец Маккромби, зажигая еще одну черную свечу, а телефонную трубку переложив в другую руку. Он добавил ирландское ругательство.
Отец Маккромби родился, как мы знаем, в Эдинбурге, и он знал, как люди любят ирландский сленг, и культивировал его намеренно. Иногда он играл не подмастерье дьявола, а ласкового проказника; временами он даже чувствовал, что его прежняя добрая натура возвращается к нему, и он вновь обретет потерянную душу.
– Вы не запугаете меня, – ответила Энджи, хотя, на самом деле, была напугана. И, вместо того, чтобы просто позвонить своему секретарю и отдать приказ о продаже, она лично пошла по нескольким агентствам по торговле недвижимостью. Она желала доказать самой себе, что не струсила: ей было незнакомо чувство страха. Она, так сказать, собиралась хорошенько попробовать это чувство на зубок, прежде чем выплюнуть прочь. Думаю, она и в самом деле была смелой женщиной. (Вы же знаете, я придерживаюсь правила: говори хорошее о живых – и молчи об умерших).
Был мокрый, дождливый серый день. Машина Энджи стояла на перекрестке шоссе Примроуз-хилл и шоссе Реджентс-парк; Энджи раздумывала, куда ей повернуть. Раздавались сигналы, фары идущих навстречу машин слепили ее. Она никак не могла решиться: шум и огни как-то ошеломили ее. Затем на секунду настала тишина, и вдруг откуда-то сверху последовал мощный удар, который вместил в себя ярчайшую вспышку света, но одним махом лишил Энджи жизни и души.
Возможно, в этом заключался урок: дурным людям не стоит пытаться стать хорошими. Эта попытка может стоить им жизни.
«Известная миллионерша погибла в случайной автомобильной аварии», – такой заголовок дала одна из газет, плохо скрывавшая сладость предвкушения скандалов и слухов по поводу инцидента.
Как оказалось, вышедший из управления грузовик протаранил бетонное ограждение шоссе Примроуз-хилл, перевернулся, пролетел некоторое расстояние по воздуху – и рухнул прямо на автомобиль Энджи.
«Бедняжка миллионерша раздавлена во время аварии на шоссе, тогда как ее муж предстанет перед судом в Нью-Йорке за обман в оценке живописных полотен», – кричала другая газета.
– Мир благополучно избавился от нее, – резюмировал Джон Лэлли. Мне жаль констатировать это, однако лишь немногие были с ним несогласны. И только малышка Барбара плакала.
Энджи, милая Энджи, не знаю, как это получилось, что твоя душа была столь исполнена зла и зависти, что тебе не было дано приносить людям счастье и любовь. Стоит ли обвинять в том твою мать, хотя, в сущности, она никогда не любила тебя? Ну и что ж, Синтия, мать Клиффорда, также не слишком была исполнена материнской любви, что, конечно же, не очень-то хорошо повлияло на его характер, но отнюдь не сделало его негодящимся для любви. (Примите хотя бы в расчет любовь Хелен, да и доводы вашего автора, искренне берущего Клиффорда под защиту: Клиффорд хоть временами способен был оценить свои поступки; в нем мелькало нечто вроде честности, не говоря уж о способности изменить себя – пожалуй, самой важной в человеке). Слишком легко возложить вину за все зло на дурное отношение к детям матерей. Мы постоянно говорим себе: все было бы хорошо в этом мире, если бы матери поступали соответственно своим обязанностям: любили бы только своих детей, растворялись бы в них полностью, и думали бы только о воспитании.
Но матери – тоже люди. Все, что они делают – это лучшее из того, что они могли бы делать; но дети, вырастая, вечно считают, что они «могли бы сделать лучше, если бы пытались».
Стоит ли нам после этого возложить вину на отцов? Отец Энджи, как мы знаем, считал, что Энджи «невозможно любить». Может быть, именно это мнение и сделало ее такой? Не думаю. Джон Лэлли, отец Хелен, был совершенно невозможным для любви человеком, однако это не сделало Хелен неприязненной и отвратительной. Конечно, в юности она была беспомощной и безответственной, но в зрелости – прямая противоположность.
Может быть, Энджи стала бы лучше, если бы она родилась бедной и сама зарабатывала бы себе на жизнь? Тоже не думаю. В целом, остается признать как факт, что нищета делает людей не лучше, а хуже. (Опять-таки известный факт, что богатые нередко бывают невыносимо скаредны: вспомните, как часто кто-то произносит, наблюдая, как богач неохотно расстается с несколькими пенсами: «Так вот почему они так богаты – они просто скупы».)
Энджи, я изыскиваю всевозможные оправдания тебе, но нахожу их очень немного. Это ты разрушила брак Клиффорда с Хелен, это ты препятствовала благополучию Нелл и даже ее материальному содержанию; это ты заставляла маникюрщиц плакать, а прислугу выгоняла по своей первой прихоти, это ты использовала свою власть и деньги для того, чтобы строить козни, а не для того, чтобы улучшить этот мир.
Однако вспомните: если бы не Энджи, то Нелл не было бы в живых. Она сгинула бы под ножом доктора Ранкорна. Мотивы Энджи при этом, конечно, были далеки от благородных, но сделать благо из дурных побуждений – все же лучше, чем не делать блага совсем.
Вот мы и нашли в прошлом Энджи, по крайней мере, одно хорошее деяние, и давайте помянем ее: «Покойся с миром». Остается только собрать обломки того крушения, что чинила Энджи вокруг себя, и склеить их наилучшим способом.
Мы все живем мифами, читатель. И если бы это был лишь миф о счастье, что ждет нас за углом. Этот миф еще схож с реальностью: почему бы и нет? Но как упорно мы держимся за социальные мифы: например, такой, что все люди живут, как заведено, и должны жить стабильными семьями. Папа ходит на работу, мама возится с детьми, все к взаимному удовольствию… В то же самое время наша собственная жизнь, наши глаза и уши убеждают нас в том, как далеко это все от правды.
Но мы сильнее, чем думаем. Если миф сломал тебе жизнь, забудь о нем. Мир с крушением твоей жизни не погибнет, солнце не перестанет светить. Мы все – одна семья, одна плоть. Мы – будто единый человек с миллионами и миллионами разных лиц. Мы включаем в себя и Энджи, и Блоттона, и Маккромби, и нам нужно научиться принимать их, включать их мир в свое внутреннее видение большого мира. Мы не должны освистывать злодея, а должны впустить его: только таким образом мы поддержим свою целостность.
Энджи, подруга моя, покойся с миром.
Поворот судьбы
Вы, наверное, знаете, как это бывает: ничего не происходит годами – и вдруг все обрушивается разом? Со смертью Энджи будто вдруг завязался тугой узел, нити от которого идут во всех направлениях: все вдруг изменилось, переплелось, пришло в движение. Конечно, процессам не бывает действительной остановки, хотя все это зависит от того, как располагались те самые нити в прошедшие десять лет: с какими намерениями – дурными или хорошими – их кто-то натягивал.
Отец Маккромби, экс-священник, не только возжигал черные свечи в уплату за постель на пенопластовом матрасе, за бутыль-другую бренди в ночь, за очень небольшую плату (Энджи была так скупа, как бывают скупы лишь урожденные богачи – вы уже знаете мою точку зрения на это), но и проводил еженедельную достаточно формальную черную мессу в Храме Сатаны. (О чем Энджи не знала. Она бы, впрочем, расхохоталась, узнай об этой мессе при жизни – наполовину поверила бы, наполовину нет).
Отец Маккромби тогда еще сам лишь наполовину верил во все это, но брал недурные деньги с тех, кто верил. Во всяком случае, черные дела никогда не приносят пользы, поэтому, когда Энджи позвонила и сказала, что продает Храм и тем самым лишает отца Маккромби дохода, экс-святой отец зажег черную свечу и призвал дьявольские силы. Разве мы не убедились, что Энджи после этого была раздавлена, как какой-нибудь москит?
Этого было бы достаточно, чтобы напугать даже святого, не говоря уж о попе-расстриге, чей мозг вечно затуманен наркотиками.
Отец Маккромби решил, что с него достаточно, задул свои свечи, прочел торопливую, но искреннюю молитву, навеки простился с тенью Кристабаль, закрыл на замок Храм Сатаны и ушел в никуда – искать счастья на другой стезе.
Принимая в расчет, кем были друзья отца Маккромби и какие отношения связывали его – и их – с Энджи, неудивительно, что поиски удачи столкнули его с Эриком Блоттоном, также любителем полулегальных, полукриминальных заработков.
Блоттон ныне носил невинное имя Питера Пайпера из «Пайпер арт секьюрити Лтд», организации, которая экспедировала грузы, представляющие собой предметы искусства и национальные достояния, страхуя их же от всяческих бедствий.
Вспоминаете Эрика Блоттона? Прокуренный детолюбивый похититель-юрист, который и погубил, и спас Нелл из погибшего самолета. Этот же Эрик Блоттон, под влиянием одного короткого интервью, взятого у Клиффорда, решил пойти в искусство. Это интервью было показано много лет назад, в те самые дни, когда Эрик Блоттон еще занимался похищением детей. Блоттон понял, что в искусстве – и деньги, и престиж, и власть, не говоря уж о богатых возможностях знакомств с сильными мира сего.
«Пайпер арт секьюрити» снимала весьма маленькое, тесное и прокуренное помещение на Бюрлингтон-аркэйд, над бутиком трикотажной одежды. Владелица бутика жаловалась, что сигаретный дым заползает в ее офис и даже склад, но что она могла сделать? Питер Пайпер не перестал курить. Он говорил, и в этом, несомненно, был искренен, что это единственное удовольствие в его жизни.
Эрик Блоттон не был удачлив. Он скучал по жене, которая, между прочим, передала его два миллиона фунтов на детские приюты, а потом умерла за неделю до того, как он решился, наконец, навестить ее и забрать к себе.
– Ты бы лучше возвращался поскорее, Эрик, – сказала она как-то раз по телефону. – Потому что, если ты не приедешь, я буду тратить, и тратить, и тратить!
Она предупредила, что о нем наводили справки. Она отчего-то сказала во множественном числе: черные, огромные, очень опасные люди. Такие, предположила она, могут быть лишь наемными убийцами. Слишком много врагов он завел в жизни: огорченные, неутешные родители, понял он из опыта, бывают страшнее полиции или преступных группировок. Они также интересовались им.
Поэтому Эрик не приезжал на похороны жены, поэтому ему пришлось изменить свое имя, профессию и даже образ жизни. Тогда только он подумал, что находится в безопасности. Но он сожалел о своем прошлом.
Отец Маккромби при встрече был удивлен:
– Как только получается, – сказал он, – что такой человек, как ты, может сойтись с таким человеком, как я? У тебя – один талант, у меня – другой.
Питер Пайпер никогда не был силен и здоров. Он выкуривал сто сигарет в день и, как результат, задыхался, кашлял и дрожал. В левой ноге у него нарушилось кровообращение.
Отец Маккромби был огромен, с глазами навыкате, рыжими волосами и рыжей бородой. Хороший человек для физической поддержки, или так, во всяком случае, подумал Блоттон. Или, может быть, у Маккромби были гипнотические способности?
– А почему бы нам не работать вместе? – спросил Питер Пайпер.
Они кратко поговорили о смерти Энджи Уэлбрук.
Многое в делах «Пайпер арт секьюрити» было связано с Оттолайном.
– Какая трагедия! – посетовал Питер Пайпер. – Бедная женщина!
– Бедная женщина, – подтвердил отец Маккромби и перекрестился. – Помилуй ее Бог.
Гром с небес не грянул, хотя ввиду известных нам обстоятельств вполне мог бы.
– Ее смерть – большое несчастье для «Пайпер арт секьюрити», – сказал Питер Пайпер, и отец Маккромби ощутил свою святую обязанность помочь фирме.
Оставим же их двоих, они уже договорились и плетут новые замыслы, – по крайней мере, на сей раз без вмешательства и помощи космических сил.
Хотя… как сказать.
Отец Маккромби втянул в себя воздух, явственно почуяв в нем ожидание: ожидание чего-то возбуждающего и зловещего. Что-то из атмосферы Храма Сатаны, казалось, путешествовало вместе с ним, причем помимо его воли.
– Вы что-то ощущаете? – поинтересовался Питер Пайпер и также втянул носом воздух. Но он был слишком заядлым курильщиком, чтобы почуять различие между одним и другим запахом, даже столь далекими, как запах лукового гамбургера и серный запах Сатаны; поэтому он закурил еще одну сигарету и перестал принюхиваться.
Пэт Кристи на первом этаже, в бутике трикотажных изделий, вздохнула, сняла телефонную трубку и отдала распоряжение о продаже помещения.
Это место ей отчего-то резко разонравилось.
