Текст книги "Судьбы человеческие"
Автор книги: Фэй Уэлдон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)
Снова вместе
Более всего странным мне представляется, что ни Клиффорд, ни Хелен ничего не подозревают о роли этого вечера в жизни Нелл. Они держатся сейчас за руки, сидя в ресторане, и так счастливы, что недаром иногда нам кажется, что наше счастье дается ценой несчастья других. В то время, как мы наслаждаемся своими эмоциями, кто-то страдает из-за нашего пренебрежения им.
– Я был верен тебе, – говорит Клиффорд, и это кажется вовсе невероятным в данных обстоятельствах.
– А Труди Бэйерфут? – не может удержаться Хелен от вопроса. А вы бы удержались?
– Кто? – спрашивает он с иронией. Это просто смешно: Труди Бэйерфут теперь знаменитость, мировая кинозвезда. Только что вышел ее новый фильм.
– А Элиз О’Малли?
– Ах, мама родная, где мой пистолет? – Да, этот человек безжалостен, а Элиз была такая доверчивая и зависимая!
– А Серена Бейли, а Соня Мэнзи, а Герти Линдкофф, а Бенти Респиги, а Кандейс Сноу… – Хелен знает достаточный список имен, хотя и не все.
– Нельзя не верить всему, что пишут в газетах, – отвечает Клиффорд, – по крайней мере, я надеюсь, что ты-то не веришь. Или что тогда – о карлике и Салли Аньес Сен-Сир?
Так-то! Он попался: он забыл и назвал Саймона «карликом». Хелен отнимает свою руку.
– Прости меня, – торопливо говорит он. – Ты же знаешь, что это просто ревность.
Вот так-то лучше! Хелен улыбается. Прошло три года с тех пор, как пропала Нелл. Ей позволено теперь улыбаться. А Клиффорд позволит ей цепляться за свою иллюзию, если это только иллюзия, что Нелл жива; и мир вновь станет для нее местом, где счастье возможно.
После обеда (который, читатель, стоил всего пятнадцать фунтов, учитывая тот давний год и обстоятельство, что Клиффорд никогда не тратился слишком широко) они поехали к Клиффорду на Орм-сквер и провели ночь вместе. Стоимость обедов-завтраков всех трех пар, если сюда включить стоимость новых с позолотой туфель Энджи, превышала цифру семьсот пятьдесят, деньги, которые миссис Блоттон пожертвовала на детский приют. Не стоит и сравнивать по стоимости с ужином Нелл, состоявшим из рыбных палочек с бобами да плюс пирожок с джемом. Если есть в мире такая вещь, как активная безнравственность, то я полагаю, что она лежит именно здесь: имущие в этом мире имеют слишком много, а неимущие – слишком мало.
Артур Хокни, оставленный сидеть с ребенком, причем всю ночь напролет, даже без извинительного звонка по телефону, не получил за свои страдания ничегошеньки. Бедный Артур! Он не нуждался даже в своей интуиции, чтобы отчетливо понимать, где сейчас Хелен и что происходит. А если принять в расчет тягостные мысли об умерших родителях, о том, как он предал своих менторов по общине, как он не присоединился к движению по защите социальных прав, как не нашел достойного применения своим силам – то это были самые несчастливые часы в его жизни.
Читатель! Если вы женаты, то и оставайтесь женатыми.
Если вы не женаты, то постарайтесь влюбиться только в того, кто вам неприятен, хотя это может звучать несколько цинично; потому что любой брак может кончиться разводом, а неприятность развода состоит в том, что вам приходится учиться ненавидеть того, кого вы лишь недавно любили и обожали. Учиться ненавидеть вам понадобится для того, чтобы уговорить себя, что ничего страшного не произошло – и ничего особенного вы не потеряли; «Больше кислорода! Избавился от мусора!» – хорошенькая школа ненависти для детишек! Практика ненависти вообще очень пагубно сказывается на характере, а уж для детей она вовсе губительна.
Но если вы начинаете ненавидеть с другой исходной позиции, если вам этот человек и без того был неприятен, то шок и напряжение могут быть минимальными. По крайней мере, вам не придется разочаровываться в целом мире, во всех людях – или во всех женщинах и мужчинах. Черное останется черным, а белое – белым.
Клиффорд и Хелен, объединенные вторично в ту ночь в прелестном грегорианском доме на Орм-сквер, смеялись, целовались и были счастливы – и с трудом могли вспомнить, отчего они так ненавидели когда-то друг друга.
Теперь для Хелен его неверность представлялась просто признаком мужественности и страстности, его былая низость – осмотрительностью, его поглощенность собственной работой – вполне резонной чертой делового человека; а про себя она полагала, что просто слишком рано вышла замуж – и не смогла дать Клиффорду то, в чем он нуждался.
– Я просто пыталась пробудить в тебе ревность! – сказала ему Хелен, стоя, восхитительная и обнаженная, в мраморной ванной под душем, в тумане брызг и пара, который, как газовое облако, делал ее только чудеснее и таинственнее; еще романтичнее, чем она являлась ему в прекрасных снах. А, если уж говорить честно, то Клиффорд мечтал о Хелен в своих снах весьма часто: и даже в компании Элиз, Серены, Сони, Герти, Бенти Кэндейс и прочих.
А Клиффорд, в свою очередь, только теперь увидел, что спонтанная неверность Хелен вовсе не причина, а скорее симптом неблагополучия их брака. Это его пренебрежение ею, его эгоизм были причиной.
– Прости меня, – сказала она, – я так виновата! Я пожалела об этом сразу же, я горько пожалела.
– Ты не сделала ничего более преступного, чем сделал я, – отвечал Клиффорд, и увидел в тот же момент, как ее глаза стали холодны от ревности; но это только на мгновение.
– Я не желаю ничего слышать, – проговорила она. – Я желаю все забыть.
– Я поступил подло в отношении Нелл, – сказал он. – Бедняжка.
– Милая Нелл, – проговорила Хелен. И после этого они заговорили о Нелл, и очень легко. Извинения – очень важная вещь. Мировые войны начинаются оттого, что не приносят извинений. Оттого, что никто не готов сказать: вы правы, я ошибался.
Итак, вот к чему они пришли, через шесть лет, рука в руке, а сколько жизни потрачено впустую!
А Саймон Корнбрук, прилетевший держась за сердце, в пять утра из Японии спасать свой брак, нашел Хелен сбежавшей бесследно, супружескую кровать пустой, а Артура, международного детектива, спящим на кушетке внизу, в то время как малыш Эдвард спал один наверху, очень надрывно при этом кашляя – и действительно, комки слизи могли в любую минуту спровоцировать крупп!
Побег
А что же малышка Нелл, кого эта безответственная пара бросила на произвол судьбы? Конечно, они были в высшей степени безответственны: если уж они были женаты, то и постарались бы уладить недоразумения между собой во имя ребенка. (То, что вытворяют со своими жизнями женатые люди без детей, вряд ли несет столь печальные последствия: они могут разбежаться, вновь сойтись – или не сойтись, но благополучно излечиться от травм).
Именно в ту ночь, когда ее родители воссоединились, Нелл, или, как ее теперь зовут, Эллен Рут, бежала из «Ист-лэйка», прочь от глупого Хорейса и его выпивохи-жены Аннабель. По крайней мере, такими их видела Нелл; осмелюсь возразить, что это было не вполне правдой.
Нелл за свою короткую жизнь уже много повидала страшных и неожиданных событий. Однако все же, до этого дня, о ней кто-то заботился (я не говорю о том роковом дне с Эриком Блоттоном). Обычно это были люди добрые, если и эксцентричные; и довольно мягкие сердцем, если и простые. А Центр для детей, с его запахом капусты и дезинфекции, с его грубым персоналом, с его атмосферой человеческого отчаяния, скорее изумил ее, чем сломил. Это было страшнее, чем авиакатастрофа, чем пожар, сокрушивший замок, чем страшная картина автокатастрофы – это было тем удивительнее и страшнее, что происходило обыденно. Она содрогалась при воспоминаниях о том, как ее брили наголо в пустой холодной медицинской комнате приюта. Наблюдать, как ее замечательные кудри падают на серый линолеумный пол! И не к кому обратиться за помощью, и некого обнять, и некому рассказать о своих бедах, и некому спеть ей песню на ночь. Ну что ж, до поры до времени она смирилась и с этим. Но быть нелюбимой и никого не любить – это было худшим из несчастий, которые могли упасть на ее младую голову; и Нелл инстинктивно решила, что нужно бежать, и как можно быстрее. Ей казалось, что везде будет лучше, чем здесь! В мире есть добрые люди, она это знала, и ей нужно найти их.
По подсчетам Центра, то был седьмой день рождения Эллен Рут. Мы-то с вами знаем, что на самом деле Нелл было в это время шесть с половиной лет. Но семь лет – это некий магический возраст, когда предполагается, что дети уже могут самостоятельно идти в школу: пересекать опасные дороги, избегать встречи с опасными незнакомцами – и Нелл слушала Аннабель, которая рассказывала детям о подстерегающих их опасностях и думала: если уж я достаточно взрослая, чтобы переходить дорогу, то я достаточно взрослая, чтобы уйти отсюда и никогда, никогда не возвращаться.
В этот день она была впервые самостоятельно отправлена в школу. До тех пор она занималась, или это так называлось, в детских классах приюта: то есть, когда Аннабель Ли снисходила до того, чтобы устроить игру и созвать всех вместе – они играли; когда отыскивались кубики или формочки; они считали.
Те занятия Нелл раздражали; школу же она возненавидела сразу и навсегда. Огромное здание, полное диких криков, где повсюду толчки и оскорбления! И в этой школе была высокая седая женщина, которая взялась учить ее читать, и не поверила ей, когда Нелл сказала, что она уже умеет читать. Она даже не захотела слушать, как Нелл читает, а когда оскорбленная Нелл замолчала, то дала ей пощечину! Нет, конечно, надо бежать!
Когда Нелл вернулась из ужасного места, именуемого школой (у других детей был, по крайней мере, дом, куда можно было вернуться; у Нелл же был только приют, который в школе все знали, поэтому даже не стали с Нелл разговаривать), она взяла из прачечной наволочку и сложила в нее свои небогатые пожитки. Среди них была губка, тонкое полотенце, ботинки, которые были ей уже малы, свитер, рыжеволосая тряпичная кукла, выделенная ей из фондов, столь щедро спонсированных миссис Блоттон, и единственное сокровище, доставшееся ей из прошлого: оловянный медвежонок на серебряной цепочке, которому одному Нелл еще улыбалась.
Она улеглась, как обычно, но старалась не заснуть, что было самым трудным в этом предприятии. Когда Нелл услышала, как часы в холле пробили девять, она вылезла из постели, прокралась вниз по лестнице, открыла тяжелую входную дверь – и вышла в чудесную, звездную летнюю ночь, в огромный мир, чтобы искать свое счастье.
Погоня
– Сбежала! – воскликнула Аннабель Ли, когда муж сказал ей, что постель Эллен Рут пуста, и девчонки нигде нет. – Дрянная, негодная девчонка! – И она ногой толкнула пустую бутыль из-под шерри под кровать, чтобы муж не увидел ее. Это была двойная супружеская кровать, но Хорейс спал обычно на кушетке на чердаке, где собирал игрушечную железную дорогу. Это была удивительная и хитроумная система с электронным управлением, и дети бы оценили ее, если бы были к ней допущены.
Побег – такое же страшное преступление в приютах, как поджог и кусание. Ребенок, который бежит, считается неслыханно, чудовищно неблагодарным. Потому что любое заведение для детей считается добрым, прекрасным, благодатным местом. Если ребенок (или заключенный, или пациент) не соглашается с порядками и ведет себя не по уставу, он считается не только своевольным и дрянным, но и приносит всем кошмарные беды. От бегства нужно лечить, считают работающие в приютах. Лечение соответственное: догнать, поймать, вернуть – и суровейшим образом наказать, будто это наказание каким-то неведомым образом внушит любовь к ненавистному ранее месту.
– Будешь теперь знать! – кричит свора взрослых провинившемуся, сопровождая обычно слова ударами. – Это тебя научит! Начнешь теперь любить свой приют (школу, интернат)! Мы тебя научим быть благодарным!
Аннабель Ли организовала погоню за маленькой Эллен Рут.
Да-да, она действительно спустила собак. Она не имела на это право: власти, узнай они, не одобрили бы таких действий, однако вспомните, что она уже опустошила бутылку шерри, ожидая, пока ее муж Хорейс наиграется в поезда и, возможно, придет в постель. Между прочим, значительная часть денег, пожертвованных миссис Блоттон, была потрачена на эту чудесную железную дорогу; и ни один человек, увидевший ее (хотя таких почти не было), не стал бы отрицать, что это замечательная вещь: с туннелями и сигналами, с придорожными деревьями и хорошенькими коттеджами по обочинам, а коттеджи были с настоящим электрическим освещением и занавесочками на окнах. Гордостью Хорейса к тому же была замечательная коллекция паровозов – включавшая легендарный «Санта Фе». По накладным вся эта роскошь значилась просто «игрушки», так что ни одна комиссия бы не придралась, а кто будет проверять чеки по наличествующим игрушкам? Так что проверяющих не нашлось.
– Собак! Спустите собак! – кричала Аннабель Ли, выбираясь из кровати: тяжелая, неуклюжая фигура в неуместной на ней тонкой шелковой ночной рубашке (на которую Хорейс ни разу не обратил внимания, но она не теряла надежды). – Полицию вызывать нельзя, будет скандал! Нет покоя с этой девчонкой, а у нее еще гниды в волосах, это будет обнаружено, и позор обрушится на мою голову! Эта маленькая мисс нуждается в хорошей трепке, и она ее получит!
Как будто, читатель, Нелл и без того уже не получила слишком много незаслуженных трепок в своей жизни.
Аннабель Ли держала своих черных собак в конурах, что тянулись снаружи столовой, так, чтобы дети могли каждый день видеть их, идя к завтраку или к обеду. Собаки усмиряют детей, говорила Аннабель. Они, несомненно, усмиряли, хотя бы своим свирепым, оскаленным видом, после весьма продолжительной голодовки.
– Если не научишься делать то-то и то-то (не бегать до коридору, чистить свои расчески, не терять носки и прочее), – говорила Аннабель Ли, – то я скормлю тебя собакам.
Дисциплина в «Ист-лэйке» никогда не была проблемой.
Перед тем, как приезжала инспекция, собак перемещали в дальний угол сада, а на их место сажали кроликов.
– Как хорошо, что у детей есть зверюшки! – восклицала при этом комиссия.
– Так же, как и игрушки! Где игрушки, вы говорите? Вы говорите, они сломаны? Но ведь дети у нас тоже поломаны жизнью, бедняжки! Они не могут обходиться с игрушками нормально!
– Как им повезло, что они попали к вам, миссис Ли, такой доброй, семейной женщине. Какое с ними нужно терпение! Вы всем даете пример!
И инспекторы говорили об этом так часто, что Аннабель Ли и в самом деле поверила, что это так.
Большинство людей, несомненно, верят, что они – хорошие люди. Встречали ли вы, читатель, хоть одного человека, который думал бы про себя, что он дурной человек? Но где-то такой человек должен обитать, иначе мир не пребывал бы в таком дурном состоянии. И в ту ночь, когда родители Нелл вновь соединились, хотя и к печали Артура Хокни и Саймона Корнбрука, сама Нелл бежала по теплой звездной ночи, по залитой лунным светом дорожке через болота Хакни, а ее преследовали две огромные и злобные черные собаки. Следом за собаками на миниавтобусе ехала пьяная, озлобленная, не хуже собак, Аннабель Ли.
Читатель, я вовсе не против доберманов. Если они хорошо воспитаны и находятся в хороших руках, то они бывают самыми элегантными, отзывчивыми, тонкими существами. Но если они взращены кем-то вроде Аннабель Ли, они становятся монстрами. Они и хотели бы быть цивилизованными, но были обречены на дикость, и за это ненавидели людей. Они впали в такой раж, что, если бы нашли Нелл, то разорвали бы ее на кусочки.
Муж Аннабель Ли, Хорейс, глядя вослед этому трио: двум собакам и безумно выкрикивавшей что-то жене – подумал было, не позвонить ли ему в полицию и не прекратить ли деятельность Аннабель раз и навсегда, но воздержался и пошел к себе на чердак взглянуть, сможет ли недавно приобретенный и любимый теперь, но достаточно древний «Санта Фе» пробежать круг и одолеть крутой подъем. Честно говоря, я полагаю, что Хорейс был слегка сумасшедшим. Может быть, его стоило бы пожалеть, но мне отчего-то не хочется.
А Нелл бежала: ах, как она бежала! Она бежала по ровной дороге и по кочкам; по траве и по ручьям; она бежала к большой дороге, навстречу звукам движения, рычанию моторов – там, ей казалось, она будет в безопасности. Это ужасно наблюдать, как маленький человечек бежит к подобному месту, но Аннабель Ли была так же исполнена жалости к Нелл, как к таракану, упавшему в кастрюлю с картофелем (а тараканов в «Ист-лэйке» водилось множество). Если ребенок убежал, то это вина ребенка: таково было понимание жизни Аннабель Ли. Она сделает все, чтобы поймать девчонку – и наказать, и никто, кроме Хорейса (а он ничего не расскажет), не поймет, отчего же ребенок бежал. Возможно Эллен Рут погибла бы в аварии на этой дороге, как раньше могла погибнуть на Рут Насьональ, и все, что отпечаталось бы в памяти бедной девочки, была перевернутая жизнь. Дороги, эти людоеды нашего века, взяли бы ее в качестве жертвы, и Аннабель этому бы способствовала. Аннабель Ли, в сравнении с мужем, была не только немного помешанной, но к тому же и злобной женщиной. Она беспричинно ненавидела Нелл, вернее, ненавидела ее по той причине, что девочка была не как все дети в Центре: здравой умом и добродетельной. Тогда, две недели назад, обритая Нелл не казалась слишком привлекательной, это правда, и теперь на голове у нее был ровный светлый пушок, стоящий дыбом, отчего Аннабель казалось, что у девочки в волосах гниды. Вероятно, она просто была настроена против Эллен. А Эллен к тому же осунулась, и глаза ее от пребывания в «Ист-лэйке» начали опухать. Действительно, вовремя она бежала оттуда!
Итак, наша маленькая обритая Нелл бежала к шоссе и бежала, не зная сама – на удачу или на смерть. И, когда она уже добежала до самой дороги, и перескочила через ее бортовое ограждение, Аннабель Ли отозвала своих собак, остановила ландровер и пьяно смеялась, сидя в стоящей возле дороги машине. Затем она развернулась и поехала домой.
Но Нелл была удачливой: это качество она унаследовала от отца. То есть, несмотря на кошмарные повороты ее жизни и ужасное по самой сути событие: ребенок затерялся в огромном мире, – иногда в ее судьбе случались светлые полосы. Примерно такая же удача выпадает пауку, свалившемуся в ванну, когда человек, войдя в ванную комнату и увидя его, вместо того, чтобы пустить горячую воду и смыть поскорее несчастное создание в сливное отверстие, вежливо предлагает ему ниточку, по которой можно выбраться наверх. Хотя добрая Божья матерь чуть не упустила свою обязанность следить за Нелл, но она, наконец, вернулась на свой пост (лучше поздно, чем никогда! – но какая беспечность!) и предложила бедному ребенку ту самую спасительную ниточку в виде грузовика, припаркованного у самой обочины возле полицейского поста, где Нелл перелезла через ограждение. Один борт грузовика был приподнят, другой опущен, тент сзади расстегнут. Водитель грузовика Клайв и его сменщик Бино при помощи фонарика что-то поправляли у капота.
Подъехала вторая машина, и водители молча и быстро перегрузили какую-то массивную мебель внутрь своего грузовика под тент. Вторая машина уехала во тьму.
Нелл, затаив дыхание, смотрела: ей что-то подсказывало, что в этой машине – ее безопасность и спасение. В момент, когда Бино с Клайвом опять вернулись к капоту, Нелл стремительно подбежала к наклонившемуся борту, взобралась и юркнула под тент. Здесь собаки ее не найдут. Клайв и Бино закончили работу, подняли, чтобы оглядеть, тент, не заметили внутри ребенка и застегнули тент накрепко.
Нелл оказалась под тентом вместе с деталями античных скульптур: это была нашумевшая крупнейшая кража античных произведений искусства из одного прекрасного здания – Монтдрагон-хауз. Нелл с похищенными вещами продолжила путь на запад, а Клайв и Бино – веселые ребята и, несмотря на свое преступное деяние, хорошие парни – смеялись от души всю дорогу над тем, как ловко им удалось использовать полицейский пост и саму полицию для прикрытия хищения. Нелл слышала этот смех и чувствовала себя так, будто она вновь оказалась среди друзей. В «Ист-лэйке» было очень мало смеха.
Нелл заснула, и ничего не могло разбудить ее: ни качка, ни голоса, ни стук, пока неожиданно не открылся полог грузовика, и на Нелл упал яркий луч света; она оказалась на Дальней ферме, в прекрасном, зеленом и идиллически спокойном Хиерфордшайре. Здесь ей предстояло провести следующие шесть лет жизни.
Перемены
– Я снова женюсь на Хелен, – сказал Клиффорд Энджи Уэлбрук за завтраком в «Клэриджес» – свежий после ночи, проведенной с Хелен, и чувствующий себя чистым, и сильным, и неуязвимым. – А что там за ерунду ты болтала о долях в Леонардос? Если закроется женевское отделение, если не будут устраиваться выставки, то я просто уйду в отставку, и с чем ты останешься? Так что помалкивай, Энджи, и радуйся своим доходам. Не вмешивайся в мои дела!
Энджи была в шоке – и немедленно начала плакать. Она испортила свой дорогостоящий макияж, закапала слезами крепдешин, который не выносит влаги, и еле выговорила, униженно и потрясенно: «Я хочу тебя прямо сейчас, Клиффорд. Только один раз. Я обещаю после этого уехать и оставить тебя и Леонардос в покое».
Как вы догадываетесь, Клиффорд уступил ее просьбе, скорее из жалости, конечно, но не без примеси самодовольства – на старомодной кровати «Клэриджес» с медными набалдашниками; к тому же утром, что представляется мне и безвкусным, и декадентским. Затем он отправился к юристам, чтобы узнать, насколько быстро может Хелен развестись со своим карликом, то бишь с талантливым, честным, страдающим Саймоном.
– Прости меня, Саймон, – сказала Хелен мужу, Саймону Корнбруку. – Ты сам видишь, наш брак не получился! А у тебя, в конце концов, есть Салли Сен-Сир.
Но, конечно, Саймон совсем не желал Салли Сен-Сир. Все, чего он сумел достичь в своих попытках пробудить в Хелен ревность, это – поставить себя самого в морально и юридически ложное положение. Ну что ж, совсем нередкий случай. Муж или жена сознаются в своих амурных делишках, предполагая отчего-то, что их супруга (супруг) будут сидеть в бездействии и лить слезы; и ни на минуту не представляя себе, как много могут они потерять в случае, если другой поведет себя аналогичным образом. А в это время другой супруг находит себе еще кого-то – и уплывает из-под рук с чистой совестью и львиной долей денег.
Никогда не признавайтесь в таких делах, читатель; никогда не позволяйте себя разоблачить, если вы цените свой брак. Иначе вы рискуете остаться ни с чем: без супруга, без любовника (как правило, любовники ценят вас лишь тогда, когда вы недостижимо чьи-то), с чувством вины и без поддержки. Вы можете даже потерять детей. Это случается.
Хелен была добра, поэтому она, конечно, сказала, что Саймон может продолжать видеться с ребенком, потому что их развод повлечет за собой лишь очень немногие изменения. И в самом деле, разве не так? Саймон так часто бывает в отъездах; теперь он может даже чаще видеть ребенка. Да, дом на Орм-сквер очень миниатюрен, она знает, но зато там есть комната для няни. (Няни! И это говорит она, которая поклялась смотреть за Эдвардом только сама – как она может!), а Клиффорд будет любить Эдварда ради нее. Возможно, Клиффорд будет более внимательным отцом, чем Саймон. Саймону ведь было известно, говорила ему Хелен, что она всегда любила единственного мужчину – Клиффорда: но это не означает, что она сожалеет о том, что была женой Саймона; она надеется, что они останутся друзьями…
Он может продать теперь Машвелл-хилл и переехать куда-нибудь с Салли Сен-Сир. Они и в самом деле подходят друг другу: Саймон и Салли, у них, в конце концов, один и тот же бизнес, и они будут вместе заполнять колонки новостей, как иные вместе заполняют пространство супружеской кровати, думала она. Это будет в высшей степени духовный брак.
– У Эдварда был приступ круппа, – и это все, что мог сказать Саймон. Это был единственный протест, единственный крик души. – У Эдварда был крупп, а ты оставила его на попечении чернокожего детектива в качестве сиделки.
– Это что – расистское заявление? – прелестные брови Хелен надменно поднялись вверх.
– Не будь такой тупицей. – Саймон почти плакал. – Я хочу сказать, что этот чернокожий не знает, как обращаться с ребенком.
– Почему не знает? Оттого, что он – чернокожий? Я уверена, что он знает об этом много больше, чем Салли. – И в этом Хелен была совершенно права. Но это означало, что никто не знает меньше, чем Салли. – В любом случае, это был не крупп, а сильный грудкой кашель. И все из-за того, что это сырой дом. Нужно было давно подстричь деревья, но ты ведь не хотел.
Салли мечтала выйти замуж за Саймона. Для женщины всегда выгодно быть замужем, а тем более за кем-то, кто стоит выше тебя в твоей профессии. Таким образом, здесь отнюдь не планировался так называемый домашний брак: то есть такой, при котором жена ведет дом, а муж зарабатывает. Салли видела этот брак как профессиональный союз. Быстрое замечание, сделанное на пользу партнеру, как себя вести, к примеру, с конкретным редактором; обмен мнениями, обсуждение выгодного контракта – за утренним апельсиновым соком; все это ступени в продвижении вверх по профессиональной лестнице. Почти так же, осмелюсь предположить, как и в союзе Энджи с Сильвестром, только еще со взаимными юридическими обязанностями – и не без сексуальных удовольствий. И – о, конечно! – она не будет чинить препятствий, к тому, чтобы Саймон общался с сыном. У нее ведь нет намерения заводить детей. Она надеется, что и у него нет желания проходить снова всю эту скучищу, все эти пеленки: журналист должен быть готов лететь за новостями сию же минуту, куда угодно – хоть на другой конец земного шара! Нет, разумеется, дом нужно продать, а деньги вложить (чтобы этой суке Хелен досталось как можно меньше – Саймон, как это может быть твоей виной, если она сбежала с Клиффордом Уэксфордом? О чем ты говоришь? Они друг друга стоят. Бога ради!). Доход от инвестиций пойдет частично на оплату квартиры где-нибудь в центральном Лондоне; апартаменты предпочтительнее будет снять с меблировкой: нельзя же тратить время на какую-то мебель! Да, Саймон. Я действительно желаю, чтобы мы поженились. Это важно. Брак – совсем другое дело. В конце концов, все это обязательно появится в газетах. Увидишь, как ты будешь вознагражден. Теперь ты свободен, чтобы жениться; неужели тебе непонятно, что это унизительно для меня, если ты не женишься?
О, мисс Сен-Сир! Новоявленная миссис Корнбрук. Салли Корнбрук. Да, с этим именем твои дела пойдут на лад. В качестве Сен-Сир – ты вряд ли могла замахиваться на что-то большее, чем «Майл он санди». В профессиональном смысле и это, конечно, достаточно высоко – иначе Саймон не сотрудничал бы с ней – но Салли метила выше: «Индепендент», к примеру, или что-то в этом роде.
Бедный Саймон. Его зрение внезапно ухудшилось, и ему пришлось сменить диоптрии очков. У него развился абсцесс челюсти, и пришлось вставлять зубы. Его волосы поредели катастрофически – и все это в период между его возвращением из Токио и женитьбой на Салли (и, между прочим, ценой потери жены и ребенка).
В регистрате брачных союзов (куда ввалились все «нормальные люди», обитающие на Флит-стрит, никем не приглашенные и достаточно пьяные; и слонялись, и толпились, расстраивая регистраторов, щелкая и светя камерами) под жестким и безжалостным светом софитов, Салли внезапно взглянула на Саймона как бы абстрактно, на расстоянии, и поняла, что он просто стар. И что же ей делать, подумала она, если он внезапно и скоро утратит всю энергию, опустится физически… и? Но было уже слишком поздно.
И поделом ей, сказала бы я.
